Текст книги "Аромат обмана"

Автор книги: Вера Копейко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 12 страниц)

– Ты на самом деле в это веришь? – Ирина Андреевна поморщилась.

Евгения, не ответив, продолжала:

– Тогда Адаму была создана жена из его собственного ребра. Она не могла считать себя равной. Адам остался доволен, но радовался только днем. – Она засмеялась. – Ночью он тосковал по Лилит… – Она вздохнула, снова ее пальцы теребили бахрому скатерти. – Знаешь, когда мы с Лилькой начали игру в Еву и Лилит, мы мало что понимали…

– А если бы понимали или знали? – тихо спросила мать.

– Я не стала бы играть в эту игру с Лилькой, – тихо проговорила Евгения. – Это оказалось очень опасно.

Ирина Андреевна почувствовала, как что-то толкнуло ее в сердце. Похожее на пинок, каким младенец из утробы награждает мать. Но сейчас это не младенец, а мысль, только что оформившаяся. Она поняла: все дело в Лильке. Видимо, она – причина разлада между дочерью и Костей.

– Из всего, что ты сказала, я согласна безоговорочно с одним: есть ген, который переходит по материнской линии из поколения в поколение, – Ирина Андреевна решила перевести разговор из мифологического в более приемлемый для нее, реалистический. – Он не изменился за время эволюции человека. И действительно, он многое определяет в женском типе.

Но Евгению оказалось не так-то просто сбить с мысли.

– Разве это не подтверждает, что было две праматери, а Библия называет только одну…

– Кстати, Библия переведена на шесть тысяч девятьсот двенадцать языков, – мать снова попыталась отвлечь дочь от навязчивой темы. Но не вышло, потому что Евгения продолжала:

– У Адама было две жены, мама, Лилит и Ева. Значит, они-то и должны отличаться между собой на генетическом уровне.

– Итак, одной нужен муж, семья, дети. Но не Лилит – она жаждет независимости и стремится к самореализации? Так?

– Да. Знаешь, иногда я чувствую себя на самом деле Евой, – Евгения виновато улыбнулась: – Иначе как объяснить, потому как, несмотря ни на что, мне… нужен Костя.

Вот как! Ирина Андреевна едва удержалась от вопроса – так что же случилось?

– Но в таком случае кто тебе передал этот ген? Я точно не Ева. И твоя бабушка – нет.

– И все твои «сестры»? Настоящий международный клуб Лилит! – воскликнула Евгения.

– Тогда и ты не Ева, – покачала головой Ирина Андреевна. – Я состою в клубе, следом за бабушкой. По крайней мере, не настоящая Ева, как ты сама себе внушала. – Ирина Андреевна ухватилась за удачную мысль.

– На самом деле, – с некоторой растерянностью проговорила Евгения. – Как же я получилась Евой? – Она повернула к матери лицо, на котором было написано недоумение.

Ирина Андреевна засмеялась.

– Итак, стройная теория рушится? Но, если ты хочешь видеть себя Евой, можешь считать, что произошел генетический сбой. – Она пожала плечами. – Такое случается.

Евгения покачала головой.

– Удобный научный подход, профессор Карцева. Я вас благодарю. – Евгения встала. – Пойду, поработаю.

– Иди, конечно. Я немного погуляю в Интернете. Какие мы с тобой…

– Мы трудоголики, мама, для нас воскресенье не выходной. – Она вскочила из-за стола и направилась в комнату.

Ирина Андреевна смотрела дочери вслед. Бледно-соломенный хвост плясал на воротнике желтого домашнего платья, широкого от самой шеи. Оно скрывало ее всю. Но под ним угадывалась прямая спина, тонкая талия, округлые бедра, длинные ноги. Веревочные полосатые туфли мелькали быстро, как два шмеля, наперегонки летящие куда-то…

Два шмеля? Почему она увидела их, а не что-то другое?

Ирина Андреевна вздохнула и встала. Отец Евгении изучал шмелей после института. Он называл их по-немецки – «хуммель», потому что он занялся ими после знакомства с известным энтомологом, немцем из Гейдельбергского университета.

Смешная мысль, ее незачем высказывать вслух. Если и произошел генетический сбой, то не в ее роду. Не был ли отец Евгении носителем гена Евы? Иногда Ирине Андреевне казалось, что если бы она родилась мужчиной, а ее покойный муж – женщиной, он прожил бы дольше. Ему, мягкому и нежному, нелегко пришлось рядом с такой, как она. Хотя они совпадали по запаху. С первого дня и до последнего.

6

Ирина Андреевна слышала стук каблуков дочери в гостиной. Старый деревянный дом такой просторный, его можно мерить шагами – даже когда нервничаешь, не споткнешься. Он не заставлен мебелью до миллиметра, как случается в домах, в которых одно поколение сменяет другое. Жаль выбросить старую, к ней добавляют современную, потом новую, а после – еще новее. И нате вам – людям уже некуда ступить.

У них по-другому. Мать, Евгения Тимофеевна, любила простор и свежий воздух, а потому предпочитала обходиться немногими вещами. Но хорошими. До сих пор в гостиной не царит, а по-настоящему царствует ее коричневый кожаный диван. Комод из вишневого дерева на точеных ножках разрешает пользоваться собой без всяких капризов.

Ирина Андреевна унаследовала от матери тягу к минимализму, поэтому за все время она вкатила в свой кабинет лишь большой компьютерный стол. Дочь, заметила она, любит «тряпочки» – яркие наволочки на диванные подушки. Евгения привозила их отовсюду. Самые интересные – из Греции.

После того как она отслужила у «сестер», Костя прокатил ее по Родосу, а потом повез на остров Крит. Похоже, в каждой деревушке Евгения покупала – или получала в подарок от Кости – наволочку. Из деревни Критица, что на востоке острова, самая смешная и теплая для души и тела. Понятно, старая деревня, старые манеры и вечный, незатейливый взгляд на мир. Посмотришь на вышитых шерстяными нитками горлиц возле гнезда – губы сами собой разъезжаются от уха до уха.

Улыбка вспыхнула на лице Ирины Андреевны, но быстро пропала. На самом деле жаль, что у дочери и Кости что-то не сложилось. А с другой стороны, Евгения укатила бы с ним, и кто знает, захотела бы она заниматься приманками и фермой? Теперь – занимается.

Удовольствие от успокоительной мысли было кратким. Как от первого глотка сухого белого хереса, который она любила. Следующий глоток почему-то уже не вызывал подобного восторга.

Не вызывала восторга и мысль, явившись следом за успокоительной. Необъяснимая тревога охватила ее. «Необъяснимая?» – насмешливо спросила она себя. Конечно, когда не хочешь объяснить себе причину.

Более того: чтобы отвлечься от тревоги, сделать вид перед собой, будто ничего не изменилось и ты всегда будешь уверенной, независимой, неуязвимой, начинаешь цепляться даже за самые простые вещи. А как иначе назвать ее недавний выезд в Москву за тряпками?

Ирина Андреевна привстала и расправила руками новую юбку. Она надела ее только потому, что они снова в моде. Хотя на самом деле она любит брюки. Но ее новый наряд должен кричать каждому незнакомому встречному: эта женщина не отстает от времени! А знакомому – поглядите-ка на нее! Профессор Карцева еще вполне модная дама!

Ирина Андреевна съездила в любимый магазин на Смоленке еще в апреле, когда там объявили «Сумасшедшие дни», и купила себе эту цыганскую юбку. Бледно-зеленая, сшитая из трех оборок, соединенных кружевами между собой. А в просветах мерцают загорелые ноги. По взглядам мужчин она поняла, что наряд привлекателен…

Ей уже исполнилось пятьдесят, но годы не отпечатались на ней усталостью или скорбью по несбывшемуся. Усталость она изгоняла работой, а скорбь – успехами. К юбке Ирина Андреевна купила блузку из тонкого белого хлопка. Первую оценку она увидела в Лилькиных ультрамариновых глазах. А потом девичий дуэт пропел восторженно:

– У-у-у…

Что ж, если сказать себе честно, причина беспокойства – в самой основе жизни. Сейчас это для нее – опытная звероферма и вишневый сад при ней.

Матери Ирины Андреевны предложили стать директором хозяйства, когда она защитила докторскую диссертацию. Евгения Тимофеевна Березина согласилась переехать из коммунальной квартиры в Москве в большой дом в Петракове. Такая удача – проверить на норках то, чем занималась в лаборатории.

Когда она приняла хозяйство, на ферме выращивали норок только одного цвета, коричневого. А когда место матери заняла Ирина Андреевна, то уже – четырех: коричневая, белая, голубая, жемчужная. Сейчас ее стараниями прибавилось еще два цвета – черный бриллиант и паломино. Последний цвет ей нравится больше других – название и цвет такой же, как у винограда, из которого испанцы делают сухой белый херес.

Ирина Андреевна улыбнулась, тут же одернув себя. Ах, сколько неприкрытой гордости в тайных мыслях. Верно: тщеславие – самый распространенный грех.

Почти сразу мать занялась и садом при ферме. Любительница Чехова, она посадила вишневый. Интересно, вдруг подумала Ирина Андреевна, а какого размера сад, описанный в пьесе? Наверняка больше, чем их, поспешила успокоительная мысль. Как будто небольшой размер сада обещает ему не опасаться чужого топора. Параметры их сада вполне подойдут для нескольких коттеджей, решительно огорчила себя Ирина Андреевна.

Она поежилась. Надо пореже смотреть телевизор, предупредила она себя. И почаще вокруг? Вон туда, да? На ту кирпичную стену, которую не пугают десятки километров, на которые их поселок отстоит от Москвы.

Карцева встала и прошлась по веранде, увитой жимолостью. Она приманивала жужжалок всех мастей. Ирина Андреевна поморщилась – надела бы брюки, гораздо безопаснее. Но вспомнила, как говорила мать:

– Не обращай внимания, – когда она пугалась ос, летевших на запах цветов. – Ты им неинтересна. Насекомые стремятся на запах. У тебя нет аттрактантов, которые им приятны…

Она сразу запомнила это слово – «аттрактанты», хотя ей было лет шесть. Ей нравилось рычащее «р» в середине, два «т», как звук камешка, выпущенного из рогатки бойкой девочкой. Вообще-то она походила на мальчишку, наголо стриженная до первого класса.

– Но имей в виду, для ос, шмелей и пчел у тебя нет никаких репеллентов, – смеялась мать. – Так что никогда не маши руками перед ними – пострадаешь.

Еще одно слово – «репеллент», такое летучее, похожее на пропеллер.

– Репелленты отпугивают. Ты узнаешь обо всем этом после, когда моя работа станет твоей. Тебе понравится, потому что и аттрактанты, и репелленты дают человеку такую власть, о которой не все догадываются…

Она убедилась в этом. Но до сих пор, понимала Ирина Андреевна, она не все знала о матери. Разбирая бумаги, читая письма, все яснее понимала это. Но радовалась – мать жила и работала в «бумажное» время, а не в нынешнее, компьютерное. Нажми клавишу – и как будто ничего не было.

Ирина Андреевна усмехнулась, прищурилась. Она видела новую крышу, выложенную бордовой черепицей над конторой фермы, верхний ряд окон кухни для зверей, построенной недавно. Она сама не ожидала от себя дара хозяйственника.

Впрочем, если разобраться, это дар не ее, а матери. Не дар даже – подарок. Она наградила ее «сестрами», а вместе с ними – уверенностью, что не останется один на один с любыми проблемами. Большинство из них, как показывает жизнь, решаются с помощью денег. А «сестры» их готовы дать.

Она прислушалась – стук каблучков стих, значит, Евгения успокоилась. Скорее всего, уткнулась в экран ноутбука. В последнее время, заметила Ирина Андреевна, она занимается чем-то своим, кроме основной темы.

Карцева не раз думала о том, что ее матери не просто так позволяли выезжать на конференции за границу. Она делала доклады о приманках в Германии, в Чехословакии, а потом даже в Австрии и Швеции. Едва ли случайно профессор Березина стала членом клуба «Сестер». Конечно, ее пригласили они сами, потому что мать занималась пахучими приманками, темой, близкой к той, за которую позднее американские ученые Ричард Аксель и Линда Бак получили Нобелевскую премию. Они изучали систему обоняния.

Приманки основаны на принципе биохимической реакции, происходящей в клетках эпителия носа. Пахучие молекулы проникают в нос – в каждой ноздре животного есть ямка микроскопического диаметра. Из нее идет ход в крошечную коническую камеру. Нос человека устроен похоже. Ирина Андреевна полагала, что мать проводила опыты не только на норках.

Понятное дело, трудно устоять и не проверить, как вомеронозальный орган – так называется «приемное устройство» для запахов в носу – отзывается на феромон человека. Это биологически активное вещество позволяет узнавать друг друга особям разного пола. А это уже очень интересно для широкого и разнообразного круга людей…

О том, что такое феромоны, Ирина Андреевна узнала, уже работая в лаборатории у матери. Чтобы выделить феромон человека, который привлекает противоположный пол, пришлось потрудиться ученым в разных странах. Выделили – и разразился самый настоящий бум – людей одолела страсть к препарату.

Мужчины и женщины, молодые и старые ринулись в погоню за удовольствием. Не учитывая, что с помощью феромонов они притягивают к себе всех людей противоположного пола. Из-за скандальных случаев во многих странах запретили продавать препараты, содержащие половые феромоны.

Доклад, который мать Ирины Андреевны сделала в Праге и после которого ей предложили стать членом международного клуба, был посвящен феромонам животных. Но, как сейчас понимает Ирина Андреевна, специалисты поняли, насколько близко она подошла в своих исследованиях к феромонам человека.

Это сейчас можно вступать в международные организации, почти игнорируя пристальный взгляд спецслужб. Но в то время к работе матери эти организации наверняка проявляли интерес и, вероятно, не противились, позволив стать «сестрой». А что ей предложили делать взамен? Писать отчеты? Или нечто большее? Разве нет пользы для тайных служб, если на запах можно подманить кого угодно и куда угодно? Причем легко?!

Ирина Андреевна это знает. Она не устояла, проверила. Однажды. Точнее – разрешила проверить. Подтвердилось…

– Мама, – из комнаты выглянула Евгения. – Я уезжаю!

Ирина Андреевна услышала в ее голосе возбуждение.

– Далеко? Надолго?

– Я возьму машину? – не отвечая на вопрос, протараторила дочь.

– В Москву?

Дочь кивнула.

– Бери.

– Приеду вечером. – Она уже отвернулась от матери, но, видимо, ей не терпелось сообщить новость. – Меня пригласила великая Алевтина Даниловна Горохова. К ней сегодня приезжают экологи, она хочет меня познакомить с ними.

– Вы настолько близки с ней? – с легкой усмешкой спросила мать.

– Представь себе, – Евгения засмеялась. – Ну, пока!

Ирина Андреевна пожала плечами. Что ж, Алевтина занимает особое место – на ученых старой школы спрос невелик. А у нее – полная занятость, иронично замечали коллеги. Но такие знакомства еще никому не повредили, поэтому Ирина Андреевна мысленно похвалила дочь.

Удержать в руках тему, которой они занимаются с дочерью, без поддержки нельзя. Удивительно, что до сих пор никто не попытался завладеть ею. А она, сказать по правде, ждала. Неплохой кусочек для понимающих. Но, видимо, еще не время. Пока полно того, что можно потрогать. А когда еще надо работать и работать, успех может быть, а может – нет. Так что это опасно для денег.

Поэтому стоит думать сейчас даже не о лаборатории при звероферме, а о самом хозяйстве, напомнила себе Карцева. Таких, как ее ферма, осталось по России очень мало. Недавно в Тверской области похожую звероферму продали с аукциона…

Ирина Андреевна поежилась. Солнце устремлялось к горизонту, ветерок заполз под широкую юбку, холодил кожу. Но от чего она поежилась – от ветра или от предчувствия чего-то опасного? Брось, одернула она себя. Вместо того чтобы обмирать от мыслей, надо сесть и просчитать все варианты. Причем по рыночной стоимости. А для этого немедленно пойти и включить компьютер.

7

Евгения вышла на крыльцо. Утро на редкость росистое, поэтому и цветы, и листья, и трава сверкали. Точно так, как мех ее любимой норки.

Она потянулась и посмотрела на небо. Голубое, без единого облачка. Еще недавно такое небо она назвала бы пустым, на самом деле в нем нет ничего, кроме цвета, света и бездны. Но теперь она глядела в него, и ей хотелось улыбаться. Потому что пустота или полнота неба зависит от твоей собственной пустоты или полноты.

Евгения много думала в последнее время и удивилась: неприятности, которые преодолела, позволяют иначе увидеть все вокруг. Несчастье – указание тебе: ты изменяешь самой себе в чем-то, обманываешь себя или ошибаешься. А если она просто чего-то не поняла в том, что случилось с Костей?

Он уехал в Грецию через полтора месяца после того случая. Звонил. Она разговаривала с ним, спрашивала о знакомых, которые остались после ее служения у «сестер». Он хорошо устроился на новом месте, читал лекции по истории Древнего мира в Родосском университете.

Он не вспоминал о ссоре, она тоже. Говорят, чтобы избавиться от дурных воспоминаний, нужно полгода. Если они будут длиться год, то надо пойти к специалисту. Евгения чувствовала: обида утратила остроту гораздо раньше, хотя недоумение не покидало ее.

Но теперь она уже сама звонила Косте, иногда, особенно в пасмурные дни, которые не любила. Ей хотелось солнца, а оно на Родосе светит триста пятьдесят дней в году.

Той пустоты внутри, которая казалась ей звенящей, больше нет. Как и худобы, о которой мать насмешливо говорила:

– Тебе позавидовала бы Твигги.

– Кто это? – спрашивала Евгения.

– Модель-вешалка. Англичанка, знаменитая во времена моей юности. Мы все хотели греметь костями, но так, как делала это она, мало кому удавалось. Жаль, тебя тогда еще не было.

Евгения не обижалась на мать. Она привыкла с детства к ее манере говорить. Кстати, бабушка тоже слыла насмешницей. Девушке даже казалось, это особый дар, она пыталась найти его у себя, но безуспешно.

Сейчас Евгения была в той физической форме, в которой Творец, если судить по картинкам французского художника Жана Эффеля, выпустил в мир прародительницу Еву.

Ей нравилось работать со зверьками. Они изящные, длиннотелые, одетые зимой в мех с глянцевым отливом. Гибкие, быстрые как молнии.

Евгения перестала бояться их, у нее появились свои любимцы, она брала их, ворошила мех, нащупывая густую подпушь – плотную, шелковистую. За нее особенно ценится этот мех. Кроме того, хорошо кормленная норка в воде не намокает.

Она давала им с руки кусочки рыбы, а когда на ферму привозили ратанов – или бычков, пучеглазых и большеголовых, тогда Евгения давала норке целую рыбину.

Однажды рабочий заметил, как она кормит зверюшку, он долго наблюдал за ней, потом сказал:

– Ну что за рыба-то? Ты ей дай особь с килограмм… Или ее отпусти, сама наловит.

Евгения удивилась, но оказалось: на самом деле дикая норка с легкостью ловит килограммовую рыбу. Этот зверек – смелый, ловкий, беспощадный хищник. Съест лягушку, заберет яйца в гнезде и не откажется от птенцов. Норке ничего не стоит напасть на домашних кур или уток – только зазевайся. Но ее подопечные – безопасные для природы, утешала она себя.

С помощью приманок, которыми она занималась вместе с матерью, Евгения надеялась получить новый цвет, седьмой по счету на их ферме. Она наблюдала за зверьками во время гона – в первые дни весны, норочьего «праздника любви». Она думала о том, как с помощью феромоновых приманок этим процессом станет управлять.

Кстати, сама норка необыкновенно ловко руководит собственной природой. Беременная самка умеет остановить, замедлить развитие зародышей, если почувствует опасность для детенышей. Никогда не выпустит их в голодный, холодный или опасный мир. Она сумеет сохранить их в себе дольше – не шестьдесят дней.

В последнее время Евгения часто ловила на себе одобрительный взгляд матери.

Наконец Ирина Андреевна спросила:

– Ты никогда не проводила столько времени возле животных и в лаборатории. Ты нашла что-то еще, кроме приманок?

Евгения «раскололась»:

– Я нашла такое, мама, что мы в любой холод и голод будем при деньгах!

– Как интересно, – глаза Ирины Андреевны насмешливо блеснули. – Ну-ка, расскажи.

– Но мы должны работать в паре. Ты делаешь приманки, а я – «отманки».

– Ты хочешь заняться репеллентами? – удивилась Ирина Андреевна.

– Уже занялась, – заявила Евгения. – Под недреманным оком знаменитейшей Алевтины Даниловны Гороховой.

– Ты… виделась с ней? Снова?

– Ха-ха-ха! Мама, она предложила мне консультации в любое время. Между прочим, она сейчас знаешь, чем занимается? Антигормонами, человеческими.

– Но это уже эндокринология. Совсем другая сфера, – удивилась Карцева.

– Она говорит: само время подсказывает, что делать. Только надо уметь слушать!

– Гм…м – пробормотала Ирина Андреевна. – В логике не откажешь.

– С помощью антигормонов можно приостановить раннее половое созревание. Сейчас, говорит она, очень часто происходят гормональные нарушения у подростков, особенно состоятельных родителей. А я – тут как тут! Это она говорит, не я!

Ирина Андреевна молча слушала.

– Но ведь и ты, и бабушка тоже делали отступления? В человеческую сторону? – тихо спросила Евгения.

– Кто тебе сказал? – В голове Карцевой лихорадочно проносились варианты: откуда и кто мог узнать?…

– Да это просто. – Евгения заметила, как напрягся подбородок у матери. Она не ошиблась, она догадалась правильно. Чтобы продлить удовольствие от правильного ответа, она начала издали: – Те дни, когда ты меня лечила солнцем, – она насмешливо взглянула на мать, – думала, я не понимаю, почему ты меня выставляла на улицу в определенные часы? За это спасибо. Так вот, от лечения солнцем у меня просветилась голова. Видимо, витамина Д во мне стало столько, что мысли забегали. – Она засмеялась. – Я, оказывается, не коллекционер по своей природе, а аналитик. Вот этим я и занималась. Ставила вопросы, а потом сама на них отвечала.

– Что же ты такого наотвечала? – осторожно подталкивала мать.

– Если бы бабушка не делала кое-что для людей, никто бы не дал ей денег на исследования.

– Т-а-ак. А я?

– А ты продолжала. Из любопытства. Каждый ученый хочет открыть то, с помощью чего можно управлять другими. Разве нет?

– Ну-у… разумно, – кивнула мать.

– Ты могла этим заниматься из чисто академического интереса. Потому что выпала из поля зрения тех, в чье поле входила бабушка. Они сами выпали, – хмыкнула Евгения. – Все знаем, куда – в охранно-коммерческую сферу.

Ирина Андреевна покачала головой.

– Однако… Ну что ж, я рада.

– Чему именно? – спросила Евгения.

– Что у меня есть дочь, а у нее – мозги.

Они засмеялись, довольные друг другом.

– Что ж, тогда продолжим наши игры? – спросила мать.

– Конечно!

8

После того как Евгения и Лилька начали работать на звероферме, квартира в Тушине им была не нужна. Они расплатились с хозяйкой, которая все еще дежурила в своей мастерской. Прощаясь, художница сказала, что пока никому сдавать не станет, таких замечательных девушек, как они, ей не найти, а пускать кого попало – опасно. Не дай бог, потеряет и мастерскую, и квартиру.

У нее была особенная манера говорить – короткими фразами, с расстановкой. Будто кистью, с размаха, она кидала на холст порцию краски.

– И вообще. Я готова продать. Все. Купить дом. В деревне. Все забыть.

Подруги по-прежнему почти не разлучались. Лилька, правда, ночевала у себя дома, но не всегда. Работали девушки в разных отделах, поэтому не всегда часто виделись днем.

Лильке, похоже, не слишком нравилось в отделе кормов.

– Надоели мне эти потроха, субпродукты, рыбьи хвосты, костная мука и прочие звериные радости, – шипела она, с отвращением отряхивая руки. Как будто кормила зверьков с рук.

– Мама переведет тебя в лабораторию, как только появится место, сама знаешь, – пыталась успокоить Евгения подругу.

Она испытывала неловкость. Конечно, она никогда бы не поменялась с Лилькой. Да и мать не позволила бы. У каждого свой путь, а для нее он определен слишком давно, чтобы уклониться или изменить его. Иногда Евгении казалось, что случай с Костей тоже как-то связан с этим путем. Может быть, где-то там… где управляют Судьбой, написано: она, Евгения Карцева, прежде всего должна принять то, что ей приготовили бабушка и мать. А уже потом – все остальное. К тому же напоминала она себе, если бы не они, точнее, не их дело, она никогда бы не познакомилась с Костей.

Но… Что она могла сказать Лильке? Только вот это:

– Знаешь, чем трудна доля наследницы? – Она поморщилась, потом засмеялась, призывая поддержать ее, похихихать вместе над жеманным словом «наследница».

– Чем же? – Лилька не уловила никакого юмора, в ее голосе звучал иной оттенок – неудовольствия.

– Наследница вынуждена заниматься тем же, что и предки. Глупые они были или умные – не важно. Но если они создали свое дело, то его придется продолжать. Делать спички, например, или заниматься ассенизацией.

Лилька фыркнула:

– Между прочим, знаешь, как ассенизаторы назывались при царе Горохе?

– Как?

– Золотари, – теперь Лилька фыркнула с удовольствием. Оказывается, Евгения не знает чего-то, а она – знает. Наконец-то!

– Ну да? – изумилась Евгения. – А какая связь?

– Я думаю, чтобы красотой прикрыть гадость, – Лилька поморщилась.

– А я думаю, – Евгения смотрела поверх рыжих Лилькиных кудрей, – они надеялись найти золото в любом навозе. И наверняка находили.

Лилька махнула рукой: мол, ерунда!

– Но, если честно, если бы я выбирала сама, чем заняться, то, наверное… историей русской усадьбы, – продолжала Евгения.

– Ох… – Лилька остановилась с поднятой ногой, которую она уже поставила на деревянную ступеньку. По четвергам подруги ходили в баню на звероферме, обе любили париться. – С какой это радости? – она встала на ступеньку обеими ногами.

– Моя бабушка происходит из старинного рода Апраксиных.

Лилька поморщилась:

– Что-то такое слышала. Фамилию, я имею виду. Но вообще-то все происходят от кого-то. У каждого – свой род. Даже у меня какой-то…

– Так вот, – поспешила Евгения увести ее от болезненной темы, – у Апраксиных было поместье в Ольгове. Надо ехать по Дмитровскому шоссе…

– Уж не хочешь ли ты его заполучить? – насмешливо поинтересовалась подруга, снова стоя на одной ноге, но уже на ступеньку выше. Она смотрела на свой новый ботинок, который ей нравился. Черный, узконосый, на тонком каблуке.

– Лилит, – Евгения вдруг заметила такую красоту. – В таких – и в баню?!

– Я разуюсь, когда пойду мыться, – ядовито улыбнувшись, пообещала она. – Нравятся?

– Оч-чень, – с чувством ответила Евгения.

– На всю зарплату, – вздохнула Лилька.

– Ужинать будешь у нас, – предупредила Евгения.

– Премного благодарна, ваша светлость, – церемонно поклонилась Лилька. – Или как к вам, Апраксиным, обращаться?

– Да ну тебя, какая вредная. Я о высоком, а ты…

– А я о средней высокости, – засмеялась Лилька. – О ботинках.

– Имение в нынешнем состоянии в подметки не годится твоим ботинкам, – махнула рукой Евгения. – А прежде было, говорят, замечательное.

– Понимаю, – сказала Лилька. – А может, – ее ярко-синие глаза сверкнули, – может, пойдешь снова учиться? На исторический. А я на твое место. К Ирине Андреевне в лабораторию. Ха-ха!

– Тогда я бы открыла туристическую фирму, возила бы по русским усадьбам тех, кто понимает, что это такое.

– Зачем? Какой от этого толк? – Лилька скривила губы. – Для чего смотреть тем, кому не светит никакая усадьба? Кроме кладбищенской, конечно?

– Фу-у, как мрачно, – Евгения нахмурилась. – Да затем, чтобы поняли, как надо строить свои поместья.

– Ого, оч-чень сильная… Оч-чень просветительская задача, – насмешливо протянула Лилька. – Но заметь, все, что ты говоришь, ты все равно говоришь как наследница. Понимаешь? Ты сама-то – без бабушки и матери – много могла бы сделать?

Евгения почувствовала, как из глаз подруги на нее повеяло холодом. Никогда прежде Лилька не говорила с ней так. Или говорила, а она просто не слышала?

С того печального дня Евгения невольно относилась к Лильке иначе – настороженнее, внимательнее вслушиваясь в голос. Слова – что? Их много, а голос – один. Он всегда выдаст истинную суть любого слова, если умеешь слушать.

Лилька потянула на себя дверь, вошла в холл, следом за ней – Евгения. Прохладно, но обе уловили странный запах.

– Ландыши? Чувствуешь, пахнет ландышами? – Евгения толкнула подругу в бок.

Лилька рассмеялась.

– Интересно, – она повернула к Евгении лицо, оно переменилось и стало хорошо знакомым. Сейчас она приготовилась нашкодить. – Они сами-то знают, что делает с мужчинами запах ландышей?

– А что? – спросила Евгения.

– А то, что от этого запаха сперматозоиды бегают с бешеной скоростью. – Она засмеялась. – Спросим? – подмигнула и указала на менеджера, лениво привалившегося к кассе. Он смотрел на женщину, которая сидела в окошке.

– Не смущай дяденьку, девочка, – Евгения выбрала привычную для обеих интонацию. Лилька рвется кого-то завести, потрясти, а Евгения удерживает. Ее дело – смягчать энергичный дух подруги.

– Твоя взяла, пускай живет спокойно. А то еще узнает много лишнего.

– Я хочу узнать много лишнего! – воскликнула Евгения и приказала: – Говори!

Лилька смотрела, как Евгения открывает сумочку, вынимает кошелек и протягивает деньги кассиру: «Два билета, пожалуйста. Да, в сауну». – Лилька нехотя потянула молнию своей сумки, но Евгения привычно махнула рукой: – «Брось».

Лилька не спорила.

Они сидели в тапочках, в шляпах, жар действовал на каждую клеточку, расслабляя.

– А тебе не кажется, что твое и мое дело может рухнуть? – вдруг спросила Евгения, потирая пальцами горячий живот.

– Как это? – Лилька резко повернулась к подруге. – Ты что-то знаешь?

– Я не знаю, но чувствую. Мне кажется, Лилит, – она вздохнула, хватив большую порцию горячего воздуха, закашлялась. – Для нашего вишневого сада… – хрипела она, – если и не точат топор, то уже подбирают поострее. Даже в телевизоре хорошо видно – такие места под Москвой, как Петраково, – завидные для поместья.

Лилька приподняла бровь. Вот как? Значит, и для ее деревни Скотниково, что на границе с Петраково?

Она представила себе свой домик, как она называла его следом за матерью, «домик кума Тыквы». Чтобы отремонтировать его крышу, которая течет в любой дождь, надо год не есть, не пить. С тех пор как умерла мать, она почти не жила в нем, и он, брошенный, словно мстил ей. Всякий раз, когда она приезжала из Москвы, находила новую прореху. Или стекло треснуло, или рама рассохлась и не закрывается.

Но она снова уезжала в Москву, в тушинскую квартиру. За нее платила Ирина Андреевна. Она сразу после смерти матери сказала, что берет на себя ее учебу.

Иногда у Лильки возникла мысль: нет ли какой-то особенной причины для беспокойства о ней? Прежде она думала, что так и должно быть: ее мать, Марина Решетникова работала лаборанткой у Карцевой. Но чем взрослее становилась, тем яснее понимала – никакой особенной дружбы между ними быть не могло. Но Лилька как должное принимала заботу.

Если Карцевы сами рухнут, тогда что? Ее охватила злость на собственную мать, кстати, не в первый раз. Но никогда раньше она не произносила вслух то, что слетело с ее красных губ сейчас: