Текст книги "Пьеса для обреченных"

Автор книги: Вера Русанова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 22 страниц)

Рыжеватые волосы соседки слиплись жирными прядями. И вообще, вид у нее был какой-то непромытый и омерзительный. Впрочем, мне сейчас не хотелось ни ехидничать, ни разворачивать боевые действия.

– Извините, не знаю вашего имени-отчества… – Я провела ладонью по лбу и почувствовала, как ноет подвывихнутое запястье. – Не могли бы вы поподробнее рассказать, что слышали ночью… Вы ведь что-то слышали? Я правильно поняла?

– Вера Николаевна.

– Что?.. Ах да! – спохватилась я, осознав, что Крыса называет свое имя.

– Так вы действительно что-то слышали?

– Ну, если после вашей вчерашней веселой гулянки можно было вообще сохранить слух…

Тетя Паша неодобрительно покачала головой. Видимо, хотела напомнить про убитого жениха и неуместность брюзжания, но при мне не решалась. Меломанка скрестила сухонькие, маленькие ручки на груди и, чувствуя себя хозяйкой положения, спокойно опустилась на высокий деревянный ларь:

– Вообще-то слышала. Удивительно только, что не слышали вы!.. Часа в два это, наверное, было. Или в три?.. Точно не скажу – на часы не смотрела.

Я от нетерпения заскрежетала зубами. Если б мне сейчас измерили пульс, то наверняка обнаружили бы кошмарную тахикардию. Все поджилки у меня тряслись, в горле было сухо и горячо. Меломанка продолжала основательно и неспешно вещать:

– Ну вот… В общем, в дверь позвонили. Я почему-то сразу подумала, что это могут быть только к. вам. К нам с Павлиной Андреевной за полночь гости не ходят… Раз позвонили, другой… Потом слышу, у вас дверь открылась, кто-то протопал. Потом – Натальин голос. А потом все – дверь хлопнула!

– И больше ничего?

– Ничего… А вам еще .хотелось, чтобы я вышла и посмотрела, кто там пришел и чего хочет? И так, наверное, уже все косточки мне перемыли: мол, дура старая подслушивает, поглядывает еще и мораль читает… Матерей на вас нет и отцов с розгами, вот что я вам скажу! Да в прежние бы времена…

– Еще раз извините, Вера Николаевна… – Я, поморщившись, прервала поток ее гневных излияний. – Вы сказали, что Наташин голос услышали? Она с кем-то разговаривала? С мужчиной или с женщиной?

– Какая вы, честное слово, странная! – Меломанка возмущенно вскинула брови. – Я же вам русским языком говорю: не выходила, не смотрела, не прислушивалась!

Тетя Паша, устав стоять, нащупала позади себя перевернутое жестяное ведро и опустилась на него с осторожностью борца сумо, садящегося на детский стульчик.

– Ты, главное, успокойся, Жень, – начала она с материнской заботой в голосе, и из-за нее я чуть не пропустила самое главное.

– «Это ты?» – она спросила, – пробормотала меломанка, как бы между прочим. – И все, по-моему… Ну как, могла я по одному этому понять – с мужчиной она там разговаривала, с женщиной, с Полканом подзаборным?..

– «Это ты»? – Я вскинулась. – А как она это спросила? Испуганно?

Удивленно? Обрадованно? Вера Николаевна, милая, ну вспомните, пожалуйста! «Это ты» – и все?

– Все.

Она поднялась с ларя и заботливо поправила вытянутую трикотажную юбку цвета неопределенного и гнусного.

– «Это ты» – и все… А всякие там интонации разбирать – я вам не актриса!..

Тетя Паша пыталась зазвать меня попить чаю или чего покрепче, если мне требуется. Но я отказалась. Упала ничком на кровать и, зажмурившись, закусила подушку.

Вероятно, почувствовав опасность, Наташка заперла дверь в комнату, прежде чем открыть дверь Другую, за которой стоял неведомый человек. Испуганно или удивленно спросила: «Это ты?» – увидев знакомое лицо. Увидела и поняла что-то такое, чего не могла понять до сих пор. А человек по ту сторону порога не произнес ни звука. В жуткой тишине зажал Наталье рот. Или ударил ножом, как Бирюкова. Или просто схватил за горло…

Ольга? Человек в сером? Пугающе знакомое лицо, показавшееся из бинтов? Я знала манеру Серого двигаться. Она узнала человека, пришедшего по ее душу, и, еще боясь поверить, успела переспросить:

«Это ты?!»

Зачем она вообще пошла открывать? Почему не разбудила меня и одна вышла из комнаты? Пожалела? Просто устала бояться и изнывать в постели, обливаясь холодным потом? Не выдержали нервы?

Или что-то еще?

А не слишком ли надолго она задумывалась, когда я во второй или в третий раз описывала, как выглядит Ольга? Не слишком ли неуверенно отвечала:

«Н-нет… Не знаю… Никогда ее не видела»? Может быть, это описание, за исключением некоторых деталей, все-таки подходило к кому-то из ее знакомых? А что такое для женщины – детали? Другой цвет волос, новая прическа, цветные контактные линзы, иной макияж – и все, другое лицо… Да что там говорить? С помощью профессионального грима можно изменить внешность до неузнаваемости.

Время шло, а я по-прежнему недвижно лежала на кровати, глядя в угол комнаты на облупившийся плинтус и серую полоску пыли на стыке его с обоями. Не хотелось шевелиться, не хотелось дышать, не хотелось жить. Жить было слишком страшно, дышать – слишком больно. Казалось, мои органы тихо отмирают один за другим.

Сначала легкие, потом сердце… На месте желудка – сплошной комок горячей боли. Если бы мне предстояло прожить еще хотя бы лет десять, то я непременно затревожилась бы, подозревая язву. А сейчас какой смысл трястись?.. Слух тоже притупился. Торжественные финальные колокола «Кармен-сюиты» слились в один непрекращающийся гул…

За что убили Наталью? (В том, что ее убили, я уже почти не сомневалась.) Ну ладно Бирюков – он слишком много знал и слишком много болтал. Ладно Славик с Лехой. (Господи, как же можно! Леха, такой хороший, такой родной, – и убит!) Но как бы там ни было, они тоже знали немало, кроме того, собирались по-своему распорядиться информацией. Следующей, по логике, должна была стать я. Могла что-то услышать от Бирюкова, еще вероятнее – что-то узнать от того же Лехи!

Скорее всего, я слышала или видела что-то такое, чему не придала значения. Было же, было смутное, неясное ощущение тревоги! Но Наташка!.. При чем здесь Наташка?! Если они, он или она следили за каждым нашим шагом, если подкараулили у подъезда Вадима Петровича и передали в аэропорту отрубленную руку, то они не могли не понимать, что Каюмова влезла в эту историю абсолютно случайно, что она выполняет роль преданного, надежного друга – и не более того?! Но как понимать тогда странное «Это ты?»…

Дверь, или то, что от нее осталось, скрипнула за спиной неожиданно. Я даже не успела испугаться и автоматически села на кровать, опершись рукой о край железной сетки. А на пороге стояла она. И сердце мое, жалобно екнув в последний раз, стремительно провалилось куда-то в живот.

На ней был все тот же свингер. Правда, вместо пестрого платка, мягкий, широкий голубой шарф.

Все те же сапоги, на тонких и острых шпильках. Темные волосы лежали на плечах тяжелыми волнами. Глаза блестели странно и нехорошо.

– Не-ет! – просипела я, сползая на пол и больно обдирая спину. В голове промелькнула шальная, глупая мысль: «Никогда не думала, что смерть придет за мной именно в таком облике!» Отчаянное, последнее: «Кто ее пустил? Почему ей открыли дверь? Где тетя Паша? Где меломанка, в конце концов? Мама! Мамочка!!!»

– Прекратите ломать комедию, вам это не идет, – сухо сказала Ольга, стягивая с руки узкую замшевую перчатку. – Мне хотелось бы узнать, почему вы не выполнили мое поручение, и, естественно, получить обратно неотработанный аванс…

Часть вторая
«БЛАЖЕННЫЙ ДУХ ИЛЬ ОКАЯННЫЙ ДЕМОН…»

В гриль-баре было жарко и темно. На улице просыпалась первая снежная крупа, серый асфальт затянуло рваной белой вуалью. Воздух сделался каким-то прозрачным и звенящим. А здесь медленно крутились на вертеле истекающие соком куриные окорочка, пенилось пиво и в высоких узких бокалах мерцало вино.

Мы с Ольгой сидели за угловым столиком друг напротив друга. Я старалась левым глазом смотреть на нее, а правым осторожно косить в сторону выхода, чтобы при первом же подозрительном движении рвануть вперед, сметая на своем пути стулья и громко взывая о помощи… Господи, да ни за что на свете я бы не вышла из Наташкиной комнаты! Ни за какие коврижки не согласилась бы отцепиться от железной ножки кровати, если бы Ольга еще там, в душной коммуналке, где любопытными тенями бродили тетя Паша с меломанкой, не начала с таким великолепным презрением требовать у меня свои кровные доллары…

– Мошенница, воровка, аферистка, – хлестко и холодно говорила она, похлопывая о ладонь перчатками. – С кем-нибудь другим ваши незатейливые штучки, может быть, и прошли бы. Но только не со мной! Наша прошлая беседа записана на диктофон – я всегда подстраховываюсь в подобных случаях, – и с пленкой я прямо отсюда пойду в милицию. Вас выставят из Москвы в два счета. Но отправят не домой, а в ближайшую колонию… Думаете, сложно будет доказать факт мошенничества?!

В дверях уже маячила любопытная Крыса, делая вид, что совершает невинный моцион по коридору. Тетя Паша, видимо, подслушивала, приставив к стене банку, – в районе розетки что-то время от времени скреблось и постукивало.

Кем только меня не обзывали за всю мою недолгую жизнь, но вот воровкой – еще никогда! Да и в Ольгиной решимости выцарапать обратно свои капиталы чувствовалась какая-то несвойственная кошмарному убийце мелочность. Скорее всего, в этой игре она была только пешкой, В общем, я несколько осмелела и, отодвинувшись как можно дальше, спросила:

– Кто вы, вообще, такая? Почему втравили меня в эту историю? А если мне в милицию пойти, вам это понравится?

Она поморщилась, нервно поправила свой роскошный голубой шарф и сухо заметила:

– Надо уметь проигрывать с достоинством. Я вас вычислила, я вас, как говорится, приперла к стенке, вам остается только вернуть деньги – и разойдемся по-хорошему!

– Но вы ведь не актриса. Вы ведь никогда не играли в «Эдельвейсе», верно?

От собственной наглости мне стало даже нехорошо: за моей обличающей фразой вполне мог последовать удар или выстрел. Но Ольга только прищурила длинные зеленые глаза:

– Да, я не актриса. Это, по-вашему, что-то меняет? Или освобождает вас от обязательств по отношению ко мне? Был заказ, было согласие его выполнить, вы взяли аванс…

Меломанка в обнимку со своей ужасной зеленой кастрюлей пошла на пятнадцатый или шестнадцатый круг. Возникало ощущение, что в кастрюле у нее – зловредный младенец, которого надо непрерывно укачивать. Ольгу, похоже, тоже изрядно раздражало непрерывное движение за спиной.

– Может быть, вы все-таки пригласите меня в комнату? Поговорим, как цивили…

– Нет, оставайтесь, пожалуйста, там! – поспешно перебила я, демонстрируя чудеса гостеприимства. – Я вообще ни о чем с вами разговаривать не буду, пока вы не объясните, как меня нашли. Я ведь здесь не живу – только гощу…

– О Господи! – Она страдальчески подняла глаза к потолку. – Да все в том же «Эдельвейсе» про вас узнала. Вы сдружились с Наташей Каюмовой – просто не разлей вода, занимаетесь непонятно чем – репетируете, для телевидения снимаетесь… Адрес Каюмовой – это ведь не государственная тайна, правда? Уж извините, что не сообщила заранее о своем визите! И вообще, я пришла сюда не затем, чтобы исповедоваться…

Брезгливо покосившись на деревянный ларь, находящийся в опасном соседстве с ее светлым свингером, Ольга сделала еще одну попытку войти в комнату.

– Нет! – снова взревела я, выставляя вперед руку.

Ольга вздохнула, посмотрела на меня почти с состраданием и поинтересовалась:

– Интересно, почему это вы меня так боитесь?..

Ей еще было интересно! Ха-ха…

После непродолжительных переговоров о месте нашей дальнейшей беседы мы наконец пришли к консенсусу. Разговаривать в присутствии соседей не улыбалось обеим. Но Ольга настаивала на каком-нибудь маленьком, уютном кафе типа «Лилии», а я требовала кафе большого, многолюдного, хорошо освещенного и, желательно, находящегося в непосредственной близости от отделения милиции. При упоминании же о «Лилии» мне вообще делалось дурно. Гостья взирала на меня со все большим подозрением, с моими требованиями соглашалась осторожно, как психолог, ведущий переговоры с умственно неполноценным маньяком, в общем, играла достаточно убедительно. В конце концов сошлись на гриль-баре в двух шагах от метро…

И вот теперь я сидела перед ней, бледная, нервно трясущаяся, да еще и странно косящая, а Ольга уже в третий или четвертый раз устало повторяла:

– Да, я не актриса и никогда ею не была. Я – экономист. Но это еще не повод для того, чтобы меня бояться.

Сок в наших бокалах потихоньку грелся, в округлой фирменной пепельнице тлела сигарета.

– Но зачем же вы тогда сказали, что актриса?

– А для вас это имеет какое-то значение? Я могла бы назваться хоть космонавтом, это мое личное дело… Если угодно, считайте это моим маленьким капризом!

Умиляться при слове «каприз» мне почему-то не хотелось, а хотелось только одного: разобраться наконец, что же все-таки происходит?! Я, конечно, не считала уже, что Ольга и Человек в сером – одно и то же лицо (двигалась она совсем по-другому!), но то, что моя заказчица каким-то образом была замешана в случившемся, сомневаться не приходилось.

– Д-да, маленький каприз… – повторила она задумчиво и, поднеся близко к лицу зажигалку, высекла кремнем язычок пламени. – Впрочем, я могу и объяснить, если это вас успокоит… Мне хотелось быть актрисой, хотелось видеть Вадима каждый день, быть, как это у вас говорится, «послушной глиной в режиссерских руках». Я ведь знала по его рассказам всю труппу, знала, над чем он работает, с кем ругается, на кого возлагает надежды. Господи, кем я только себя не представляла раньше: и леди Монтекки, и Гертрудой, и Анфисой! Мне кажется, я понимала его, как никто! Ни одна профессиональная актриса не смогла бы сыграть лучше, чем я, не смогла бы сделать именно так, как он просит!..

«Тоже мне, Комиссаржевская! – думала я с ненавистью. – Сидишь тут, губки кривишь и ресничками томно трепещешь! А я по твоей милости в полном дерьме!»

– Хотя это все ненужная лирика! – Ольга неожиданно усмехнулась и подняла на меня спокойные зеленые глаза. – Можно объяснить и проще: я не знала, насколько легко вы находите компромисс с моралью, и сомневалась, согласитесь ли вы мне помочь, если будете в курсе истинного положения вещей. Ведь мерзкий режиссеришка, соблазняющий ежесекундно молоденьких глупых актрисок, гораздо больше заслуживает кары, чем тот же режиссер, бросивший скучную даму-экономиста. Кстати, я не слишком преувеличила: Вадим на самом деле жуткий кобель. Просто из уст актрисы все это звучало как-то более убедительно. Но вернемся к нашим баранам: где мои деньги?

– Если дело обстоит именно так, как вы говорите, то почему вы не пришли в театр на следующее утро? – вопросом на вопрос ответила я.

– Почему же не пришла? Я пришла. Немного послонялась по фойе, особого оживления после того, как актеры зашли в зал, не заметила и поняла, что вы просто-напросто не выполнили свою работу!

Для кого она это говорила? Для себя? Для меня? Или опять для диктофона, лежащего на дне сумки? Если бы кому-нибудь пришло в голову составлять милицейский протокол по ее словам, то ситуация нарисовалась бы, мягко говоря, неприятная – для меня, естественно, не для нее! Несчастная женщина, покинутая любовником, решает этому самому любовнику отомстить. Единственный ее грешок состоит в том, что она, движимая трезвым расчетом и одновременно подстегиваемая романтическими фантазиями, представляется театральной актрисой. Однако орудие мести, то есть я, начинает действовать совсем не так, как предполагалось: режиссер, которого поручено всего лишь осмеять, умирает, а девушка, бывшая с ним в момент его смерти (то есть опять же я!), начинает плести какую-то чушь про бесшумного убийцу, Человека в сером и отрубленную руку в пакете из-под женских гигиенических прокладок!.. Тюрьма, пожизненное заключение или расстрел.

И это в том случае, если Серый в своем плаще и бинтах не доберется до меня раньше милиции!..

– Ольга, – проговорила я, в упор разглядывая ее красивое лицо с точеными чертами, – прошу вас только об одном… Вы – женщина, и я – женщина. Я, насколько понимаю, не сделала лично вам ничего плохого. Так помогите же мне!

Просто намекните, что делать? Чего от меня хотят?.. Или хотя бы кто? Кто попросил вас позвонить мне и разыграть весь этот спектакль?

– Я не понимаю… – Уголок ее губ брезгливо вздрогнул.

И тут я сорвалась:

– Ах, вы не понимаете?! А неплохо бы понять, что в один прекрасный день я просто чокнусь от всего этого, потому что я не железная. Да, не железная!

Пойду и спрыгну с крыши, и вся ваша замечательная игра пойдет насмарку. Или, еще того лучше, заявлюсь в милицию. Меня, конечно, потом посадят, но сначала вас приведут к следователю и спросят: «А не скажете ли, уважаемая Ольга, куда вы и ваши приятели дели труп Вадима Петровича Бирюкова с ножичком в груди?»

Думаете, вы сейчас отсюда убежите и ищи вас потом свищи? Даже . не надейтесь! Я зубами в вас вцеплюсь, как бультерьер! Хоть режьте, как Бирюкова, хоть голову, как Алеше, отрывайте!..

– Что вы мелете?! Успокойтесь, в конце концов! Какой еще Алеша? Какие трупы?!

– Холодные, – злобно отреагировала я. – Два в морге, а один – неизвестно где… Хотя вам-то, наверное, известно. А если не вам, то вашим работодателям… Не знаю уж, из-за каких таких миллионов его убили, но одно вам хочу сказать…

– Кого убили-то? Что с вами, Женя?

Второй вопрос я проигнорировала, потому что со мной на самом деле творилось что-то ужасное: губы дрожали, сердце колотилось, едва не выскакивая из Фудной клетки, в голове стоял горячий туман, – а вот на первый, из последних сил пытаясь не зарыдать от ярости и бессилия, ответила:

– Митрошкина Алексея, Болдырева Вячеслава и, конечно, Бирюкова Вадима Петровича. Или будем делать вид, что он в запое?

Ольга как-то странно побледнела, глаза ее широко распахнулись, а кулаки так судорожно сжались, что даже побелели костяшки пальцев. С минуту она сидела молча, недоверчиво и испуганно (да, именно испуганно!) разглядывая мое лицо и словно стремясь прочитать по глазам мысли. Потом шумно сглотнула и спросила:

– Вы не шутите, Женя?.. Если шутите, то это слишком жестоко! Скажите только мне, что все это – не правда. Бог с ними, с деньгами, оставьте их себе…

Нет, честное слово, оставьте! Это ведь не правда, да? Вы придумали это сейчас, чтобы не возвращать аванс?

И тогда мне стало страшно. Почти так же страшно, как в тот момент, когда она бесшумной тенью возникла на пороге Натальиной комнаты. Я вдруг поняла, что Ольга действительно ничего не знает…

Сок мы, естественно, так и не выпили. На столе остались два нетронутых бокала и несколько окурков в пепельнице, а мы спешно вышли из гриль-бара, перебежали через дорогу и упали на первую же лавочку на пустующей детской площадке. Ольга, слушала молча. Один только раз горько уронила:

– Господи, а я-то все думала, почему телефон не отвечает?! Я ведь звонила ему иногда, чтобы просто голос послушать.

Весь мой рассказ уложился минут в пятнадцать. А когда я закончила, она просто встала и пошла мимо горок и скрипучих качелей, прямая и чужая, с пугающе спокойным, невидящим взглядом.

– Подождите! Куда вы? – заторопилась я, вскакивая со скамейки. – Надо же что-то делать! Вам ведь тоже опасность угрожает… Серый, он и вас искал!

– А?.. – отозвалась она, оборачиваясь. – Потом об этом поговорим.

Завтра, ладно?.. Простите, Женя, но мне сегодня надо побыть одной.

– Как – завтра? Где я вас найду?

– Здесь же… В двенадцать, или в час, или в два… Когда вам угодно.

И Ольга пошла дальше, как-то механически переставляя ноги в сапогах на безумных шпильках. Я же, сев на лавочку, обхватила голову руками. Не о том надо было спрашивать. Не о том! Не «где» мы встретимся, а как мне дожить до этого самого «завтра»? И, кстати, где дожить: в квартире Каюмовой, куда приходил убийца, или в моих люберецких апартаментах, куда он же подложил отрубленную руку? Оба варианта прельщали меня одинаково мало.

Никогда в жизни я не чувствовала себя более одинокой, несчастной и беспомощной. Рядом не было ни одного родного (да что там родного, просто сочувствующего!) человека. Единственная зацепочка, единственная ниточка могла элементарно оборваться – никто не гарантировал, что Ольга завтра придет на встречу. Я сидела одна на запорошенной детской площадке в самом центре огромного чужого города и тихо подвывала от ужаса и бессилия. Ситуация не только не прояснялась – с каждой минутой она делалась все более запутанной…

В конце концов я встала, отряхнула куртку от снега и побрела к метро. В кармане звенела какая-то мелочь, оставалось надеяться, что ее хватит на то, чтобы добраться до Люберец. Ночевать в комнате тети Паши было бы, наверное, более безопасно, но я, по большому счету, не имела права подвергать риску ни в чем не повинную каюмовскую соседку. Человек в сером мог явиться по мою душу в любую минуту, и по моей милости в этой самой квартире уже погибла Наталья.

Люди вокруг смеялись, покупали газеты, жевали трубочки с повидлом и хачапури. А я тупо шагала вперед, как смертник, которого ведут на расстрел.

Шагала и почти хотела, чтобы мне на голову свалился какой-нибудь шальной кирпич. По крайней мере, на этом все бы закончилось…

Излишне говорить, что ночь была бессонной. Едва войдя в квартиру и не успев даже разуться, я бросилась на кухню и вооружилась длинным и острым ножом для разделывания рыбы. Потом, ежесекундно озираясь и вздрагивая от каждого шороха, обследовала все укромные уголки – благо в моей крохотной квартирке таковых было немного! Посмотрела даже в тумбочке для обуви и под ванной.

Отрубленных рук, равно как и других частей тела покойного Вадима Петровича, не обнаружилось. Но я, понятное дело, не успокоилась и, все так же сжимая в руке нож, уселась возле самой двери, надеясь, в случае чего, успеть выскочить.

На улице постепенно темнело. Солнечные блики на полу сделались закатно-розовыми, а потом и вовсе исчезли. Сидеть у порога стало страшновато.

Какие-то шаги в подъезде, зловещие скрипы и чье-то дыхание по ту сторону двери, мерещившиеся так явственно… В довершение всего пронзительно и страшно зазвенел телефон. Я, едва не получив мгновенный инфаркт, на подгибающихся ногах добрела до аппарата и сняла трубку. На то, чтобы сколько-нибудь внятно сказать «алло», моих сил уже не хватило. Зато женщина на том конце провода затараторила быстро и жизнерадостно:

– Алло! Мне бы Евгению… Это вы? Ох, как хорошо! Я тут раскопала одну старую газетку с объявлениями, и там написано, что вы оказываете… хм-м-м, как бы это выразиться?.. Ну, определенные услуги, что ли? В общем, мой муж…

– Никаких услуг и никаких мужей. Не звоните сюда больше, – деревянным голосом проговорила я и шарахнула трубкой о рычаг.

В общем, с восьми часов вечера моим пристанищем стала тахта в комнате.

Отсюда почти не слышны были шаги в подъезде, но зато на потолке неровными сполохами мешался свет фар подъезжающих машин. Вдобавок ко всему обои, не выдержавшие первого морозца, начали потрескивать сухо и тревожно, а ближе к ночи ни с того ни с сего заворчал холодильник.

Слух мой болезненно обострился. Я различала теперь и слабый шелест тюля на окне, и шуршание суетливых тараканьих лапок. С точностью могла сказать, через сколько ступенек перешагивает человек, поднимающийся по лестнице. Каждые пять минут сердце мое заходилось от страха. Холодный пот, обильно смочивший виски, медленными струйками стекал вниз, к шее.

Когда окна в доме напротив погасли, мне сделалось и вовсе нехорошо. Да еще ладно бы погасли все! Но нет! На черной, спящей громаде холодной девятиэтажки бельмом светилось одно-единственное окно! Напрасно я пыталась убедить себя, что это засиделся над учебниками какой-нибудь студент или полуночник, мающийся бессонницей, пролистывает старые газеты. Окно смотрело на меня безумным желтым глазом, в темном углу что-то шуршало и возилось. А я задыхалась от ужаса и, казалось, все яснее различала синюшную мертвую руку со скрюченными пальцами, материализующуюся из воздуха прямо на фоне черной стены…

Но, как ни странно, утро все-таки наступило. У соседей задребезжали будильники, на улице дворничиха зашоркала метлой. Из темноты проступили черные ветви облетевших деревьев. Я осмелела настолько, что прошла на кухню, включила чайник, прямо в стакан насыпала заварки и в несколько глотков выпила обжигающий горло напиток. Несмотря на страх, разъедающий мои бедные нервы, спать хотелось ужасно. Некстати вспоминались кровавые байки про Фредди Крюгера, но глаза все равно закрывались, голова болела, и все тело покрывалось противной гусиной кожей.

До десяти утра я просидела в квартире, а в половине двенадцатого уже подходила к той самой детской площадке, где вчера мы разговаривали с Ольгой.

Она была здесь. Сидела на железных перильцах и отрешенно наблюдала за белым пуделем, весело прыгающим рядом с мальчиком, одетым в синий пуховик. Лицо ее было бледным, губы бескровными, а глаза – какими-то погасшими. Вместо белого нарядного свингера – темно-вишневое, почти черное, полупальто с узким черным шарфиком.

– Извините, что вчера мы так расстались, – вместо приветствия сказала она. – Я сегодня пришла пораньше: побоялась, что мы с вами разминемся…

Я молчала, все еще не веря в то, что она действительно пришла.

– Может быть, пойдем ко мне? Я здесь живу совсем недалеко… Если вы, конечно, меня больше не боитесь…

Пудель в очередной раз радостно загавкал, чуть ли не переворачиваясь в воздухе от переполняющего его счастья. Я молча кивнула.

– Значит, идем, – констатировала Ольга и поднялась с перил.

Жила она и в самом деле недалеко – всего в каких-нибудь двух кварталах и, наверное, минутах в пяти ходьбы от Наташкиного дома. Подъезд был чистым и светлым, дверь в квартиру – стальной. В прихожей Ольга предложила мне вешалку для куртки, а сама, мягко скользя по линолеуму белыми шерстяными носками, прошла на кухню. Надо сказать, что, несмотря на все, выглядела она достаточно собранной.

Появившись в дверях комнаты с подносом, на котором стояли две чашки, сахарница и тарелка с блинчиками, она первым делом «обрадовала» меня фразой:

– Я много думала над тем, что произошло, и поняла, что все это, вероятно, не имеет ко мне прямого отношения. Дело в том, что сколько-нибудь логичной связи между мной и вашим Человеком в сером вообще быть не может.

На мельхиоровый поднос в ее руках я посмотрела почти с ненавистью, с такой же ненавистью окинула взглядом чуть побледневшее и заострившееся, но все же до неприличия красивое ее лицо. «Вашим Человеком в сером!» Как будто это мной, а не ею интересовался в «Лилии» страшный незнакомец с замотанным лицом!

Как будто не с ее, пусть нечаянной, подачи начала раскручиваться чудовищная смертоносная карусель!!!

Ольга тем временем поставила поднос на журнальный столик и подвинула ко мне тарелку с блинчиками. «Как на репетиции поминок по рабе Божьей Мартыновой Евгении! Кутьи только не хватает», – подумалось мне.

– А почему вы так уверены, – спросила я Ольгу, – что не может быть связи?! Человек в сером ведь может оказаться кем угодно: вашей соседкой по лестничной клетке, внучатым племянником или сантехником из РЭУ. Я вот, например, не отрицаю, что знаю этого человека, знаю его манеру двигаться. А среди моих знакомых тоже не много маньяков, разгуливающих по городу в бинтах и с кровавыми тапочками!

– Нервничаете, – заметила Ольга ровно, чем немедленно заставила меня занервничать еще больше. – А зря… Я ведь немного не то имела в виду.

– А что же, если не секрет?

– Понимаете, – она, поморщившись, потерла кончиками пальцев висок и опустилась в кресло напротив, – все станет понятным, если попробовать проанализировать ситуацию…

Видимо, на моем лице явственно читалась неспособность не только анализировать ситуацию, но и думать в принципе, потому что Ольга тут же участливо добавила:

– Все на самом деле очень просто. Отбросим версию о том, что я и есть убийца. Остается только один вариант: кто-то использовал наш с вами план, чтобы свести счеты с Вадимом и заодно сделать вас, как вы выражаетесь, «козлом отпущения». Ведь так?

– Так, – согласилась я, еще не понимая, к чему она клонит.

– Теперь рассуждаем дальше… 0.6 этом плане нужно было знать. А о нем, кроме меня и вас, не знал никто! У вас просто нет знакомых в нашем городе, я не болтлива.

– Но ведь вы могли кому-нибудь обмолвиться случайно?

– Случайно? – Она усмехнулась. – Вы полагаете, что о таком можно обмолвиться случайно?

– А почему нет? Сидите, например, вы в гостях у какой-нибудь подруги и плачете: «Я ему, гаду, никогда этого не прощу! Вот пересплю с ним в последний раз, схвачу вещи и убегу, а он пусть в чем мать родила помечется». Подруга, естественно: «Да-да! Так ему и надо!» И обе вы прекрасно понимаете, что все это несерьезно и ничего такого не будет, потому что не станет ваш возлюбленный устраивать эротический спектакль «дубль два»… – Звучало, конечно, жестоко, но, как ни странно, вполне логично. Я, вдохновленная собственной, неожиданно прорезавшейся способностью к аналитическим рассуждениям, даже приосанилась:

– Вы поплакались и забыли бы, если б не мое объявление в газете. Подружка ваша, по идее, тоже должна была запамятовать. А она не запамятовала или могла, прежде чем забыть, рассказать кому-нибудь еще… Возможен и другой вариант: вы уже начали обмозговывать мое объявление и в порядке бреда заикнулись об этом кому-нибудь из знакомых – просто чтобы посмотреть на реакцию… Понимаете, тот, кто хотел свалить вину на меня, а сначала, понятно, на вас…

– А вам не кажется, что гораздо логичнее было подставить нынешнюю пассию Вадима? – спокойно перебила Ольга, изучая мое лицо внимательными зелеными глазами. – Нынешнюю или предыдущую. В общем, кого-то из недавних. Мы ведь с ним расстались довольно давно. Причем без криков и скандалов. Никому бы и в голову не пришло заподозрить в склонности в вендетте мирного скучного экономиста.

Другое дело эти его актрисы, которые уже в силу одной только профессии люди эмоциональные и темпераментные!.. Эх, Женя, Женя! Вы никак не можете понять: я была всего лишь одной из его женщин – не самым сильным увлечением, не самым долгим. Глупо было делать на меня ставку в какой-то серьезной игре: о нашем романе, по большому счету, никто и не знал…

– Ну «по большому счету» – это еще не гарантия, что не знал никто абсолютно, – пробурчала я, чувствуя некоторую шаткость своих доводов.

И тут Ольга просто-таки с убийственным спокойствием выдала:

– Да, кстати, о тех, кто знал… Вы как-то сбили меня с мысли…

Действительно, я беседовала с одной своей бывшей однокурсницей о том, что хотела бы отомстить Вадиму, но на этом – все! Я клянусь вам, что ни в бреду, ни в похмелье ни с кем больше на эту тему не разговаривала. Так что остается только поверить в чудовищную случайность, в нелепое совпадение. Ну, в том смысле, что его убили именно в тот вечер.