Текст книги "Пьеса для обреченных"

Автор книги: Вера Русанова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 22 страниц)

– Рассказывайте, не нужно ничего бояться и стесняться!

И мне вдруг стало совершенно ясно: расскажи я ей сейчас обо всем, что на самом деле у меня случилось, – и в следующий раз мы будем беседовать в палате с обитыми поролоном стенами, не спроси то, ради чего сюда, собственно, и пришла, – результат будет тот же самый. Если меня не убьют, я просто сойду от всего этого с ума! Смирительная рубашка, как вид повседневной одежды, прельщала меня очень мало, поэтому я собралась с духом и просто сказала:

– Я – корреспондент журнала «Женское здоровье» и хотела бы взять у вас небольшое интервью.

Она тут же зарделась как маков цвет и даже не подумала спросить у меня удостоверение. Я же опасливо покосилась на дверь: в любой момент могла войти гадкая медсестра из регистратуры и разоблачить меня, к моему великому стыду и позору.

– Так что вас интересует? – уже совсем любезно спросила докторша, и мне на секунду сделалось невыносимо стыдно; Наверняка у нее первый раз в жизни брали интервью.

– Ваши трудовые будни. Интересные моменты в работе. Трудности и радости – абсолютно все!

– Ну, радостей, в общем, не особенно много. Рутинной, скучной работы гораздо больше…

– Но ведь вам наверняка приходится беседовать с интересными людьми?

Фраза применительно к профессии психиатра прозвучала несколько странновато, что немедленно отразил изумленный взгляд моей собеседницы. Однако ей удалось-таки переварить формулировку и деликатно ответить:

– Да, конечно. Разные пациенты встречаются, как, впрочем, и у любого врача…

В коридоре послышались чьи-то быстрые и деловитые шаги. Я сочла за лучшее поторопиться:

– А женщины? Женщин-пациенток много?

– И женщин хватает.

– Скажите, а это миф или реальность, что у женщин более хрупкая, неустойчивая психика?

– Ну ка-ак вам сказать? – затянула докторша, видимо собираясь выдать длинное научное объяснение.

Я же заерзала на стуле, как на горячей сковородке. Очень реально и красочно представлялось, как в кабинет заходит медсестра, недоуменно округляет глаза и говорит: «Вот эта, что ли, журналистка?! Ну, тогда я – прима-балерина Большого театра!» И начинаются их жутковатые профессиональные разговорчики о прима-балеринах, наполеонах и микки маусах, отправленных в данный момент на излечение.

К счастью, собеседница решила не загружать меня специальной терминологией и медицинскими понятиями.

– Да, наверное, все-таки не миф, – выдала она с улыбкой.

И я тут же накинулась на нее со следующим вопросом:

– А творческие личности среди ваших пациенток встречаются? Ведь говорят, что у представителей богемы регулярно бывают нервные срывы и кризисы?.. Вам приходилось, например, лечить актрис?

– Ой нет! – Докторша почти весело отмахнулась. – Если вам для женского журнала надо, то напишите, что больше различными расстройствами страдают бабушки-пенсионерки. У молодых женщин после родов случается послеродовая депрессия. Кстати, ей подвержен довольно большой процент рожениц. Но не нужно волноваться: к счастью, она достаточно успешно поддается лечению… Ну и неврозы сейчас, конечно…

– И все-таки давайте вернемся к творческой интеллигенции. – Я с ослиным упрямством продолжала гнуть свою линию. – Неужели-таки за всю профессиональную деятельность вам ни разу не приходилось сталкиваться ни с актрисами, ни с художницами, ни с поэтессами?

– Да я работаю-то всего ничего! – всплеснула руками круглолицая докторица. – Вот Антонина Сергеевна, по-моему, артистку одну из нашего района лечила, когда я у нее на практике сидела. С ней бы вам поговорить!

– А это можно устроить? – Ослицыно упрямство в моем голосе плавно заменилось лисьей вкрадчивостью.

– Сейчас нет, к сожалению. Она еще из декретного отпуска не вышла. Вот пришли бы вы месяца через два!.. Где-то в январе она, по-моему, должна появиться.

– А что за артистка? Вы не помните?

– Фамилию я вам, конечно, не скажу! Во-первых, права не имею… А во-вторых, честно говоря, и не помню… Может, она, кстати, и не артистка была – просто почему-то так в голове отложилось? Нет, похожа все-таки на артистку, и роман у нее неудачный был с режиссером. Из какого-то театра-студии, что ли?..

* * *

Ото: Это уже было что-то!.. Я напряглась, как рысь перед прыжком.

Артистка! Театр-студия! Неудачный роман с режиссером! Наталья, правда, всячески подчеркивала, что никаких отношений у нее с Бирюковым не было и в принципе быть не могло. Но не слишком ли активно, не чересчур ли настойчиво она это утверждала? И потом эта ее давешняя обида и жестокое: «А мне не жаль, что он умер! Женщины таких вещей не прощают!» Кто знает, о чем она говорила тогда?

О том, что на сцене Вадим Петрович предлагал ей играть исключительно престарелых шлюх, или о том, что он отнесся к ней как к шлюхе в обычной жизни?

– А поподробнее можно, что там была за история?

– Уж и не помню толком. – Докторша пожала плечами и задумчиво оттопырила нижнюю губу. —Вроде бы она забеременела от него, он заставил ее сделать аборт.

У нее на этой почве случился сильнейший .криз. В общем-то здесь она наблюдалась уже после того, как отлежала «острый» период в стационаре, на Матросской…

По-моему, у нее после аборта начались серьезные гинекологические осложнения, чуть ли не до бесплодия… Нет, зря говорить не буду – только и вас, и себя запутаю!

Она снова приветливо улыбнулась, как бы поощряя меня к новым расспросам.

Я же на некоторое время погрузилась в тревожное раздумье.

– Скажите, а такие нервные расстройства, как у той актрисы, они могут впоследствии привести к суициду?

– На самоубийство иногда решаются и абсолютно психически здоровые люди.

– Докторша побарабанила пальцами по краю стола. – Но, вообще, если прецедент уже был…

– А она что, пыталась покончить с собой?

– Не помню. Правда не помню… Что-нибудь еще вас интересует?

Меня интересовало только одно: наблюдалась ли Наташа Каюмова у психиатра? И ответ на этот вопрос я получила. Причем без предъявления документов о родстве и удостоверения работника милиции. Однако уходить вот так, сразу, было неудобно. Для вида я еще поинтересовалась последствиями послеродовой депрессии и ее профилактикой, острыми неврозами у детей и целесообразностью аутотренинга с точки зрения современной медицины.

Когда «список вопросов» благополучно исчерпался и пришло время попрощаться, докторша неожиданно спросила:

– Простите, вы приходили только за тем, чтобы взять интервью?.. Мне почему-то показалось, что у вас самой какие-то серьезные проблемы.

Я взглянула в ее светлые глаза с часто смаргивающими, «поросячьими» ресницами, помотала головой и торопливо вышла из кабинета.

Никто на свете не мог мне помочь. Ни эта молодая врачиха с ее самыми лучшими и искренними намерениями, ни внезапно сбежавшая Ольга, ни мама, ни папа, ни предатель Пашков. Спасение утопающих на самом деле становилось делом рук самих утопающих. Если я успею, если пойму, если разгадаю… Впрочем, как раз во времени меня, похоже, не ограничивали. Я была не жертвенным ягненком, не актером и не статистом! Я была зрителем, для которого разыгрывается весь этот чудовищный спектакль, а зрителей, слава Богу, не принято было казнить по ходу представления…

Дома я первым делом залезла в текст пьесы, который мне любезно презентовали на репетиции в театре, и с суеверным ужасом убедилась: да, все логично! Все до безобразия логично!

Первым гибнет Полоний – вельможа, спрятавшийся за ковром в покоях королевы.

"Ты, жалкий, суетливый шут, прощай! – говорит о нем Гамлет и позже добавляет:

– Да, вельможа этот теперь спокоен, важен, молчалив, а был болтливый шут, пока был жив…" Слишком много знавший и слишком много болтавший Бирюков!

Спивающийся клоун, за бутылку текилы изображавший на потеху пьяной публики хоть Хазанова, хоть Жириновского, хоть черта лысого!

Гамлет уносит труп Полония из покоев королевы, и его долго и безуспешно ищет король со своими слугами. Труп Вадима Петровича тоже бесследно пропадает!

Следующими умирают Розенкранц с Гильденстерном…

…Их гибель Их собственным вторженьем рождена.

Ничтожному опасно попадаться Меж выпадов и пламенных клинков Могучих недругов…

Бедный, бедный мой Леха! Бедный глупый Славик! Они всего лишь хотели легко и быстро срубить большие деньги. Влезли туда, куда ни в коем случае не должны были лезть. Может быть, чуть промедлили, решая, кому выгоднее продать информацию? Совсем чуть-чуть, но этого оказалось более чем достаточно…

Офелия! Безумная Офелия… Несчастная, одинокая Каюмова, по сути не сделавшая никому ничего плохого.

Она старалась по ветвям развесить Свои венки: коварный сук сломался, И травы, и она сама упали В рыдающий поток…

Радужные круги расплывались у меня перед глазами, когда я закрыла текст пьесы. Сердце гулко и больно колотилось, желудок отчаянно ныл. Все складывалось! Все чудовищным образом складывалось! Полония убили клинком – и Вадима Петровича закололи! Розенкранцу и Гильденстерну отрубили головы – то же самое случилось с Лехой и Славиком. Об Офелии и говорить нечего! Если бы не хрестоматийный пример ее гибели, я бы, возможно, до сих пор не догадалась о том, что, собственно, происходит…

За окном шел снег и тонкими горностаевыми шкурками ложился на ветви деревьев и карнизы окон. А где-то совсем рядом бродил призрак в сером плаще, с забинтованным лицом. За ним тянулся жуткий кровавый след. Кровь на снегу…

Красное на белом…

Но вот что странно: мне почему-то все меньше верилось в хоть сколько-нибудь нечеловеческую сущность призрака-убийцы! Это наверняка человек.

Нормальный, живой, но очень жестокий человек, почему-то решивший разыграть свой кровавый спектакль именно передо мной! И еще одно я знала точно: если мне удастся понять, почему именно я удостоилась чести стать зрителем в этом театре, то наверняка удастся и вычислить убийцу…

Ольга позвонила в тот же день и тихим, бесцветным голосом напросилась в гости. По телефону я не стала задавать лишних вопросов. Просто назвала свой адрес и, обуреваемая гостеприимством, приготовила салат из морковки с майонезом. Ждать пришлось часа полтора или два. За это время мне дважды мерещилось, что в доме напротив кто-то осторожно отдергивает штору на окне и наблюдает за мной, сам стараясь оставаться невидимым, что в зеркале отражается чей-то силуэт, при моем приближении стремительно исчезающий. По первой программе показывали международный турнир по фехтованию, у соседей наверху девочка одним пальцем разучивала на фортепиано тему «Монтекки и Капулетти» из прокофьевского «Ромео и Джульетты». В общем, все складывалось одно к одному.

Даже тень моей жалкой хрущевской пятиэтажки начинала странным образом приобретать черты Эльсинорского замка, и я бы, наверное, почти не удивилась, если бы ближе к вечеру мимо сберкассы и почты промаршировали войска Фортинбрасса…

Однако, как только Ольга возникла на пороге квартиры, мне стало ясно, что моя нервная система – это просто крепыш с обертки «Гематогена» и что морковный салат сегодня едва ли будет пользоваться спросом. Выглядела она значительно хуже, чем вчера. На недавние спокойствие и сдержанность теперь не было и намека. Когда Ольга расстегивала пуговицы своего кожаного плаща, пальцы ее дрожали. Бутылка мартини так и вовсе чуть не вывалилась из рук, а толстый том с переводами Шекспира она швырнула на тахту, как гадкую огромную змею.

Книга тяжело ударилась о подлокотник. Во мне же вдруг всколыхнулись неприятные воспоминания о ее вчерашнем стремительном бегстве, после которого я как идиотка осталась стоять посреди улицы, недоуменно и испуганно раззявив рот. Кстати, было бы весьма желательно уяснить для себя, что Ольга имела в виду вчера, говоря: «Если бы я могла до конца понять, если бы я смогла вовремя понять».

Она снова не опустилась до объяснений, с минуту постояла возле моего окна и заметалась из угла в угол, нервно потирая запястья и покусывая губы. В своей черной вязаной тунике и черных лосинах моя гостья была похожа на перепуганную, беспокойную птицу, а еще на батарейку «Энерджайзер», которую никто и никогда не остановит. – Мне страшно, Женя! Мне страшно… – говорила она. – Первый раз в жизни так страшно… Это… Это не поддается никакому логическому объяснению!

Я терпеливо ждала, когда же Ольга расшифрует смысл вчерашних слов, но она только тихо постанывала и уже одним своим видом вызывала мучительное желание повеситься. Минут через двадцать, отфильтровав ее бессвязные речи, мне удалось вычленить основной смысл: она приехала затем, чтобы не сойти в одиночестве с ума от ужаса, она не верит в то, что это может происходить на самом деле, она о чем-то догадывается, но посвящать меня в суть своих догадок не считает возможным. Вот так просто и без затей!

В конце концов мне изрядно наскучило это представление. Я плюхнулась на тахту, положив том Шекспира к себе на колени, и с мстительным спокойствием надкусила зеленое кислое яблоко.

"Ну и ладно! – вертелось у меня в голове. – Обойдемся без ваших разъяснений. А то надо же, какие мы нострадамусы! Догадки, видите ли, у нас!

Пророчества не для простых смертных!.. Я тогда тебе тоже ни о чем не расскажу: ни про цитаты, ни про психушку!"

Нет, рассказать, конечно, следовало, но только в том случае, если она немного успокоится и перестанет сеять панику на десять километров вокруг себя.

Вообще, мы с Ольгой странным образом поменялись местами: еще недавно я отчаянно трусила и готова была покорно отдаться на волю провидения, теперь же она являла собой жалкое зрелище. Всего какие-нибудь сутки назад Ольга пыталась призвать меня к хладнокровию и здравомыслию, теперь я жаждала обдуманных действий и/контроля над ситуацией.

Если быть до конца честной, меня весьма ободрял тот факт, что во всей этой истории мне отводилась роль зрителя. Зрителей, как правило, не закалывают, не топят и не травят ядами. В крайнем случае, выводят из зала за плохое поведение. Что и говорить, хотелось бы, чтобы меня вывели из зала! Но видимо, на этом спектакле билетеры предусмотрены не были…

Господи, если бы только глубокоуважаемый Шекспир знал, что на исходе двадцатого века его трагедия вдохновит на подвиги маньяка-убийцу, возможно, он никогда и не взялся бы за перо! Но пьеса, к сожалению, была написана, и теперь у меня на коленях лежали три или четыре варианта ее переводов. А на первой странице обложки принц Датский с перекошенным от ярости лицом вонзал огромный меч в чье-то невидимое горло. Глаза Гамлета сверкали дикой злобой, на челе лежала явная печать безумия. Мрачный силуэт Эльсинора поднимался из пляшущих языков гигантского пламени, да еще и фон иллюстрации был выдержан в кроваво-красных тонах. В общем, по духу и оптимистичности создаваемого настроения картинка сильно напоминала «Последний день Помпеи».

– Всегда ненавидела эту пьесу, – коротко и нервно бросила Ольга перехватив мой взгляд. – Просто какой-то сплошной, непрекращающийся кошмар!..

Трупы, трупы, трупы! Все бессмысленно и жутко. Человек сходит с ума… Ведь кто может поручиться, что он действительно не сошел с ума? И по его милости начинают гибнуть все вокруг: мать, друзья, невеста. Отец невесты, в конце концов!..

По понятной причине параллель Полоний – Бирюков трогала ее больше всего.

Но вот что странно: у меня тоже вдруг отчего-то неприятно и тревожно екнуло сердце. Что это было? Предчувствие? Догадка? Понять я не успела: мысль промелькнула и исчезла, будто ее и не было.

Ольга же присела на краешек тахты и уронила лицо в ладони.

– Нет, я не создана для всего этого! Не перенесу. Я не настолько виновата… Я боюсь того, чего не понимаю!

Ее высказывания типа «понимаю – не понимаю», «виновата – не виновата» явно не страдали избытком логики. Капитулировать под флагом «Боюсь!» в данной ситуации было выходом самым простым и глупым. Да и вела она себя не так чтобы очень приятно – чуть ли не каждым жестом и фразой подчеркивала: вам не понять, вы для этого слишком примитивны. Но даже несмотря на все это вместе взятое, Ольгу, в конце концов, стало жалко. Я пристроила недогрызенное яблоко на край тарелки и решила от доброты душевной поделиться с ней толикой своего мудрого, основанного на здравых размышлениях спокойствия:

– Оля, но нам-то с вами ничего пока не грозит, кроме разве что перспективы загреметь в клинику с неврозом… Нет, все происходящее – это, конечно, ужасно, но у нас ведь есть время! Время на то, чтобы подумать и во всем этом разобраться. Надо взять себя в руки и проанализировать все с самого начала. Просто теперь уже совсем под другим углом!

– Я не смогу. – Она обреченно помотала головой. – Здесь я вам не помощница… И даже не потому, что вы – актриса и мыслите образами, а я – приземленный экономист. Скорее наоборот: потому, что все это слишком касается меня!

– Все еще казните себя за смерть Вадима Петровича и…

Не договорив фразы, я осеклась. Ляпнуть «все еще» могла только такая кромешная, беспросветная и бестактная идиотка, как Женя Мартынова! «Все еще»!

Да эта женщина до конца своих дней не простит себе смерти Бирюкова!

Однако к моему великому изумлению, именно этот ляп Ольга пропустила мимо ушей.

– Я казню?! – На слове "я" она сделала резкий, пугающий акцент. – То есть вы полагаете, что это я сама себя казню?.. Господи, Женя, вы настолько материалистка или настолько дурочка?!

Надо сказать, в моем доме она вела себя как-то слишком круто! В другой ситуации на «дурочку» полагалось обидеться, но сейчас на это просто не было времени. Ольга смотрела на меня больными, отчаянными глазами, прядь темных, отливающих синевой волос прилипла к ее покрытому испариной лбу.

– Не дурочка и не материалистка. – Я сердито отвернулась и уставилась в пыльный и темный экран телевизора, отключенного от розетки за то, что вздумал в разгар моих мистических настроений транслировать турнир по фехтованию. – Просто мне почему-то кажется, что Высший суд и для вас, и для меня состоится несколько позже… В этой игре мы, к счастью, только зрители, и пора уже брать себя в руки!.. Яблоко хотите?

– А вы не видите ничего странного в том, что зрительный зал рассчитан на два места? – тихо поинтересовалась она, проигнорировав вопрос о яблоке.

– Что-то я не очень понимаю, о чем вы?

– О том, что гораздо логичнее выглядит либо грандиозное шоу, либо уж спектакль для одного человека! Цифра «два», знаете ли, ни туда ни сюда! Мы ведь с вами не двойняшки, не сестры, не подруги? Нас не имеет и никогда не имело смысла сводить вместе!

– И все равно неясно, к чему вы клоните! Голос мой еще звенел упрямством, но неприятный, тревожный холодок уже разливался по позвоночнику. И она заметила этот мгновенный страх в моих глазах, поэтому, наверное, и усмехнулась с невыразимой горечью:

– К тому, что пьеса еще не закончена! Сколько там трупов впереди?

Четыре, не так ли? И один из них, кстати, женский!

Потом нервным и резким движением откинув волосы со лба, она взяла с моих коленей книгу и, сощурившись, принялась быстро перелистывать страницы. Губы ее беззвучно шевелились, лоб морщился.

– Вот! – Ольга наконец нашла нужный отрывок и ногтем отчеркнула одну из строк. – Слушайте! «Не пей, Гертруда!» – «Мне хочется. Простите, сударь». – «Отравленная чаша. Слишком поздно!» – Подняла голову и посмотрела на меня внимательно, как ученый на подопытную лягушку. – Нравится вам, Женя, такой расклад? А между тем, нравится или нет, одна из нас этой самой Гертрудой и окажется!

Известие было, мягко говоря, неприятным. Некоторое время я тупо молчала, не зная, что возразить и что вообще уместно сказать в такой ситуации. В конце концов голос у меня таки прорезался и со свистящим сипением вырвался из горла:

– Но ведь в этом не будет уже вовсе никакой логики? Вадим Петрович – понятно, Леша со Славой – понятно! Там все строго по тексту, никаких отступлений от сюжета. Но с какой стати вам или мне становиться Гертрудой?!

– Слово «становиться» подразумевает момент добровольности. – Ольга снова усмехнулась безжизненно и вяло. – А тут спрашивать никто не будет: все роли заранее распределены!.. Можно дать зарок не пить вина, и яд подсыплют тебе в минеральную воду. Можно перейти на столовское питание из общего котла, и какой-нибудь там цианистый калий окажется именно в твоем стакане с компотом…

Все предрешено, Женя! Ничего изменить нельзя.

И вдруг я с невозможной ясностью поняла, что, говоря «тебе» и «в твоем», Ольга тем не менее подразумевает только себя! Ужас перед близкой и неотвратимой смертью стыл в ее распахнутых глазах, синими тенями залегал в уголках губ.

Как это ни гнусно, но я почувствовала что-то вроде мгновенного облегчения: мне, человеку в этой истории абсолютно стороннему, вряд ли была уготована роль Гертруды, это они – Бирюков, Ольга, Наталья, Леха со Славиком – были связаны между собой тоненькими ниточками странных отношений, это они ревновали, любили, страдали и грезили большими деньгами! Я же наблюдала за всем со своего места в зрительном зале, и, честно говоря, это устраивало меня куда больше, чем перспектива стать следующим трупом. Однако уже через секунду стыд нахлынул на меня горячей волной: Ольга сходила с ума от страха, а я радовалась тому, что ее, а не меня, вскоре увезут в морг на скрипучей каталке.

– По-моему, мы просто позволяем себя запугать. – Голос мой прозвучал, конечно, не так уверенно, как хотелось, но все-таки достаточно твердо. – Нам надо просто сесть и спокойно подумать… Мне вот тут вчера пришла в голову мысль: если я пойму, почему именно передо мной разыгрывается этот спектакль, то вычислю убийцу! Так давайте…

– Призрак, – произнесла Ольга одними губами, подтянула колени к подбородку и уткнулась в них лбом. – Что? – не поняла я.

– Призрак. Тень отца Гамлета… Вы первоисточник читали? – Уголок ее рта нервно дернулся,. – Если читали, то вспомните о вашем Человеке в сером, и все поймете… У призраков нет логики, у них нет лица, и их нельзя понять или переиграть.

– Господи, Оля! Призраки не прячут лица под бинтами, от них не пахнет туалетной водой. Они не раздевают женщин до трусов и не бросают их в парках! У призраков нет походки и нет манеры двигаться, по которой их можно было бы узнать! А его я знаю! Поймите: знаю! Это никакой не призрак и не тень. Это нормальный, живой человек. Человек убил вашего Вадима и мою Наташу. Человек!

Что бы там по этому поводу ни говорилось у Шекспира!..

Я хотела добавить что-нибудь еще, столь же убедительное и исполненное пафоса, как вдруг сердце мое екнуло и горло на секунду сдавило мучительным спазмом. Это же было очевидно и просто, как таблица умножения! Не догадаться сразу могла только полная и законченная кретинка. А то, что этой кретинкой оказалась актриса, всего несколько дней назад подменявшая режиссера на репетициях «Гамлета», удручало окончательно. То, что так насторожило и встревожило меня в недавних словах Ольги, стало теперь ясным как белый день!

«Человек сходит с ума, – говорила она. – Ведь кто может поручиться, что он действительно не сошел с ума? И по его милости начинают погибать все вокруг: мать, друзья, невеста…»

Я сидела и тихо стонала от гнетущего осознания собственной тупости.

Гамлет – принц Датский закалывает Полония! Гамлет подделывает письмо с приказом казнить Розенкранца и Гильденстерна! Гамлет своей жестокой игрой доводит Офелию до безумия и смерти!

Гамлет заваривает всю эту кашу. Он, и никто другой! Принц Датский – человек из плоти и крови! Значит, и искать надо именно Гамлета…

Когда я нетерпеливо завозилась в своем углу, не зная, как тактичнее привлечь Ольгино внимание, она наконец подняла голову.

– Вы что-то хотите мне сказать?' – Да. – Я переплела пальцы рук, снова разомкнула их и снова переплела, словно не зная, на что все-таки решиться; – Понимаете, Оля, есть одна идея, которую срочно надо проверить. В принципе я предлагаю вам поехать со мной, но, если хотите, можете остаться здесь и подождать.

– Вы все еще бредите какими-то идеями, Женя? Все еще на что-то надеетесь?

– Конечно! Потому что на этот раз все очень даже реально…

– Да-да. – Она встала с тахты и как-то обреченно кивнула. – Но мне, наверное, все же лучше будет поехать домой…

Ох уж эта ее катастрофическая и неизвестно откуда взявшаяся покорность судьбе! Еще ни разу в жизни мне так сильно не хотелось взять человека за плечи и засунуть головой под кран с холодной водой. Однако на столь радикальные меры и дальнейшее устранение их последствий сейчас просто не было времени: часовая стрелка готовилась вот-вот запрыгнуть на цифру "5".

– Оля, прошу вас, – я старалась выглядеть уверенной и спокойной, – прошу вас: не надо никуда уезжать!.. Я вернусь через три… ну, самое позднее, через четыре часа и наверняка привезу какие-нибудь важные новости. Мы с вами все обсудим и ляжем спать: вы на тахте, а я на полу… Ну зачем, скажите, рам сейчас тащиться домой? Там что, намного безопаснее?

– Нет, – Ольга как-то равнодушно помотала головой, – просто…

– А раз нет, значит, оставайтесь здесь. Пейте чай, ужинайте… В холодильнике салат. Вилки, ложки, тарелки – все найдете… Я, честное слово, скоро приеду!

Она так и не спросила, куда и зачем я отправляюсь! А я ждала этого до самого последнего момента и даже, зашнуровывая ботинки, специально на несколько лишних, драгоценных минут задержалась в прихожей. Но Ольга продолжала сидеть на краю тахты, невидящим взглядом уставившись в оклеенную зелеными обоями стену…

Хотя задай она вопрос – ну что бы я ей ответила? По-хорошему, мне самой надо было еще очень во многом разобраться и как-то упорядочить мысли, роящиеся в моей голове. Да, в конце концов, хотя бы решить, куда поехать в первую очередь: в театр, наверняка уже встревоженный слишком долгим отсутствием Бирюкова, или все-таки к тете Паше? И там, и там с равной вероятностью можно было разжиться нужной информацией. А спросить я хотела следующее: «Кто, был у Наташи Каюмовой после Бирюкова? Кто он такой, этот „кадр“, которого она хотела как-нибудь при случае наказать, воспользовавшись моими профессиональными услугами? Кто тот „прынц на белом коне“, которого она ждала полжизни и дождалась-таки на свою голову?»

Я собиралась искать возлюбленного Офелии…

Для начала я все-таки отправилась к тете Паше. Во-первых, это как-никак был Наташкин дом – дом, где ее воспринимали отдельно от ауры закулисных сплетен, а во-вторых вот так сразу соваться в театр было как-то боязно. Мое исчезновение в разгар репетиций «Гамлета» там наверняка расценили как бегство крысы с тонущего корабля. И теперь оставалось только страстно надеяться, что всю необходимую информацию удастся почерпнуть у каюмовских соседок.

Во дворе было тихо. Недолговечный осенний снежок, легкий, как безе, и нежный, как детская кроличья шубка, припорошил асфальт и карнизы окон. Одетый в кипенно-белое дом выглядел значительно менее унылым. Но все равно здесь дышалось как-то не так – больно и тяжело… Снег на ступеньках и козырьке подъезда. Снег в розово-фиолетовых закатных тенях. Снег, испещренный множеством следов: мужских, женских, детских. Не было среди них только одних – Наташкиных.

А я даже и не думала, что буду так сильно скучать по ней…

Тетя Паша оказалась дома. Как ехидно заметила меломанка, «на ночь сняла осаду с жилконторы». На этот раз бывшая каюмовская соседка была трезва, печальна и чем-то озабочена.

– Все как-то не по-людски, – вздыхала она, подливая мне свежей заварки.

– Все не по-человечески… В экспертизе ее, бедную, до сих пор, что ли, держат?

Ни тебе похорон, ни официальной бумаги!

– Ну а следователь-то что-нибудь еще говорил? – допытывалась я, грея о бока чашки озябшие пальцы. – Прояснили они там, что это? Самоубийство?

Несчастный случай?

– Прям, говорил! Он и не заходил больше! Раз только явился, бумажульки свои заполнил, и все – с приветом!

– Про меня спрашивал?

– Спросил, да! Кто, дескать, гостил в ту ночь да куда делся? Но мы же не знали, где тебя искать? Так и сказали. Объяснили, что ты сама ее потеряла, что волновалась больше всех и что жених у тебя погиб.

– А он?

– Записал, покивал и ушел… Натальиным здоровьем еще, правда, поинтересовался. Как вела себя последние дни? Не замечали ли за ней каких странностей? Про наркотики про эти ваши спрашивал, про любовь несчастную…

– Теть Паш, а кстати, насчет любви… – Я прокашлялась и постаралась, чтобы голос мой звучал естественно и спокойно. – У нее был кто в последнее время?.. Ну, встречалась она с кем-нибудь?

Тетю Пашу, похоже, мой вопрос удивил несказанно. Заплывшие ее глаза в густой сеточке морщин удивленно округлились, нижняя губа оттопырилась.

– Ну вы, девки, даете! Вроде дружите не разлей вода, чуть ли не в одной постели спите, а ничего друг про друга не знаете!.. О чем же вы тогда шепчетесь-то, если не о парнях?

– Да мы ведь с Наташей недавно совсем познакомились.

– Недавно-то недавно! – Она, казалось, категорически не одобряла подобной скрытности современной молодежи. – Только все равно не по-людски как-то… А теперь-то зачем тебе это знать?

– Но ведь ему тоже сказать, наверное, надо? Может, он и не знает еще ничего, ждет ее, волнуется?.. В общем, мне просто хотелось бы его найти.

В данном, конкретном случае я не врала. Хотелось, и еще как хотелось!

Тетя Паша покачала седеющей головой, щедро положила варенья в свою внушительную чашку со шпилем Адмиралтейства, потом откинулась на спинку стула и скрестила руки на груди.

– Да вот ты знаешь, ведь так сразу и не скажешь! – На лбу ее залегли две глубокие удивленные морщинки. – Вроде был кто-то, но я почему-то его ни разу не видела. По телефону она разговаривала – да, на свиданки бегала… Тут, видишь, еще Вера Николаевна наша виновата: кто из гостей в квартиру ни придет, она вечно такой визг поднимает! Вот Наташка, наверное, и стеснялась водить его домой. Она ведь на самом деле хорошая была девочка, добрая. Больше для виду дурь на себя напускала.

– Но, теть Паша, не может же так быть, чтобы вообще – ни разу?! Хоть провожать-то вечерами он ее должен был. Вспомните, а! Постарайтесь!

Морщинки на соседкином лбу сделались еще глубже, брови почти сошлись у переносицы.

– Нет, Жень, не скажу… Из театра девчонки приходили – было дело, потом женщина какая-то в возрасте… Парень тоже один заглядывал, но давно. И то как-то так несерьезно: пару раз появился – пропал… А так, чтобы в последнее время… Нет, не видела, зря говорить не буду!

Разговор, последние пять минут топчущийся на месте, окончательно зашел в тупик. Я тоскливо выловила пару ягодок из розетки с клубничным вареньем и положила их в рот:

– Но может, она хоть что-нибудь вам о нем рассказывала? Вы же вроде общались, разговаривали… Имя или где работает? Ну хоть что-нибудь!

И снова ответ был отрицательный, как ни напрягала тетя Паша подточенную алкоголем память. Да, Наташка отшучивалась, что он в принципе есть, что и красивый, и умный, и небедный, но почему-то ни разу не приводила его в дом и не показывала никаких фотографий.