Текст книги "Пьеса для обреченных"

Автор книги: Вера Русанова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 22 страниц)

Выловив из чашки с десяток распрямившихся чайных листиков и с отвращением размазав их по краю тарелки, я сухо заметила:

– Ни на какое дело лично я не иду. А вчера все это говорила только для того, чтобы ты отстал…

– Да? – Он улыбнулся так радостно, что сразу стало ясно – не поверил.

– Да! И нечего тут ухмыляться… Я так от всего этого устала – словами не передать! На Бородина и на то, что он там себе думает, мне откровенно начхать, а Бирюков – не сват, не брат и не кум, чтобы как-то особенно горевать из-за его смерти и лезть в очередную историю. Так что спасибо за ключи; можешь вернуть их туда, где взял, с моим низким поклоном. Допивай свой чай и давай попрощаемся окончательно.

Договорила и ощутила что-то вроде легкой досады: не по поводу, конечно, окончательного прощания с Лехой – нет! Просто в очередной раз с горечью осознала, как бесславно закончился мой так лихо начинавшийся бизнес.

Напуганная, жалкая, осмеянная, выставленная круглой дурой, бегу из Москвы, как фашист из-под Сталинграда. Мне дается последний шанс, но я добровольно и обеими руками от него отказываюсь, чтобы не опозориться уж совсем по полной программе.

А могущественный и мнящий себя не просто новым русским, а новым русским интеллектуалом Бородин только усмехается жестко и холодно: глупая «шлюшка» получила то, чего заслуживала, и пусть теперь катится ко всем чертям!

Леха, наверное, прочитал мои мысли, потому что чай отхлебнул с явным удовольствием и действовать начал по методу змея-искусителя. Не думаю, что его волновало восстановление моего душевного равновесия – скорее то, что чай в чашке вот-вот закончится и прощаться придется, не доев халявный батон.

– Жень, а может, все-таки съездим на Устиньевскую, а? Ты сама подумай: никто об этом не узнает, ничего опасного в этом нет. Походим – посмотрим, вдруг и правда что-нибудь интересное найдем?

– Нет, – повторила я уже без прежней уверенности.

– А не найдем – так и ладно! В конце концов, уехать ты всегда успеешь.

Можно в квартиру и не заходить, просто пробежаться по соседям и поспрашивать, кто что видел.

– Во-первых, ребята Бородина там наверняка уже и без нас пробежались, а во-вторых, мне перед соседями лишний раз светиться тоже ни к чему. Не забывай, что они могли не только убийцу видеть, но и то, как мы с Наташкой «труп» грузили.

– О! Совсем другое дело! – гнусно обрадовался ?,Леха. – Когда начинаются «во-первых» и «во-вторых», это мне уже нравится. Ладно, отвечаю! Во-первых, не суди об умственных способностях бородинских орлов по тому, что рассказывала о них Ольга: все это говорилось исключительно для нагнетания жути, а так бандюки и бандюки – ничего особенного! Во-вторых, даже если тебя кто и узнает – ты ничем не рискуешь: трупа-то нет, значит, и убийства нет. Не знаю, как насчет думать, но кровищу убирать эти товарищи умеют… Ну и в-третьих, ты же актриса: шапку там какую-нибудь надень, балахон…

При упоминании «шапки» и «балахона» сердце мое тоскливо сжалось.

Вспомнился грим «а-ля мастер РЭУ» и последующее позорное перемещение из мужского туалета в отделение милиции. Немного притупившаяся обида вспыхнула с новой силой и красными пятнами проступила на щеках. Леха же невозмутимо ухватил последний кусок батона с тарелки:

– Так что, едем?

– Едем, – согласилась я. – Только это еще не значит, что мы и дальше будем с тобой общаться… Просто посмотрим – и все!

Примерно через час мы вышли из дому. Я была в своем светлом пальто и маленькой коричневой шляпке, с волосами, заботливо подкрученными плойкой, и даже «в макияже»! За последние пару недель слово «косметика» почти исчезло из моего лексикона, и теперь я снова с приятным томлением ощущала, что значит выглядеть если и не на все сто, то хотя бы на девяносто восемь. Леха шел чуть позади и болтал без умолку обо всякой ерунде: о каких-то ночных клубах, о том, что Люберцы якобы собираются присоединять к Москве, и о том, что в одном из здешних озер выловили ручного крокодидьчика. Слава Богу, сегодня его треп не сопровождался гайморитным подхрюкиванием, поэтому почти не раздражал. Я же думала о своем. Неплохо бы найти в квартире покойного Вадима Петровича улику, указывающую на убийцу. Мне страшно не нравилось чувствовать себя идиоткой, но кто-то явно выпутался из скверной истории за мой счет! Ведь весь этот спектакль был организован, с целью унизить и макнуть лицом в грязь меня, а кто-то хитрый и жестокий воспользовался случаем, убил Бирюкова и ушел абсолютно безнаказанным, возможно даже не ведая о том, что труп убрали, и не осознавая до конца, как же ему повезло!

И еще этот человек… Тот, кто пытался оказать Вадиму Петровичу первую помощь. Как получилось, что он пришел практически следом за убийцей? Появись он много позже, и спасать уже просто было бы некого: ножевые ранения в область печени – не шутка. Попробовал остановить кровь, понял, что поздно, испугался…

С этим более или менее ясно. Но вот это странное пересечение во времени убийцы и незнакомца!.. Возможно, Бирюков договорился со своим приятелем о встрече заранее, а убийца каким-то образом об этом узнал и… Случайность или попытка подставить другого человека? Это очень напоминало первый акт пьесы, разыгранной в назидание мне, и выглядело довольно логично. Действительно, в разгар устроенного Бородиным спектакля Вадим Петрович вряд ли стал бы открывать дверь кому попало, ибо за ней вполне могла оказаться я. Вот была бы картина маслом:

«труп» стоит на пороге, вежливо улыбается и предлагает выпить чайку. Значит, сейчас важнее всего вычислить незнакомца и хотя бы примерно очертить круг их общих с Бирюковым друзей и врагов…

– Чего такая серьезная? – бесцеремонно прервал цепь моих рассуждений Леха. – А-а! Знаю! .Наверное, уже прикидываешь, как лучше расставить убийце ловушку?

Я не удостоила его ответом. И вопрос был глупый, и в очередной раз попадать впросак не хотелось…

Примерно в половине двенадцатого мы подошли к дому Вадима Петровича.

Погода выдалась на удивление хорошая, на площадке резвилось великое множество детей под бдительным присмотром мам. Впрочем, сегодня я не собиралась ни от кого прятаться в надежде, что мой новый имидж не вызовет никаких, даже самых отдаленных ассоциаций с той воровато озирающейся девицей в фиолетовой куртке и узких черных джинсах. Мой спутник тоже выглядел достаточно прилично, во всяком случае, издалека. Мы наверняка производили впечатление весьма респектабельной молодой пары.

Сюрпризы начались уже в подъезде, когда Леха, невинно хлопая глазами, попросил «прикрыть» его «на случай чего».

– На случай чего? – не поняла я. – И в каком смысле «прикрыть»?

Прицельным огнем по квартирам соседей, что ли?

– Да нет. – Он потупился и взглянул на меня исподлобья. – Просто, если придется слишком долго с замком возиться и меня кто-нибудь засечет, скажи, что я свой, слесарь из РЭУ. Тебе же не привыкать мастером притворяться?

«Мастера из РЭУ» я намеренно пропустила мимо ушей, а вот по поводу замка подозрительно осведомилась: . – А чего бы ради с ним долго возиться? Он же открывается элементарно за две секунды! – Это ключом за две секунды, а подручными инструментами…

– Чего-чего?! – Крайняя степень изумления заставила меня судорожно схватиться за перила, чтобы не упасть. – Какими еще «подручными инструментами»?

Ты же сказал, что ключи нашел?

– Я сказал «более или менее»… В том смысле, что это – не совсем ключи, но дверь ими открыть можно. – С этими словами Леха вытащил из кармана связку каких-то тускло поблескивающих палочек с закорючками на концах. – Да ты не волнуйся, все нормально!

Я не волновалась, а пыталась стойко перенести известие о том, что судьба послала мне в напарники квартирного взломщика с дипломом об актерском образовании. Вообще относительно меня рок постоянно оказывался не просто злым, а суперзлым. Сначала Пашков с «авантюрно-мошенническими» мозгами, теперь вот Леха с банальными отмычками в кармане вполне приличного драпового пальто.

Налицо, как говорится, не только система, но и моя очевидная деградация…

Впрочем, для философских размышлений о прискорбной судьбе вполне можно было выбрать другое время и место. Поэтому я только вздохнула и обреченно проговорила:

– Жди пока на площадке внизу. Я пошла стучаться в дверь с самым большим и подозрительным глазком…

Дверь с самым большим глазком открыла молодая женщина вида чрезвычайно перепуганного и заполошного. Халатик на ее груди намокал от прибывающего молока, где-то в комнате жалобно мяукал младенец. На мои предельно кратко и четко сформулированные вопросы, она отвечала растерянно:

– А?.. Что?.. Какой Вадим Петрович?

Когда же я спросила, часто ли в шестьдесят седьмую квартиру заходят посторонние, и она, прежде чем ответить, украдкой глянула на номер своей двери, мне стало абсолютно ясно, что ловить тут нечего.

В шестьдесят восьмой никого не оказалось дома.

Зато в шестьдесят шестой дверь открыла милая толстенькая старушка в вязаной кофте и домашних тапочках. Еще прежде, чем оценить всю степень опасности, я успела ляпнуть традиционное:

– Здравствуйте, я из бухгалтерии РЭУ, – и только потом осеклась.

Старушка выглядела просто очаровательно. Ее прямые седенькие волосы были собраны на затылке в аккуратный «кукиш», розовое лицо с носиком-картошкой и круглыми старческими щечками излучало радушие и доброту. В руках она держала вязанье – то ли носок, то ли рукавичку – и беспрестанно шевелила блестящими спицами. Просто не бабушка – а ожившая иллюстрация к какой-нибудь «Репке» или «Курочке Рябе»! Однако опыт показывал, что именно такие чудо-бабушки чаще всего бывают зловредными, как старина Мюллер из «Семнадцати мгновений весны», и ошибок точно так же не прощают.

– Я из бухгалтерии РЭУ, – слабым голосом повторила я, лихорадочно соображая, как буду выкручиваться, если меня расконтрят. Однако бабушка для начала проявила миролюбие: не стала требовать ни паспорт, ни удостоверение, а только радостно закивала:

– Проходите, проходите!

Прихожая изрядно напоминала павильон для съемок фильма о народно-декоративном творчестве: какие-то плетеные коврики, кашпо из лозы, расписные досочки на стенах. На спинке старенького кресла, стоящего рядом с телефоном, был накинут гигантский розовый палантин, связанный крючком.

– Меня зовут Елизавета Павловна, – представилась старушка. – А вас?

– Вологдина Алена Ивановна – предусмотрительно и почти автоматически соврала я. – У меня к вам, Елизавета Павловна, один вопрос. Дело в том, что от вашего соседа из шестьдесят седьмой квартиры давным-давно не поступает проплата за жилплощадь. На телефонные звонки он не отвечает, дома его застать невозможно. Не подскажете: может, он куда уехал? Давно вы его в последний раз видели?

Старушка наморщила круглый розовый лобик и, закатила под потолок светлые глазки:

– Давно?.. Да нет, пожалуй, недавно! Недели две назад или чуть меньше?..

А что, много он задолжал?

– Достаточно. Но дело даже не в этом…

– А вы знаете, – Елизавета Павловна заговорщически сощурилась, отложила вязанье и неожиданно звонко щелкнула себя по горлу, – с этим делом-то ведь у него проблемы… Может, горячка белая началась и он просто забыл, что за квартиру платить надо?

– Вот как?.. Неприятно, конечно… А вы не знаете, заходил к нему кто-нибудь в последнее время? Ну, скажем, кто-то долго стучался, а Вадим Петрович не открывал? Или наоборот – сразу открыл и снова в квартире спрятался?

– Даже не подскажу. – Бабушка снова взялась за вязанье и, высунув от усердия язык, подцепила тугую петлю. – Лично я никого не видела. Есть, конечно, женщины, которые целыми днями просиживают возле дверных глазков, но я не из таких…

Последнюю фразу она произнесла как-то слишком спокойно и даже ехидно.

Похоже, Елизавета Павловна все-таки была Мюллером и, возможно, даже понимала, что ни из какого я не из РЭУ. Однако это уже ничего не меняло. Вежливо распрощавшись с хозяйкой и чуть не запутавшись в дурацком лоскутном коврике у порога, я вышла на лестничную клетку и, соблюдая конспирацию, засеменила вниз по ступенькам. Хотя бабуся и уверяла, будто глазком практически не пользуется, как-то слабо верилось, что она сейчас не прильнула к двери и не отслеживает тщательно и пристрастно мой маршрут.

Единственным радостным моментом за все утро оказалось лишь то, что «взломщик» Леха уже справился с замком. На площадке его, к счастью, не было, и мне не пришлось фальшиво удивляться, якобы узрев знакомого слесаря, явившегося чинить трубы, а заодно и вскрывать замки. Для верности я постояла на первом этаже минут пять или шесть и только потом поднялась обратно. Дверь в квартиру Бирюкова открылась от легкого нажатия ладони. Открылась бесшумно и как-то зловеще. На минуту мне стало жутко. Вдруг явственно представился труп, лежавший здесь еще вчера. Заскорузлая от крови рубаха, тяжелый, сладковатый запах, тянущийся над полом, распахнутые мертвые глаза. И еще эта салфетка.

Окровавленная, скомканная салфетка возле страшной раны…

Однако панически-упадническое настроение мгновенно разрушил деловой Леха, зарисовавшийся в прихожей уже через секунду после того, как я переступила порог квартиры.

– Заходи! – запросто пригласил он, как будто находился у себя дома. – Я тут в комнате в компьютере копаюсь. – Ну и как? Накопал что-нибудь?

– Полезного – ничего, а интересное вроде есть. Хочешь посмотреть?

Я кивнула и вслед за ним прошла в комнату, отделенную от коридора двустворчатыми сосновыми дверьми. Именно здесь прожил свои последние мгновения Вадим Петрович Бирюков – возможно, талантливый, но не состоявшийся режиссер и не особенно счастливый в личной жизни человек. Музыкальный центр с двумя новенькими колонками стоял у самого окна, плюшевый диван – у противоположной стены, компьютер – в углу, рядом с тумбой для видеокассет.

Естественно, не было и намека на то, что вчера здесь лежало мертвое тело. Чистейший ковер с пушистым, нежным ворсом, журнальный столик с. небрежно, но не лихорадочно набросанными газетами. Ни пятен крови, ни неприятного запаха!

Как будто поработала целая бригада победителей конкурса «Лучший по профессии» среди горничных.

– Вот, смотри! – Леха плюхнулся на вертящийся стул и пробежался пальцами по клавишам. На экран монитора выползли строки, набранные крупным, жирным шрифтом. – Вадим Петрович основательно к нашей, то есть… ну, в общем, к этой операции готовился!

Я, прищурившись, оперлась локтями о спинку стула и внимательно всмотрелась в текст. Щека моя при этом нечаянно коснулась мочки Лехиного уха.

Он замер, как кот, которому чешут загривок. Пришлось отстраниться и разглядывать строчки уже издалека.

"Ты, жалкий, суетливый шут, прощай! – высвечивалось на экране. – Но важнее: «Ну что же, Гамлет, где Полоний? За ужином»… – и дальше ремаркой синего цвета: «На похоронах… Ха-ха-ха!»

Похоже, Вадим Петрович мрачно иронизировал сам над собой и над тем, как будет расценено его «исчезновение» в театре.

Снова правки синим курсивом. Несколько цитат «под вопросом». В том числе про «блаженного духа или окаянного демона», про актеров – «столичных трагиков» и многозначительное шекспировско-пастернаковское: «Таким образом, моя догадка предупредит вашу болтливость…»

– Видишь, ты была права, когда лезла в разные переводы и погрязала в текстах! – Леха довольно потер ладонью кончик носа. – Бирюков представлял себе этот спектакль более тщательно срежиссированным и более изящным. Бородин, он кто такой? У него же вся месть – в туалет запереть и милицию вызвать! Один бы он в жизни до такого не додумался. Так что можешь вообще забыть обо всем, что он тебе наговорил. Ты бы и разобралась, и догадалась – просто времени не хватило!

Интенсивная психотерапия, призванная убедить меня в том, что я все-таки не окончательный дебил, похоже, продолжалась.

– А я и не думал даже, что Бирюков так тщательно над этим работал.

Вообще, он не очень серьезным мужиком казался… «Трупом» – то хоть был убедительным?

– Перестань, – попросила я, покосившись на участок ковра рядом с музыкальным центром, щедро залитый сейчас не кровью, а солнечными лучами. – Перестань, не надо…

Вообще, в свете последних событий усиленная работа Вадима Петровича над текстом «Гамлета» представлялась чем-то мистическим и странно пророческим.

Особенно это: «На похоронах… Ха-ха-ха!» и жутковатый вопрос: «Где Полоний?»

Леха мое настроение уловил мгновенно, кивнул с энтузиазмом и пообещал:

– Ладно, больше не буду!

– Еще что-нибудь интересное в компьютере есть? – уже почти спокойно спросила я, подходя к мебельной стенке и выдвигая один из ящиков.

– Да нет… В папке «rabota». только наш «Гамлет», в «arhiv» – еще три пьесы Москвина. Наверное, ставить собирался… В папке «poes» – стихи – откровенно дерьмовенькие. В «slov» – всякая «солянка сборная»: текст выступления какого-то, еще стихи, наброски пьесы, целая пьеса, судя по дате, две недели назад законченная… В общем, я бы не сказал, что он активно пользовался компьютером. Даже «игрушки» и те стоят стандартные, да и дискет что-то не видно.

– Но есть еще в чем полазить?

– Есть… – Он не очень уверенно, но все же кивнул. – «Slov» я не до конца просмотрел. Может, там что-нибудь занятненькое обнаружится… Хотя, честно говоря, Жень, мне слабо верится, что перед смертью он любезно занес в какой-нибудь файл фамилию, имя и отчество убийцы…

– Не остри! – угрюмо попросила я и приступила к обследованию ящика.

В ближайшие же десять минут мне пришлось с грустью убедиться в том, что если записную книжку со специально выделенными адресами и телефонами тебе не подсовывают нарочно, то найти ее чрезвычайно трудно. Попадалось что угодно: какие-то старые рецепты и скомканные носовые платки, сломанные зажигалки и аудиокассеты. Зловещая пачка бумажных салфеток лежала с самого краю. Но вид теперь она имела самый что ни на есть обыкновенный. Еще в двух ящиках обнаружились старые грамоты и дипломы, холостяцкий набор ниток-иголок и нераспакованный блок «Кэмела». Джинсы, рубашки и джемперы – в отделении для одежды.

Семейство пиджаков было представлено единственным темно-серым уродцем.

Похоже, Вадим Петрович не питал болезненного пристрастия к классическому мужскому костюму. Дохлой змейкой на дне шифоньера свернулся синий шарф.

Преодолевая неловкость, я осмотрела карманы, но ничего существенного не обнаружила. Не порадовала ничем интересным и книжная полка. Зато на антресолях, под серой норковой ушанкой обнаружился довольно увесистый фотоальбом.

Леха приветствовал мою перспективную находку торжествующим «Bay!», я же смахнула с обложки едва заметный налет пыли и опустилась вместе с трофеем на ковер.

Чего здесь только не было: и совсем старые, детские фотографии с корявыми подписями «2 года 5 месяцев», «3 года 2 месяца», «5 лет, день рождения», и школьные нечеткие снимки с деревьями, сливающимися на заднем плане в сплошную, пронизанную солнцем дымку. И фотографии студенческих лет, и очаровательные женские портретики с милыми, скромными и, наоборот, призывными улыбками на накрашенных устах…

Наконец галерея побед Вадима Петровича закончилась, уступив место фотографиям с какого-то спектакля, за ними последовали снимки с великолепного банкета: Бирюков во главе стола, щедро улыбаясь, провозглашает тост, Бирюков по-гусарски пьет из округлой, сверкающей стопки. Снова спектакль – похоже, «Чайка». Вручение какой-то грамоты. А вот на следующем листе фотографий не было. Точнее, место для них имелось – стандартная картонная страница с удобными уголками, причем один из уголков надорван, а под другим даже застрял обрывок снимка. Дальше снова фотографии, а здесь – пустота!

И очень похоже было на то, что карточки вытаскивали второпях, лихорадочно.

Я постучала ногой по ножке Лехиного стула и молча протянула альбом. Он только тихо присвистнул и подцепил надорванный уголок пальцами.

– Думаешь, тот, кто убил Бирюкова, ликвидировал напоминание о себе?

– Может быть… Или на этих снимках было что-то такое…

На сердце стало тревожно и нехорошо. Снимки… Фотографии… Что-то такое, на что я не обратила внимания. Эти постановочные фотографии в Ольгином альбоме… Бирюков в вестибюле кафе на фоне мозаичного панно… Бирюков в полосатой тенниске на базе отдыха… Бирюков, вольготно раскинувшийся на лавочке в вечернем парке… Что же меня тогда так встревожило? Что или, может быть, кто?

Нет, теперь уже не вспомнить! Тем более, что лиц, фоном промелькнувших на тех фотографиях, было достаточно много: какие-то улыбающиеся мужчины, женщины в легких платьях, юнцы в затемненных очках…

– А что, если тот, кто выдрал отсюда карточки, не хотел, чтобы всплыл сам факт их с Вадимом Петровичем знакомства? – Леха наклонился вперед и подпер рукой подбородок. – Это все, конечно, очень странно, но пока ничего нам не дает…

И в этот момент в дверь постучали. Сначала тихо и едва слышно. Потом настойчивее и под конец, когда Леха уже выглянул из комнаты в коридор, так, будто в квартире находился глухой, реагирующий исключительно на сотрясение мебели.

– Леша, кто это? – трусливо прошептала я. – Что нам теперь делать?

Прятаться?

– Н-ну… – раздумчиво протянул он. – Я думаю, нужно сначала посмотреть в глазок, а потом уже действовать по обстоятельствам. Как индеец, красться умеешь?

Я не умела, о чем и оповестила энергичным мотанием головы. Леха вздохнул, видимо сетуя на мою бесполезность, и на цыпочках, прижимаясь к стене, медленно пошел к двери. И тут через замочную скважину в гулкое пространство коридора вполз громкий змеиный шепот:

– Алена Ивановна, это я! Откройте, пожалуйста! Я же знаю, что вы здесь!

Голос, вне всякого сомнения, принадлежал милой бабушке Елизавете Павловне.

«Проклятый Мюллер!» – подумала я, обгоняя Леху и приникая к дверному глазку. И чуть не рухнула в обморок. На лестничной площадке рядом с мерзкой старушенцией стояли еще две бабуси, такие же приторно положительные и наверняка столь же зловредные! Одна из них выглядела скорее этакой пожилой дамой: светлая помада на губах, подведенные брови, редеющие пряди покрашены в русый цвет и заботливо уложены. Вторая, с пластмассовой гребенкой в седых волосах и во фланелевом халате в крупный горох, почему-то наводила на мысли о Каюмовой на пенсии.

– Алена Ивановна! – снова зашипела Мюллерйха, приникнув к двери. – Откройте! Я знаю, кто вы. Мы пришли, чтобы вам помочь!

Леха недоуменно повел светлыми, кустистыми бровями. Я в ответ только пожала плечами. Настойчивые бабуси, похоже, не собирались уходить.

– Может, откроем? – одними губами произнес он. – В принципе мы ничего не теряем. В крайнем случае, больше никогда здесь не появимся.

Возразить я просто не успела. Видимо, Леха придерживался принципа, что согласия женщины нужно спрашивать из чистой формальности. В замке повернулся ключ, щелкнул шпингалет. И все три бабушки немым кошмаром возникли на пороге.

Впрочем, Елизавета Павловна тут же нарушила наметившуюся паузу, доверительно сообщив:

– Алена Ивановна, не бойтесь! Мы никому ничего не скажем… Взрослые ведь люди – понимаем!

– Да, Алена Ивановна, – оптимистично подхватил мой напарник-взломщик, – не бойтесь. Они взрослые люди, и все понимают. Сейчас вот только объяснят, что именно.

Впятером мы прошли в комнату, бабушки чинно, как курицы на насест, уселись на диван, и Елизавета Павловна продолжила начатую речь:

– Алена Ивановна, я не какая-нибудь Дунька с Коптевского рынка и сразу поняла, что вы – оттуда! – При этом она многозначительно закатила глаза под потолок, так что спектр толкований слова «оттуда» расширился от Лубянки до небесной канцелярии. – И я не удивлена, что там… – снова взгляд на люстру, – заинтересовались нашим соседом. Ничего объяснять не надо, мы все понимаем: интересы безопасности, тайна следствия…

Леха, стоящий у окна со скрещенными на груди руками, выразительно оттопырил нижнюю губу и пару раз моргнул веселыми круглыми глазками.

– Сама я не могла сообщить вам ничего полезного. Но потом, после вашего ухода, подумала, позвонила приятельницам и вот…

При словах «и вот» приятельницы синхронно кивнули, видимо выражая полную готовность помочь следствию.

– Анна Львовна, – еще один кивок дамы в помаде и искусственных кудрях, – и Татьяна Дмитриевна, – доброжелательная улыбка той, что во фланелевом халате, – кое-что вспомнили!

На этом «увертюра» закончилась. Пора было как-то реагировать. Я попыталась изобразить мужественного и проницательного «слугу закона». На помощь снова пришел Леха:

– Большое спасибо!

Он отлепился от подоконника, поправил штору и прошелся туда-сюда перед старушками, как бы о чем-то напряженно размышляя.

– Но вы, надеюсь, отдаете себе отчет в том, насколько это секретная и не подлежащая разглашению акция?

У меня в голове завертелось, что разглашению не подлежат обычно все же сведения, но, естественно, вслух я ничего не сказала.

– Ситуация с Вадимом Петровичем Бирюковым очень сложная. Любая информация сейчас может оказаться важной и полезной. Но больше всего нас интересует, приходил ли кто-нибудь в шестьдесят седьмую квартиру в последние дни, и если приходил – то кто и когда?

Татьяна Дмитриевна нервно заерзала на диванчике – видимо, ей было что сказать. Мюллериха, выполняющая функции координатора, прикрыла глаза, давая добро.

– Да, приходил! – Голос у Татьяны Дмитриевны оказался на редкость писклявым и противным. – Точно приходил! Я еще сразу подумала, что дело нечисто… Ну, нормальный человек с такими якшаться не станет! Бывает, конечно, горе: вот у одной моей знакомой сына недавно на семь лет посадили, но вообще-то…

– Стоп-стоп-стоп! – Я наконец тоже включилась в разговор и поднялась с компьютерного стула, расправив полы пальто. – Оставим пока сыновей знакомых.

Кто приходил? Что за человек? Почему нормальные люди не стали бы с ним якшаться?

– Так бандит же! Пальто длинное, черное, шарф белый и телефон… как его?.. сотовый. В общем, натуральный бандит!

Что и говорить, логика была железная. Я покосилась на Лехино пальто, висящее на подлокотнике дивана, ехидно улыбнулась своему напарнику одними уголками губ и продолжила «опрос свидетелей»:

– Он входил в квартиру или уже выходил?

– А вот насчет квартиры не знаю! – Татьяна Дмитриевна решительно помотала головой. – Я со своего пятого этажа спускалась и его догнала где-то на втором. Он ведь не торопился, важно так шел, по своему телефону разговаривал!

– Но с чего тогда вы взяли, что он был именно у Вадима Петровича?

– А к кому еще. здесь он мог приходить? К Селивановым? Или к Кропоткиным? Или вот к Анне Львовне, например?

Не будучи знакомой ни с Селивановыми, ни с Кропоткиными, я не могла прочувствовать всю абсурдность своего предположения. Оставалось только поверить на слово бабушке с гребенкой.

– А когда это было, точно можете сказать?

– Могу. – Она важно кивнула. – Вчера и было. Вчера ближе к обеду!

Леха скривил рот, отчего, естественно, не сделался красивее, и издал неопределенный звук – то ли фырканье, то ли хрюканье, то ли пыхтение. В переводе это наверняка означало: «Информация абсолютно бесполезная. Это мог быть бородинский Макс или кто-нибудь еще из его орлов, а то и вовсе совершенно посторонний дядя с сотовым телефоном. В любом случае к этому времени Вадим Петрович был уже давно и прочно мертв».

Однако бабушек следовало поощрить.

– Большое спасибо! Нам очень пригодится то, что вы сообщили, – проговорила я с чувством и, уже обращаясь к Анне Львовне, добавила:

– Ну а вы что видели или слышали?

– А я? – Она, казалось, ужасно смутилась. – В принципе, наверное, ничего особенно важного. Просто три дня назад я поднималась к Татьяне Дмитриевне за корицей и видела мужчину, который как раз звонил в шестьдесят седьмую квартиру.

Вот это уже было интересно!

– Три дня назад? Вы уверены?

– Да, уверена. Я как раз ждала в гости дочку с зятем, пироги поставила, а потом вспомнила, что корицы для посыпки у меня нет.

– И в котором часу это было?

– Часа в три, пожалуй… Или нет! Ближе к четырем. Тесто уже подходило, я телевизор краем глаза смотрела и начинку готовила и вот вспомнила.

Мы с Лехой переглянулись. В принципе это вполне мог быть как убийца, так и незнакомец, пытавшийся спасти раненого Бирюкова. Сейчас очень важно было ничего не упустить.

– Анна Львовна, – Леха сел перед старушкой на корточки и сцепил пальцы в замок, – а вы долго у Татьяны Дмитриевны гостили?

– Да нет. Минут пять – десять. – Она застенчиво заулыбалась. – Только попросила корицы в кулечек отсыпать, парой фраз перемолвилась и домой пошла.

– А когда вы спускались, этого мужчину уже, конечно, не видели? – Конечно не видела.

– И шагов на лестнице тоже не слышали? Анна Львовна по-птичьи помотала головой, поправила кончиками пальцев волосы, и до меня донесся свежий запах мягкого лимонного крема.

– А как он выглядел, описать сможете?

– Вообще-то да… Лет, наверное, пятьдесят пять, может, чуть меньше.

Седые волосы, хорошее пальто. А лицо такое… Как бы это сказать?..

Незапоминающееся! Таких тысячи и тысячи, на улице ни за что внимания не обратишь.

– Ну, может быть, родинка? Или шрам? Или глаза какие-нибудь особенные?

Хоть цвет-то глаз вы запомнили?

– Нет, извините! – Анна Львовна сделалась совсем виноватой и несчастной.

Леха с шумом выпустил изо рта воздух:

– А пальто какое? Черное? Серое? Коричневое? Кожаное? Драповое?

– Погоди минутку! – Видя, что сейчас бедная бабуся окончательно стушуется, я потрепала своего ретивого напарника по плечу, хотя с гораздо большим удовольствием съездила бы ему по уху. – Анна Львовна, вы успокойтесь, пожалуйста… Успокойтесь, и все само собой вспомнится… Вы о чем-нибудь подумали, когда его увидели? О чем-нибудь вспомнили?

– Да-да! – тут же подбодрила Мюллериха. – Вот я, например, когда сегодня Алену Ивановну увидела, сразу подумала, что она вовсе не из РЭУ…

– Очко не в твою пользу! – как бы мимоходом, но с пакостной улыбочкой заметил Леха.

Анна Львовна между тем, изнемогая под тяжестью возложенной на нее ответственности, мученически наморщила лоб, отчего ее подкрашенные тонкие бровки сошлись домиком.

– О чем я подумала? О чем же я подумала?.. Да! Вы, наверное, будете смеяться, но я подумала о том, что надо позвонить в поликлинику и попросить участковую докторшу выписать рецепты на следующий месяц… Мы еще потом с Татьяной Дмитриевной об этом поговорили!

Смеяться я, само собой, не стала, хотя в памяти немедленно всплыл бородатый анекдот про мужика, у которого спрашивали, о чем он думает, глядя на кирпич. "О бабах! – отвечал мужик и, видя изумленные лица, пояснял:

– Я всегда о них думаю!"

Милой ухоженной старушке Анне Львовне в ее весьма преклонном возрасте как раз и полагалось думать о пирогах, дочках, зятьях и рецептах на следующий месяц. Но нам от этого легче не становилось. Возможно, очень возможно, что мужчина, три дня назад стучавшийся в дверь Бирюкова, имел отношение к убийству.