Текст книги "Пьеса для обреченных"

Автор книги: Вера Русанова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 22 страниц)

Ну надо же было так опростоволоситься с Пашковым! Полезть в такие дебри и не заметить очевидного! И самое унизительное, что бывший «объект» действительно на протяжении всей игры давал мне подсказки…

– Н-да… С версией про вашего приятеля вы, конечно, выкинули номер! – заметил Бородин, когда Ольга положила трубку. – Но это уже тема для отдельного разговора, скорее на морально-этические темы. Может быть, побеседуем наедине?

Разговор наедине? Я заметно насторожилась. Он, конечно, корчил из себя интеллектуала, но вполне мог задумать банальный и пошлый финал. Однако, как ни странно, напряглась и Каюмова. – Олег Иванович, – она даже встала, как школьница перед учителем, – а как насчет нашего с вами разговора? Ну о финансировании постановки чеховского цикла. Вы же обещали?

– Ах да! – Он кивнул. – Я обо всем помню, но сегодня нет Бирюкова, так что разговаривать бессмысленно. Давайте вы с ним вместе подъезжайте ко мне как-нибудь на неделе, и мы обо всем побеседуем. Договорились?

– А не лучше ли сегодня?

– Но ведь Вадим Петрович ваш не явился?

– Может быть, тогда съездить за ним? – Каюмова даже позеленела от осознания собственной наглости. – Дело в том, что я ему звонила: телефон все время занят. Он, наверное, просто забыл…

– Или просто запил! – Бородин с легкой досадой сорвал с ручки колпачок, но телефон к себе все-таки подтянул и нажал кнопку внутренней связи. – Максим, – проговорил он в трубку, – отправь кого-нибудь из ребят на Устиньевскую, адрес у секретаря возьмешь. Пусть привезут одного чудика… Да, Бирюков Вадим Петрович… Все, давайте в темпе.

Наталья опустилась обратно в кресло, перепуганная, как мышь, спросонья рыкнувшая на кота. А Олег Иванович отложил ручку в сторону и взглянул на меня почти ласково:

– Раз так складываются обстоятельства, побеседуем прилюдно, если вы не против, конечно.

Знал бы он только, насколько я не против! Пусть .говорит что хочет, пусть иронизирует сколько ему угодно, лишь бы не оставаться наедине с этой тушей, облаченной в дорогой костюм и пылающей жаждой изысканной мести!

Впрочем, возможно, я была к нему несправедлива.. Далее Олег Иванович повел себя вполне по-светски: связался с секретаршей, попросил для всех кофе, позволил желающим закурить. Его любезным предложением, понятно, никто не воспользовался. Тогда он сам достал из пачки сигарету и со вкусом задымил, стряхивая пепел короткими, сильными щелчками.

Уже первая его фраза стала многообещающей.

– А побеседовать с вами, Евгения Игоревна, я хотел вот о чем. – Бородин прищурил левый глаз, как охотник, готовящийся выстрелить. – В каком случае человек имеет право брать на себя функции Бога и решать, кого карать, а кого миловать? И какими качествами он для этого должен обладать?

Видимо, подразумевалось, что он, Олег Петрович Бородин, как раз всеми нужными свойствами обладает и может хоть сейчас записываться в штатные карающие ангелы. И все это, естественно, в отличие от меня!

Я угадала.

– Вот взять хотя бы вас! Оставим даже то, что вы излишне самонадеянны и не очень сообразительны. В самом деле оставим!.. Но есть некоторые морально-нравственные аспекты, которые обойти нельзя… Кому вы пакостили?

Людям, абсолютно незнакомым и не сделавшим вам ничего плохого! Выслушивали только одну сторону и резво бросались зарабатывать свои денежки! И не надо мне рассказывать, что вы искренне верили вашим заказчицам! Ради Бога, не надо!.. Вы никому не верите, кроме самой себя. Не знаю, какие уж у вас были отношения с господином Пашковым, но вот так запросто начать подозревать близкого человека черт-те в чем?! На основании каких-то там жалких цитаток! Я думаю, ему крупно повезло, что он с вами расстался. Душевно рад за этого молодого человека!

А ведь он был прав! До обидного прав. Слишком быстро и без особых мучений я смирилась с мыслью о том, что Сергей – убийца. Конечно, все складывалось очень логично. Конечно, я была напугана. Да и обида за это «звездное» приключение все еще ныла в моем сердце. Но ведь я его когда-то любила! Или мне казалось, что любила? И как я после всего этого смогу посмотреть ему в глаза? Если, конечно, такой случай еще представится.

Бородин же продолжал рассуждать:

– Скажете, что я поступил точно так же, как вы? Нет! Я всего лишь отомстил! Причем сделал это красиво. Гораздо красивее, чем вы! Шекспир, знаете ли. Никакой пошлости, никакой вульгарности. Вы понимаете, о чем я?

Если бы я не чувствовала его обидной правоты,. если бы до сих пор была уверена в том, что занималась безукоризненным с нравственной точки зрения бизнесом, то непременно отозвалась бы с готовностью и громко, как на пионерской линейке: «Конечно понимаю! О хрюшке Даше, с которой вас застали в спальне, и о том, как вытянулись при этом физиономии ваших коллег».

Но Олег Иванович знал, что возразить мне нечего, поэтому держался с великолепным спокойствием и уверенностью. Каким бы он ни выглядел противным, гадким, дешевым и кичащимся собственной оригинальностью, но отчасти он был прав!

– Я бы мог запросто размазать вас по стенке, не особенно утруждаясь! Вы бы приползли ко мне на коленях уже на следующий день, но… Немного мудрости и терпения – и вы сделали это сами, добровольно! Вас не то что не пришлось тащить за шкирку – я сильно опасался, как бы вы не рванули ко мне на поклон впереди присланного за вами джипа!

И снова он был прав. Но, Господи, как не хотелось в этом признаваться!

– А если бы я не позвонила? Перебудила бы соседей, попросила вызвать милицию, повесилась бы, в конце концов, от страха?

– Ну, вызвали бы вы милицию и что бы сказали? Кто-то стучится у вас под дверью и свистит на кухне? Кстати, это была простейшая пищалка с часовым механизмом! Ольга подложила ее в вентиляцию, пока вы носились по Москве, Да на вас бы посмотрели как на чокнутую! А насчет повеситься…Такие, как вы, не вешаются. Поверьте, вы бы позвонили, Женя! Не утром, так днем. Не днем, так вечером. Я сделал бы так, чтобы вы позвонили…

И словно иллюстрацией к его словам раздался резкий телефонный звонок.

Бородин снял трубку, пару раз коротко бросил «да», потом лицо его побагровело, а маленькие глазки заблестели нехорошим огнем. Выматерился он глухо, но вполне конкретно, трубку на рычаги швырнул так, что я всерьез испугалась за целостность роскошного аппарата. Каюмова, видимо уже пожалевшая о том, что так не вовремя заикнулась о финансировании какого-то там проекта, вся подобралась, приготовившись по команде «брысь!» сорваться с места. Леха только стрельнул в мою сторону круглыми глазами.

Ольга взглянула на Олега Ивановича заботливо и встревоженно.

– Та-ак… – врастяжку проговорил он и опустил на стол свой внушительный кулак. Не ударил – просто опустил, но этого было более чем достаточно. – Та-ак… Сидеть всем на местах…

Немного подумал, снова переключился на внутреннюю связь и приказал невидимому собеседнику:

– Макс, езжай сам на Устинье векую, проследи, чтобы все убрали аккуратно. Ну и разберешься – в общем, сам знаешь… Дальше, организуй заверенную телеграмму откуда-нибудь с Урала или из Сибири с просьбой уволить по собственному желанию. Да! Естественно, от его имени, не от моего же! С милицией к хренам собачьим засветились и с уродом этим из морга… Все, давай!

Потом медленно обвел взглядом кабинет, остановившись на каждом лице по очереди. Не знаю, кому как, а мне стало жутковато. Теперь это был нормальный Олег Иванович Бородин, «условно-досрочно освободившийся пахан», без признаков излишней интеллигентности или хотя бы вальяжности.

– Так, суки, – сказал он в точном соответствии со своим новым образом, – там в незапертой квартире валяется мертвый Бирюков. Кстати, зарезанный ножом. И подох он не час и не два назад. Причем кто-то его ударил, а кто-то еще пытался остановить кровь. Сейчас вы мне живенько, во всех подробностях расскажете, кто из вас его видел последним и о чем он в этот последний раз говорил. А потом быстренько расползетесь отсюда, и не дай Бог кому-нибудь из вас хоть вслух, хоть про себя вспомнить об этой истории! Все меня поняли? Вот так-то!

Часть третья
«УБИЙСТВО ГОНЗАГО»

Я ненавидела театр. Ненавидела Шекспира. Ненавидела кошмарных клоунов в витрине «Макдоналдса» и всех без разбору клоунов, кривляющихся на сцене.

Ненавидела свой собственный диплом. Себя в качестве бесплатного приложения к этому диплому. Естественно, Пашкова – за то, что теперь действительно была перед ним виновата. И Леру Игонину – за то, что она такая умная и к ней за интервью ломятся журналисты со всех концов страны.

Но больше всего сейчас я ненавидела звук Лехиных шагов – этакое торопливое полуподпрыгивание-полушарканье и его гайморитное сопение. Неужели нельзя хотя бы достать платок и хорошенько высморкать нос?!

У перекрестка мое терпение лопнуло. Я остановилась и стремительно обернулась. Леха тут же отскочил в сторону, как бобик, преследующий авоську с колбасой и пойманный с поличным. Круглые глаза его забегали, на физиономии проступило какое-то испуганно-пакостливое выражение.

– Чего тебе надо? – осведомилась я недружелюбно, но, самое главное, уже не в первый раз. – Скажи мне, ради Бога, чего тебе надо?! А то у меня создается ощущение, что в вашей хваленой Москве одна асфальтированная улица на весь город и тебе просто некуда свернуть!

– Не, ну при чем тут Москва-то? – пробубнил он, раздираемый двумя противоречивыми желаниями: заступиться за честь родного города и хотя бы в чем-то согласиться со мной, чтобы иметь возможность и дальше тащиться следом, доводя меня своим присутствием до белого каления.

– Москва ни при чем, да? Есть еще, слава Богу, улицы? Ну тогда давай определимся: тебе после перекрестка куда?

– А тебе?

Вид у Лехи при этом был совершенно невинный, взгляд наивный, как у годовалого малыша. И если бы у него имелся хвост, он бы, наверное, немедленно завилял им, демонстрируя крайнюю (клиническую) степень искреннего расположения.

– Слушай, ты! – Я уже начала злиться всерьез. – Ты свою работу выполнил, я курс воспитательной психотерапии приняла. Все было просто блестяще, роскошно и неподражаемо! Ты – великий актер, я – самонадеянная идиотка… Что еще?

– Ну почему сразу «идиотка»?

– Нет, не сразу! Вы совместными усилиями сделали из меня идиотку постепенно, чтобы я острее почувствовала глубину собственной дегенерации. Все, почувствовала. Спасибо вам большое. А теперь вали отсюда!

Лexa снова переступил с ноги на ногу и неловко повел шеей, как средней худобы цирковой медведь. Молодая женщина с коляской аккуратно обогнула его справа и взглянула на нас обоих с мудрой, понимающей улыбкой: дескать, бранитесь, милые, бранитесь, вот пойдут пеленки и ползунки – не до того будет!

Я подождала, пока она прокатится мимо, и повернулась, чтобы идти дальше.

Но тут, как назло, на светофоре зажегся красный свет.

– Жень, – Леха снова шумно шмыгнул носом, – но я-то никого из тебя не делал! Я же не знал, что ты – это ты! Просто согласился сделать нормальную работу за нормальные деньги…

– Ах, «я не знал, что ты – это ты»! Прямо как в «Служебном романе»: «Но я же не знал, что полюблю вас!»

– Нет, я же не в этом смысле. – Он немедленно еще больше смутился и общим тоном физиономии стал сильно напоминать светящуюся в данный момент стекляшку. – Не в смысле, что полюблю… Просто неудобно как-то…

– Неудобно штаны через голову надевать! – совершенно в духе Олега Ивановича Бородина парировала я. – И спать на потолке, потому что одеяло сваливается. А тут чего неудобного? Все совершенно нормально: работа есть работа. Сделал, и вали!

– Ну, Жень, ты меня тоже пойми… Сначала, когда просто обсуждали, все казалось нормально, потом тебя увидел и мне как-то не по себе стало. Смотрю: нормальная девчонка, перепуганная вся – жалко. Я хотел… Честно, хотел из игры выйти, но было уже поздно. Слово нарушать ведь тоже как-то не хорошо… Да и потом, обещали же, что с тобой ничего не случится: разве что перетрусишь немножко, как будто «жутик» посмотришь.

– «Жутик»?! – Перед моими глазами, как в убыстренном кино, промелькнуло все, чего я насмотрелась за эти дни. Последним возникло лицо Вадима Петровича – теперь уже на самом деле мертвого. – Чтоб тебе такими «жутиками» бесплатно до конца своих дней наслаждаться!

– Ладно, пусть! – обреченно кивнул Леха. – Пусть мне их даже за столом во время еды показывают. Только давай поговорим, а?

На светофоре снова загорелся зеленый. Я молча рванула через дорогу, мой навязчивый кавалер – следом, забегая то справа, то слева, как кошка, конвоирующая хозяина до миски.

– Ну послушай меня, а?

– Я сегодня, только и делаю, что кого-нибудь слушаю! Сначала Олега Ивановича вашего любимого, теперь тебя… Словесное недержание у вас у всех, что ли? Или это такая новая китайская пытка – заговорить человека до смерти?

– Женя. – Леха неожиданно взял меня за плечи, развернул к себе и сделался совсем серьезным. – Я ничего от тебя не хочу, кроме одного: не держи на меня зла! Я ведь тогда после кафе… Ну, помнишь, когда ты мне вдруг сказала, что Бирюкова убили, хотя и рисковала сильно: вдруг бы я в милицию пошел? В общем, я ужасно хотел тебе тогда все рассказать. Намекнуть хотя бы.

Цитату, что ли, ту же повторить про игру?.. И сказал бы, если бы Наталья не вылезла. Она как почувствовала что-то, кинулась нас в стороны растаскивать!

Да, действительно, был этот его странный взгляд и перекатывающиеся на щеках желваки. Мне еще тогда показалось, что он хочет мне что-то сообщить!

Однако теперь это уже не меняло дела. Хотел предупредить – но не предупредил!

«Почти» не считается. Я не хотела его видеть, я просто мечтала остаться одна и вдоволь, в этом самом одиночестве нареветься. А заплакать было от чего: от стыда, от обиды, от унижения – от всего сразу!

Видимо, взгляд мой сказал красноречивее всяких слов. Леха оставил в покое мои плечи, сделал шаг в сторону и угрюмо поинтересовался:

– А делать-то что теперь собираешься?

– Вешаться! – пообещала я уверенно. – Чего я в последнее время не видела? Только повешенных, наверное. Утопленники были, казненные посредством отрубания голов были, зарезанные были…

– И есть, – довольно мрачно подхватил мой спутник, но тут же, неожиданно повеселев, добавил:

– Вот влип Олег Иванович, да? – Видимо, новый поворот в разговоре показался ему перспективным. Ну как же: унизить Бородина и гуманистически намекнуть, что не одна я оказалась в дураках. – Кто-то здорово ему подсиропил. Знал бы он, что придется за кем-то трупы убирать, десять раз бы подумал, прежде чем всю эту игру затевать!

Я промолчала и ускорила шаг. До метро оставалось совсем немного, потом до «Кузьминок» каких-то три-четыре станции. В душе моей теплилась надежда, что в Люберцы Леха все-таки не потащится.

На него, к моему великому ужасу, напало красноречие.

– Нет, влип совершенно конкретно! И ментам, которые вас на дороге караулили, он Бирюкова показал еще живого: дескать, вот, завтра в «трупном» виде поедет. И кольцо точно такое в морг передали, чтобы на бомжовскую руку надеть… В общем, кранты! Нет, его ребята, конечно, уберут так, что следов не останется. И телеграмму отправят, как будто режиссер уже слинял, а потом заочно попросил его с работы уволить. Но все равно… Знаешь, получается, будто Бирюков за тебя отомстил, С него все началось, на нем все и закончилось…

– Вот только не надо символов и параллелей! – страстно взмолилась я, наметив впереди магазин женского белья и уповая на то, что Леха туда зайти постесняется. – Я устала от заумных загадок и просто хочу спать!

– А мороженое хочешь?

Вопрос, честно говоря, поставил меня в тупик. И даже не сам вопрос, а вся глубина его чистосердечной, искренней наглости!.

– Ты что, издеваешься?

– Нет. – Леха мотнул круглой головой. – Просто киоск вон по правой стороне, ну я и подумал: вдруг будешь мороженое?

Он, наверное, мог бы стать мне неплохим товарищем, если бы не участвовал во всей этой гнусной воспитательной операции. Впрочем, какое я имела право называть идею Бородина гнусной? Она, конечно, была ничуть не лучше «карательных акций» из моего репертуара, но и не подлее. От сознания собственной порочности и низости мне стало совсем плохо. А когда я задумалась о том, что представляют собой эти качества в сочетании с патологической тупостью, и вовсе захотелось исполнить свое обещание и повеситься!

– Значит, отменяется мороженое, – констатировал за меня Леха и, развивая гастрономическую тему, продолжил:

– Представляю, как Бирюков выглядел, если говорят, что он там уже дня три пролежал! Как только соседи запах не учуяли?

Вот ведь не повезло мужику. Сейчас концов, конечно, уже не найдешь…

– Ну почему же? Если ваш глубокоуважаемый Олег Иванович такой умный? Да еще и ребятки столь резвые в его распоряжении? Пусть проявит ум и сообразительность, которые у меня так катастрофически отсутствуют!

Проанализирует, отгадает, где и на что ему намекал убийца…

– Без толку, по-моему. Из наших, получается, вы его с Наташкой последние видели, когда в ванной укладывали…

– Я – не из ваших!

– Ладно, пусть не из наших… Больше никто с ним не созванивался и не встречался. Единственный шанс, наверное, найти того человека, который салфеткой этой кровь ему остановить пытался. Он, ясно дело, в штаны со страху наложил и удрал, когда понял, что Бирюков все равно помрет, но ведь…

– Да что «но ведь»! – Я остановилась перед самой дверью магазина и гневно сдула с носа упавшую прядь. – Все своего Бородина цитируешь? Нашел тоже мозговой центр нации! Надо же, вывод он сделал, что первую помощь оказывали! И вы все, как попугаи, заповторяли! А в голову вам такой простой вариант не приходил, что Вадим Петрович умер не сразу и мог сам подойти к шкафу, выдвинуть ящик с этими чертовыми салфетками и попытаться остановить кровь? Никак не возможно такое предположить, да?

Я ощутила себя если и не победителем, то по крайней мере диверсантом, учинившим под занавес гнусную и обидную выходку. Леха же неожиданно смутился и даже погрустнел.

– Жень, – проговорил он, когда в голове моей уже звучал торжественный туш, – наверное, это все-таки будет не правильно… Бородин ведь сказал, что лежал Вадим Петрович возле музыкального центра. Логичнее было бы при твоем раскладе, если бы он упал прямо возле шкафа или по пути к телефону или дивану.

Чего ему возле центра делать-то?

«Музычку похоронную слушать!» – ехидно проверещал мой внутренний голос.

Леха же иронию, как способ общения со мной, отринул давно и решительно и теперь пытался подобрать мягкие и утешительные слова:

– Нет, на самом деле, я тоже сначала, как и ты, подумал, а потом проанализировал… Да и Бородин наверняка не сам догадался. Это ребята его из службы охраны пробежались там, все проверили и ему уже готовую версию доложили…

– Перестань меня утешать! – истерично взвизгнула я. – Что ты со мной разговариваешь, как доктор с психом? Да, я в очередной раз выставила себя идиоткой! И не надо делать вид, будто ты так не считаешь… Только, если хочешь знать, женщине вовсе не обязательно быть Шерлоком Холмсом!

Не придумав никакой более удачной фразы для того, чтобы поставить точку в нашем разговоре, я поспешно нырнула в магазин. Феминистки всех стран и народов просто убили бы меня за подобное высказывание. Это надо же: «Женщине не обязательно быть Шерлоком Холмсом!» Просто огромная и красочная подпись под врачебным заключением об олигофрении и тупоумии: «С диагнозом ознакомлен, полностью соглашаюсь, покорно свешиваю лапки! Пациент».

Впрочем, на секунду от горестных размышлений меня отвлекло великолепие бюстгальтеров, раскинувшихся на черном бархате витрины. Комбинашки висели чуть левее. Трусики занимали весь центральный стенд.

– Что вас интересует? – с милой улыбкой спросила продавщица. И тут в магазин ввалился Леха.

«Ни стыда, ни совести!» – мысленно констатировала я.

– Ты что думала, тут от меня спрячешься? – как бы отвечая на мои мысли, угрюмо поинтересовался он. – По-твоему, я лифчиков ни разу в жизни не видел?

– Хотите сделать подарок? – Продавщица стремительно переключилась на «кавалера», как на потенциального носителя кошелька.

Я только вздохнула. Почему-то уже второй человек за день принимал нас за мило переругивающуюся парочку. Но если все влюбленные выглядят так отвратительно, то, может, ну ее – эту любовь?

– Комбидрессы, комбинации, гарнитуры… – щебетала меж тем продавщица.

– Шелк, хлопок, батист…

Леха краснел и смущался. Не от обилия дамского белья, конечно, – оттого, что не хотел выглядеть жмотом и не знал, как выкрутиться из этой ситуации. В конце концов додумался и с видимым облегчением, немедленно отразившемся на лице, перевел стрелку на меня:

– Если дама что-нибудь выберет… Жень, хочешь лифчик?

«Острить пытается, гад! Или хамить! Не такой уж он дохлый барашек, каким прикидывается!» С каким бы мстительным удовольствием я сейчас захотела гарнитурчик долларов этак за триста! Но, к сожалению, горечь и досада всецело властвовали в моей Душе, не оставляя места для мелкой мести. – Нет уж, спасибо!

Лучше мороженое. С тем мы и покинули магазин, провожаемые взглядом слегка огорченной, но вовсе не удивленной продавщицы.

Леха, вдохновленный моими словами, тут же слетал за мороженым, сунул мне в руки эскимо, а сам прислонился к фонарному столбу, рискуя испачкать пальто, выглядевшее для середины осени очень чистым. Глаза у него были все еще настороженные, но губы уже собирались расплыться в довольной улыбке.

– Не сердишься уже, да? Я правда извиняюсь, очень прошу меня простить и вообще…

– И вообще что?

– И вообще, в одном Бородин прав: у тебя просто с самого начала не было шансов. Дело не в том, умная ты или глупая, тут он, конечно, загнул. Просто сейчас надо постараться забыть обо всем этом, как о дурном сне.

– Опять умная или глупая?! Как вы меня все заколебали! – Я, в последнюю секунду уже задумавшаяся над тем, чтобы развернуть фольгу, с яростью метнула ни в чем не повинное эскимо в урну. – Это что – продолжение спектакля? Теперь будете культивировать во мне комплекс неполноценности? Не получится, господа хорошие! Я с вами вдоволь наигралась, и не пошли бы вы все вон?

– Ну вот опять двадцать пять! – опечалился Леха и рванулся вперед, пытаясь ухватить меня за рукав и приостановить наметившееся стремительное движение в сторону метро. – Я просто уже боюсь рот раскрывать. Что ни скажу – все не то! Ты пойми: не хочу я тебя обидеть! И никогда не хотел. Ну что мне сделать, чтобы ты поверила?

– Ключ от квартиры Вадима Петровича достать! – ляпнула я ни с того ни с сего. – Бородинские орлы там наверняка все позапирали. А я хочу сама посмотреть и во всем разобраться. Вот найду, кто Бирюкова зарезал, и пусть тогда ваш Бородин заткнется на всю оставшуюся жизнь!

Сказала и вдруг представила, как бы это на самом деле было хорошо!

Прихожу я в квартиру Вадима Петровича, устраиваю там маленький изящный обыск и натыкаюсь не на те улики, которые мне усердно подсовывают ради хохмы, а на самые что ни на есть настоящие! С проницательностью Шерлока Холмса и светским спокойствием мисс Марпл абсолютно верно истолковываю значение какого-нибудь воскового пятна на ковре или переставленных статуэток на полочке. Вычисляю убийцу и сдаю его милиции. А потом как бы невзначай захожу в офис к дражайшему Олегу Ивановичу и замечаю: «Убийца сидит в тюрьме. Вы могли бы так не стараться, заметая чужие следы. Лучше бы поменьше увлекались вашей интеллектуальной вендеттой, а побольше шевелили мозгами. Игра есть игра, у нее свои правила. И победитель в игре вовсе не всегда победитель в жизни». Да-а!

Наверное, было бы эффектно. Примерно с тем же сладким томлением в груди, еще в бытность мою новосибирской актрисой, я представляла себя на церемонии вручения «Чайки» или «Хрустальной Турандот». Жаль, что, как правило, осуществляются только незначительные и отнюдь не самые яркие мечты…

– А если ключ достану, помиримся? – прервал мои грезы более склонный к прикладному мышлению Леха.

– Да помиримся, помиримся, – устало вздохнула я. – Можешь считать, что уже помирились. Только не надо провожать меня домой! Мне очень плохо, на душе ужасно гадко. Ты – хороший парень и во се это влез, не подумав. Но мне надо успокоиться, чтобы начать относиться к тебе адекватно.

Он кивнул, как-то горестно и обиженно покосился на урну, в которой золотилась фольга от мороженого, и отступил, давая мне дорогу. В то, что уже в метро мне не придется ни с кем беседовать, верилось слабо.

– Пока! – против воли сорвалось с моих губ едва ли не с сочувствием. – Пока… И тоже не думай, что я – такая уж стерва.

– Я и не думаю, – печально, но уверенно ответствовал Леха. На том мы и расстались. Я, надвинув капюшон на самые глаза, поспешила к метро. Он остался подпирать фонарный столб и тосковать о мороженом, которое, не доставив никому радости, бесславно погибло в урне…

Дома я первым делом в голос заревела – в транспорте делать это было как-то неловко. Сняла кофту и в лихорадочном темпе навела порядок на кухне (надо же было так забаррикадироваться?! Змея! . Змея!.. Тьфу!). С отвращением выудила «пискульку» из вентиляции и села плакать уже в комфортных условиях.

В то, что этот кошмар закончился, до сих пор не верилось. Неужели в любую секунду я могу сесть в самолет, улететь в Новосибирск и меня больше никто и никогда не станет пугать отрубленными руками и кровавыми тапочками? Похоже, так оно и есть. Дома будет хорошо! Там театр, друзья. Ленка Журавлева, в отличие от Каюмовой, неспособная на гнусности. Там Пашков…

Через несколько секунд я с удивлением осознала одну вещь: мысль о Пашкове не сопровождалась привычным уже щемящим, болезненным, но все же немного приятным чувством. Только глухое раздражение – и все! Еще немного посидев на полу возле стены, я встала, прошла в комнату, выудила из книжки фотографию моего ненаглядного все в тех же стильных очках с грустной и умной полуулыбкой на устах. И тут же, к моему искреннему ужасу, глухое раздражение сменилось раздражением более чем явным! Мне вдруг захотелось изорвать снимок в клочки, поджечь на блюдечке и спустить в унитаз. Не больше и не меньше!

И из-за этого человека я чувствую себя виноватой! Плохо о нем подумала, ну надо же! Да в моих кошмарных фантазиях, в образе маньяка-убийцы, он, по крайней мере, являлся за мной в Москву, потрясенный моей изменой, измученный моим отсутствием! А в реальной жизни ему, похоже, было абсолютно начхать на то, где я и что со мной. Ну, уехала – и уехала! Жива – не жива, здорова – не здорова? Плевать! Он летал в Москву великое множество раз, он знал, как трудно здесь устроиться. В конце концов, он знал, что я тоскую без него!.. Из-за него и только из-за него я влезла во всю эту историю, а он не только не приехал меня спасти. Он не приехал вообще!

Уронив голову на руки, я заплакала горько и безутешно. Но почему-то от этих слез становилось легче, как будто они смывали с моих легких толстую, грубую коросту, мешавшую нормально дышать…

А в девять утра меня разбудил звонок в дверь. Вообще-то я намеревалась проспать часов до одиннадцати, поэтому открывать пошла не только со смутной тревогой, но и с недовольством. Кто это мог быть? Не очередной ли призрак, символизирующий продолжение игры? Пожалуй, это было бы уже не просто безвкусно, а глупо. Скорее всего, какой-нибудь бодрый коммивояжер: «Добрый день, сегодня фирма „АВС“ проводит презентацию своей продукции…» Однако это оказался не призрак и не коммивояжер, а Леха.

– Привет, – сказал он, правым плечом протискиваясь на территорию моей квартиры, а левой ногой все еще стоя в коридоре. – Ну что, поехали?

– Ты откуда мой адрес узнал? – изумилась я, отказываясь верить собственным глазам. – Каюмова, зараза, сказала, да?

– Н-ну… В общем, да. Так мы едем или ты уже передумала?

В памяти моей мгновенно всплыли все события вчерашнего дня и конечно же финал нашего с Лехой разговора. Ключи от квартиры Бирюкова. Мое яростное «А вот сама все узнаю и вам всем нос утру!». Бородинское, мягко говоря, недоброжелательное: «Не дай Бог кому-нибудь из вас хоть вслух, хоть про себя вспомнить об этой истории». Н-да… К чему ляпнула? И ведь не скажешь теперь, что пьяная была, – вроде в здравом уме и твердой памяти!

– Проходи, – кивнула я обреченно, так и не придумав, что бы такое соврать. – Ты ключи нашел, что ли?

– Более или менее! – радостно сообщил он, вваливаясь в прихожую.

Пока Леха снимал пальто и расшнуровывал ботинки, я сходила в комнату за расческой и кое-как привела в порядок свои взлохмаченные, торчащие во все стороны волосы. У меня, конечно, и в мыслях не было красоваться перед незваным гостем, но воспитание требовало хотя бы выглядеть прилично. "Эх, вот если бы это пришел Пашков! – ностальгически промелькнуло в голове и тут же в другом, «злом», полушарии моего мозга возникло продолжение:

– Следовало бы немедленно спустить его с лестницы!" В принципе «злая» половина моих мозгов была права: драгоценный Сереженька, сначала вдоволь накобелявшийся в Москве, а потом бросивший меня здесь на произвол судьбы, заслуживал того, чтобы перед его носом смачно хлопнули дверью. Но, если быть объективной, ничуть не меньше этого заслуживал Леха. Почему-то судьба имела дурную привычку посылать мне мужчин сомнительных нравственных достоинств.

Когда я вышла из комнаты в на все пуговицы застегнутом халате, с волосами, забранными в пресный ученический хвост, мой гость уже вовсю хозяйничал на кухне. Нарезанный ломтями белый батон лежал на тарелке, в которой обычно размораживается мясо, стаканы то ли по-походному, то ли по-тюремному были до половины наполнены сухой гранулированной заваркой. А Леха, сопя от усердия, пытался соскрести варенье со стенок баночки, которую я уже два раза ополаскивала для морса. Заметив мое присутствие, он оставил банку в покое и светски поинтересовался:

– Завтракать будешь? – Видимо, вариант отказа не исключался, и в этом случае Леха собирался в одиночестве сожрать мой батон, не дожидаясь, пока чайку предложит хозяйка.

– Буду! – из чувства противоречия сказала я, хотя есть совсем не хотела.

Гость повел себя с достоинством: если и огорчился, то совсем незаметно, кипяток налил в оба стакана и даже выудил откуда-то из-под джемпера шоколадку.

– Вот, умственную активность повышает!

– Издеваешься, да? – В голосе моем прорезались вчерашние истерические нотки.

– Да нет. Просто раз мы с тобой собрались на такое ответственное дело…

Вот уже и «мы с тобой»! Насколько я помнила, вчера об этом разговора не было. Я и одна-то никуда всерьез не собиралась, а уж тем более с Лехой. Нет, было бы, конечно, здорово вычислить убийцу и утереть Бородину нос, но… И Леха, к сожалению, не производит впечатления суперинтеллектуала со склонностью к дедуктивному мышлению, а обо мне уж и говорить нечего: о том, к чему приводят мои попытки мыслить логически, долго и с удовольствием вещал вчера Олег Иванович Бородин.