Текст книги "Майя
(фантастическая повесть)
Русский оккультный роман. Том VI"

Автор книги: Вера Желиховская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 12 страниц)

IV

В день первого ее совершеннолетия, шестнадцати лет, таинственный наставник Майи впервые сказал ей, что их общения имеют, «как и все в природе, каждый факт в жизни людей», – свои определенные цель и значение.

– В чем они заключаются, тебе еще рано знать! – говорил он. – Могу только сообщить тебе, что они велики и благотворны и для тебя, и для всего человечества! Будь строга к себе и внимательна ко всему, что я отныне буду тебе сообщать. Если желаешь достигнуть возможных людям совершенства и знания, если хочешь искренне добра и пользы своим ближним, как то повелевает воля Творца вселенной, – забудь себя!

Ты ведь знаешь, дитя мое, – говорил он ей в другой раз, – что все двойственно в природе: свет и темь, добро и зло, истина и ложь, любовь и ненависть враждуют искони, и искони последние в ней торжествуют, а первые терпят гонения и, большей частью, должны скрываться, чтоб не пасть жертвами злобы невежественных людей, а им же приносить пользу. В былые, давние времена, наше Белое братство царило и сеяло истину во всем мире, невозбранно посвящая избранных, умевших доказать свою правоспособность неустанной преданностью святым его задачам, полным самоотречением от мирских, обманных благ, в познание высших таинств, высших знаний и сил. Письменам редко вверялись эти таинства и мудрость, а больше передавались изустно посвященными – неофиту…

Такие Избранные, «хранители истины в духе», существовали и ныне, – утверждал Кассиний, – но втайне, чтоб избегнуть безумных гонений невежд, требующих идолов и знамений, слепой толпы, всегда готовой стать под знамена злобы и мрака, – «Черного братства», – их вековечных врагов.

Сами по себе эти несчастные поборники темных сил природы – против нас бессильны! – заключил Кассиний свою речь. – Мы не боимся их за себя, но боимся за человечество, которое губит себя, веря их лживым внушениям, входя в соблазн и грех, преследуя поборников истины…

С годами, Майя была увлечена появлением ей новых, чудных созданий. С виду обыкновенные, красивые, веселые юноши и девушки, они являлись перед ней на прогулках; преграждали ей путь, словно ее не замечая; носились по лесным тропам, водили воздушные хороводы на цветущих полянах, плескались в светлом озере, маня ее к себе, и не раз умели втянуть ее в свои забавы. Они подсмеивались над ней, если она отказывалась принимать участие в их играх; добродушно корили ее в трусости, в неблагодарности, в забвении счастливых забав ее детства и в неумении пользоваться дарами природы, лучшим временем жизни – молодостью, столь кратковременной у людей.

Майя скоро узнала, что верить этим блестящим эфемеридам нельзя, что они только внешностью блистают, а внутри, вместо души и сердца, они «подбиты холодным ветром», – шутя, говаривал ей Кассиний. Но все же порой увлекалась красотой их и вечной веселостью. Их она не боялась, как других, часто сходных с ними по внешности, но гораздо более зловредных видений – воплощений злых помыслов и страстей человеческих… Прежде она и их не страшилась нисколько. Они, в детстве, пробуждали в ней одно любопытство, но не привлекали нимало, чаще даже представляясь в уродливых или смешных формах, нежели красивых. Теперь было не то. Теперь эти «элементы зла» ее часто заинтересовывали, а едва она обращала на них внимание, они получали к ней доступ и близость, которых прежде не бывало. Она старалась их устранять, помня советы Кассиния, – но было это очень трудно! И чем далее шло время, тем становилось труднее. Ей даже не всегда удавалось отличать теперь эти порождения людских пороков, эти злые «испарения», воплощенные в образы, от безвредных «начал», элементарных зарождений вечно действующих, творческих сил самой матери Природы, не терпящей ни в чем пустоты.

На беду, в последнее время Кассиний реже и реже навещал ее. Он говорил, что ей надо привыкать самой руководить своими действиями и помыслами; что он обязан предоставить ей полную самостоятельность; «свободный выбор» ее не должен быть ни стеснен, ни направляем долее.

Майя справлялась с собою, как умела. В последнее лето она почти отказывалась от прогулок; но ее спутники всюду находили к ней доступ, спрятаться было невозможно. Едва она задумывалась, едва закрывала глаза ночью, думая уснуть, ее тотчас окружали рои блестящих видений, и, как полоненная их золотыми сетями, она неслась вслед за ними в волшебные области, часто не умея отличить мечты или сна от действительности.

V

Однажды во сне она увидела себя в царстве гномов. Она очутилась перед пламенным жерлом ядра вселенной. Там живо и ловко работали «эти маленькие рудокопы, кузнецы и ювелиры, – эти трудолюбивые деятели природы, которых тупоумие людское, – думалось Майе, – окончательно отнесло в область мифа». Они суетились вокруг нее, добродушно показывали свои разнообразные труды: как они распоряжаются источниками металлов, как преграждают вулканические движения, направляя их в менее заселенные местности, по возможности в океаны или на кряжи необитаемых гор, и тем спасают людей от многих бедствий… Расспрашивала она их: почему бы им не расчистить пошире ложа для золотых жил, да пустить их из горнила земного так же щедро, как пускают они железо да медь?.. Почему бы также щедрее не рассыпать им драгоценные каменья из неиссякаемых сокровищниц, которые они ей показывали?.. Они только засмеялись, сказав, что это не изменило бы к лучшему положения ее братий по плоти, безумцев-людей, которые ценят только редкие побрякушки, а на сокровища, щедро изливаемые для них природой на поверхность земную, и внимания обратить не хотят, и воспользоваться не умеют!.. Не в золоте и не в алмазах главные сокровища, вверенные им, уверяли ее гномы, – но не достойны люди их откровений…

На прощание ей указали на чудный, прозрачный, светло-розовый огонек, дрожавший ярким пламенем в глубине сиявшего алмазного грота:

– Погляди, красавица, вот тот самый животворный, священный огонек, которого ученые доискиваются с начала мира! Тот самый, которого недостает и отцу твоему для выполнения его неосуществимых замыслов. В этом розовом огоньке живет первобытная сила: Аказа[4]4
  Аказа – также Акаша, заимствованное из индийских религий понятие, в европейском оккультизме XIX – нач. XX вв. тонкая духовная субстанция, заполняющая собой пространство, у Блаватской эквивалент «астрального света» и Вселенской души, мыслительная, всепорождающая основа Вселенной (см. с. 29).


[Закрыть] – назвали ее ваши мудрецы!

– О, дайте мне этого огня! Дайте хоть одну искорку! – протянула к нему Майя с мольбою руки. – Дайте порадовать мне отца.

Гномы только покачали головами и ответили ей, что сама она не знает, чего просит. Разве знания отца ее не могут перейти к другим людям? А сделавшись общим достоянием, не породит ли бед великая, беспредельная мощь этого божественного пламени, вложенного в землю для ее оплодотворения, для приведения в действие всех скрытых сил ее? Она гораздо вернее приведет к гибели, чем ко благу людей! Как все в природе, и этот огонь имеет силы двойственные, и тоже, как всегда, гибельные свойства его гораздо легче постигаются, чем полезные, и несравненно легче приводятся в действие… Нет! Нет! Придет ли когда время им поделиться этим огнем с человечеством, – они не знают, но оно еще не наступило ныне.

– Значит, моему бедному отцу никогда не довершить трудов своих? – печально спросила Майя своего спутника-гнома, быстро уводившего ее от прекрасного розового света. – Никогда не облагодетельствовать своих братий?

– Ошибаешься! – отвечал он. – Труды его на благо человечества полезны для его духа и для преуспевания духовных сторон людской жизни вообще. «Идеалисты» – как их называют неблагодарные их братья, – самоотверженные и преданные науке труженики, никогда не достигают практических выгод. Но братьям своим они оказывают благодеяния драгоценнее материальных благ: они очищают их от плотских, греховных стремлений лучами этого самого священного, духовного огня, который горит неугасимо в их чистых душах. Огонь этот животворит и возрождает. Без его света, тепла и силы погибла бы не одна земная жизнь, но и духовное начало: альфа и омега бытия, ибо огонь этот – любовь!

С последним словом гнома Майя проснулась, то есть она открыла глаза и увидала себя сидящей в кресле за письменным столом; но сама была уверена, что все ею виденное– не вымысел и уж никак не сон. Она сейчас же начала записывать свое новое «видение», но успела в тот вечер только рассказать его начало. Были ли это ее собственные мысли в то время, как она пролетала над долами и горами, стремясь ко входу в знакомый грот вслед за своим провожатым, в подземное царство гномов, или то, что он рассказывал ей по пути – она не знала. Да она никогда и не допытывалась таких определений: ей только нужно выяснить общее впечатление и запомнить сон, который, как все ее видения, должен был оказаться последовательным звеном в их длинной цепи.

Когда Майя принялась писать, она скоро почувствовала приближение какого-то тяжелого ощущения. То было чувство не то тоски, не то физической боли, стеснения в груди, прежде ею никогда не испытанного.

Она догадывалась, что чувство это приходит недаром, что оно предвещает близость какой-нибудь опасности, чье-нибудь дурное веяние.

В ту же минуту ее собака Газель, лежавшая у ее ног, тоже встрепенулась, подняла голову и беспокойно зарычала.

Майя опустила руку, выпрямилась и вопросительно оглянулась… Никого не было ни видно, ни слышно.

Однако, кто-то был близко. Она чувствовала это… И Газель тоже чувствовала: она встала, вытянула голову по направлению к окну и глухо зарычала озлобленным и вместе испуганным рычанием.

Майя решительно пошла к окну и раздвинула тяжелую занавесь… Что-то темное, показалось ей, пронеслось в глубь сада от стекла. Ночь была светлая, осенняя. С морозного неба светила луна, серебря верхушки деревьев, не доходивших до этой вышки в четвертом этаже. Все было тихо и неподвижно в саду, и в расстилавшемся за ним парке, и на еле мигавшем редкими звездами небе. Все, – кроме того, чего-то черного, мелькнувшего так быстро, что Майя не успела его рассмотреть. Она готова была бы подумать, что ей это почудилось, если б не отчаянно яростный лай, которым заливалась Газель. Она обмануться не могла!

– Газель! – ласково погладила ей голову Майя, задумчиво возвратившись к столу. – Газель! Что ты видишь?.. Кто там, за окном?.. Дурное что-нибудь?.. Злые силы?.. Враги?..

Собака жалобно визжала, обнюхивала воздух, засматривала тревожным взглядом в глаза своей госпожи и не хотела успокоиться.

Молодая девушка задумчиво облокотилась о глубокое кресло и вопросительно смотрела в серую раму окна; но между стеклами и небом ничего не показывалось.

«Неужели мне изменяет духовное зрение? – тревожно размышляла Майя. – Неужели я хуже вижу, чем прежде?

Не может быть!»

И она стала звать Кассиния.

Что-то тихо прозвучало над нею.

Словно невидимая рука над головой ее ударила по струнам невидимой арфы.

Майя вздрогнула и выпрямилась во весь рост с блаженной улыбкой ожидания на оживившемся лице. Она знала давно этот гармонический аккорд, предвещавший близость ее друга.

Но он не появлялся. Майя напрасно обводила глазами всю комнату… Вместо него она услышала его голос:

«Не могу прийти! – говорил он. – Будь осторожна и готова к борьбе… Приближается время испытаний. Я, как друг, буду помогать тебе. Только не забывай, что дух сильнее плоти, и мужайся!»

Знакомый, милый с детства голос затих.

– Барышня, пожалуйте вниз. Барин вас просят! – раздался голос горничной в дверях.

– Он возвратился? – спросила Майя, вспомнив, что отец ее в этот день уезжал в город.

– Вернулись… С каким-то барином.

– С барином?.. – переспросила Майя и подумала: «Господи! Вот уж не в пору!.. Занимай еще теперь гостей!»

– Хорошо. Скажи: иду! – прибавила она.

И пошла вслед за служанкой.

Собака весело вскочила, встряхнулась и побежала за нею.

Майя прошла почти бессознательно две лестницы и несколько комнат нижнего этажа; и очнулась только на пороге кабинета, и то оттого, что бежавшая впереди ее Газель вдруг остановилась, ощетинилась и зарычала.

– Газель! Что ты?.. Не стыдно ли! – проговорила она, удивленная такой необычайностью.

Ласковая, прекрасно дрессированная собака никогда не оказывала негостеприимства посторонним, раз они вступали в дом ее хозяев. Но в этот раз Газель положительно сошла с ума: она уперлась в пол, рычала и не хотела двигаться.

– Куш!.. Гадкая собака! – шепотом прикрикнула Майя. – Молчать!.. Ложись сейчас.

И, уверенная в послушании своей любимицы, молодая девушка приподняла портьеру и вошла без опасений.

Отец ее и высокий, пожилой человек стояли у стола. Они, увлеченные разговором, не слышали ее прихода.

Но тут Газель, словно взбесившись, с злобным рычанием и лаем устремилась на гостя, стоявшего к ним спиной. Она, казалось, готова была растерзать его. Ринарди и Майя бросились между ними, но тогда случилось нечто совершенно неожиданное…

Незнакомец только повернул голову и устремил пристальный взгляд на животное.

Газель, словно ужаленная, вдруг приросла к месту, дрожа всем телом и жалобно визжа. Потом вся осунулась, тихонько повернулась и вышла из комнаты.

Высокий, представительный человек улыбался, приветливо глядя на дочь профессора, очень сконфуженную и вместе испуганную за свою любимую собаку.

– Извините! Я не понимаю, что с нею сталось! – говорила она смущенно.

– Да, что это сегодня с Газелью?.. Никогда не бывала она так глупа! Ее надо наказать, мой дружок! – прибавил Ринарди.

– О, нет, прошу вас! – вступился приезжий. – Разве неразумные животные ответственны за свои симпатии или антипатии?.. Представьте меня, прошу вас, m-llе Ринарди, профессор.

Хозяева и гость говорили по-французски. Гость этот не был похож на русского.

Профессор сказал:

– Моя дочь! М-r le baron de Veillart.[5]5
  Велиар – также Велиал, Белиал, библейский обольститель, позднее демон (2 Кор. 6:15); по некоторым демонологическим представлениям, отличается привлекательностью и лживым красноречием.


[Закрыть]

Майя подала руку в ответ на протянутую ей выхоленную, аристократическую руку посетителя и тут в первый раз взглянула ему в лицо.

Взглянула и тотчас опустила глаза.

Едва рука ее почувствовала прикосновение его, а глаза ее встретили глубокий, пристальный взгляд, дрожь пробежала по ней и сердце до того тоскливо сжалось, что она почувствовала желание убежать и спрятаться скорее, как спряталась бедная Газель, забившись в другой комнате под диван.

«Так вот что! В нем и опасность?.. Его мне надо остерегаться, этого старика? – мелькнуло в уме ее. – О! Какой от него веет холод!.. Какой злой магнетизм окружает этого человека!»

VI

Барон Велиар остался на несколько дней в деревне Ринарди. Он был давно желанным, но нежданным гостем профессора, известным любителем-натуралистом, археологом, механиком, доктором философии, магнетизером и членом бесконечного числа обществ, с которым профессор Ринарди давно состоял в переписке по некоторым ученым вопросам. Он знал, что барон приехал в Петербург, и даже собирался туда съездить для свидания; но тот остановил его, написав, что вскоре уезжает на Волгу, на Кавказ, в дальнее путешествие по России, но на обратном пути, вероятно, следующей весной, сам посетит Финляндию. С тех пор прошло несколько месяцев, и вдруг, приехав на день в Гельсингфорс, профессор узнает, что знаменитый ученый в городе и расспрашивал о нем и его имении. Он очень обрадовался встрече, – рассказывал он дочери в тот же вечер; а еще более тому, что барон изъявил желание его сам навестить, посмотреть на изобретенный им воздухоплавательный снаряд и другие, новые приспособления открытой профессором силы, свойства и суть которой он содержал в величайшей тайне.

– Ради Бога, отец! – вскричала Майя, вспомнив свое видение в царстве гномов. – Неужели ты все расскажешь и все откроешь этому неизвестному нам человеку? Будь осторожен! Не доверяйся сразу!

– Чего тут быть осторожным? Не доверять! – смеясь, вскричал профессор. – Что я ему буду открывать, душа моя, когда он сам все гораздо лучше меня знает?.. Послушала бы ты, как на пути он говорил мне о своих опытах с одним изобретателем в Филадельфии!.. Этот американец, как видно, дошел до таких же результатов, как и я, и точно так же не умеет справиться с окончательным подчинением действий найденной им силы своей воле: не хватает у нас главного, неуловимого чего-то, для овладения…

– Искорки первобытного огня! – в задумчивом бессознании прервала его дочь. – Животворящей Аказы!

– Что?!.. Что ты сказала?.. Откуда ты знаешь?.. – удивился Ринарди. – Впрочем… чего только ты не знаешь! – спохватился он. – Да! Аказа – небесный огонь, – называли ее древние… Розенкрейцерам была она известна под определением prima materia[6]6
  …prima materia – первичная материя (лат.).


[Закрыть], потому что они ведь не отделяли материю от силы, действующего, безостановочного космического эфира вселенной. Велиар идет еще дальше: он держится определения санскритистов и называет ее душой вселенной… Animus mundi – великое начало и причина всего!.. Ты расспроси-ка его о всестороннем значении слова Аказа. Он расскажет тебе, что оно обнимает все принципы бытия: свет, силу, волю, творчество, дух – и самую любовь!

– Да, да! И он так сказал: любовь в душах людей и животворный огонь, все оплодотворяющий в природе, – одно и то же! – невольно вскричала Майя.

– Ты слышала, как барон говорил это? – спросил отец. – Я думала, что тебя с нами не было.

– О, нет! Его я не слыхала, да и не стану с ним говорить! Он мне антипатичен.

– Напрасно!.. Я понимаю, что тебе не нравится его чересчур утонченное обращение, – ты таких не любишь!

– Не только это, а все! Этот человек – воплощение зла и лицемерия… Я предупреждаю тебя, отец, не доверяйся ему ни в чем. Все, что есть в нем сил и дарований, он все употребит на вред и пагубу всех, к кому имеет доступ. Ты знаешь: я в людях не ошибаюсь.

– Ты преувеличиваешь, мое дитя. И, наконец, хотя бы и так! Мы ведь с ним не навеки сошлись… Знания его велики, и мы постараемся их позаимствовать, а дурные свойства его пусть при нем и остаются.

– Да! Если бы это вполне зависело от нас! – задумчиво возразила девушка. – К несчастию, не одни физические эпидемии заразительны; а я вижу, какой черной атмосферой дышит этот человек.

Этот человек, между тем, не только видел все, но слышал весь разговор отца с дочерью в этот первый вечер своего прибытия и во все последующие дни, – как слышал, видел и знал беспрепятственно почти все, что хотел…

Когда Ринарди простился с дочерью и они разошлись, барон Велиар, сидевший в кресле, в своей далекой спальне, до того неподвижно, что его можно было принять за мертвого, пришел в себя. Презрительная улыбка оживила тонкие черты его выразительного лица, редко оживлявшегося в присутствии свидетелей. Он оперся головой на руку и несколько времени глубоко размышлял о чем-то.

«– Да! – чуть не вслух сорвалось с языка его в заключение. – Кажется, я им делал слишком много чести, – этому маньяку неплодотворных изобретений и его неясно видящей ясновидящей! Они – наши светлые братья, – очень наивны, как и всякая добродетель, если замышляют поколебать наше влияние на мир такими орудиями, как эти двое, отец и дочь!.. Она способнее… но, кажется, нам и сильнейших претендентов на посвящение в светлые таинства и на благотворные перевороты в духовном мире человечества удавалось отстранять в ряды безумных и несмысленных юродивых!.. Подождем. Вероятно, обычные средства помогут».

Почти все следующие дни хозяин и гость провели, запершись в лаборатории. Встречаясь за поздними обедами, профессор так был занят своими размышлениями, что почти не говорил с дочерью; барон, напротив, бывал очень разговорчив и так красно рассказывал, что несколько раз возбуждал интерес Майи. Ей стало даже казаться, что она преувеличивала темные свойства их посетителя. Черных испарений, окружавших его, она положительно более не замечала. Только одно поведение Газели, которую приходилось запирать во избежание неприятностей, поддерживало ее опасения. Собака не могла выносить близости де Велиара спокойно. Она или лаяла и металась в небывалых припадках злобы, или, встретясь с ним взглядом, визжала и пряталась в ужасе.

Страх животного уступал злобе только в те минуты, когда барон приближался к его хозяйке. Газель ни за что не допускала Майю подать ему руку, как бешеная, бросаясь на гостя. Пришлось ее запирать во всю неделю пребывания у них барона.

– Что вы делаете сегодня вечером, m-lle Marie? – спросил ее де Велиар раз, когда обед их приближался уже к концу.

– Я?.. Ничего особенного. Поиграю, вероятно… А когда надоест музыка, пройдусь по парку.

– Вы не боитесь выходить так поздно?

– О, нет. Чего ж бояться?.. Здесь тихо. И к тому же я беру с собой Газель, а вы видите, как ревностно она меня оберегает! – улыбаясь, прибавила молодая девушка.

– Да, чересчур ревностно…. Но вряд ли на ее охрану можно во всех случаях положиться… Серьезно! Не советую вам ходить в сумерки далее сада. Мне говорили, что в окрестностях много волков.

– Волков у нас довольно, но теперь слишком рано для их появления… Позже, зимой, они ходят целыми стаями.

– Не в числе дело, Майя! – отозвался профессор. – В городе опасаются бешеного волка. Было несколько случаев укушений… Собираются делать облавы, не дожидаясь даже снега.

– Вот видите… Вместо прогулки подымитесь лучше к нам на вышку, в лабораторию вашего батюшки, m-lle Marie. Мы устроили там приспособление к подзорной трубе, которое придает большой интерес нашим наблюдениям… Если только ночь будет, как надо надеяться, ясная.

– Да, это изумительно! Я все думаю о вашем увеличителе, барон, и не надивлюсь… Представь, Майя… Барон имеет множество удивительных инструментов в своем «волшебном бауле», – так я назвал его ящик…

– Ваш батюшка оказал такую незаслуженную честь моему дорожному несессеру, – добродушно смеясь, вставил де Велиар.

– Ну, да! Незаслуженную!.. Хотя бы ваш разрушающий и созидающий эфир!.. Или вот этот увеличитель!.. Представь себе, Майя; маленький ящичек, не больше моей табакерки. Барон ставит его на стол рядом с моим микроскопом и проводит из него к стеклу проволоку, и что же ты думаешь? Микроскоп приобретает силы утысячеренные!.. То есть вот до чего: ты знаешь, в какую величину представляется волосок в моем настольном микроскопе?.. Тонкой веревочкой, не правда ли?.. Ну, эта веревочка превращается в корабельный канат, если приложить к краю стеклышка проволоку увеличителя барона де Велиара.

– Неужели?… Как же мы ничего не читали об этом инструменте? – осведомилась Майя. – Как ты не слыхал, папа?.. Ведь он должен произвесть переворот в этом деле!

– Без сомнения! Но барон его существования открывать никому не желает.

– Возможно ли?!.. Мне кажется, это преступление против науки!

– Тайна моего маленького механизма принадлежит не мне! – добродушно возразил барон. – Открывать его я не имею права! Но охотно могу и желаю услужить вашему батюшке, оставив ему этот экземпляр. Сегодня мы будем испытывать его силу на большом телескопе, наблюдая звезды и луну… Не пожелаете ли и вы к нам присоединиться, m-lle Marie?

– Разумеется… И с большим удовольствием! – согласилась Майя. – Я так благодарна вам за отца.

Профессор, между тем, засыпал своего гостя благодарностями и не совсем решительными отказами воспользоваться его щедростью.

– Она мне ровно ничего не стоит! – отклонил и те и другие барон. – Я всегда могу иметь дубликат этой маленькой машинки.