Текст книги "Майя
(фантастическая повесть)
Русский оккультный роман. Том VI"
Автор книги: Вера Желиховская
Жанры:
Социально-философская фантастика
,сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 12 страниц)
Приложения
Видение в кристалле
Когда я в 1890 году была в Лондоне, то часто встречалась в одном знакомом доме с богатым американцем, большим путешественником и лингвистом, к удивлению моему хорошо знавшим русскую литературу и если не говорившим особенно бегло, зато прекрасно понимавшим наш язык. Он удивил меня еще более знанием русских обычаев, суеверий, гаданий. На мое изумление по этому поводу он засмеялся и возразил:
– У меня хорошая память, а два тома русских сказаний Сахарова – моя настольная книга…[25]25
…два тома русских сказаний Сахарова – Речь идет о кн. русского этнографа-фольклориста, археолога И. П. Сахарова (1807–1863) «Сказания русского народа о семейной жизни своих предков» (1836–1837). По мнению позднейших ученых, Сахаров исказил либо сфальсифицировал ряд опубликованных им в различных трудах «народных» текстов.
[Закрыть] И знаете ли, когда я жил в Индии, – я четыре года провел на Ганге и за Гангом, – я занимался сравнением ваших поверий и гаданий с древними индусскими верованиями и, право же, нашел много схожего. Между прочим, знаете ли, что индусские девушки тоже в зеркало, или все равно – в воду или стекло, смотрят, гадая о суженом. Мало этого, их поверье говорит, что лучшее время для гаданий – час перехода старого года в новый!..
По этому поводу поднялись расспросы и общий разговор, под шумок которого мистер Л-инг сказал мне, смеясь:
– Я знаю, что вы любите такие особенные происшествия, которым не все верят. Хотите, я вам дам прочесть и даже подарю одну маленькую рукопись о том, как я раз вздумал «гадать» (он это слово сказал по-русски) под Новый год, живя возле Дерджеллинга, и что из этого вышло.
Я отвечала, что буду очень рада, и спросила:
– А рассказать об этом в России можно?
Он подумал и отвечал:
– Рассказывайте, кому хотите, устно, но напечатать это даю вам право только после моей смерти. Иначе меня у вас засмеют, когда я приеду в Петербург. А я непременно думаю у вас еще погостить.
Исполняя его желание, я молчала и только теперь решилась предать гласности его рукопись, потому что м-р Л-инг, к сожалению, погиб в Чикаго в одной из многих печальных катастроф, ознаменовавших мировое столпотворение нынешнего года[26]26
…мировое столпотворение нынешнего года – Имеется в виду Всемирная (Колумбова) выставка в Чикаго, проходившая 1 мая – 30 октября 1893 г.
[Закрыть]. Вот она.
* * *
Смолоду я был большой мечтатель. Катался по земному шару не с одной лишь научной целью или ради удовольствия, а с тайной надеждой одолеть некоторые тайны космические и силы природы, мало кому ведомые. В Индии я решил употребить все средства, чтоб познакомиться с искусством факиров, а по возможности, проникнуть в более отвлеченные и сокровенные таинства знаний радж-йогов, высших знатоков оккультизма. С этой целью я избегал модных центров, стараясь внутри страны найти учителя, действительно ученого, а не шарлатана, каких там много. Мне посчастливилось напасть на такого. Мое основательное знание санскритского языка помогло теоретическим занятиям нашим идти быстро, и наступал уже срок, назначенный моим гуру (учителем) для начала практических опытов, когда вдруг в конце декабря он сильно заболел. Я навещал его, опасность миновала, но болезнь была из тех, которые требуют долгого выздоровления и предосторожностей.
Я очень скучал без моего наставника, но решил исполнить его просьбу – ничего не предпринимать нового без него.
В один вечер ко мне прибежал юноша с запиской. Я прочел в ней следующее: «Не пугайтесь, молодой друг мой, если я буду в отсутствии дней семь, а может быть и более. Чтоб мое тело скорее поправилось, я решился дать ему хороший физический и духовный отдых. Я уйду. Оставлю его на время отдохнуть в летаргии. Ждите меня через неделю. Дхарма Састри».
Я тотчас последовал за мальчиком в их бенглоу[27]27
…бенглоу – Т. е. бунгало.
[Закрыть], плетенный из тростника шалаш, осененный пальмами, где он жил с этим юношей, подобранным им в лесу. Туда его, вероятно, снесла на гибель грешная мать, а гуру его вырастил и готовился из него сделать такого же мудреца, каким был сам… И нашел наставника недвижимым и бездыханным… По-видимому, на ложе покоилось его безжизненное тело; но я, зная, что значило выражение его: «Я на время уйду», не испугался, тем более что воспитанник его казался совершенно спокойным, уверяя, что это явление не впервые случается с Дхарма Састри, что после такого «отсутствия» он всегда становится бодрее и здоровее. Надо сказать, что на вид мой гуру был человек лет сорока, но местные старики меня уверяли, что не помнили его другим, что он гораздо старше их. Это был скромный, тихий человек, худой и небольшого роста, совсем обыкновенной наружности, только резко очерченный подбородок и сильно выдававшийся лоб изобличали в нем силу воли и способность глубоко мыслить, сосредотачиваясь на одном предмете или желании. Я видел в нем еще одну замечательную черту: по-моему, глаза его меняли не только выражение, но и цвет… Но другие этого не замечали.
Итак, я оставил его в трансе, уверенный, что не увижу его оживления ранее недели. Прощаясь, я спросил мальчика, не боится ли он оставаться один с бесчувственным и недвижимым учителем в лесу, где много змей и диких зверей, а, пожалуй, и недобрых людей. Мальчик уверенно покачал головой, возразив, что недобрых людей для них нет – гуру все любят, не только люди, но и звери; а от всякого зла хранят их «добрые силы – Питри»[28]28
…Питри – «отцы» (санскр.), в индийской культуре духи умерших предков; по Е. П. Блаватской, предки или духи человеческих рас.
[Закрыть].
Я слышал об этом поверье и оставил их успокоенный.
Прошло дня три. Я занимался, навещал «спавшего» учителя, но сильно скучал и с нетерпением ждал, чтоб он очнулся… В один вечер я засиделся за чтением; пробило одиннадцать ударов, и вдруг я вспомнил, что сегодня везде празднуют канун Нового года… «Многие в России, да, пожалуй, и здесь гадают! – пришло мне на мысль. – Ну-ка и я, от нечего делать, посмотрю в кристалл!» Вздумано – сделано.
Я вынул из стола свое «магическое зеркало», приобретенное мною еще в Нью-Йорке; уставил его перед собою между двумя свечками так, чтобы в нем ничто не отражалось, и стал пристально смотреть в его выпуклый, гладкий кружок… Сначала он представлялся мне просто черным пятном. Потом по его черной поверхности начали пробегать какие-то тени, полосы, колонны, и вдруг выяснились великолепные развалины чудного храма на фоне тропического леса.
«Точно ли я это вижу?.. Уж не заснул ли я?» – подумалось мне. Я решил было ущипнуть себя за руку, чтоб удостовериться, что я не задремал, как вдруг между моим взором и стеклом легла маленькая бронзовая, хорошо мне знакомая рука…
Я радостно вскочил: предо мной стоял Дхарма Састри, улыбаясь и качая головой в своем белом тюрбане.
– Нехорошо! Ослушник! – говорил он. – Я ведь просил без меня не заниматься опытами оккультизма!
– Какой же это оккультизм? – оправдывался я между восклицаниями радости по поводу его выздоровления. – Простая шутка от безделья!.. Так вы проснулись ранее, чем предполагали?
– Да, я поправился, – сказал он просто. – Но вы напрасно называете бездельной шуткой вопрошение кристалла. От этого древнего храма, который начинал пред вами выясняться, нескромное американское стекло ваше могло перейти к предметам, которых вам лучше поверхностно не касаться, если вы точно намерены ими заняться серьезно и последовательно… Пойдемте лучше прогуляемтесь! Ночь хороша. Если желаете, я покажу вам в действительности развалины, заинтересовавшие вас в этом стекле.
Я радостно согласился, удивившись, что не знал о существовании поблизости такого интересного места.
Мы вышли в ярко-волшебную ночь, сиявшую, как прозрачный жемчуг, усеянный бриллиантовою пылью. Темней всего был купол небесный, с высоты которого изливалось на все красоты земные сияние разноцветных светил, горевших в темно – синей его глубине. Мы очень скоро достигли величественной колоннады на опушке леса, казавшегося издали сотканным из черного и серебряного кружева. Один из резных порталов здания был особенно ярко залит светом луны, а из таинственной глубины его эффектно мигало, то вспыхивая, то потухая, багровое пламя, будто бы там, внутри храма, разложен был костер или курился жертвенник…
Индус указал мне на какой-то гранитный обломок, поросший лианами и папоротником, и мерными шагами направился было к храму, но вдруг обернулся и сказал:
– Вы спрашивали три дня тому назад, – я слышал ваш вопрос, – кто бережет меня от змей и тигров?.. Вы увидите одного из тех, которые многих охраняют от диких зверей: один из них живет неподалеку и часто сюда приходит… Только, прошу вас, помните, что двигаться одному с этого места, – что бы ни случилось, – для вас опасно!
Он продолжал свой путь и исчез под колоннадой храма.
Я ждал и дождаться не мог появления гуру! Глаза мои устали, так напряженно, до боли, до слез, смотрел я в таинственную мглу за колоннадой… Почему-то она, и тишь, меня окружавшая, и неподвижность, и мое одиночество – меня начинали страшить… На меня опускалась какая-то тяжесть, какое-то недоумение и ожидание, невыносимо мучительные!.. Я начинал терять представление о действительности, сознание окружавшего меня расплывалось в чувстве неизвестности, тоски, ужасающего страха. Надо бежать! Уйти отсюда, подумал я, но вспомнил, что сказал мне Дхарма Састри, и остановился…
Пред моими глазами открылась панорама громадного города. Я видел его a vol d’oiseau[29]29
…a vol d'oiseau – С птичьего полета (фр.).
[Закрыть] и узнал в нем, несомненно, один из наших больших американских городов. Он показался мне украшенным, увеличенным какими-то увеселительными зданиями… Он весь сиял и пестрел праздничными огнями, украшениями, флагами, движением и суетой. Толпы народа стремились в одном направлении, и я последовал за ними в самый центр праздничного оживления среди красивых, громадных зданий. Я силился понять, что это именно за город, где я?.. Вдруг я увидел огромное пламя!.. Что-то горело! Все бежали в ту сторону, на пожар, и я там очутился. Я сразу увидел ужасное зрелище: предо мной несколько человек бегали в пламени, ища спасения, выхода из какого-то высокого здания, охваченного огнем, и среди этих людей я узнал самого себя…
Это зрелище меня крайне неприятно удивило. Я, разумеется, бросился самому себе на помощь в убеждении, что мне ничего нет легче, как поднять себя или свой двойник, метавшийся там, внизу в огне, до безопасных высот, с которых сам я смотрел на пожар; но чуть прикоснувшись к тому, другому себе, я вдруг увидел, что не я его уношу вверх, а, напротив, он меня увлекает вниз, в огонь…
С громом провалился под нами пол, и мы стремглав полетели в разверзшуюся под нами огненную бездну…
Я закричал, как полоумный, во всю силу своих легких, убежденный, что горю…
– Саиб! Саиб!.. Что с вами? Отчего вы так ужасно кричите?
«А!.. Наконец-то пришел за мною Дхарма Састри!» – пронеслась в мозгу моем сознательная мысль, и я с трудом пошевелился.
– Ну, благодарение небу, вы вернулись!.. Мне тут без вас снились такие сны! – с великим усилием промолвил я.
– Как? Разве вы спали?.. Когда вы закричали, я вбежал и нашел вас сидящим перед стеклом, совершенно прямо, с открытыми глазами… Вы смотрели прямо в это стекло! – услышал я недоуменный голос совсем не своего ученого индуса.
Я обвел глазами все окружающее, стараясь отрезвиться, и с изумлением сообразил, что я сижу у стола в своей комнате перед «магическим кристаллом», а предо мной стоит мой бенгалец, слуга, привезенный мной из Калькутты.
– А Дхарма Састри? – спросил я. – Где он?
– Не знаю… Верно, в своем бенглоу. Саиб говорил ведь, что он болен…
– Да он сейчас был здесь! – закричал я. – Я пойду к нему, спрошу его, что это значит?
Я говорил сам с собой, будто бредя. Бенгалец мой, очевидно, испуганный моим возбужденным состоянием, несмело заметил:
– Куда же саиб ночью пойдет? Не лучше ли дождаться утра?
Я вынул часы и посмотрел… Было пять минут первого… А я сел смотреть в кристалл без десяти минут в полночь. Значит, со всем моим бодрствованием, когда еще не приходил Дхарма Састри (я был убежден, что он приходил!), и со всем переполохом моего пробуждения прошло едва четверть часа?.. Собственно, проспал я и видел все эти цветистые сны в продолжение каких-нибудь пяти минут, если не менее…
А сколько картин! Сколько ощущений!.. Подлинно, годы могли порой совместиться в одном мгновении!
Я отослал слугу, лег и проспал до утра непробудно.
Едва проснувшись, я наскоро оделся, позавтракал и побежал к Дхарме Састри. Я был совершенно уверен, что он посетил меня, застал за контрабандным занятием и навел на меня магнетический сон, в котором я увидел нашу прогулку и все последующее.
Я издали увидел его воспитанника, сидевшего на ступеньках бенглоу пригорюнившись. Он, видимо, мне обрадовался, встал и пошел мне навстречу.
– Ну что, – спросил я, – твой хозяин здоров?
– Ничего! – ответил он. – Спокоен… Вот жду: дня через два, надеюсь, проснется… Так скучно одному, пока его нет!
Я только посмотрел на мальчика, но ничего не возразил, а вошел в хижину гуру.
Он лежал на прежнем месте неподвижен и по-прежнему совершенно бесчувствен.
Я долго смотрел в недоумении и молча ушел, попросив юношу сейчас дать мне знать, когда он очнется. Трудно было мне убедиться, что и приход его был простой сон!
Очнулся Дхарма Састри после того на третий день и сам пришел ко мне бодрый и веселый.
Первый мой вопрос был:
– Вы ли это?.. Или опять ваш двойник?..
– Нет, на сей раз я сам, в собственном теле, – отвечал он. – Можете пожать мне руку – shake hands.
Я так и сделал, встряхнув ее покрепче, и собирался вопросить, что это было со мной? когда он сказал, не ожидая вопроса, хитро мне подмигнув:
– А вы без меня наколобродили?.. Судьбу вопрошали?.. Нехорошо!.. Вот вас бхуты[30]30
…бхуты – В индуистской мифологии демонические существа, оборотни из свиты Шивы.
[Закрыть] (кикиморы) и напугали! И позабавились над вами… Да и нашим занятиям такое нарушение дисциплины может повредить.
Я только воззрился на него вопросительно.
– Так вы-таки знаете?.. Вы были у меня?
– Был, волей своей и мыслью и желанием оградить вас от… того, что вы видели… Зачем вам было добиваться сокровенного, – с улыбкой договорил Дхарма Састри, – и не приснился бы вам ваш тревожный сон!
– Так вы все знаете? – спросил я. – В таком случае, скажите: как понять мне мое видение? Неужели это ответ на желание мое узнать, какою смертью я умру?
Мой гуру нахмурил густые брови, и глаза его потемнели, как черная пучина.
– Вы знаете, сэр, – сказал он, – что я противник всяких предсказаний и никому не советую вопрошать будущее. Займемтесь лучше делом, и постарайтесь забыть ваше бесцельное волхвование!
Так кончается рукопись мистера Л-инга.
Во всей этой истории, разумеется, самое замечательное то, что он действительно погиб во время одного из нескольких сот пожаров этим летом в Чикаго.
Ночь всепрощения и мира[31]31
Сущность предания отчасти почерпнута из старинной английской брошюры, хранящейся в Британском музеуме под заглавием: Chronicles of Cartaphilus, the Wandering Jew; отчасти из биографий Корнелия Агриппы (Прим. авт.). 7…Chronicles of Cartaphilus – Очевидно, имеется в виду кн. американского юриста Д. Хоффмана (1784–1854) Chronicles selected from the Original of Cartaphilus, the Wandering Jew: Embracing a period of nearly XIX centuries (London, 1853-54, vols. I–III).
[Закрыть]
Была Великая Суббота – 1500-я годовщина святотатственного преступления, даровавшего спасение миру.
В Генуе храмы были переполнены народом, собиравшимся чествовать ночь Воскресения Господня. Колокола торжественно звонили, вечерние службы кончались, но оживление еще царило на улицах и в цветущих окрестностях древнего города, над которыми раскинулся темно-синий купол небес, усеянный ярко сиявшими алмазами созвездий.
В маленькой вилле, утонувшей в зелени пальм, олеандров, мирта, лавров и роз, под мраморным портиком на крыльце стоял, прислонившись к резной колонне, человек высокого роста, еще не старый, но с лицом уже изборожденным многими морщинами – следами забот, трудов, подчас тяжких лишений. Он вышел вздохнуть ароматным воздухом, оживить грудь сильными, здоровыми испарениями моря… Взор его блуждает по вольному простору Генуэзского залива, по цветущим берегам и морской зыби, отливающей серебром и фосфором под дрожащими лучами звезд, – но он полон сосредоточенных дум и печали.
Рука его лежит на голове большой черной собаки, пристально устремившей глаза в его лицо. Глаза животного горят, как изумруды, в темноте ночи, в них глубина и сила мысли изумительные. Собака не сводит взоров с лица своего хозяина и, по временам, визжит или рычит, словно хочет ему сообщить что-то.
Человек этот – известный теолог, оратор, доктор, химик, историк и лингвист; другие считали его астрологом, алхимиком, магом и чародеем, повелителем элементов и духов, равным полубогам древности, подобным Гермесу Трисмегисту по знаниям и могуществу. Это великий ученый Корнелий Агриппа, врач Луизы Савойской, матери Франциска I, летописец Карла V, автор «Тайной философии»[32]32
…«Тайной философии» – De Occulta Philosophia libri III (1531-33), сочинение германского ученого, теолога и оккультиста Генриха Корнелия Агриппы Неттесгеймского (1486–1535).
[Закрыть], почти за четыре столетия ранее Месмера[33]33
…Месмера – Франц Фридрих Антон Месмер (1734–1815) – немецкий врач, создатель теории «животного магнетизма» (месмеризма).
[Закрыть] провозглашавший скрытые силы человека над человеком; многократный изгнанник и великий путешественник, едва не погибший на костре за то, что, будучи синдиком в Меце, спас от пламени бедную девушку, приговоренную к сожжению за колдовство. Эта Корнелий Агриппа, а рядом с ним – «Monsieur», его заколдованная собака-демон, описанная всеми современниками его, признававшими исключительные особенности их обоих.
Сам ли «Мосьё» быль оборотень, домовой в шкуре пса? или его «всезнайство» исходило из магического ошейника, скрытого в его длинной, шелковистой черной шерсти, – ошейника с кабалистическими знаками на внутренней стороне его? – в этом хроники не согласуются но, как бы то ни было, «Мосьё» был советником, учителем и другом Корнелия Агриппы, – и оба это сознавали.
Вот и в эту ночь, величайшую ночь христианского мира, Агриппа вышел, не чая ничего необычного; но черный пес его знал, что должно случиться «нечто» не совсем обыденное… Он отводил пронзительный взгляд свой с хозяина лишь затем, чтобы требовательно, нетерпеливо устремлять его в темную ночь; он многозначительно взвизгивал, словно предупреждая его о чьем-то появлении.
Ученый наконец обратил на него внимание.
– В чем дело, дружище? – тихо спросил он. – Ты ждешь кого-то?.. Ты извещаешь меня о прибытии гостя?… Что же? Надо ли нам бояться того, кто придет?
Он сосредоточенно смотрел в глаза собаки, и та ему отвечала не менее глубоким взглядом…
– Нет?.. Вижу, что нет. Тем лучше… Я утомился в житейской борьбе! Я устал скитаться и боюсь, что время мое сочтено… Не великой перемены страшусь я, – нет! Предвечного закона нечего страшиться. Но я боюсь, что не успею выполнить своих задач: не успею передать грядущим поколениям вверенных мне знаний… Пойдем, товарищ, работать! Ни дело, ни жизнь – не ждут!
И Агриппа вошел в единственную комнату своего одинокого жилища, вместе и лабораторию, и кабинет для чтения, и приемную немногих посетителей, являвшихся к нему за советом, за предсказанием или за составлением гороскопа. Тут было все: скелеты и реторты, фолианты, глобусы и геометрические инструменты; на полках и на столах были расставлены бокалы и фляжки с таинственными амальгамами, с цветистыми эликсирами, солями, кислотами, и рядом с ними – куски разнородных металлов и банки с различными семенами и всевозможными ингредиентами. Висячая лампа в виде ладьи освещала таинственным, синеватым пламенем этот рабочий беспорядок, пучки трав, чучела, пресмыкающихся и птиц, спускавшиеся с потолка. А возле огромного стола красноватые отблески углей, тлевших в жаровне, бросали огненные искры и багряный свет на все ближайшие предметы.
Ученый тотчас углубился в свои мысли и сложную работу, позабыв весь мир; a Monsieur, не зная забвения, уселся сторожем на пороге и зорко глядел в темноту, поджидая неминуемого гостя.
И вот он появился у входа в сад; вот перешагнул в ограду и прямо направляется в открытый двери жилища… Пес слегка повернул голову к хозяину и предупредил его тихим, ласковым рычанием.
Но Корнелий Агриппа был слишком углублен в себя, чтобы видеть что либо или слышать.
Незнакомец вошел в район света и, молча, стал на пороге…
Незнакомец вошел в район света и, молча, стал на пороге.
Странен был его вид!
Удивительные противоположности, невиданные в людях никогда; смесь отличительных свойств, совсем между собою несходных, поражала в наружности этого позднего посетителя. Начиная с его возраста, – все было в нем неопределенно, противоречиво… Он не был сед, едва несколько белых нитей серебрило его черные кудри, но ни бороды, ни усов у него не было. Не было также и глубоких морщин; глаза порою блистали, как у юноши; но, в общем, в выражении лица и всей его высокой, согбенной фигуры сказывалось такое великое утомление, будто года лежали на нем тяжелым бременем. Его древнееврейская одежда поражала богатством тканей и драгоценностей и, вместе, такою ветхостью, что, казалось, она сейчас распадется лохмотьями и прахом… Но нет! Каким-то чудом его восточные шелки, расшитые золотыми буквами и кабалистическими эмблемами, его пурпуровая мантия, «эфод»[34]34
…«эфод» – Род богато украшенной верхней одежды, в Библии обычно – часть облачения первосвященника.
[Закрыть], накинутый на плечи, его когда-то богатые, но выцветшие сандалии, – держались, не распадаясь, на исхудалом, бескровном теле, казалось, тоже готовом разложиться, если б его сочленений и мускулов не сдерживало нечто сильнейшее материальных атомов и законов физических.
Наконец глухой, сдержанный лай собаки, очень похожий по звуку на вопросы «Ну! Что ж ты?» – заставил Агриппу поднять голову и оглянуться… В ту же минуту, пораженный, он встал и пошел навстречу пришельцу, не зная, что о нем подумать. Он чувствовал нечто весьма близкое к страху, будто видел пред собой не живого человека, а мертвеца с глубоко запечатлевшимся выражением страдания и томительного горя на челе.
– Прости мне, Агриппа, несвоевременное мое посещение. Великая твоя слава дошла и до слуха вечного странника… Желания мои давно к тебе стремились, – но выбора я не имею! – произнес посетитель голосом глухим и бесстрастным, по звуку которого тоже ничего нельзя было определить.
– Сердечно приветствую приход твой, неведомый мне странник, пришедший ко мне с ласковым словом. Боюсь я только, что молва преувеличивает мои заслуги и что я не удовлетворю твоим ожиданиям, – ответил ученый.
– Люди и молва во все века одинаковы: их сфера – крайности. Ты сильно любим и прославляем, но также сильно унижаем и ненавидим… Ты– человек! и человеческой участи, – не миновавшей самого Бога, сошедшего на землю – не избегнешь.
– Я это знаю… Мне доказали это долгие годы борьбы с невежеством, с равнодушием, с враждою…
Странник улыбнулся: печальна и горька была его усмешка.
– Ты мне не веришь?
– О, верю! Твои скитания из страны в страну, несправедливость к тебе временных, коронованных покровителей твоих – мне ведомы. Но прости мою невольную улыбку: я столько, столько раз слышал ребяческие жалобы на бремя лет таких, как ты, людей, едва достигших полувека, что мне, – познавшему, что те лишь годы долги, которые еще не наступили, а пережитый век иль миг – едино, – без удивления слушать тебя трудно… Но я боюсь, что злоупотребляю… Прости меня за то, что я так много говорю о себе.
– Так много?.. Напротив, я желал бы слышать более. Я бы просил тебя, неведомый странник, – если бы смел нарушить долг гостеприимства, – сказать мне, кто ты, так легко говорящий о годах и столетиях?.. Я знаю предание об едином, несчастном человеческом создании, которое имело бы право говорить так, как ты. Но я считал его сказкой!
– Неужели ты, мудрец и ученый, не знаешь, что сказка – только забытая или переиначенная действительность?.. Что многое реальное на свете часто гораздо изумительней волшебной сказки?.. Так слушай же, что я тебе поведаю, Агриппа. Я в ранней юности, бывало, глядел на заходившее светило дня, радостно помышляя, что через несколько часов оно вновь выплывет и засияет вечным блеском на тверди небесной, вновь и вновь освещая землю и ею любуясь. Я, в безумии своем, втайне желал его бессмертия! я завидовал его долголетию… Но ныне я познал, что молодость часто стремится к тому, от чего была бы рада избавиться старость… За тяжкий грех немилосердия дана мне участь бессмертного солнца: изо дня в день, безостановочно кружу я по земле, не находя покоя, и лишь теперь познал, как счастливы те смертные, которым позволено пройти краткий срок до желанного отдыха! Его у меня не будет!.. Я лишился его по своей вине, в безумии гордыни и жестокосердия!
И удивительный странник поник усталой головою на свои бескровные руки.
Корнелий Агриппа смотрел на него со страхом, с сожалением, в изумленном недоумении не зная, что решить: был ли то безумец, лишенный рассудка, или действительно он видел перед собою воплощение той личности, которую доныне считал мифом, плодом фантазии и суеверия первых христиан…
Пришлец прервал его размышления.
– Позволь присесть мне, сказал он: сегодня ночь искупления всех грешных деяний, ночь всепрощения! Сегодня я имею право отдохнуть.
Ученый поспешил усадить его и предложить ему вина, плодов и хлеба, все еще думая, что перед ним безумный; но странник отказался от пищи; он еле прикоснулся к кубку иссохшими губами и с благодарностью, с надеждой глядя на мудреца, заговорил, вновь оживившись:
– Не смею долго отнимать тебя от твоих занятий и сам не могу долее терпеть неизвестности. Скажи мне, о премудрый Корнелий Агриппа, справедливо ли молва называет тебя обладателем волшебного «зеркала прошедшего и будущего»?.. Верно ли то, что всякий, кто с упованием и верой посмотрит в этот магический диск, – увидит в нем отражение прошлой жизни и давно покинувшие землю лица, видеть которых жаждет душа его?
– Кого ж бы ты желал увидеть? – спросил Агриппа. – Чем ближе были узы, соединявшие людей, тем возможнее вызывать их отражения в моем магическом зеркале.
– Ближе той, мирской, давно прошедшей жизни, о коей желал бы я узнать – у меня не было!.. Семьи я не знал, потомства не имел… Все чувства души моей, весь пыл моего молодого когда-то сердца я излил на девушку, которая должна была стать моей, если б не гибельный мой грех!.. Хочу, о! всеми силами бытия хочу увидеть Ревекку, дочь раввина Эбена Эзры!.. Хочу узнать, что сталось с ней? Какую долю она избрала себе после моей невольной измены, после исчезновения моего из Иерусалима, из пределов Палестины?.. Века веков личных мучений не так пугают меня, как мысль, что она страдала тот краткий срок, который был сужден ей на земле.
Он вновь отчаянно закрыл лицо руками и, с тяжким стоном, продолжал:
– Подумай: какова мне неизвестность, ты, счастливый смертный, не утративший права ждать законного конца земных страданий и тревог. Подумай: мириады живых существ уходят в свое время. Миллионы миллионов боятся смерти, не хотят ее – а умирают, хоть переполнены желанием жизни на земле. Я – ненавижу свою жизнь! Радостно бы принял я жесточайшие истязания, зная, что за ними ждет меня могила, – но мне нет смерти! Нет конца!.. Реки иссыхают, скалы распадаются во прах, величайшие памятники разрушаются, – всему приходит конец. Нет его только Агасферу, злосчастному сыну Мариамны!.. О! дай мне, дай в эту милосердную, всепрощающую ночь утешение – еще единый раз увидеть мою Ревекку! узнать, что с нею сталось! Если возможно, успокоиться в том, что мой грех не пал на ее голову!
Весь дрожа, Корнелий Агриппа ответил ему:
– Да будет по-твоему, мой странный посетитель. Кто ты? Откуда появился? Из геенны или из рая, из видимых или невидимых областей мироздания, – я сделаю все, что могу, чтоб удовлетворить тебя.
И мудрец тотчас же приступил к заклинаниям.
Певучим голосом шепча неведомые слова, Агриппа снял покрывала, скрывавшие от глаз «зеркало прошлых и будущих веков»; окурил его одуряющею «Манделлой» – семенами черного растения гробниц, собранного в окрестностях Кедрона[35]35
…Кедрона – Кедрон – библейская долина и пересыхающий летом поток, восточная граница древнего Иерусалима, по определенным представлениям место, где начнется воскресение мертвых и суд над ними.
[Закрыть], потом ароматическою «тассой», в народе называемою «травой Св. Троицы»; когда рассеялся их дым, он отполировал блестящую, металлическую поверхность этого вогнутого зеркала мягкими тканями и мехами. Потом, все продолжая свои канты, поставил его на место, а между ним и своим посетителем, безмолвно ждавшим окончания его приготовлений, поместил треножник с пылающими углями.
– Теперь ты сам должен помогать мне, – обратился к нему заклинатель. Сейчас я посыплю на огонь нечто, что подымется белою прозрачною завесой между нами и «зеркалом веков». На этой завесе отразится, что ты желаешь видеть, – как наши тени отражаются, в солнечный день, на стенах; но только эти тени не будут лишены ни жизненной окраски, ни самобытного движения…
– Так я не в зеркале ее увижу, а здесь, перед собой? – вопросил тот.
– Да. Сияние зеркала так велико, что ты был бы ослеплен и ничего в нем не увидел бы, если бы не эта туманная завеса. Но помни, странник: что бы ты ни видел – ты должен хранить молчание. Одно твое слово – и все исчезнет!.. Теперь считай «десятки лет», истекшие со времени события, которое ты желаешь видеть… Не ошибись в счете: от этого зависит хронологическая верность картин. Ты можешь проследить всю жизнь человека, который тебя интересует… Считай же годы десятками, – как только свет, подобный солнечному, изойдет из зеркала, и подымется пред нами занавес, – я же буду отсчитывать твои десятки вот этим маленьким жезлом.
И Корнелий посыпал угли каким-то порошком, а сам начал чертить по воздуху кабалистические знаки своим магическим жезлом.
Почти тотчас же, исходя из жаровни, стало развертываться нечто вроде белой пелены, доходя почти до потолка и закрыв всю внутреннюю часть комнаты. В то же время зеркало за этой занавесью разгоралось таким ослепительным блеском, будто действительно обращалось в солнце. Лучи его, окрашиваясь, принимая цветы и формы существующих в природе предметов и созданий, ударяли в завесу, – и вот уже начали образовываться на ней картины, лица, пейзажи.
– Пора! – промолвил торжественно маг. И, встав, поднял руки к небу, потом быстро опустил их к земле… Целые снопы искр, белых, как алмазы, посыпались сверху, а снизу брызнул фейерверк цветистых лучей, и весь этот ослепительно яркий свет сосредоточился в зеркале, будто оно его поглотило.
– Считай десятки лет! – приказал Агриппа.
И, став рядом с ним, при каждой цифре, произносимой Агасфером, он повелительно махал жезлом.
Ровно 161 раз жезл поднялся и опустился и с каждым новым взмахом ужас яснее выражался на лице Агриппы… Наконец, усталый, пораженный, он остановился, глядя на своего дивного посетителя…
«Так это правда?.. Это он, точно он, – вечный странник, осужденный на бессмертие Агасфер»…
Да, иначе быть не могло… Та красавица, которую он так страстно желал увидеть, уже несколько секунд была перед ними; с каждым взмахом волшебного жезла вырастая из ребенка, делаясь прелестною девушкой, она теперь достигла полного расцвета юности и стояла пред своим 1500-летним женихом в той именно среде и обстановке, окруженная именно теми лицами, которые были при ней в далекий день, о коем мыслил он.
Туманная пелена расцветилась и ожила точным изображением древнееврейского празднества. На первом плане зеленела роскошная долина, орошенная потоком. Источник, весь в пене, вырывался из группы скал и стремился вниз по цветущему склону, осененному там и сям группами пальм, рощами оливковых и гранатовых кустов. Кое-где в густой траве отдыхали домашние животные; бродила ручная газель, весело приближаясь на зов своей балованной молоденькой хозяйки, единственной дочери раввина Эзры, известного своим богатством. Ревекка полулежала в тени развесистого кедра, любуясь играми юношей, девушек и детей, веселившихся ради первого дня опресноков…[36]36
…первого дня опресноков – Т. е. праздника иудейской Пасхи; опресноки – старослав. обозначение пресного хлеба (мацы).
[Закрыть] То было ровно за год до рокового события.