Текст книги "Майя
(фантастическая повесть)
Русский оккультный роман. Том VI"

Автор книги: Вера Желиховская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 12 страниц)

В немом восторге взирал Агасфер на эту картину своей счастливой юности; и по мере того, как мысль его шла вперед, вызывая другие воспоминания, – иные, ближайшие по времени сцены появлялись на волшебной ткани, растянутой пред ними. Менялись окружавшие ее декорации и лица, но сама девушка оставалась все та же, меняясь лишь в возрасте и одеждах…

Вот стерлись с первого плана высокие горы, исчезли и живописные кущи сада на берегах Кедрона. Видневшиеся вдали здания большого города приблизились, и пред зрителями прошли не только улицы, здания, площади Иерусалима, но и вся мировая драма, разыгравшаяся 1600 лет назад в Претории, в Синедрионе и, наконец, на Голгофе, – но лишь настолько, насколько участвовала в ней или видела ее та, на которой сосредоточивались помыслы еврея…

Вспоминать он мог только до роковой для него минуты, когда Христос остановился у его порога; когда его жестокое слово, в порыве гордыни обращенное на Спасителя мира, рушилось на его собственную голову; когда, в ответ на оскорбление, он увидел безмолвный упрек, безмолвное горе о нем самом в кротком взгляде Иисуса, омраченном кровью, струившеюся из-под тернового венца; когда он понял всю глубину, весь ужас своего непоправимого преступления, и – побежал!.. Побежал, не оглядываясь на дом свой, на стены родного города, на родные горы и долы; и долго, долго бежал с ужасом и отчаянием в сердце, гонимый призраками ада, пока не свалился без сил, без памяти… Но не для отдыха, не для успокоения: их для него в природе уже не было! Едва опомнившись, он вскочил снова, чувствуя не землю, а лютый огонь под ногами, и снова побежал. И так опять, и опять, и всегда, – поныне и до века, и во веки веков, без отдыха, без срока!

С того дня протекли столетия, и столетия он носил в истерзанной душе своей тот образ, который явился ныне перед ним. Он вызван не языческим кудесником, не губительными силами черной магии, – нет! Он вызван, по мольбе его, христианином, мудрецом, глубоко верующим в Того, Кого он, всеми отверженный ныне, отверг тогда; над Чьим страданием насмеялся, не чая, что не во гневе Агнца, подъявшего грехи человечества, а в Его всепрощающем взгляде найдет свою казнь.

Ныне он чаял Его милости. Одного из Его слуг, коими переполнился мир, он пришел умолять снять с измученной души его гнет сомнения: дать узреть ему, что сталось с его, против воли брошенной им, невестой?.. Как окончила она свою печальную жизнь?..

Желание его было исполнено.

Вот перед ним три креста на Голгофе, которых он тогда не видел; вот святые женщины, три Марии, возвращаются домой в великой скорби своей, не замечая ничего и никого, не замечая разрушений землетрясения, сопровождавшего смерть Распятого, не замечая за ними следовавших любопытных, доброжелателей и врагов. Вечный странник жадно следил за ними и с изумлением видел, что в тот вечер опечаленных друзей шло за святыми женщинами более, нежели злорадствовало на пути их врагов. Он искал во множестве народа Ревекку, но не находил ее…

Но вот Пресвятая Матерь Иисуса, опираясь на руку Иоанна, названного сына Своего, приблизилась к Своему бедному жилищу. Многие явные и тайные приверженцы Ее Сына встретили Ее, выбегая к Ней, не скрывая рыданий или робко выглядывая из-за углов, пряча слезы свои «страха ради Иудеев»…

Между первыми, явно сочувствовавшими Ее великому горю, выделилась стройная женская фигура, поджидавшая Богоматерь у порога Ее дома. Когда Она была уже близко, девушка страстным движением открыла лицо свое, орошенное слезами, и повалилась на землю, обнимая ноги Богородицы, как бы моля Ее прощения и помощи, а Она, воззрев к небу, опустила руки ей на голову…

Пораженный Агасфер побледнел еще сильнее. Так вот что было потом!.. Ну, – а далее?.. Что же далее?!..

И, послушное его желаниям, зеркало отразило другую картину.

Не бедные кварталы Иерусалима, а величественные здания другого, роскошного, мирового, вечного города появились на туманном занавесе. Он тотчас узнал Рим и, в течение нескольких мгновений, показавшихся ему бесконечно долгими, проследил кровавую трагедию, свершившуюся почти пятнадцать веков назад над дочерью Эбена Эзры и многими ее товарищами по вере. Он отыскал ее сначала в тех темных подземельях, где ютились гонимые язычниками, – по-видимому, презренные и несчастные, но, в сущности, великие и блаженные – последователи учения Христова. Он проследил все страшные перипетии ее заключения в темнице; потом ее шествие в Колизей, в среде многих других жертв, обреченных на гибель в потеху кровожадной толпы. В ту минуту, полную смертельного ужаса, когда выпущенные на арену дикие звери прянули на толпу мучеников-христиан, когда разъяренная голодом тигрица бросила на землю его Ревекку, – несчастный, забыв, что перед ним не самое событие, а его тень, с громким криком бросился к страшному видению…

Вмиг все померкло, – все исчезло!

Со стоном, шатаясь и дрожа, вечный странник на секунду беспомощно опустил голову и руки, в то время как Корнелий Агриппа, потрясенный до глубины души вызванной им из мрака древности драмой, спешил закрыть свое волшебное зеркало и широко растворить временно запертую им дверь в сад.

Дым и чад, вызванные волхованиями, рассеялись. Свежесть и благоухание весенней ночи снова проникли в покой; снова в него ворвались тихий лепет листвы, успокоительный, мерный шум морских волн, разбивавшихся о берег; снова упали в него с небесных высот лучи игравших на них звезд.

Агасфер поднял голову. По застывшему лицу его струились слезы.

– Благодарю тебя, великий христианский мудрец! – сказал он. – Ты облегчил мое великое горе, сняв с моей души гнет неизвестности и дав мне несколько блаженных мгновений свиданья… Благодарю тебя!.. Чем вознаградить мне тебя?.. Не примешь ли ты от меня эти несколько ненужных мне драгоценностей, поднятых мной по пути моих бесконечных странствий?

Говоря это, посетитель Агриппы протянул ему кошелек, в котором блистали дорогие каменья.

Но ученый отрицательно покачал головой.

– Нет, бедный друг мой, мне не нужны сокровища земные! – сказал он. – Один твой взор на эти небеса с мольбою о прощении к Тому, в Ком были тобой оскорблены страдания всего человечества, – для меня лучшее и самое желанное вознаграждение.

– Аминь! – еле слышно прошептал Агасфер. – Прощай!.. Да воздаст тебе Бог Саваоф за добро и привет, оказанные бесприютному осужденному.

И, медленно повернувшись и поникнув головой, вечный странник вышел и скрылся во мгле торжественной пасхальной ночи милосердия и всепрощения.

Из стран полярных.
(Святочное происшествие)

Ровно год тому назад довольно большое общество собралось провести зимние праздники в деревенском доме, вернее – в старом замке богатого землевладельца в Финляндии. Этот дом или замок был редким остатком капитальных, старинных построек наших прадедов, заботившихся о благосостоянии своих потомков более, чем мы, грешные; да, поистине сказать, имевших на то более достатков и более времени, чем наше разоренное, вечно спешащее поколение…

В замке было много остатков древней роскоши и праотцовского гостеприимства. Мало этого, были замашки средневековых обычаев, основанных на традициях, на суевериях народных, наполовину финских, наполовину русских, занесенных русскими хозяйками, их родством, их многочисленным знакомством с берегов Невы. Готовились и елки, и гаданья, и тройки, и танцы, – всякие общеевропейские и местные и даже чисто всероссийские вспомогательные средства для увеселения праздного, избалованного общества, которое предпочло, на этот раз, «лесную, занесенную снегами трущобу», – как называл свои владенья хозяин дома, – праздничным городским увеселениям. В старом доме имелись и почерневшие от времени портреты «рыцарей и дам» – именитых предков, и необитаемые вышки с готическими окнами, и таинственные аллеи, и темные подвалы, которые легко было переименовать в «подземные ходы», в «мрачные темницы» и населить их привидениями, тенями отшедших героев местных легенд. Вообще, старый дом представлял многое множество удобств для романических ужасов; но в этот раз всем этим прелестям суждено было пропасть втуне, не сослужив службы читателям; они в настоящем рассказе не играют прямой роли, как могли бы играть в святочном происшествии.

Главный герой его, с виду весьма обыденный, прозаический человек… Назовем его… ну, хоть – Эрклер. Да! Доктор Эрклер, профессор медицины, полунемец по отцу, совсем русский по матери и воспитанию; по наружности тяжеловатый, обыкновенный смертный, с которым, однако, случались необыкновенные вещи.

Одну из них, по уверению его, самую необычайную, он рассказал небольшому кружку слушателей, окружавших его в боковой комнате в то время, как в больших залах и гостиных шумное общество, возвратившись с катания, собралось чуть ли не танцевать.

Доктор Эрклер, оказалось, был великий путешественник, по собственному желанию сопутствовавший одному из величайших современных изыскателей в его странствованиях и плаваниях. Не раз погибал с ним вместе: от солнца – под тропиками, от мороза – на полюсах, от голода – всюду. Но, тем не менее, с восторгом вспоминал о своих зимовках в Гренландии и Новой Земле или об австралийских пустынях, где он завтракал супом из кенгуру, а обедал зажаренным филе двуутробок или жирафов; а несколько далее чуть не погиб от жажды во время сорокачасового перехода безводной степи под 60 градусами солнцепека.

– Да, – говорил он, – со мною всяко бывало!.. Вот только по части того, что принято называть сверхъестественным, – никогда не случалось!.. Если, впрочем не считать таковым необычайной встречи, о которой сейчас расскажу вам, и… действительно, несколько странных, даже, могу сказать, – необъяснимых ее последствий…

Разумеется, поднялся хор требований, чтоб Эрклер рассказывал скорее…

– В 1878 году пришлось нам перезимовать на северо-западном берегу Шпицбергена, – стал он рассказывать. – Пытались мы переплыть оттуда к полюсу летом; да не удалось – льды не пустили! Тогда решили попробовать добраться с помощью салазок и лодок для переплывания трещин, но и это не удалось. Захватила нас темь, – беспробудная полярная ночь; льды приковали пароходы наши в заливе Муссель и остались мы отрезанными на восемь месяцев от всего живого мира… Признаюсь, жутко было первое время! Особливо, когда, на первых же порах, поднялись бури и снежные вихри, а в одну ночь ураган разметал множество материалов, привезенных нами для построек, и разогнал, на погибель, сорок штук оленей нашего стада.

Все, кроме главного вожака нашей экспедиции, всегда готового к лютой гибели на пользу науки, очевидно приуныли… Голодная смерть хоть кого обескуражит, а ведь олени, привезенные нами, были нашим главным plat de resistance против полярных холодов, требующих усиленного согревания организма питательной пищей. Ну, потом полегчало… Свыклись! Да и привыкать стали к еще более питательной местной пище: моржовому мясу и жиру. Выстроила наша команда из привезенного нами леса домик, на две половины, для нас, т. е. для троих наших профессоров и для меня, и себе самим; деревянные навесы для метеорологических, астрономических и магнитных наблюдений и сарай для уцелевших оленей. И потекли наши однообразные, беспросветные сутки, почти не отделяемые на дню серенькими сумерками… Тоска бывала, порою, страшная!.. Так как из наших трех пароходов двум предположено было вернуться в сентябре и только прежде времени восставшие ледяные стены заставили остаться весь экипаж, то все же надо было соблюдать изнурительную экономию в пище, в топливе, в освещении… Лампы зажигались только для ученых занятий; остальное время мы все пробавлялись Божьим освещением: луною да северными сияниями… И что это были за чудные, несравнимые ни с какими земными огнями, величественные сияния!.. Кольца, стрелы, целые пожары правильно распределенных лучей всех цветов. Особенно великолепны были также лунные ночи в ноябре. Игра света месяца на снегу и ледяных скалах – поразительна!.. Такие бывали волшебные ночи, что глазам не верилось и жаль бывало порой, что нельзя перенесть этих небесных фейерверков в страны населенные, где было бы кому ими любоваться.

Вот, раз, в такую-то цветную ночь, – а может, и день, – ведь с конца ноября до половины марта рассветов у нас не было совсем, мы и не различали, что день, что ночь… Ну, вот, раз смотрим мы, кто наблюдения делает, кто просто любуется дивным зрелищем, вдруг в переливах ярких лучей, заливавших алым светом снеговые пустыни, вырисовывается какое-то темное, двигавшееся пятно… Оно росло и, будто распадалось на части по мере приближения к нам. Что за диво!.. Будто стадо зверей или куча каких-то живых созданий брела по снежной поляне… Но звери здесь, как и все – белые… Кто же это?.. Люди?!..

Мы не верили глазам!.. Да, кучка людей направлялась к нашему жилищу. Оказалось – более полусотни охотников за моржами под предводительством Матиласа, хорошо известного в Норвегии ветерана-мореходца. Захватило их льдом, как и нас…

– Как вы узнали, что мы здесь? – изумились мы.

– Нас провел старик Иоганн, вот этот самый, – указали нам моржеловы на почтенного беловолосого старца.

Ему бы, по правде, на печке следовало сидеть, да разве лапти плесть, а никак не в полярные моря на промысел ходить… Мы так и сказали, дивясь к тому же, откуда узнал он о нашем присутствии и нашей зимовке в этом царстве белых медведей?.. На это Матилас и спутники его улыбнулись и убежденно заявили, что «Иоганн все знает»; что, видно, мы мало в северных окраинах бывали, когда не слышали о старом Иоганне, и дивимся еще чему-нибудь, когда старожилы на него указывают…

– Сорок пять лет промышляю я в Ледовитом океане и сколько помню себя, столько знаю и его – и всегда таким же белобородым! – объявил нам вожак моржеловов. – Когда я с отцом, мальчишкой еще в море хаживал, – прибавил он, – батька мне тоже о Иоганне сказывал. И про своего отца и деда говаривал, что всегда и смолоду другим его не знавали, как таким же белым, как родные наши льды… С дедами нашими бывал он на промыслах всезнайкой, – таким же и доныне все промышленники его знают.

– Так что же ему, двести лет, что ли? – засмеялись мы. И приступили некоторые наши молодцы из команды к нему с расспросами: дедушка, сколько тебе годков будет?

– А и сам-де не знаю, молодчики. Живу, – говорит, – пока Бог жить велит. Годов не считаю.

– А откуда ж ты узнал, что у нас здесь зимовка?

– Бог указал, – говорит. – Сам не знаю, откуда узнал я, а знал верно… Вот и привел. На людях легче им будет.

Им-то легче, но наш набольший крепко затруднился гостями. К весне, того гляди, и нашим людям придется норвежским мохом питаться, для оленей припасенным; где ж туг еще столько ртов принимать?.. Однако старый Иоганн, не дожидаясь, чтобы мы свои опасения высказали, попросил только о приюте в сарае на несколько дней…

– Вот, как деньков через десять настанет перемена ветра, льдины-то расступятся. Наши суденышки не то, что ваши махины: найдут себе щелки для выхода. К Христову дню – будут иные у своих очагов, на родимых берегах, в Гамерфесте.

– Как так, – иные? – переспросили его.

– Да те, коим Бог присудит.

– А другие-то что же?.. С ними что ж станется?

– А со всеми будет воля Божья! – просто отвечал Иоганн. А старик Матилас почесал голову и вздохнул при этом: «Видно, не всем нам родимый порог суждено переступить»!

Заинтересовали меня очень, признаюсь, эти два вожака отважных промышленников. Да и не меня одного; особенно Иоганн этот. И, как увидите, недаром. Чудный старик оказался! Поистине все знал! И многое такое, чего наши ученые профессора не знали, т. е. в чем не совсем уверены были. Они на рассказы Иоганна только рты разевали… Каждый день после работ призывали мы его на свою половину и начинались расспросы и дивования. Всего, что странный человек этот нам рассказывал, не передать и в три дня. Довольно того, что все его рассказы касались далеких, мифических времен; допотопных, доисторических переворотов на земном шаре; давно отживших рас, фаун и флор и не только в его северных, и в тропических странах.

Наш почтенный профессор В.*, зоолог, ботаник и антикварий, то и дело подпрыгивал от изумления, определяя научные теории и гипотезы, которые узнавал в рассказах этого удивительного старца… Он говорил о погибших материках, о катаклизмах, изменивших лицо земного шара, породы животных и людские расы – так определенно, с такою уверенностью, как будто сам был очевидцем этих переворотов многих и многих тысячелетий. На расспросы наши: как, откуда он все это знает? Иоганн всегда пожимал плечами и, кротко улыбаясь, отвечал, что и сам не знает!.. «Бог-де поведал!.. Знаю, – видал!».

Раз только он мне одному сказал удивительные слова:

– Вижу я все, что знаю. Вижу – не оком, а духом!.. Есть у меня высочайшая, семиоконная духовная башня… В нее, за облака, под девяносто седьмые небеса возношусь я и оттуда созерцаю премудрость Божью!..

Мало того, что старый Иоганн дивил нас своими рассказами, он еще более нас поразил своими сведениями о недугах человеческих, о тайных силах магнетизма, ясновидения и тому подобных, – сорок лет тому назад почти неведомых науке, – свойствах духа человеческого. Дня за три до его ухода от нас, наш товарищ химик К** сильно заболел удушьем. Он прежде страдал астмой, но припадки несколько лет не возобновлялись и он считал себя излеченным. Но этот приступ был так силен, что я считал его погибшим, когда в комнату неожиданно вошел Иоганн.

Он подошел без зова, как власть имеющий, и к величайшему удивлению нашему начал делать пассы над больным, сосредоточенно устремив взгляд на лицо его.

Он подошел без зова, как власть имеющий, и начал делать пассы над больным.

Мы невольно отошли, наблюдая… Не прошло и нескольких минут, как К** стал свободнее дышать, перестал метаться и скоро окончательно успокоился, глубоко заснув под магнетическими пассами старика!

На другой и на третий день Иоганн его магнетизировал снова и сказал, что он будет здоров…

– Надолго ли это? – спросил тот.

– Думаю, что навсегда… По крайней мере, обещаю, что припадки не возобновятся при моей жизни! – было ответом.

Все мы переглянулись… Профессор химии был человек под сорок всего, а моржелов годился ему в деды. Он будто угадал наши мысли.

– Дня же своего и часа не ведает никто! В нем волен Бог! – сказал он. – Но… я имею право рассчитывать еще на довольно продолжительную жизнь.

– Неужели?! – изумились мы. – Но почему же?

– Мне так сказано… Я еще окончил своего дела.

– Тебе это сказано – там? – начал было необдуманно я, но не успел договорить, как собирался: «в твоей семиоконной духовной башне»[37]37
  …семиоконная духовная башня – Ср. описание фантастической башни в повести «Майя» (с. 49, 52-3 наст. изд.).


[Закрыть], – я не успел выдать этих слов его, мне одному доверенных, и сам доныне не знаю, почему?.. Что-то сжало мне горло и язык не повернулся, словно какая-то сила окаменила его…

В ту же секунду старик взглянул на меня укоризненно и вышел.

Я догнал его на пороге нашего жилища, чувствуя, что обязан просить у него прощения. Ночь была дивная!.. В фосфорических переливах небесных сияний льды горели брильянтовыми искрами и сияли самоцветными радугами.

– Ты, дедушка, прости меня, – начал было я, но он перервал меня.

– Бог простит, – говорит. – Не ты, а я виноват, что неосмотрительно разбалтываю то, о чем говорить не приходится. Да ничего! Говори себе, рассказывай о моей башне кому хочешь, – неожиданно прибавил он, словно угадав мое намерение спросить его, – только не теперь! Не при мне, чтобы не узнали люди ваши и все… Тогда ведь покоя не дадут мне!

– Не буду! Не буду! – поспешил я его успокоить. – Только скажи ты мне, любезный друг, кто тебя научил пользоваться той силой, которой ты вылечил нашего товарища?

Иоганн посмотрел на меня долгим, задумчивым взглядом и сначала было отвечал своим всегдашним ответом:

– Бог, де, выучил…

Однако, на усиленные просьбы мои рассказать, как он открыл свои магнетические способности, он объяснил, что никто ему на них не указывал, а признал он их сам в себе исподволь, понемногу.

– Зачем же и хожу я на промыслы со своими? – предложил он мне вопрос. – Неужели, думаешь ты, за наживой?.. Нет, милый человек, – барышей их мне не нужно! Да я и прав на них не имею, не помогая им в их трудных заработках… Опасностей промысла я не боюсь, – опять угадал он мою мысль, – нет! не опасности, а греха! Никогда не обагрял я рук в чьей-либо крови. Никогда не касались уста мои животной пищи. Мне незачем лишать жизни тварей Божьих. Я скорблю и за других-то, что лютая нужда заставляет людей промышлять кровью, – лишать жизни творений Господних… Хожу я на промыслы и буду ходить, пока в силах, для того, чтобы помогать и врачевать. Много раз приходилось мне пользоваться Богом данными мне способностями: облегчать недуги товарищей, выводить их из опасности… Вот, как теперь, вывел я из под метелицы и довел до вашего жилья всю партию. А то ведь уж у нас нечем было огоньку развести, да и перекусить им, беднягам, почти что ничего не оставалось… Вас мы не объели: еще наши же люди вам промыслили запасов, а сами все же от вихрей да стужи укрылись.

А моржеловы, точно, за эти дни набили нам и моржей, и медведей, и рыбы наловили большой запас.

– Вот через три дня уйдем к Серому Мысу, – закончил старик свою речь. – Надо попытаться доставить мою партию по домам… тех, кому суждено уцелеть!..

– А не всем суждено это? – спросил я.

– Не всем! – покачал головой Иоганн. – Я боюсь, что вернется наша ватага без головы…

– Как?.. Матилас? – спросил я, изумившись. – И это ты знаешь, старина?.

– Эх, – говорит, – барин! Мало, что я знаю! Больше на горе свое, чем на радость… Редко, – говорит, – кому мне приходилось говорить о знаниях своих, как тебе. А тебе и таким, как ты – говорить мне приказано… Такие, как я, больше должны молчать; но иногда тем, кто уши и глаза не закрывают от премудрости Создателя всех сил, мы должны открываться… Пусть истина пробивается в мир хоть редкими, окольными путями, пока не наступит ей время прорваться с большей, неодолимой силой и ярче озарить свет, чем наши полярные ночи освещают эти Божьи, чудные огни! – указал он на северное сияние.

А я признаюсь, смотрел на него в изумлении и не совсем доверяя. Я нарочно переспросил: «такие-де, как ты»!..

– Но разве ж ты, старина, точно какой-нибудь особенный человек?..

– Да, – говорит. – По нонешним временам я – особенный! Таких, как мы, теперь мало… В будущем земном круге нас опять станет больше, а ныне осталось очень мало…

– Но кто же ты такой? – не выдержал я. – Колдун, что ли?.

Старик усмехнулся.

– Колдун, бессмысленное слово! – сказал он. – По крайней мере то, что люди понимают под этим названием, ничего не объясняет, а напротив, затемняет людские понятия… Я один из не утративших третьего ока!.. Ока духовного, которым щедрее были одарены пра-праотцы наши; которое с течением веков разовьется снова в далеких праправнуках наших, когда люди перестанут бороться с истиной, с Силой сил! И чем скорее сдадутся люди плоти, люди греха, на убеждения всесильной истины; чем скорее восторжествует воля немногих людей духа над упорством людей плоти, – тем скорее человечество поймет свои ошибки! Тем полнее восторжествует свет истины над одолевшими его ныне грубыми силами праха и тлена!.

– Вот смысл удивительных речей старика норвежца, сказанных им мне в ту величавую ночь на ледяных берегах Шпицбергена, которую я никогда не забуду! – заключил доктор Эрклер свой рассказ. – Да если б и хотел я забыть старца Иоганна, он бы мне этого не позволил!

Мы, его внимательные, хотя несколько скептические слушатели, изумились и снова насторожили внимание.

– Как же так, не позволил?.. Чем?.. Какою силой?

Некоторые из нас уже составили было отдельные кружки, рассуждая о странном рассказе доктора; большинство, разумеется, отнеслось к нему скептически. В особенности критически к нему отнеслись двое молодых людей, студент из Дерпта с довольно окладистой бородой и совсем безбородый врач, только что сорвавшийся со скамейки. Теперь, услышав это последнее заявление своего ученого собрата, юный доктор умолк, покосившись на него поверх очков; за ним его собеседник и почти все уставились на Эрклера.

– Как и чем Иоганн не позволил вам о себе забывать?

Почтенный доктор помолчал; потом окинул всех таким взглядом, будто мысленно вопрошал нас: «Да полно! говорить ли уж вам?..» Наконец, как бы решившись, скороговоркой отрезал:

– Да тем, что каждый раз, как мне случалось о нем рассказывать, – поминать его удивительные знания, его загадочные силы, – непременно случалось что-либо… странное! – совершенно неожиданное и… необъяснимое!

Эти слова породили неловкое молчание…

Наконец, одна старушка, тетка хозяина дома, спросила:

– Что же именно?.. Что-либо дурное?.. Неприятное?

– Да, да!.. И с кем?.. С вами, доктор? – вопросил высокий, весело глядевший на всех господин, – местный мировой судья. – Или не вы один страдаете от дружеских напоминаний вашего колдуна из-под северного полюса, а и мы все не вне опасности?

– Не беспокойтесь! – отвечал профессор, улыбаясь на всех его окружавших. – Опасного нет ничего в визитных карточках Иоганна… Чаще бывает смешное…

– Неужели совместно с достоинством такого мага злоупотреблять своей силой? Подшучивать ею над безобидными смертными, как какому-нибудь проказнику из царства гномов? – иронически вопросил студент.

– Это недостойно современника великих праотцов и патриархов! – поддержал его юный эскулап, сморщив под очками нос в насмешливую гримасу.

– Почему же! Да воздается каждому по делам его и заслугам! – сказала тетушка Амалья Францевна. – Иной шут гороховый и не стоит серьезного урока…

– А проучить его необходимо! – докончил Эрклер, добродушно улыбаясь. – Нет, серьезно, – продолжал он, – мне приходилось не раз вспоминать моего знакомца с Шпицбергена. В особенности наш последний разговор…

– При свете северного сиянья? – прервали доктора.

– Нет, – возразил он, – в серенькую ночь, которая, собственно, была утром… Ровно через три дня, как он и предсказывал, по излеченьи им нашего товарища, Иоганн отплыл со своими моржеловами, пользуясь переменой ветра, разогнавшаго льдины. Прощаясь, он сказал мне: «Если я вам когда-нибудь понадоблюсь, подумайте обо мне! Пожелайте сильно, всей вашей волей, всем разумом»…

– Разумом?!.. – насмешливо прервал юный эскулап.

– «Всей силой духа вашего», – не смущаясь, продолжал профессор медицины, – «и я постараюсь быть вам полезным; если придется даже увидеться с вами»…

– Представ среди полымя и смрада, как Мефистофель? – широко, но не без претензии улыбаясь, вставил бородатый студент.

– «Если придется, – с вами увидеться», – повторил Эрклер. – «Но, без особой нужды, не призывайте меня», – говорил!

– И что же? Вы призывали?.. Вы его видели? – опять перебили доктора те же неугомонные слушатели.

– Нет! – сухо отозвался рассказчик, – не призывал именно потому, что не было крайней нужды в его помощи. Но совершенно уверен, что если призову, то увижу.

– Совершенно уверены?! Herr Professor, вы нами забавляетесь?

– Извините! Я только рассказываю факт: я верю в необычайные силы и способности Иоганна, во-первых, потому, что имею безумие считать наши узкие знания, вашу миниатюрную, близорукую науку весьма несостоятельными вспомогательными средствами к постижению всех дивных, могущественных сил, сокрытых в человечестве и в окружающей нас природе; а во-вторых, потому, что он не раз давал мне, без всякого с моей стороны призыва, удостоверения в том, что не прервал со мной духовных сношений…

Мы переглянулись, изумленные, а студент и его соумышленник весьма неучтиво рассмеялись.

– Позвольте мне окончить мой рассказ и я перестану смешить вас и злоупотреблять вашим терпением, – серьезно отнесся к ним доктор Эрклер. И продолжал, обернувшись к другим слушателям:

– Я должен еще сознаться вам, господа, что я верил бы в необыкновенные способности старика Иоганна и в существование подобных ему удивительных субъектов, – хотя сам не встречал других таких, как он, – по собственному убеждению возможности их бытия… Но, в этом случае, я даже не имел бы права ему лично не верить, если бы, вообще, и не допускал таких ненормальных явлений, потому именно, что все сказанное им сбылось. Вы знаете К**, нашего уважаемого профессора химии, господа? Спросите его: радикально ли он излечен от астмы? Он скажет вам, что, несмотря на его последующие путешествия к северу и долгие пребывания в областях вечных льдов, не только припадки удушья его не повторялись, но он даже никогда не простужался, стал здоровее, чем когда-либо… Потом, бедный вожак моржеловов, норвежец Матилас, точно более не видал родного крова: он, в числе пятнадцати человек, – из пятидесяти восьми отважных охотников, которым мы оказывали гостеприимство в заливе Муссель, – задержанные временно льдами на Сером мысе, погибли на охоте за белыми медведями. Возвращаясь весной в Европу, мы видели его могильный камень на пустынном берегу… Наконец, те знаменательные слова, которые дед Иоганн сказал мне на прощание, пред исчезновением их утлой флотилии между трещинами ледяных скал, в узких проливах, образованных временно разошедшимися льдинами, – должны были бы каждого убедить в необъяснимом могуществе его, потому что он не раз выполнял их косвенное обещание…

– А какие же это были слова? – спросила старушка Амалия Францевна, жадно уставившись на доктора.

– Вот они, – исключительно к ней обратился профессор, – он сказал: «Я, может быть, вам буду иногда напоминать о себе». Иоганн сказал это мне, склонившись с лодки, которую уже отталкивали от берега. За ним отплыли и остальные… Я стоял и глядел им вслед, пока высокая фигура старика, стоявшего у руля, кормчим передовой ладьи, не скрылась в сумерках; пока заиндевелая серебряная борода его не слилась в белесоватом тумане полярной, лунной ночи – я не мог от него глаз отвести!..

– И больше вы его не видали?

– Не видал. Но… иногда…

– Что такое?.. Что – иногда?

– Иногда мне чудилось, что я… чувствую его близость, – его присутствие!

И доктор Эрклер весьма красноречиво пожимался, неопределенно осматриваясь вокруг…

Тут произошло нечто неожиданное.

В комнату вбежали молодые хозяева дома, необыкновенно оживленно сзывая всех:

– Что вы сюда забрались! Идите скорей! Скорее – смотрите, какое необыкновенное явление на небе!.. Говорят, что это отражение северного сиянья… Чудо! Чудо как красиво!.. Все небо в алом зареве и в лучах. Пойдемте скорей!

Все мы бросились вслед за убежавшей молодежью и действительно увидали в окнах дальней комнаты великолепный отблеск полярного сиянья. Хозяева распорядились потушить огни в северной стороне дома, на вышке-фонарике и те, кто не поленился туда взойти, любовались вдвойне величественным зрелищем. Несколько слушателей доктора, в том числе и я, взошли наверх и вновь прослушали целую лекцию его о северных сияниях. Оканчивая описание одного из таких явлений, виденных им в арктических странах, он, указывая нам на потухавший алый свет, сам взглянул в окно и, вдруг вздрогнув, умолк и припал к стеклам…