Текст книги "Слепая любовь (СИ)"
Автор книги: Вера Паралич
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 21 страниц)
Наконец, началось движение. Головка касалась входа матки, размеры были такие, что попадали во все точки возбуждения. Эмма часто дышала, смотрела на блёклый силуэт Око, чей цвет кожи серебрил и переливался в свете костра. А Яутжа рычал, стрекотал, наслаждался. Какой мягкий проход, не то что у самкой-Яутжи! Туда войти имеет настоящее испытание, боль и страдание! Но не с ней, не с самкой, не с Уманкой, не с Эммой…
Движение становились резче, быстрее, доходили до оргазма. А когда это случилось, девушка простонала, шептала имя Око, а следом за ней, пошёл и Яутжа, что прорычал во весь голос, что птицы на деревьях в страхе улетели, а собаки по поднимали головы, рассматривая хозяина и что с ним не так. Он упёрся руками о землю, когтями впиваясь в её почву, а девушка слегка подрагивала и после чего, уснула, прикрыв глаза.
«Ну как и в прошлый раз, ничего удивительного» – подумал Яутжа, отходя от удовольствия, и вставая на ноги, поднимая Уманку за собой. Половой орган, как змея, спрятался в подкожный мешок, а дырка низа живота, со взгляда Эммы, выглядел бы как простой пупок. После чего, он осторожно сел на землю, облокотился на стену пещеры, уложил Эмму на свой живот, накрыл обоих сетью, придав значение «+20°С», закрыл глаза, засыпая следом за ней.
Перед тем как отключится, Эмму удивило то, что она не видела в Око того террориста. Видела его во всех парнях, во всех отвратительных снах, но точно не в нём, не в её Оке.
Комментарий к Сегодня – можно.
Уфф какие страсти!
========== «Словно ковырнули нечто самое моё болезненное, что я бы не хотел никогда доставать из глубин моего сердца…» ==========
Пробуждаясь от ярких лучей попавших на глаза, Эмма хотела растянуть свои ноги, как тут, помешали бортики портфеля. Её уже упаковали и несли в портфеле, что впрочем, и ожидалось от организованного Яутжа. Она выглянула наружу. Было уже ранее утро, не было так жарко, лучи не пекли, а охлаждённая земля предавала прохладу.
– Проснулась? – прострекотал Око, не смотря на неё. Она повертела головой, оценивая своё зрение и однозначно стала видеть лучше. Блеклые пятна цветов никуда не ушли, но очертания стали на дольку чётче.
– Доброе утро, – сказала девушка непринуждённо, глядя вперед его дороги.
– Доброе утро, – повторил он за ней, и с минуты они шли молча, – Прости…
– За что? – не поняла девушка, нахмурив брови.
– За вчера. Забыла? – девушка стала перебирать воспоминания вечера, а потом как откроет глаза, что яблоки чуть из черепа не вылезли, и откроет рот в немом крике.
– Не забыла я ничего, – после продолжительной паузы прихода в себя, сказала она обиженно, – Просто… Вчера…
– Самец не сдержался.
– Ты и в прошлый раз так говорил.
– Природа.
– Оправдания, – отрезала она его, надувая щёки.
– Гон, – точнее выразился Яутжа, и девушка подняла брови.
– Гон.
– Гон, – повторил он свои слова.
– Как…
– Просто, – перебил Око её, – Каждый год. Весной. У расы самца начинается период спаривания…
– Знаю я, что такое гон! – вскрикнула она с пылающим лицом от возмущение и смущения, – Я про того, что… Разве… Разве во время гона не должен ли самец спариваться со своим видом? Я же… Или у вас самки похожи на людей?
– Далеко не похожи, – ответил Око.
– А почему я? – он молчал, – Говори, – и когда они успели поменяться ролями? – Говори, – упрямилась Эмма, и знала как заставить это сделать, хватая одну из дред. Око рявкнул и промурлыкал одновременно, дёргая голову, чтобы это нервное окончание спало с тонких пальцев Уманки.
– Потому что самец так хочет.
– Это не ответ!
– Ответ.
– Нет, скажи нормально! – она наклонилась к нему, придерживаясь его плеча, и сумела заглянуть в эти лунные глаза, цвет которых могла видеть. У неё пробежали мурашки, когда она увидела уже более чёткую внешность Хищника, но это её не отпугнуло, наоборот, неестественно потянуло к ним прикоснутся, – Давай.
– Отстань, – грубо сказал он, отворачивая своё лицо от неё. Она словно взорвалась внутри, повисла животом на его плече, ногами хватаясь за края портфеля, и руками взяла жвалы, сжимая удлинённый хрящи мандибул. Повернув мягко его на себя, серьёзно глядела в глаза.
– Влюблён что ли в меня?
– Что это?
– Когда привязываешься к человеку, и хочешь быть с ним рядом всегда-всегда, до самой смерти. Делаешь для неё всё, что она попросит, проводишь с ней всё своё время и интересуешься только ей.
– Это называется влюблён?
– Влюблённостью, да.
– Тогда самец влюблён в самку, – прострекотал он не громко, и девушка покраснела ещё сильнее. Она отпустила эти жвалы, опустилась обратно в портфель и поджала ноги, начиная гладить спящую Ванессу. «Тогда самец влюблён в самку» – скользнули в сознании эти слова, что до мурашек. Она сидела там долго, даже не пискнув. Сидела, поджав ноги, и только сейчас заметила, что голая. И плюнув на этот факт, не знала, что и думать. Она зажмурила глаза. И вроде приятно. А вроде это что-то неправильное. Не должно быть так. Ну точно не так. Она стала терять сознание, словно засыпая, и не пытаясь противиться этому, отправилась в Царство Морфея.
…
«Словно ковырнули нечто самое моё болезненное, что я бы не хотел никогда доставать из глубин моего сердца…» – прозвучала фраза паренька, что делился своей мудрость с Эммой. Пускай и был он не трезв, но взгляд его… Был такой же, какой она имела в зеркале каждое утро после теракта. После жизнь… После дня… После смерти… А чьей смерти – родителей или её самой? Ответ на этот вопрос, она по сей день так и не узнала. То ли думать не хотела, то ли просто хотела прекратить думать.
А потом, возвращаясь на то место, где и познакомилась с тем пареньком, его не оказалось. И на следующий, и даже через неделю. Спросила одного, «а где тот парень?», и ей ответили «автокатастрофа, говорят, сам нажал на педаль газа и вписался в дерево». Ей не было грустно от этой новости тогда, только некоторая пустота стала ещё больше в груди. В ней словно сидела чёрная дыра и засасывала все её чувства. А ведь хотела повторить его подвиг… Да так и не смогла, не решилась. Обидно было бы столько всего пропустить. Положи она своё мёртвое тело в гроб, кто бы плакал по ней? И сколько бы людей пришло в церковь, чтобы помянуть её? Как долго она жила с этими мыслями, и в какой момент смерилась со своим существованием? Как получилось так?
– Эм-м-ма, – как всегда протянул её имя Око, своим голосом, но она не отвечала, слишком далеко ушла она в мысли после пробуждения. Тогда было проще наложить на себя руки. Часто брала нож, но заветного движения не происходило. Часто залезала на карниз многоэтажного дома, да только и глядела в горизонт и тихо плакала. Часто вешала верёвку на люстру, и садилась на пол, тупо уставившись на неё. Часто подолгу сидела в ванной, и глядела на зажженную лампу. Часто закупала таблетки, они сейчас в аптечки лежат, пылятся полке, выжидая своего часа. Но. Ничего. Не. Происходило. Она обречённо шагала по лезвию бритвы, чудом не падая в самую пропасть, – Эм-м-ма, – снова позвал её Око, но та всё так же не отвечала, ещё думая о жизни. На корабле как-то было не до того, были другие заботы. Но сейчас, сидя в этой душной коробке портфеля, масли крутились вокруг неё, заставляя испытывать дискомфорт, переростающий болью в груди. Зудело там, внутри, и хотелось расчесать это до крови. А достать не могла, руки коротковаты, или ногти не длинные? – Эм-м-ма! – пронзительный голос её оторвал от мира внутри в мир снаружи. Она подняла глаза, всё так блёкло, а ещё и плывёт.
– Око… – тяжело произнесла она, её тело тряпично упало на дно, слишком ослабла, чтобы держать голову.
– Что с тобой? – беспокойно прострекотал он, когда снял портфель и заглянул к ней внутрь. Девушка была вся красная, пульс опасно замедлился, стала чаще дышать – так значит, когда она говорила, что температура может её убить, – а второй день оказался на 15 градусов больше, – оказалась правдой! Яутжа сделался серьёзнее, серьёзнее любой неконтролируемой ситуации в которые он не раз попадал. Он читал про тепловые удары, только не у Уманов, а про животных, которые живут в холодной среде, как Эмма. Он решительно поднял портфель к себе на грудь, обнимая её, и приговаривал, – Потерпи-потерпи-потерпи ещё немного. Всё хорошо, всё будет хорошо… – только говорил он не ей, потому что та и слышать его уже перестала, а говорил себе. Что-то возродилась в его сердце, подобное готовности смерти. Только вот, он не был готов к её смерти, отчего, стал боятся. Страх – совершенно не свойственен его расе, и именно сейчас он чувствовал это чувство. Страх, что хотел сковать его тело, но мышцы Яутжа были её сильнее. Страх, что хотел утащить его куда-то вниз, но Яутжа твёрдо стоял на ногах и уже бежал, бежал быстрее, чем когда либо в жизни! Только вот страху удалось заставить его глаза оказаться на мокром месте, и слёзы, которых он с самого детства не пробовал, на языке чувствовались приторно сладкими.
Он бежал-бежал как можно быстрее, перепрыгивал все преграды перед собой. Его дыхание участилось, он пробежал за пятнадцать минут не меньше ста километров, всё так же приговаривая успокаивающие слова. И каждый раз, когда взгляд падал на неё, слёзы лились гуще, ведь он слышал сердцебиение, и её, и своё. Видел, как тело нагрелось, оно просто пылало! А это не правильно! Она должна оставаться холодной для него, ему приятен этот холод, он не хотел бы, чтобы она была горячей, как и он.
Когда ноги пересекли небольшие ворота самой большой деревни Тет-а-тет, он даже не разглядывал его, он двигался к башне, походившей на русскую церковь.
– Арбитр! – как раз гулял по внутреннему дворику Верховный Тет-а-тет, и к нему обращались, как «Святой» или «Царь», но не Яутжи. Яутжи назвали его как хотели, но не на этот раз. – Рад Вас… Что с Вами? – уже поднял он руки в приветствии, а рыжая грива опустилась на его плечи.
– Верховный… Она… Ей… – запыхался Яутжа, уже не выдерживая слабости в ногах, падая на колени, – Помочь надо! – приказал он. Верховный быстро подбежал к Науду и посмотрел на дно портфеля. Там лежала умирающая Уманка.
– Скорее заносите её внутрь! – крикнул он Яутжу, он незамедлительно встал, пошёл внутрь церкви, – Холодной воды! Несите холодную воду! – кричал всем Верховный и поторопился прискакать к Науду. Внутри он застал эту печальную картину. Он вытащил Уманку, держал её на руках, не прижимал к себе, сам он был не холоднее, да даже горячее её, – Давай сюда, – Верховный протянул руки к Оку, он так не хотел отдавать её, но с ним ей будет хуже, и словно отрывая от сердца, передал тело Уманки в руки Верховного. Он понёс её в самое прохладное место в церкви, как раз к канистре, где хранился священный элемент (как оказалось, это был сухой азот. У Тет-а-тет Верховный должен до конца своей жизни находится в холоде – традиция такая), положил там на плетенный, из сердцевин деревьев, диван. Ему принесли холодную воду, которую он стал опрыскивать обнажённое тело Уманки, после чего, отошёл на пару шагов.
– Спасибо, – поблагодарил Яутжа не смотря на Верховного, а тот в свою очередь с удивлением посмотрел на Науда. Никогда ещё он не слышал слов благодарности от этой расы, а тут, за простую помощь, вдруг получил, – Правда, спасибо, – лунные глаза Око посмотрели на Верховного. Тет-а-тет даже поднял уши.
– Не за что, – ответил он как-то криво, отходя от шока.
– Нет, есть за что, Вы спасли мою самку, я благодарен Вам, – уважительно прострекотал Око, и наклонил голову.
– Что Вы, что Вы! Уважаемый Арбитр не должен так принижаться! Это меньшая плата, которую я мог дать за Вашу доброту в помощи моей расы.
– Вы заплатили даже больше, чем думаете, – на этом и замолчали они. Святой с неподдельным удивлением наблюдал, как страшный и грозный Яутжа слизывает собственные слёзы, – которые всё никак не уходили из-за страха, – и с дрожью сжимает руку хрупкой, маленькой Уманки. Тет-а-тет отошёл ещё на пару шагов, чтобы не мешать им, но вопросы: «Что произошло? Кто она такая? Почему Яутжа так трепетно к ней относиться? Какие у них отношения?» и далее, крутились в голове. Но он их отложил. Решил, лучше дождаться пробуждения маленькой самочки, что пропахла мускусным запахом Яутжа, и расспросить их обоих на столь любопытнейшую тему.
Комментарий к «Словно ковырнули нечто самое моё болезненное, что я бы не хотел никогда доставать из глубин моего сердца…»
Простите за депрессию в середине. Делала перерыв на чтение книги “Дни нашей жизни…” от Микиты Франко. И он действительно заставил меня прослезиться после главы “Нож и Цитрамон”.
Часть получилась небольшая, знаю.
Отвечу что…
Ну так получилось )
========== Случившегося, не воротишь. Сделанного, не исправишь. Сказанного, не изменишь… Запомненного, не забудешь… ==========
Комментарий к Случившегося, не воротишь. Сделанного, не исправишь. Сказанного, не изменишь… Запомненного, не забудешь…
Это будет грустно. Кто не хочет плакать, грустить, почувствовать неприятный осадок после прочитанного, пропускайте главу, не читайте.
Другим, кто решит всё же прочесть, вы узнаете тот случай в поезде, этот теракт, и её психическую травму. Откуда, так сказать, пошли корни.
А я пока писала, не знала, почему плачу. Наверно… Не всё равно на свою же героиню?
Я… Помню… Этот… День… Он сейчас так ясен… Перед моими глазами… Я его вижу. Он всегда был со мной, этот день, у самого сердца. И каждый день в После жизни я проживала его снова и снова, снова и снова. Никогда уже больше не вырвусь из этой петли. Заезженной плёнки старых видеокассет.
– Эмма, ну почему ты всегда так делаешь?! – кричал на меня папа, когда мы сидели на станции, в ожидании поезда. Клянусь, я уже не помню куда мы ехали, да и зачем. В тот день всё меня раздражало, я для чего хотела остаться в городе, никуда не ехать с родителями. Или в клуб договорилась пойти с друзьями, или поехать к парню? Я действительно не помню причин.
– Чё? – недовольно плюнула я этот вопрос ему в лицу. Он очень сердился. Ох… Боже… Этот привычный его прищур во время ссоры. Эти очки, которые вечно сползают на его пригорок носа… Папочка… Мне так его не хватает…
– Не «чё-кай» мне тут, – недовольно процедил он.
– Не приставай, Миш, – отдёрнула моя мама руку папы. Она грустно улыбнулась. Мамочка… Я так скучаю по этим ямочкам на углах её губ… Этот добрый взгляд… Мне так тебя не хватает, мама… Мама… – Не видишь, она и так не хочет уезжать.
– Она не должна себя так вести! – прикрикнул он сердито, – Мы ей неделю назад об этом сказали.
– А я неделю назад вам сказала, что никуда не поеду! Я уже взрослая! – возмутилась я тогда. Я бы всё отдала, чтобы вернутся в тот момент, и обнять их. Прижаться к ним, почувствовать их тепло, их запахи…
– Ничего не взрослая! Восемнадцать лет – ещё не взрослая! – отрезал меня папа, и я надула щёки, понимая, что смысла нет ругаться. Поэтому смиренно сидела на кресле рядом с ними, печатала в телефоне сообщение. Кому? Не помню. Писала: «Не смогу я сегодня!» и смайлики злые. Да это и не важно. Кому… Всё равно не стало того человека после теракта, или людей? Только бабушка пригрела, и через год умерла.
Дождавшись нашего поезда, папа вёл чемоданы, мама какие-то пакеты, я всё ругалась про себя, насколько же мой рюкзак был тяжёлый. Хех… Я бы отдала его Оку, чтобы он его понёс… А я его тогда не знала. Не знала и про инопланетные расы. Я никогда этим не интересовала, шутила, какие это выдумки. А оказалось не так, хах… Мы сели на наше место. Были ряды трёхместных кресел в вагоне, мы сели в самый конец. Я недовольно что-то сказала им, но не помню что. Надела наушники, включила группу Queen и смотрела в окно. Ждала, когда тронется поезд. А в них не так плохо… Смотреть, как быстро пролетают мимо красивые просторы Америки: леса, небольшие станции, маленькие города, поля и озёра.
– Эм, – позвал меня папа сквозь песню Another One Bites The Dust от той же группы, но я игнорировала, делая вид, что не слышу его, – Эмма! – пальцем потрогал он мою руку. Я сделала невозмутимый вид, снимая наушник.
– Что?! – спросила я низким голосом.
– Прячься, – прошептал он, и я только заметила, что в его взгляде читался страх, мама была в ужасе.
– Что? – переспросила я, бросая в омут всё своё недовольство и поддавалась легкой панике.
– Прячься, – он уже взглядом умолял, по маминому лицу прошла слеза, но она сидела смирно, словно её маленькую отчитывают, – Туда-туда! – приказал он мне, и тянул за руку вниз. Я медленно стала опускаться, думая, что за прикол? Но глядя на других пассажиров, они метались из стороны в сторону по вагону, галдели, из-за чего я не понимала ни одного слова. Произошли выстрелы. Беспокойные крики. У меня замёрзли руки, сжался ком в животе, я скорее-скорее стала лезть под сиденье кресла.
– Всем замереть! – крикнул чей-то мужской голос, а потом, оглушительные выстрелы. Все стали в панике кричать, но новые предупредительные выстрелы заставил всех молчать. Я смотрела на папу. Он смотрел на меня, не двигался, держал руку мамы. Я сжалась, подобрала к себе ноги, старалась исчезнуть, сделать себя мельче, мечтая, что это не с нами, всё в порядке, это юмор кондукторов такой… Я слышу… Мальчик плачет, а его мама пытается успокоить его, говорит, чтобы он вёл себя как можно тише.
Нелюди, террористы, стали проходить по местам, собирая деньги и ценности с пассажиров. Так они и подошли к нам.
– Деньги, старик, – приказал террорист, папа сидел молча, не двигался, смотрел на него, – Чё, плохо слышишь?
– Зачем вам это, ребята? Почему бы не жить спокойно? – папин голос даже не дрогнул, говорил вкрадчиво и понятно.
– Прикалываешься?! Деньги гони! – приказал он, я слышала щелчок, которые издаёт оружие. Я видела, как у папиного лица было вытянутое дуло автомата.
– Дорогой… – голос мамы дрожал, и хотелось плакать. А я и так тогда плакала, старалась молчать, сделать себя максимально тихой. Я наблюдала, как папина рука сжала мамину ладонь.
– Прекратите это, ничем хорошим для вас не закончиться, – продолжал папа упрямиться, он всегда таким был – упрямым. Годы службы служили ему хорошей психической подготовкой.
– Ты реально бесишь, старик, – дуло автомата уже прижалась к лбу папы. Я не выдержала, хотела вылезти, крикнуть «не трогай его!», но не успела.
– Я дам! Дам! – моя мама стала копошится в сумке. Вытащила все наличные, банковские карты, стала снимать с себя золотую цепочку. Чёрная рука террориста всё это брала. Тогда она казалась мне чёрной. Они все мне казались чёрными, словно демонами, омытыми в горячей асфальтовой смоле. Папа молчал, не дрогнул, прикрыв глаза. Он знал, что если что-то и скажет, всей его семье придёт конец.
– Это чё? – я застыла, меня схватили за ногу, вытащили на пол. Я заплаканными глазами смотрела на тройку чёрных людей, – У-у-у-у, кролик! – порадовался один из них. Он сжал мою руку, поднял, и боком я почувствовала, как ко мне прижимается дуло автомата. Я плакала, всхлипывала, смотрела на папу, губы дрожали, ничего не могла произнести.
– Хорош улов, а то одни старики, – подметил парень, что и угрожал моему отцу. Он бесстыдно схватил мою правую грудь, стал сжимать. Как было тогда мерзко, но не настолько, что произошло потом… Пускай бы меня лапали… Папа, зачем… Мама, зачем… Сидели бы спокойно… Почему?..
– Не трогай её, грязное животное! – крикнул эти слова папа, ударил того, кто меня лапал, другой среагировал, и выстрелил пару пуль. Я зажмурила тогда глаза. Не видела как упал папа. Зато до сих пор помню этот несчастный крик мамы, который стал завывать…
– Какого хрена ты это сделал?! – крикнул один на другого.
– А нахрен они тогда нужны?! – оправдывался в панике убийца. Я открыла глаза. Папа лежал лицом вниз на полу… Кровь разбредалась в стороны. Много крови… Мама нависла над ним, боясь притронутся, и плакала, завывала, говорила слова, которых не разобрать.
– Уводи её, повеселимся, – сказал третий. Взгляд того парня был холодный, какой-то ненормальный, граничил с бешенными.
– Не трогайте е… – мама не успела досказать, как третий пристрелил её голову. Синие глаза моей матери застыли на мне. Большая дыра во лбу просвечивала мозги, что улетели к креслу.
– Мама! Папа!!! – кричала я уже бессознательно. Мир во круг тогда стал таким пустым, чёрным как одежда террористов, таким туманным. Тело бессильно упало, хотело проползти к мёртвым родителям, но меня тащили за собой, больно заложив руки за спиной. Уводили куда-то. Меня провожали пропитавшимся ужасом глаза.
Дальше я смутно помню. Никогда не хотела вспоминать, поэтому и не помню. Я старалась в воспоминаниях это стереть, но первые дни После жизни вертели этот день в моей голове. Тело ещё помнило, как меня кинули на кресло пустого, соседнего вагона.
– Раздевайся, сладкая, – помнил слух этот омерзительный голос убийцы матери. Я помню мои действия. Я старалась от него отбиться, кричала и плакала. Но… Он избил меня. Помню, сломал одну из рёбер и много синяков… Дальше безвольно упала, он сам меня раздел. Помню… Как руки блуждали по телу, как трогали меня, как пошлый взгляд властно и удовлетворённо глядел на меня. Как раздвинули ноги. Как вошли меня и стали трахать… И этот, до тошны, стон нелюдя, когда он закончил со мной развлекаться. Как тряпичной куклой я осталась лежать на том кресле, а глаза ещё видели погибших родителей.
Не помню только, как поезд остановился. Не знаю через сколько меня нашли военные в своём обмундировании. Тоже были чёрные. Как накрыли меня пледом. Как повели к выходу. Тела лежали то тут, то там. Мёртвые. Всё было в крови. Этот презренный цвет алого мира, что окружил меня. Удивительно, как такой жестокий мир смог уместиться в этом маленьком вагоне. Родителей среди трупов я не смогла найти глазами. Я тогда ослепла. Точно так же, как и сейчас. Видела всё через призму слепоты.
Остальное перестало меня тревожить. Куда меня потом отправили, когда я оказалась в больнице, сколько я там провела, кто со мной говорил – я не помню. Воспоминания об этом стёрлись, осталось только то, что я хочу ещё забыть. Забыть вовек этот голос чёрного убийцы, забыть его холодные руки на моём теле, забыть его отвратительный взгляд на меня. Забыть. Забыть. Забыть… Оказаться в этот день вместе с Око… Он бы их убил, как того гостя. Я бы с удовольствием смотрела, как его сильные руки вырывают их головы с хребтом. Я бы танцевала по дождём их крови под Queen. Я бы смеялась в разбитое и обезображенное лицо насильника. Я бы стреляла из его автомата в его убитое тело, постоянно целясь промеж его ног…
Жаль, не дано исполнится этой мечте. Случившегося, не воротишь. Сделанного, не исправишь. Сказанного, не изменишь… Запомненного, не забудешь…
Я долго стояла над могилами своих родителей. Над ним цвела яблоня, они давно заприметили это место и говорили друг другу, что это лучшее место, когда они умрут. Тогда я не принимала их слова в серьёз, глубоко в душе надеясь, что они будут жить вечно. Теперь их нет… Я одна… Слёз не на похоронах, не у их могилы, не проронила и не роняла. Никогда. Все слёзы я выплакивала у себя дома, а на кладбище их больше не оставалось. Высохли? Не знаю…
У меня потом начались проблемы. Панические атаки при виде парней, что имеют чёрные одежды. Каждый раз, когда вижу их, могу на улице начать плакать, кричать, стараться спрятаться где-нибудь. С тех пор перестала вообще ходить по людным местам, да и передвигаться по улицам, только такси и всё. Далёкая родня мне первое время помогала, успокаивала, но не было легче. Они были чужие. Я их не знала. Они меня не знали. Тогда я решила, что больше не буду с ними видится. Ходила к психологам, они мне прописали таблетки. А я забывала их пить…
«Терять всегда кого-то больно» – вспоминала я слова парня. Пускай он уже не жилец, но его душа словно нарочно выбрала именно меня, говоря его слова. И даже когда я не помню всего, что он говорил, время от времени вылезают его слова. Не знаю почему, да и зачем? «Человек человеку демон, а демон демону брат» – не брат мне тот террорист… Желаю ему всех проклятий на свете, чтобы страдал в аду по-хуже меня, чтобы корчился от боли там, внизу, где ему и место…
И сейчас… А что сейчас?.. Даже и не помню… Что вообще произошло в последний день нашего путешествия с Око? Мне было так жарко и душно в портфеле. Потом и глюки пошли. Стала вспоминать прошлое, преследовавшее меня в После жизни. А от прошлого никогда не убежать, на сколько бы быстро не бежал. А Око быстро бегает. Он же такой большой! Но думаю… Даже и он не может убежать от своего прошлого. Интересно, а его что-нибудь подобное гложет? Не может быть кто-то настолько серьёзный, если не имеет за спиной подобное горе или страдание… А если Око будет бежать со мной от моего прошлого, мы сможем убежать вместе? Наверное… Не знаю, с какой скоростью мои воспоминания меня преследуют. Хотя тут я уже напридумывала… Нельзя так просто забыть. Нельзя убежать. Это всегда с тобой.
Я чувствую, как кто-то заботливо держит мою руку. Слышу, как через воду, стрекот и ржание. Кто меня окружает? Больница? Но я узнаю эти тёплые руки Око… Он со мной… Так хорошо… Не могу сдержать улыбки, хочу тоже сжать руку Око… И сжала, слабо, но сжала… Его большая, горячая ладонь стала гладить меня по голове. Он что-то рычал, стрекотал, но я ничего не понимала, думаю, он успокаивает меня, говорит, что будет всё хорошо. Я верю. С тобой, Око, всегда будет всё хорошо у меня. Всё будет в порядке… Только не бросай меня… Слышишь?
– Эм-м-ма, – протянул он мой имя, и так тепло стало, где-то в груди. Хочу чтобы он постоянно повторял моё имя. Всегда хочу слышать это протянутое «Эм-м-ма». Очень хочу… Очень хочу… Чёрт, опять плачу…
========== Гнев – убивает все чувства. Любовь – воскресает все чувства. ==========
Арбитр был сломлен, подавлен и сильно-сильно разозлён. Хотел бы он злиться на кого-то, да только сам себя не убьёшь. Убей себя и Эмма останется тут навсегда. А может и не навсегда? Тет-а-тет такой добрый народ, они обязательно бы отправили Уманку обратно на Землю. Тихо и не заметно. А может, и поздоровались бы с землянами. Скорее всего, они бы так и сделали, раскрыли космос для людей. Про других рас. А может и план не такой плохой?
– Уважаемый Арбитр, – аккуратно позвал его Верховный, с сочувствием опуская брови к глазам. Слишком тяготила его эта картина, не любил он грусть, да и все отрицательные эмоции. Понимал, что этого никогда не избежать, и всё же… Не любил он этого.
– Где К’ханаде? – сердито спросил Око, даже не поднимая глаза на Верховного, а тот в свою очередь проглотил густую слюну от волнения. Он узнавал этот рык, рык – гнева, что утапливает Яутжа в беспамятство и бесконтрольность.
– Может не надо? Самке нужно, чтобы Вы были с ней.
– Мне повторить вопрос? – на этот раз Око повернул голову к Верховному. По коже прыснул холодный пот при взгляде на эти кровавые глаза. Он понимал, что если сделает лишнее движение, Науд наброситься на него и сможет убить в гневе всех, кто находится в этой деревне.
– К’ханаде разведчики обнаружили на северо-востоке в трёх тысячах локтей* от деревни… – он даже не успел договорить, какое оружие у них есть, как располагаются и сколько их, как Око просто встал со своего места и пошёл на выход с церкви. Верховный даже не собирался его останавливать. Трогать разъярённого Яутжу? Это моментальная смерть. Поэтому он просто проводил его взглядом и перевёл глаза на Уманку, – Кто же ты такая? – спросил он мирно спящую девушку.
Око двигался будто в бессознательном состоянии на место, куда указал ему Верховный. Гнев закипал в нём бурлящей лавой в вулкане. Руки подрагивали, хотели что-то сломать. Жвалы щёлкали, рискуя вырвать их из черепа. Глаза затуманены в неком неправильном опьянении чувств. Никогда ещё не чувствовал Яутжа подобного гнева, тем более на себя. Он мог иногда себя ругать за неправильные поступки и оплошности, но это! То что он не подумал в первую очередь о Уманке, был уверен в том, что такая температура её не убьёт! – тут он уже себя не ругал, он уже себя готов был искалечить до смерти за такую промашку! Он мог своими руками убить Уманку… Только потому что не принял её слова в серьёз…
И мысль о том, что именно он был бы причиной её смерти, выводила из себя ещё больше. Ни в чём не повинное дерево он успел врезать так хорошенько, что большая часть древесины слетела с дупла, а хруст пальцев был таким громким, будто они сломались! (они не сломались). Следующие собаки взвизгнули от страха и чувствовали гнев хозяина.
Эта злоба – сжигала изнутри все самые положительные эмоции, оставляя только нервозность, обиду, грусть и неумолимое желание сделать кому-нибудь больно, даже себе. Поэтому его ноги шли быстро, чуть не бежали. А когда увидел К’ханаде, не смог устоять на месте. Все правила Кодекса в мгновение ока вылетели из головы. Оставляя следующих за ним собак позади, дальше, он повёл себя как дикое животное.
Он показался у порога в лагерь К’ханаде. Черви заприметили его сразу, бросившись в атаку со смешным оружием (ножи, пики, копья) с отвратительным писком. Первый, самый крупный, был разорван голыми руками Яутжа. Второй, не успев остановиться, шокировано глядя на собрата, был схвачен за толстую шею, когти впились в его ребристое, скользкое тело, и медленно, словно с наслаждением, маньяк вытащил его органы, брезгливо выбрасывая на землю. Остальные застыли в ужасе, исчезло уверенность победы после смерти главаря, наблюдая как Яутжа глядел на них исподлобья, а глаза его… Словно два яростных огонька, подзывали к себе.
Самый пугливый из К’ханаде решил сбежать через землю, пока остальные стояли как тупые истуканы. Но сделать этого не смог. Быстрый Науд схватил его за другой конец тела – а то лицо смотрело на маньяка и визжало от страха – сдавил хвост до писка. Высунул он тело и оторвал оба конца, разливая густую чёрную кровь на тело Око.
Остальные решительно желали сбежать так же, как и сделал это пугливый, но Яутжа был неутолим в своём гневе. Он рыл землю сразу над тем, кого хотел достать, сдавливал лицо тяжёлой ногой и рвал тело на две полоски. Остался самый последний. Он не бежал, дрожал, держал при себе пику направленную на Яутжу. А тот в свою очередь без страха, с яростью, направлялся к нему, ещё сжимая в руках органы последней жертвы.
– Откуда ты такой взялся?! – истерически закричал он, отползая назад по тёплой, сырой, чёрной почве, пропитанной кровью его соратников, – Какого хрена ты здесь?! У вас же гон! – но маньяк не отвечал, сверкал глазами, как голодный зверь, – Я больше не буду ничего делать! Пощади! – он знал Кодекс Яутжей, поэтому, скинул оружие в сторону и прижался к земле, что пахла аммиаком, – Я сдаюсь! Сдаюсь! Велик… – он не смог закончить слово, так как Науд, что потерял сознание и не контролировал собственное тело уже с порога лагеря, стал медленно сдавливать его череп. К’ханаде стал кричать, просит прощения и пощады, да даже стал молится собственному богу, но Яутжа всё так же не был умолим. Череп с треском и отвратным чавканьем раздавился. Стопа Око погрузилась в подобие мозга, больше походившую на чёрного слизя.
