Текст книги "История лошади в истории человечества"

Автор книги: Вера Курская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 17 страниц)

Аргамаков очень ценил Иван Грозный. Он приобретал их в большом количестве для своих подданных, хотя сам ездил на более спокойных и тяжелых лошадях. В письме-ответе королю Речи Посполитой Стефану Баторию на вопрос, какие подарки он любит, царь пишет, что любит «аргамаков, жеребцов добрых». Что такое «добрые жеребцы»? Возможно, это производители, уже испытанные в разведении, то есть ранее дававшие хорошее потомство.

Интересный факт связан с геральдикой: конные сюжеты, такие, как лошадь или всадник, гораздо чаще встречаются на русских и восточноевропейских гербах, чем на европейских. Это, к примеру, гербы Москвы, Великого княжества Литовского, гербы Голицыных, Юсуповых, Черкасских. На гербах Грушецких и Арсеньевых, а также у нескольких родов польской шляхты изображена подкова.

В 1675 году нидерландский посол Кунрад ван Кленк вспоминал, как в России ему показывали манежных лошадей, работавших в руках (то есть человек отдает команды с земли), а участник шведского посольства Эрик Пальмквист, побывавший в России в 1673–1674 годах, оставил рисунки, на которых среди прочего есть и русские всадники, исполняющие на лошадях элементы высшей школы. Таким образом, хотя точных свидетельств о выездковой подготовке русских лошадей не сохранилось, в допетровской России все-таки была, скорее всего, некая школа верховой езды, похожая на европейскую.

Конное дело при первых Романовых

В 1625 году персидский шах прислал царю Михаилу Федоровичу (1613–1645) шесть аргамаков и трех кобыл, «купчины персидские» – десять аргамаков, герцог Голштинии – вороного жеребца и двух серых в яблоках. В царской конюшне их подковали на серебряные подковы общим весом 4 фунта 34 золотника (1,745 килограмма).

В конюшнях Алексея Михайловича (1645–1676) стояло около 50 000 коней, из которых для царя и его выезда предназначалось «лишь» 200, а остальные для царской свиты, бояр и царских воинов. Сын Алексея Михайловича царь Федор Алексеевич (1676–1682) основал в Бронницах конный завод, правда, не на пустом месте, а на базе бронницкой «кобылячьей конюшни», первое упоминание о которой относится еще к 1634 году. Молодой царь ограничил число лошадей в царских выездах и издал ряд указов, согласно которым каждый год в Коломенское направлялась комиссия для досмотра государевых лошадей.

В XVII–XVIII веках активно развивалась конская торговля. Поскольку лошади были товаром особенным, сделки с ними фиксировались отдельно от других товаров. Сохранилось много источников по конской торговле этого периода, главные среди которых таможенные книги. По ним можно делать выводы не только об оборотах такой торговли, но и косвенно о конном деле изучаемого периода, так как фиксировались данные лошадей – пол, возраст, масть, дефекты (например, «хрома», «крива»), тавра (клейма). Указывались и цены. Ценовых категорий было много, но самыми дорогими, как правило, были жеребцы для верховой езды (в книгах их называют просто конями), дешевле – мерины и кобылы. Первых нельзя использовать в разведении, на вторых, как и в некоторых других культурах, в допетровской Руси считалось предосудительным ездить верхом. Самая дорогая лошадь, продажа которой зафиксирована в московских таможенных книгах XVII века, стоила 15 рублей. Это был шестилетний жеребец гнедо-пегой масти, которого царский лекарь Артемий Иванов приобрел 11 мая 1630 года у жителя московской Таганной слободы Алексея Ипатьева. Были лошади и дороже, особенно пригнанные татарами, но для царских конюшен их отбирали воеводы, и на столичный конский торг они не попадали. Об их стоимости можно судить по приходно-расходной книге Конюшенного приказа 1633–1634 годов, а именно по записям о поступлении в приказ денег от продажи лошадей из казенных заводов. Так, боярин Д. М. Пожарский купил «аргамачего жеребца» за 100 рублей, а стольник Н. И. Одоевский – аргамака за 40 рублей. Как мы видим, цены значительно отличаются от цен на московском торге.

Порода в таких документах указывалась лишь в том случае, если она отличалась от местной русской лошади – например, была ногайской, калмыцкой, черемисской. По сохранившимся свидетельствам современников, в том числе и иностранцев, русские лошади были неказисты и малорослы, но выносливы и добронравны.

Тавра, указанные в таможенных книгах, позволяют установить происхождение лошадей. Существовало даже так называемое пятно – специальная пошлина, взимаемая с клеймения лошади при ее продаже. В письменных источниках пятно впервые упоминается в XV веке, но могло существовать и ранее. Его собирали служащие, получившие название пятенщиков. Пятнением называлось накладывание смоляной печати на ногу лошади для удостоверения действительности сделки. Пятно уплачивали и продавец, и покупатель, оно составляло одну-две деньги. За продажу лошади без пятна также платили обе стороны сделки, но уже больше, по два рубля. С середины XVI века пятно платил только покупатель, а окончательно отменили эту пошлину только в 1777 году.

Конное дело при Петре и в послепетровской России

К началу царствования Петра I в 1689 году в конных заводах России (государственных, боярских, монастырских) был сосредоточен хороший конский состав. У нас нет сведений о методах племенной работы в этих заводах. Вряд ли тогда целенаправленно создавались породы в современном смысле этого слова, все-таки уровень зоотехнических знаний был для этого еще недостаточным. В заводах наверняка велась селекция, пусть даже на примитивном уровне вроде «для получения резвого потомства скрещиваем резвого жеребца с резвой кобылой», но сведений о ней не сохранилось.

Преобразования Петра потребовали от страны серьезной мобилизации не только человеческих, но и конских ресурсов. Лошади были нужны кавалерии, артиллерии, сопровождавшим войска обозам, на строительстве. Император объявил конские наборы – и действовал в этой сфере бескомпромиссно. Наборы не обошли стороной и племенных лошадей, что стало фатальной ошибкой. Лошадь – не пушка, которую можно отлить из снятого с церкви колокола, а после заключения мира переплавить обратно в колокол. Животное нельзя изготовить на фабрике. Перед тем как стать полезным в хозяйстве или на военной службе, оно должно пройти тренинг, перед этим вырасти в подходящих условиях, а еще раньше – родиться от родителей, обладающих нужными качествами. Для того чтобы эта цепочка не нарушалась, племенной состав должен быть неприкосновенен. При Петре это правило было нарушено, не в последнюю очередь по причине дефицита средств. В результате держать частные и монастырские конные заводы стало невыгодно. Император понял свою ошибку, но, увы, слишком поздно.

Бронницкий завод Петр отдал А. Д. Меншикову, часть государевых заводов оставил за собой, часть передал своей супруге Екатерине. В 1712 году были изданы указы о создании конных заводов в Азовской, Астраханской и Киевской губерниях, в 1720 году – завода в Астрахани. Последний был укомплектован персидскими жеребцами и черкесскими кобылами. К сожалению, дальнейшая судьба этих заводов не известна.

Туркменские аргамаки, скорее всего, продолжали поступать в Россию и при Петре. Знаменитая кобыла Лизетта, купленная императором за 100 червонцев и верхового коня в придачу, отличалась относительно высоким ростом и золотистым блеском шерсти, то есть вполне могла быть туркменской лошадью. Петр садился на нее только в самые опасные и ответственные моменты, например во время битвы под Полтавой. Чучело Лизетты хранилось в Кунсткамере, а теперь находится в Зоологическом музее Санкт-Петербурга.

Состояние отечественного коневодства не улучшилось и после смерти Петра. В кавалерии рост лошади считали в вершках сверх двух аршин. Два аршина составляли 142,2 сантиметра, вершок – 4,5 сантиметра. Таким образом, лошадь ростом «три вершка» была 155,5 сантиметра в холке, «пять вершков» – 164,5 сантиметра. О лошади ростом ниже двух аршин говорили, что она «без вершка», «без двух вершков» и т. д. Если при Петре драгунская лошадь должна была иметь рост не ниже одного вершка (примерно 146,5 сантиметра), то затем планка роста была понижена до «без вершка», или 137,5 сантиметра, а при Анне Иоанновне (1730–1740) драгунских лошадей покупали «по нужде и без двух вершков», то есть около 133 сантиметров. По современным меркам это рост спортивного пони – лошади для детского спорта. Конечно, большинство людей в XVIII веке были ниже ростом, чем наши современники, но вряд ли это сильно меняет тот факт, что драгуны были вынуждены ездить на низкорослых лошадях. Это сказывалось и на боеспособности, и на здоровье лошадей, чьи возможности не всегда позволяли нести большой вес.

Указом от 20 мая 1732 года была начата организация новых государственных конных заводов. В 1739 году было создано десять заводов, в которых лошадей рассортировали по мастям, причем использовать чалых производителей запрещалось. Это важно для понимания методов зоотехнической работы, так как чалая масть характерна для тяжелоупряжных пород, – таким образом, можно сделать вывод, что селекция в этих заводах была направлена на воспроизводство более легких лошадей. В Бронницах была собрана своего рода коллекция иностранных пород – английских, испанских, персидских, турецких, берберийских, арабских, черкасских, неаполитанских лошадей. Тем не менее при Анне Иоанновне практика конных наборов сохранялась.

Ситуация немного улучшилась в правление Елизаветы Петровны (1741–1761), которая указом от 3 мая 1756 года пригласила «всех русских помещиков приложить старания к воспитанию кирасирских и других лошадей для войска». Ею были установлены государственные закупочные цены: 60 рублей за кирасирскую лошадь ростом 151 сантиметр в холке, 30 рублей за гренадерскую или драгунскую ростом 147,5 сантиметра и 12 рублей за обозную. В кавалерию принимались лошади не старше шести лет. Этот подход оправдал себя, особенно если вспомнить, как много войн шло во времена правления Елизаветы.

Недолгое, продлившееся всего полгода, царствование ее племянника Петра III ознаменовалось, однако, рядом преобразований, в частности освобождением дворянства от обязательной военной службы. Теперь дворяне были освобождены от необходимости держать боевых коней. Но их интерес к верховой езде не ослабевал, поскольку была найдена новая сфера применения и совершенствования ездовых навыков – псовая охота. Она существовала в России и раньше, но только теперь получила самое широкое распространение.

При Екатерине II дворцовые конные заводы пополнялись преимущественно датскими и английскими лошадьми, реже немецкими. Именно на правление Екатерины приходится становление русского коннозаводства в том его виде, в котором оно существует и в наше время.

Принятые меры исправили ситуацию, которая сложилась в русской кавалерии в послепетровские времена. К началу Отечественной войны 1812 года стандарты кавалерийских лошадей повысились: кирасирские, драгунские и конно-егерские должны были быть не ниже 147 сантиметров, для гусарских и уланских установили предел в 142 сантиметра.

Детище графа Орлова

Во второй половине XVIII века Россия часто воевала. Численность кавалерии составляла 100 000 сабель, следовательно, для нее нужно было 100 000 верховых лошадей и не менее 20 000 запаса. Еще больше упряжных лошадей требовалось артиллерии и обозам. Артиллерийские лошади должны были быть не просто сильными и выносливыми, способными сдвинуть с места тяжелые пушки, но и достаточно резвыми, чтобы быстро выкатить орудие на позицию и в случае необходимости так же быстро переместить его на другое место. Они подвозили к размещенным на позициях пушкам боеприпасы, и от их резвости порой напрямую зависел исход сражения, а если смотреть шире, то и исход военной кампании в целом.

С другой стороны, рост городов и развитие торговли создавали нужду в лошадях, способных быстро перевозить грузы на дальние расстояния, в том числе и скоропортящиеся товары, а также в лошадях для городского транспорта и полиции: еще в 1731 году Сенат издал указ о создании конных патрулей в крупных городах. Кроме того, России с ее гигантскими пахотными землями требовалось значительное поголовье упряжных лошадей.

Все это заставило задуматься о расширении коннозаводства и организации его в том виде, в каком оно незадолго перед этим появилось в Европе. Можно сказать, что история русского коннозаводства начинается 28 июня 1762 года. Накануне император Петр III арестовал поручика Преображенского полка Петра Пассека, одного из участников направленного против него заговора. Заговорщики перепугались и поняли, что тянуть с уже намеченным переворотом больше нельзя. Но самая главная участница заговора, императрица Екатерина, находилась в тот момент в Петергофе, сам же император – в Ораниенбауме. Утром 28 июня Алексей Орлов прибыл к Екатерине, усадил ее в карету, и они помчались в Петербург. Но, не доезжая до столицы, лошади выбились из сил и остановились. Далее версии о происходившем расходятся: по одной – сопровождавший карету офицер Бибиков привел свежих лошадей из соседней деревни, по другой – навстречу императрице на другой карете выехал Григорий Орлов, младший брат Алексея. Как бы то ни было, между остановкой обессилевших лошадей и появлением свежих прошло какое-то время. Сложно сказать, что за это время передумал и перечувствовал Алексей Орлов, которому в ту пору было всего 24 года. Из-за лошадей успех переворота повис на волоске, а ставки в игре были предельно высоки – не только власть, но и жизнь: случись Петру III выйти из этой ситуации победителем, он не пощадил бы никого. До этого Россия пережила несколько дворцовых переворотов, и молодой офицер хорошо знал, как расправляются в таких случаях с политическими противниками.

Императрица вовремя прибыла в Петербург, где ее встретили Измайловский, Семеновский и Преображенский полки, подписала манифест о восшествии на престол и приняла присягу верных ей полков. На следующий день Петр III, понимая бесполезность сопротивления, отрекся от престола и был перевезен в Ропшу под строгий надзор, где спустя полгода погиб при невыясненных обстоятельствах.

Григорий Орлов стал одним из фаворитов Екатерины II, однако, как утверждает французский посол Сабатье де Кабра, гораздо больше она уважала и даже побаивалась Алексея. Близкая подруга императрицы, княгиня Е. Р. Дашкова, в разговоре с французским энциклопедистом Дидро как-то назвала Алексея Орлова одним из величайших злодеев на земле. Во всяком случае, именно ему приписывали убийство сверженного императора. Как бы то ни было, граф Алексей Орлов был во многих отношениях необыкновенный человек – умный, фантастически дерзкий, не отступающий ни перед чем. Он слишком много знал и близким своим присутствием тяготил Екатерину; поэтому, когда появилась возможность, она отдалила его от себя. В ноябре 1775 года граф переехал из императорского Петербурга в Москву и жил то в Москве, то в своем имении при селе Хреновом Бобровского уезда Воронежской губернии, пожалованном ему в 1776 году. Оставшуюся часть жизни он посвятил коннозаводству.

Еще в 1770 году Орлов приобрел в Дании на аукционе, устроенном по поводу сокращения поголовья знаменитого Фредериксборгского завода, несколько датских лошадей. В те годы, как мы уже говорили, в Европе были в моде лошади барокко, или испанского типа, но поскольку Дания была значительно ближе к России, везти лошадей оттуда было удобнее. Позже эти датские лошади сыграли свою роль в создании породы знаменитых орловских рысаков.

Отцом же основателем породы, выведенной графом Орловым, стал арабский жеребец Сметанка, купленный в 1775 году за 60 000 рублей. Для сравнения: весь годовой бюджет государственного коннозаводства в том же году составлял 25 000 рублей. Но нельзя сказать, что Сметанка был дорогой прихотью богатого русского барина, – этот жеребец оправдал свою высокую цену. Прижизненный портрет Сметанки, написанный неизвестным автором, хранится сейчас в Музее коневодства Тимирязевского сельскохозяйственного университета, и по этому изображению вполне можно судить о том, каким был основатель породы. Это типичный, красивый, светло-серой масти арабский жеребец с одной примечательной особенностью – длинноватым корпусом, что характерно не для верховых пород, к каким относится арабская, а является приметой пород упряжных. Этот факт вовсе не говорит о нечистокровности Сметанки: в любой породе могут быть определенные отклонения от стандарта. Однако закономерно, что именно такой, отдаленно похожий на упряжного, верховой жеребец стал основателем рысистой породы.

Жизнь Сметанки окутана легендами. Поскольку приобретение было очень дорогим, Орлов не рискнул отправлять его из Турции в свой завод при селе Остров водным путем, хотя так вышло бы быстрее. Сметанку два года вели в Россию по суше. Увы, жизнь его в заводе оказалась недолгой. О его смерти есть две версии. Первая, в каком-то смысле романтичная, рассказывает, как жеребца однажды подвели к водопойной колоде одновременно с другим племенным жеребцом. Со стороны конюхов это было нарушением правил техники безопасности. Жеребцы подрались, Сметанка поднялся на дыбы, потерял равновесие и упал, разбив голову о водопойную колоду. Его несчастный конюх в ужасе от содеянного повесился на сеновале. Вторая версия прозаичнее: Сметанка просто пал, не выдержав климата средней полосы России, слишком сурового для арабского скакуна.

Какая бы версия ни была правдой, от уникального жеребца осталась лишь одна ставка жеребят: четыре жеребчика и одна кобылка. На таком материале крайне трудно, почти невозможно что-то вывести… Но Орлову невозможное удалось.

Сделаем важную оговорку. Очень часто в популярной литературе, в том числе написанной конниками, можно прочитать, будто граф, создавая свою рысистую породу, взял арабского жеребца Сметанку и скрестил его с голландскими и датскими кобылами. Это слишком упрощенная схема, совершенно не отражающая масштаб работы, которую провел Орлов. Такая схема производит впечатление готового рецепта, который был заранее известен Алексею Григорьевичу. Это совсем не так. В наше время, конечно, мы могли бы составить подобный «рецепт», но только опираясь на опыт наших предшественников. Но в XVIII веке уровень зоотехнических знаний был таков, что многие приемы, которые используют современные заводчики, просто не существовали…

Список пород лошадей, которых использовал Орлов в своей работе, впечатляет: в его заводе были арабские, персидские, турецкие, кавказские, английские, голландские, датские, мекленбургские, неаполитанские, бухарские, армянские, испанские, польские лошади, а также русские и лошади неустановленного происхождения. Заводчик старался от каждой из них взять самые лучшие качества. Считается, что наибольшее влияние на формирование породы оказали все-таки голландские и датские животные. Мы уже знаем, что в Голландии разводили гардтраберов, способных к резвой, устойчивой рыси. Но в крошечной Голландии с ее маленькими расстояниями не было нужды создавать из этих лошадей что-то большее, чем нарядную породу, представители которой могут время от времени успешно выступать на местных соревнованиях. Устойчивая рысь гардтраберов оказалась гораздо больше востребована в далекой от их родины необъятной стране – России. Интересно, что согласно современным генетическим исследованиям орловский рысак в то же время близок к аборигенным русским породам.

Нельзя сказать, что работа великого заводчика была полностью удачной – были и ошибки, было и движение по ложному пути, когда приплод получался слишком сырого сложения, близкий к голландским лошадям, либо слишком легкий и слабый. Но ведь ставилась цель вывести породу, подобной которой не существовало прежде, и приходилось идти на ощупь. Орлов хотел создать упряжную лошадь, высокую, красивого, гармоничного сложения, достаточно выносливую и сильную, чтобы возить экипажи по длинным ухабистым дорогам России, но одновременно годную под седло.

Первым представителем орловской рысистой породы считается серый Барс I, родившийся в 1784 году. Его матерью была серая же кобыла, от которой не осталось даже имени – в заводских книгах она обозначена как кобыла № 2 из Голландии. Отцом Барса был Полкан I, сын легендарного Сметанки и кобылы из Дании по кличке Буланая. Барс I использовался в заводе с 1791 по 1808 год. Первые линии в породе восходят к его сыновьям Доброму, Любезному, Лебедю, Безымянке, Усану и Похвальному. Барс воплотил в себе тот результат, к которому стремился Алексей Орлов: крупная лошадь упряжного типа, в меру массивная и в меру легкая, сильная и нарядная, способная к устойчивой резвой рыси. В 1852 году знаменитый русский художник иппического жанра Н. Е. Сверчков написал картину «Граф А. Г. Орлов-Чесменский в санях на Барсе I». Великого жеребца художник не застал в живых, и моделью ему служил жеребец Добрыня IV (Добрыня III – Таланная), которому Барс приходился прадедом по материнской линии и дважды прапрадедом по отцовской. Коневоды старшего поколения говорили, что Добрыня IV – точная копия Барса I; благодаря ему, следовательно, мы можем судить о первом орловском рысаке.

Мы не случайно остановились на родословных орловских рысаков. Как можно легко увидеть по информации о происхождении Добрыни, граф применял такой сложный зоотехнический метод, как инбридинг – близкородственное разведение. Цель его – повысить у потомства вероятность иметь признаки того предка, на которого делается инбридинг (в случае с Добрыней IV это Барс I). Это один из факторов, который позволил создать породу на основе очень маленькой ставки от Сметанки. В ту эпоху русские и европейские заводчики прибегали к инбридингу крайне редко, так как это считалось грехом. В какой-то степени они были правы, так как инбридинг – очень тонкий инструмент. Слишком близкое родство лошадей всегда повышает риск получить больное потомство, а слишком отдаленное не даст желаемого результата. Анализ родословных первых орловцев показывает, что графу удалось найти в этом деле золотую середину, хотя наверняка были и не очень удачные результаты, которые не были отражены в заводских записях.

Другим решающим фактором был жесткий отбор используемых для разведения маток по типу и способности к хорошей рыси. Орлов выработал целую систему испытаний для молодняка: молодые лошади зимой проходили от завода до Москвы 600 верст своим ходом, запряженные в сани, а затем испытывались в беге по замерзшей Москве-реке. От животных, которых брали в завод, требовалась способность пробегать 18–20 верст устойчивой рысью. А поскольку рысаки создавались на основе европейских и восточных пород, еще одним их качеством должна была быть приспособленность к русскому климату. Для этого маток, в том числе и жеребых, держали в холодных сараях и кормили грубым кормом.

Справедливости ради стоит сказать, что граф Орлов-Чесменский вел свою работу не в одиночку. Главным его помощником был крепостной В. И. Шишкин, служивший у графа главным конторщиком. Именно его записям мы обязаны знанием о происхождении заводских лошадей. Видя способности своего крепостного и интерес к конному делу, Орлов делился с ним своими планами на разведение лошадей. Шишкин пережил своего господина, умершего в 1809 году, и продолжил его дело, внеся в племенную работу одно изменение: он стал большее внимание уделять нарядности экстерьера рысаков.

Завод унаследовала дочь Орлова 23-летняя графиня Анна Алексеевна. Увы, с Шишкиным ее рассорили, и в 1831 году она уволила конторщика, к тому времени уже получившего вольную по приказу императора Александра I. Лишившись умелого управляющего, завод начал приходить в упадок. Однако на судьбе породы это почти не сказалось, ибо к тому времени в России уже появились и других заводчики, занимавшиеся рысаками. Видя, что завод уже не тот, что при Шишкине, в 1845 году графиня продала его государству.

К середине XIX века орловские рысаки стали неотъемлемой частью повседневной жизни России. Их использовали в ямских тройках, в городском транспорте, в императорских и дворянских выездах, в армии, иногда даже для пахоты – рысак достаточно силен для этого. На них ездили представители всех сословий русского общества. Порода стала поистине всенародной. Свое современное название она получила только в 1949 году, а до этого называлась русским рысаком. Однако в современном понимании русский рысак – это другая порода, о которой мы расскажем позже.

Самые первые в мировой истории рысистые бега проходили в Москве на Старой Калужской улице. В 1834 году Московскому обществу любителей рысистого бега было выделено 120 десятин на Ходынском поле. На этом месте был создан Московский ипподром – старейший в Европе из существующих ныне. В 60-е годы XIX века здесь утраивались даже 30-верстные пробеги, причем некоторые лошади успешно выступали в таких тяжелых испытаниях на протяжении нескольких лет подряд, настолько они были сильны и выносливы. В Петербурге рысистые испытания официально начались позднее, в 1846 году, и проходили по замерзшей Неве напротив здания Биржи на Стрелке. Летом бега и скачки проводились в Царском Селе. В 1856 году было создано Санкт-Петербургское общество зимних бегов. Призы разыгрывались в феврале и марте. В 1880 году был построен беговой ипподром на Семеновском плацу с довольно крутыми поворотами, что делало его медленнее Московского.

Изначально на бегах не было общих заездов, когда на старт выходят все участники одновременно: причина была в том, что первые бега проходили на обычных улицах, где не могли поместиться много дрожек в ряд. Соревнования проходили с поочередной ездой каждого из участников от столба до столба с секундомером. Иногда соревнующихся лошадей сопровождал так называемый поддужный – другая лошадь, задача которой создать соревнующейся лошади, образно говоря, боевой настрой. Разумеется, результат поддужного не учитывается. Такая практика сохранялась даже какое-то время после появления ипподромов.

Система испытаний рысаков, разработанная графом Орловым, не стояла на месте, а стала расширять свое применение и постепенно превращалась в своего рода спорт, в котором самоцелью становился не отбор по работоспособности для последующего разведения выносливых и универсальных лошадей, а собственно победа в забеге.

Если поначалу забеги рысаков устраивали на легких дрожках с дуговой упряжью (маленький четырехколесный экипаж в виде длинной скамейки, его изобретение приписывают графу Орлову), то в 1867 году в России уже появились призовые качалки-американки, очень легкие, без дуги, с маленьким сиденьем для наездника, которые можно было использовать только в забегах и для тренинга. В 1882 году при заводе в Хреновом открылась школа наездников – ездоков, участвующих в рысистых бегах. В 1877 году на ипподромах России появился тотализатор. Увеличение его оборотов стало, по сути, тем спросом, который рождает предложение. Итак, кроме универсальной выносливой упряжной лошади стала требоваться другая лошадь – «резвая накоротке», как тогда говорили, то есть обладающая спринтерскими качествами, способная прежде всего побеждать на бегах. Конечно, в таком случае селекция пошла по принципу скрещивания резвейших с резвейшими. Но селекция только по резвости приводит к выведению лошадей определенного типа, более легких, с обтекаемым узким корпусом. Такая лошадь беднокостнее классического орловского рысака и менее массивна, то есть уже не будет такой универсальной. Таким образом обозначилось противоречие между резвостью и породностью, типичностью экстерьера. Возник вопрос, по какому пути должна двигаться селекция орловцев. Ситуация усугублялась тем, что в Россию стали завозить стандартбредных лошадей и они… выигрывали у орловцев. Впрочем, нет худа без добра: ввоз американских рысаков стимулировал развитие русского ипподромного спорта.

Закономерным следствием всего этого стала метизация – скрещивание орловцев с американскими лошадьми. Как это всегда бывает в подобных случаях, у метизации нашлись и сторонники, и противники. Первые настаивали на том, что орловский рысак должен стать такой же призовой породой, как американский. Вторые высказывали опасения, что при повальной метизации порода потеряет свое лицо и в конце концов перестанет существовать, к тому же Россия лишится высочайшего из своих селекционных достижений – универсальной лошади.

Кто же был прав? С высоты современных зоотехнических знаний нетрудно сказать, что орловец вовсе и не должен был состязаться в резвости с американцем. Орловские рысаки «тише» и позднеспелы (такие лошади в целом работают дольше раннеспелых), но сильнее и универсальнее стандартбредов. К тому же создатель породы явно закладывал в нее качества стайерские, а не спринтерские – то есть сравнивать орловца и стандартбреда только по резвости и делать вывод о необходимости метизации – примерно то же самое, что сравнивать чистокровную верховую и арабскую породы и делать вывод, что арабы хуже, потому что они менее резвы. Каждая порода создается для своих задач, и далеко не все измеряется призовым столбом.

Но вот на арену вышел Крепыш. Это был орловский жеребец, родившийся в 1904 году от успешно выступавшего Громадного и не участвовавшей в бегах кобылы Кокетки. Будучи чистым орловцем, он, однако, немного отклонялся от желательного типа: был худоват, высокого роста (173 сантиметра), с небольшими пороками конечностей. Он был выведен в частном заводе Афанасьева и куплен крымским татарином (по другим данным, караимом) Шапшалом. Через какое-то время у него появился совладелец. У Шапшала Крепыш, ранее сбоивший (переходивший на галоп во время заезда, что на бегах недопустимо), постепенно сбоить перестал – и начал побеждать.

Успехи Крепыша были феноменальны. Он стал первым орловским рысаком, перешагнувшим рубеж резвости 2 минуты 10 секунд на 1600 метрах. Он установил несколько рекордов, в том числе показав резвость 2 минуты 8,5 секунды на 1600 метрах на зимней дорожке и 4 минуты 25,7 секунды на 3200 метрах. Именно о нем сложилась расхожая фраза тех лет: «В России гремят двое – Шаляпин и Крепыш». Его называли лошадью столетия. Увы, из-за пороков строения ног жеребца нельзя было использовать слишком интенсивно: был риск причинить ему травмы, несовместимые с дальнейшей беговой карьерой. Между владельцами возникали трения из-за того, что одному хотелось, чтобы Крепыш выступал чаще, пока он популярен у публики, другой же, Шапшал, был осторожен. Шапшала упрекали в том, что он так и не дал нанимаемым наездникам продемонстрировать предел резвости жеребца, а предпочитал наращивать его резвость постепенно, ведь за большее число установленных рекордов можно было в конечном счете получить больше премий.