Текст книги "Женщины революции"

Автор книги: Вера Морозова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 15 страниц)

На лице Людмилы Николаевны вспыхнуло такое нетерпение, так энергично она встряхивала головой, что Алексей Иванович ещё громче рассмеялся:

– Не жадничайте, дорогая: и чемодан с нелегальщиной, и юбка, начинённая прокламациями, как пирог… Рискованно. Тут с контрабандистами товарищи договариваются о переброске большой партии. Скорее всего договорятся.

– Вряд ли… Контрабандисты нелегальщины боятся, открещиваются от неё как чёрт от ладана. Мне однажды контрабандист объяснял: если на границе зацапают с литературой, то из обычного контрабандиста он сразу превращается в политического преступника. Тут и затяжной арест, и следствие…

– Конечно, лучше французские чулки таскать без пошлины, – с горечью согласился Алексей Иванович, кивая головой. – За литературу берутся неохотно, да и верить им нельзя. Часто сваливают тюки в лесу, сочиняя, что за ними гнались стражники. «Искру» нужно доверять только надёжным людям. Людям идеи. Вот почему требуется особенная осторожность.

– Пожалуй, вы правы, – неохотно согласилась Людмила Николаевна.

– Я займусь чемоданом с двойным дном, а вы погуляйте по Мюнхену. – Алексей Иванович поднялся, чтобы проводить гостью. – Город прекрасный, живописный. Посмотрите средневековую Старую ратушу, побывайте в пинакотеке, галерее живописи… Какие есть жемчужины: Рембрандт, Гойя… Да и от соборов получите удовольствие…

– Спасибо, Алексей Иванович. – Хочу побродить по берегу реки Изара. Жёлтый кружащийся лист, покрасневшие от лёгких морозцев деревья – всё золотую осень России напоминает. – Людмила Николаевна помолчала и, закалывая шляпу большой булавкой, спросила: – Как будет с чемоданом?

– Обычно. За вами заедут в отель, кто-то из наших будет провожать, он и чемодан привезёт… Наберитесь терпения – дело нешуточное.

Станция Граница

Вагон плавно покачивало. За окном проносились аккуратные станции в зелени тополей; небольшие городки с неизменной остроконечной киркой и блестевшим часовым циферблатом у колокольни; с узкими улочками, тесно зажатыми кирпичными домами; с деревянными мостами над мелководными речушками; разукрашенные яркими красками осени леса с зелёными островками ельников. Золотая осень! Осень и в России была её любимым временем года, а здесь, в чужой стране, осенняя краса казалась несказанной.

Людмила Николаевна, утомлённая дорожными хлопотами и беготнёй по городу, отдыхала. Положила на спинку дивана голову и бездумно рассматривала припорошенные желтизной леса. Кажется, отъезд прошёл вполне благополучно. На вокзале её провожал молодой человек из русских студентов, одетый ради такого случаи с особой тщательностью. Дорогое драповое пальто. Мягкая фетровая шляпа. Он вёл Людмилу Николаевну под руку, а носильщик в фуражке с высокой тульёй нёс заветный чемодан чёрной кожи с белым набором. Непринуждённо остановились у вагона. Лицо её было под густой вуалью – спасибо моде! Огляделась неторопливо, достойно. У вокзального колокола стоял Алексей Иванович. Из конспиративных соображений он не подошёл проститься, но много курил, зажигая спичку чуть вздрагивающими пальцами. В карих глазах – тоска. Было немного стыдно за свою радость, но что поделаешь? Ударил последний звонок. Она поднялась в вагон и, уже держась за поручни, долго махала бежавшему за вагоном студенту, вызывая неудовольствие усатого кондуктора. Алексей Иванович снял шляпу, прижал её к груди, но даже в эти последние минуты оставался сдержанным. Тоска захлестнула сердце – его можно понять: опять чужбина.

В купе сидел благообразный старичок, с бородкой клинышком. Он вежливо приподнялся, поздоровался. Потом помог поставить чемодан на полку и, извинившись, углубился в газету. Людмила Николаевна отколола шляпу и тоже начала листать журналы, которыми на дорогу снабдил её Алексей Иванович, но потом отложила, испытывая столь долгожданное чувство покоя. В вагоне загорелся свет, проводник в белом сюртуке предложил кофе. Старичок закрыл газеты и с удовольствием держал в руках тонкую чашечку.

– Позвольте узнать, не с баденских ли вод? – спросил он, потирая пухлые руки.

– Нет, из Парижа. В Мюнхен заезжала к подруге.

– Париж… Париж… – мечтательно запел старичок. – Сколько безумств связано в моей жизни с этим городом. «Комеди Франсез», «Гранд опера»… Елисейские поля… Лувр…

– В Париже каждый может найти всё, что близко его сердцу. – Людмила Николаевна подняла сросшиеся брови и внимательно посмотрела на соседа.

– А что созвучно вашему сердцу? – Старичок вновь потирал пухлые руки. – Если не рассердитесь на любопытство: путь дальний, а дорожные разговоры – самые откровенные. К тому же русскому человеку без них не обойтись.

– К чему сердиться! – искренне удивилась Людмила Николаевна, и её большие серые глаза заискрились. – Я в Париже была впервые, впечатление ошеломляющее. Эйфелева башня… Сорбонна… Целыми днями бродила по городу, восторгалась и удивлялась. После тихой провинциальной жизни свыкнуться с Парижем весьма непросто, потом засела в библиотеках да пропадала на лекциях.

– Значит, поехала за знаниями, а не в модные магазины? Похвально, весьма похвально.

– Нет, я не пуританка. Парижским модам свою дань отдала. И в Мюнхен заезжала, чтобы передать коробки от портных. Только пришлось в нарядах остановиться: батюшка ограничил меня деньгами. Тут и занялась науками, а то бы… – Людмила Николаевна, лукаво засмеявшись, тряхнула красивой головой.

– Батюшка человек состоятельный?

– Да, весьма. В Екатеринославе ему принадлежит крупная фабрика, но деньгам счёт знает и мотовству не способствует.

– Денежки счёт любят, – довольно хихикнул старичок и не удержался от нового вопроса: – Всё промотали? Подарки успели купить?

– Конечно, купила: матушке – модное боа, сёстрам – последние шляпки от мадам Бонатье, а подругам – безделушки. – Людмила Николаевна показала глазами на чемодан. – Полнехонек всякого добра.

Старичок одобрительно кивал головой. Улыбалась и Людмила Николаевна. Она радовалась и возвращению на родину, и русской речи, и дорожному разговору, без которого действительно не выдержать такой дальний путь, и тому, что почти не приходилось говорить неправды, ибо по опыту знала: излишняя ложь частенько осложняет положение, а забот и так предостаточно.

– А как с социалистическими идеями? – Старичок громко высморкался в красный фуляровый платок.

– Я изучаю литературу – мадам Сталь и Жорж Санд. – Людмила Николаевна отвечала очень серьёзно. – Сделалась в Париже большой поклонницей женской эмансипации.

– Это всё дело безопасное: эмансипация, социология, но только в известных пределах. – Старичок предостерегающе поднял пухлую руку, таинственным шепотком прибавил: – В юности я был лавристом. Да, да, сторонником Лаврова. Начитался книг, к несчастью, они оказались в семейной библиотеке, и стал готовить себя в революционеры. Прежде всего решил «сжечь за собой корабли» и сбежал из дома, а потом уже занялся «подготовкой». Трудился усерднейшим образом. Начал с системы Канта – Лапласа, как полагается, потом от астрономии перешёл к физике, далее следовало изучать химию, физиологию и, лишь обогатив своё познание этими науками, заниматься социализмом. Но силёнок не хватило – в книгах разбирался плохо, всё пугало, отвращало. Спасение пришло неожиданно. Как-то вечерком вычитал у Бакунина интереснейшее суждение, что большинство из тех, кто в юности являлся крайним революционером, с годами становился умереннее, а в старости даже реакционером… Представляете! Это писал сам Бакунин, которого я боготворил, как и Лаврова. Подумал, подумал и решил: к чему эти мудрствования, когда всё равно повторишь жизнь своего отца? Вернулся к родителям домой из слесарной мастерской, попросил прощения. Матушка от счастья щедро наградила меня деньгами и отпустила в Париж, а в библиотеке повесила портрет Бакунина.

– Значит, вы из реакционеров? – холодно спросила Людмила Николаевна, позванивая ложечкой о тонкий край стакана. – Я об этом сужу по возрасту.

– Ну уж реакционер! – хмыкнул старичок в бородку клинышком. – Просто из здравомыслящих. Только пережитое помогло мне снисходительнее относиться к увлечениям молодёжи.

Людмила Николаевна потеряла интерес к разговору. Смотрела в окно, вслушивалась в стук колёс. Сколько таких рассудительно-снисходительных, а попросту трусливых людей. Смолоду пошумят, покуражатся, пожонглируют революционными фразами, а потом побеждает так называемый здравый смысл. Вот и превращается человек в обывателя, святые порывы, стыдясь, списывает на грехи молодости…

Золотая осень сменилась вьюжной зимой, шуршащий лист – крупными хлопьями снега. На третий день из-за поворота показалась, пограничная станция Варшавско-Венской железной дороги Граница. Потянулись длинные приземистые пакгаузы, чистенькие кирпичные постройки, товарные составы на запасных путях, охраняемые солдатами частей, прикомандированных к таможне. Кондуктора в необъятных романовских полушубках держали зажжённые фонари. Пробегали озабоченные офицеры, громыхая шашками и покрикивая на солдат.

Людмила Николаевна тревожно наблюдала за беготнёй, поднявшейся на пограничной станции. Пожалуй, она впервые поняла, как трудна задача, как сложен и полон случайностей ранее неведомый ей путь доставки столь большого транспорта, как тяжело будет миновать препятствия и как необходимо всё это преодолеть. Старичок свернул плед и попросил кондуктора привязать его к чемодану.

– Ба, голубушка Людмила Николаевна, да чемоданы-то у нас одинаковые! – удивился он, когда кондуктор снял с верхней полки чемоданы.

Людмила Николаевна и сама удивилась. У дивана два совершенно одинаковых чемодана жатой кожи с массивными замками. Только у её чемодана набор был из белого металла, а у старичка – из чёрного. Она даже обрадовалась этому обстоятельству. Чемодан-то как удачно подобрали! Как у всех! На такой чемодан и внимания не обратят. Впрочем…

Кондуктор попросил их не выходить из вагона. У дверей появился унтер в лихо заломленной папахе. Пассажиры столпились у окон, приглушённо переговариваясь. Показался длинный и худой чиновник – таможенник с большой папкой, напоминавший учёного аиста. Он торжественно вышагивал, высоко поднимая тощие ноги. За ним полковник и жандармский ротмистр. Унтер выкатил грудь, кондуктор засуетился.

Людмила Николаевна, вздохнув, возвратилась в купе и приготовилась к неизвестности. Дверь откатилась. Таможенник ледяным голосом поздравил с возвращением и попросил приготовить паспорта. Неприятно похрустывая тонкими длинными пальцами и крепко зажав папку под мышкой, он ждал. Людмила Николаевна через плечо протянула паспорт. Таможенник опустил очки на кончик длинного носа и начал сличать приметы, означенные в документе. Полковник в купе не заглядывал, а стоял у окна в коридорчике. Но ротмистр, молодой и щеголеватый, беззастенчиво вертел чемоданы.

– Возможно, вам нужна помощь? – полюбопытствовала Людмила Николаевна, чуть прищурив глаза.

Ротмистр задержал взгляд на элегантной даме, выпрямился. В парижском пальто из лёгкой пушистой шерсти, отделанном витым шнуром, Людмила Николаевна была удивительно хороша. Блестящий меховой воротник сливался с локонами светло-каштановых волос. В руках крошечная муфта. Большие серые глаза полны лукавства и насмешки. Чёрные густые брови резко выделялись на смуглом, с лёгким загаром лице. Казалось, старичок заметил впечатление, произведённое его соседкой на молодого ротмистра, и довольно усмехнулся. Ротмистр отступил в коридор, не переставая разглядывать молодую женщину.

Людмила Николаевна держалась непринуждённо. Молча следила за таможенником, всё ещё терзавшим паспорт. Изящно вскинула лорнет в черепаховой оправе, когда кондуктор попросил у неё билет.

– Мадам возвращается из Парижа. – Таможенник не отрывал бесцветных глаз от документа. – Срок вашей визы не истёк. Мадам возвращается раньше.

– Да, семейные обстоятельства… – Людмила Николаевна с лёгким недоумением отвечала таможеннику, подчёркивая неуместность его вопроса. – Матушка расхворалась.

– Мадам следует в Петербург или в Москву? – допытывался таможенник, просматривая на свет вид на жительство.

– Конечно, в Москву… У меня и билет до первопрестольной… – Людмила Николаевна говорила мягко, хотя назойливое внимание таможенника, как и присутствие жандармского ротмистра, вызывало смутное беспокойство. – Москва… Петербург… Почему вас это занимает? Разве появились какие-либо ограничения?

– Нет, не появились, мадам. – Таможенник вежливо козырнул и повернулся к старичку, не отдавая ей документа. – Ваш паспорт?

Сосед раскрыл бумажник. Людмила Николаевна по каким-то неуловимым признакам начала догадываться о неблагополучии. «Возможно, эти строгости каждый раз на границе. А теперь, после выхода «Искры», таможенники совершенно голову потеряли, – раздумывала она. – Паспорт собственный, а нелегальщина так славно запрятана. К тому все чемоданы с двойным дном для таможенников практически недосягаемы». И всё же спокойствие не приходило. Полковник перешёптывался с жандармским ротмистром, кидал многозначительные взгляды то на неё, то на соседа. Людмила Николаевна, призвав выдержку и самообладание, продолжала мило улыбаться старичку, с которым таможенник выяснял какие-то обстоятельства.

– Господин возвращается из Бадена?

– Да, из Бадена… Лечился на водах… Каменная болезнь почек… – Старичок нервничал, дряблые щёки его вспыхнули.

Таможенник поднёс паспорт к близоруким глазам и в который раз проверял визы. «Видно, поляк. Обороты речи странные, да и выговаривает слова с излишней старательностью… Но какой же дотошный!» – с сердцем решила Людмила Николаевна и зябко повела плечами.

– Господин проследует в Петербург? – Таможенник раскрыл пронумерованную книгу и сделал отметку.

– Нет, поначалу в Москву, а затем уже в Петербург. – Старичок вздёрнул бородку, недовольно отрезал: – Вольному – воля!

– Пожалуйста, покажите ваши вещи!

Сосед толкнул свой чемодан и, неожиданно улыбнувшись, обратился к Людмиле Николаевне, сидевшей на мягком диване:

– Могу сыграть плохую шутку, сударыня! Чемоданы-то наши как близнецы похожи, возьму и увезу… А сёстры и подруги моей очаровательной спутницы останутся без парижских платьев и шляпок.

На круглом лице Людмилы Николаевны изобразился такой неподдельный испуг, что даже невозмутимый чиновник, напоминавший аиста, ухмыльнулся.

– Лучше казните! Без подарков меня в Россию не примут, да и сама я франтиха отчаянная. Надумали – без туалетов из Парижа!

– Трепещите, трепещите, любезнейшая Людмила Николаевна!

Старичок галантно поцеловал её руку и, очень довольный собой, нахохлился. Людмила Николаевна понимающе улыбнулась.

Таможенник направился в соседнее купе и холодно сказал:

– Попрошу вещи доставить в таможню… По инструкции они подлежат досмотру.

Людмила Николаевна возмущённо всплеснула руками, надула губки. Старичок раскричался:

– Милостивый государь, я надворный советник. Надеюсь, меня не подозревают в недозволенных провозках контрабанды?

– Это же безумная трата времени, – капризничала Людмила Николаевна, энергично поддержав своего попутчика.

– Формальность, мадам… Пустая формальность, – быстро ответил таможенник, и, не слушая возражений, приказал усатому унтеру: – Отнеси, братец!

Людмила Николаевна сдвинула брови, поморщилась. Подумав, решительно отвернулась к окну.

– Мадам, во избежание неприятных случайностей попрошу проследовать в таможню! – неожиданно вмешался в разговор жандармский ротмистр.

– Пойдёмте, голубушка! – Старичок суетливо поднялся и, поманив пальцем кондуктора, попросил: – Возьми-ка и мой чемодан.

Молодая дама, поддерживаемая своим попутчиком, неторопливо шла за кондуктором, тащившим чемоданы к одноэтажному зданию вокзала, в котором размещалась таможня. В просторном зале, напоминавшем сарай, длинные столы. Пахло затхлостью, обдавало холодом. Вдоль стен, побелённых известью, – дубовые скамьи. Внимание её привлекла железная дверь с решётчатым оконцем. Вот и конец пути! Сердце заныло, защемило.

Кондуктор поставил чемоданы на стол. Получил мелкую ассигнацию. Попрощался, довольный. Она позавидовала ему – у двери стояли солдат и жандармский ротмистр. Ей-то так легко не уйти! Пассажиры, их становилось всё больше, выстраивались вдоль стола у чемоданов, корзин и баулов по одну сторону, таможенники – по другую. Людмила заняла своё место по соседству с каким-то толстяком с неприятным лицом. Заломив бобровую шапку и распахнув шубу на меху, он нервно барабанил короткими пальцами по крышке стола. Нервозность толстяка раздражала её. Недовольно прищурив серые глаза, она опустила подбородок в воротник. Старичок сердито кашлял, закутывая шею тёплым шарфом.

– Теперь часа на два застряли. Холод для моих почек страшнее пистолета. – Он с горечью улыбнулся. – Позволил себе перефразировать Грибоедова.

– Важно, чтобы ноги были в тепле, – ответила Людмила Николаевна, стараясь поддержать разговор, всё было полно ожидания и неуверенности.

– Какие лица у таможенников – квадратные подбородки! – наклонился к ней надворный советник. – Да, они похлёстче любых контрабандистов. Теперь уж глядите за вещами в оба глаза.

– А мне так хочется в буфет… Горячего бы шоколаду! – мечтательно проговорила Людмила Николаевна, поглубже засовывая руки в пушистую муфту. – Скорее бы всё кончилось.

– Ждать и догонять, голубушка, всегда трудно, – отозвался старичок, натягивая меховые перчатки.

Ждать пришлось долго. Таможенники придирчиво рылись в чемоданах, заставляя выкладывать вещи, взвешивали багаж.

– Каждый раз по-новому! То почти не глядят, а то спасения нет! – ворчал надворный советник, постукивая замёрзшими ногами.

Наконец таможенник подошёл к толстяку в бобровой шапке и остановился. Тот ещё сильнее забарабанил короткими пальцами, засопел. Таможенник приказал открыть чемодан, помедлив, спросил:

– Недозволенных товаров нет?

– Спаси бог! – возмутился толстяк.

– А это что? – Таможенник вынул картонку из чемодана и обнаружил пачку фильдекосовых чулок. – Пошлину нужно платить!

– Беда-то какая! Господин чиновник, чулки для жены. Почему платить пошлину?

– Для личных нужд в таком количестве не разрешается. Инструкция, пункт восьмой. – Таможенник нехотя достал книгу и стал делать записи. – Да и стыдно, господин Пшеничников, не первый раз встречаемся.

– Первый… Вот те крест – первый…

– Хватит юлить… – остановил ротмистр толстяка, пытавшегося что-то возразить. – Старые, ох какие старые знакомые!

Жёсткие складки, появившиеся у губ, придали лицу ротмистра злое выражение. «Почему они так обращаются с ним?.. Видно, субчик, – недоумевала Людмила Николаевна, вслушиваясь в чужой разговор.

Толстяк заморгал белесыми ресницами и с редкостной проворностью вытащил бумажник.

К удивлению Людмилы Николаевны, таможенник отрицательно закачал головой, когда она начала отстёгивать ремни чемодана. Поглядел с нарочитым безразличием и, отчётливо выговаривая слова, поинтересовался:

– Недозволенных товаров нет?

– К чему? Коммерцией не занимаюсь. – Людмила Николаевна пожала плечами.

Таможенник снял со стола чемодан, поставил на зелёные весы, напоминавшие большой пустой ящик. Сердце её встревоженно колыхнулось. Таможенник привычно перевёл гири по железной планке и уныло бросил, записывая вес на бумажке.

– Сорок два фунта… Многовато!

– Да и денег истрачено немало, – шутила Людмила Николаевна, не выказывая беспокойства.

Таможенник промолчал. Поковырялся с весами, вновь поставил чемодан. Задумчиво взглянул на молодую женщину и, что-то прикидывая, беззвучно пошевелил губами. Потом подозвал жандармского ротмистра, пошептался. Извинился и попросил даму подождать. Затем перешёл к надворному советнику, нервно теребившему бородку, и, словно чему-то обрадовавшись, потащил его чемодан на весы. «Белый набор… Чёрный набор… – раздумывала Людмила Николаевна. – Вот она, неизвестность, при которой каждая минута – тюрьма или свобода».

– Двадцать три фунта! Что за чертовщина – чемоданы-то одинаковые! – распалялся таможенник, показывая на весы.

Людмила Николаевна пожала плечами. В душе на-растала тревога. «Счастье, что чемодан не велели открыть… Обойдётся… Обойдётся…» – успокаивала она себя. Старичок с недоумением поглядел на неё и, ухмыляясь, спросил:

– Голубушка, уж не слитки ли золота везёте? А?!

– От золота бы не отказалась, – с мягкой улыбкой отозвалась молодая женщина.

Таможенник поставил чемоданы рядышком. Оглядел и осторожно начал простукивать, приложив ухо к крышке. И как тогда, в вагоне, Людмилу Николаевну снова начали раздражать тонкие, худые пальцы чиновника. Простукивал он ловко – несколько раз возвращался к одному и тому же месту. Форменная фуражка наползала ему на глаза.

– Сшиби с зимы рога, – посоветовал ему жандармский ротмистр, доставая из кармана шинели портсигар.

– Господа, попрошу освободить чемоданы. – Таможенник распрямился и потребовал: – Предъявите на основании пункта второго инструкции вещи для досмотра.

Говорят, надежда последней оставляет человека. Людмила Николаевна в томительные часы ожидания хорошо поняла значение этих слов. С какой-то задорной энергией она начала расстёгивать ремни, туго обхватившие раздувшиеся бока чемодана, открывала замки ключиком и, полушутливо принимая помощь надворного советника, выкладывала на стол покупки, модные парижские вещи: яркая бухарская шаль, воздушное платье в густых оборках, изящные коробки с дорогими духами, тонкое бельё, куски кружев – валансьен… Лицо таможенника изменилось: из скучающего и безразличного сделалось сосредоточенным и холодным. Старичок нахохлился, будто сердитая птица, на происходившее смотрел с неодобрением и брезгливостью. Жандармский ротмистр больше не крутил ус, а с яростью выбрасывал из чемодана надворного советника, отказавшегося это делать, свёртки и сюртуки, книги и коробки конфет.

– А казался душа-человек, – громко заметил старичок, обращаясь к Людмиле Николаевне, и, перехватив злющий взгляд ротмистра, закончил: – Недаром говорят в народе: человека видим, а души его не видим.

– К старости следовало бы быть умнее! – прокричал ротмистр, давший волю гневному чувству.

– Начнём отделять овец от козлиц, – с горечью заметил старичок.

Людмила Николаевна положила маленькую руку в лайковой перчатке на его руку, добрым взглядом просила успокоиться. Надворный советник галантно поцеловал её руку, наклонил голову.

– Прикинем на весах чемоданы! – буркнул таможенник, как бы с трудом раскрывая плотно сжатые губы. – Нет, нет… Каждый в отдельности.

Ротмистр согласно кивнул и быстро стащил с весов чемодан с белыми набором, принадлежавший Людмиле Николаевне.

– Семь фунтов! – Таможенник аккуратно записал цифру на клочке бумаги. – Ставьте второй…

Людмила Николаевна до боли сцепила маленькие руки, нетерпеливо постукивала меховыми башмаками, спасаясь от холода. На весах чемодан с белым набором, её чемодан, который с такой тщательностью готовил в дорогу Алексей Иванович.

– Пятнадцать фунтов! – уронил таможенник и в раздумье попросил ротмистра: – Ещё раз следует проверить.

– Семь фунтов… – Ротмистр грубо кричал: – Пятнадцать фунтов!

Людмила Николаевна поняла, что слова он выкрикивал со зловещим смыслом. Потом уже, в арестантском вагоне, эти слова долго будили её ночами: «Семь фунтов… Пятнадцать фунтов…»

– В вашем чемодане, мадам, пятнадцать фунтов! – жёлчно обернулся к ней таможенник. – Разница большая.

– Сделаны из разной кожи… Вот и всё. – Она спокойно встретила колючий взгляд чиновника. – Да и чемоданы делают различные мастера – не вижу в этом трагедии.

– И всё же трагедия произошла, сударыня! – бушевал ротмистр, размахивая руками и возбуждённо дёргая ус.

– Велик Леонардо да Винчи: «Проси совета у того, кто умеет одерживать победу над самим собой», – презрительно прищурив глаза, обратилась Людмила Николаевна к надворному советнику. – Этой мудрости меня учили с детства. Странно видеть человека при исполнении служебных обязанностей, столь потерявшего власть над своими чувствами и поступками.

Она высоко подняла красивую голову и лёгким движением поправила причёску. Ротмистр вызвал у неё гнев. Пухлые губы её сжались, сросшиеся густые брови вопросительно поднялись. Страха она не чувствовала, более того, казалось, что всё это происходит с кем-то другим, а она со стороны присутствует при некрасивой и неприятной сцене.

– Чемоданы сделаны из одной кожи… Выпущены на одной фабрике в Мюнхене – вот марка, мадам. – Таможенник старался говорить мягко, испытывая невольное уважение к достоинству этой молодой и изящной женщины.

Людмила Николаевна молчала. Она понимала, что причину нашли, что скоро для неё всё будет кончено, но всё ещё не теряла надежды на какое-то чудесное избавление от опасности. Надворный советник, любуясь её красотой, попытался вступиться:

– Господа, откуда могла молодая дама знать вес чемодана? Пошла и купила.

– Конечно. Так и было.

– Чемоданов с двойным дном на фабрике «Франц Менцель», где вы изволили купить его, не продают, – с явной издёвкой отпарировал ротмистр, стараясь не смотреть в сторону Людмилы Николаевны.

– Так не сама же она его сделала? – невесело пошутил старичок, не понимая всего драматизма положения.

– Вот эту загадку и должна раскрыть следствию ваша очаровательная спутница! – всё с той же издёвкой отвечал ротмистр.

Ротмистр круто повернулся на каблуках сапог, начищенных до блеска, поманил унтера с красной толстой шеей. Неповоротливого, квадратного. Людмила Николаевна замерла. Что будет? Неужели всё откроется? Она подведёт Алексея Ивановича? Провалит транспорт?!

– Мадам, очевидно, нам объяснит, чем вызван небывалый вес чемодана? – как можно мягче спросил таможенник. В его голосе слышалась надежда.

– Ничего не понимаю – чемодан купила в магазине «Франц Менцель». Это рядышком с отелем, в котором остановилась по приезде в Мюнхен. Купила потому, что мой парижский оказался маловат. – Людмила Николаевна, улыбаясь, с раскрасневшимися от волнения щеками, показала на разложенные на столе свёртки и пакеты. – Почему он вам не нравится, господа, представить не могу. Ах, тяжёлый? Так страдаю я сама. Чем так заинтересовалась таможня? Ротмистр нервничает. Оскорбительно кричит. На контрабандистку я непохожа…

Надворный советник умильно кивал головой, был с ней согласен. Действительно, как унизителен этот осмотр: его, заслуженного человека, подозревают, уличают, фактически обыскивают. А чего они добиваются от этой милой дамы?

– Мадам отказывается отвечать на вопросы? – Таможенник почему-то взял кривой нож.

– Не отказываюсь, а не могу понять, что следует отвечать, – серьёзно заметила Людмила Николаевна.

Таможенник широко раскрыл чемодан и ножом вспорол шёлковую клетчатую подкладку. Словно этим ножом ударил в грудь Людмилу Николаевну. По дну чемодана расползалась широкая безобразная полоса. Он встряхнул чемодан, и посыпались тонкие газетные листы, встряхнул сильнее – газеты покрыли стол. Людмила Николаевна и бровью не повела. Надворный советник приглушённо вскрикнул. Таможенник, лицо которого выражало крайнюю озабоченность, осторожно подрезал подкладку… Газеты падали на отполированный стол, как Шуршащие листья в осеннюю пору.

– «Искра»! – зло выдавил ротмистр. – Попрошу к столу не прикасаться! – накинулся он на пассажиров, заинтересованных происходящим.

– Разверзлись хляби небесные! – с шутливой отчаянностью проговорил студент, поправляя чёрные очки.

Ротмистр метнул гневный взгляд. Студент осёкся, а надворный советник, взъерошив бородку, оскорблённо отошёл от Людмилы Николаевны. Вид у него был обескураженный. Таможенник осторожно раскладывал газеты по стопкам. Людмила Николаевна зачарованно смотрела на печатные листы: какой труд пропадает, сколько надежд гибнет, как огорчится Алексей Иванович…

– Шпионку поймали! Шпионку! – послышался громкий крик.

Людмила Николаевна с недоумением оглянулась. Кричал тот самый толстяк с белыми ресницами, который был уличён в провозе контрабандной партии дамских чулок. Вот он, патриот-то! Губы её дрогнули в иронической усмешке, а в серых больших глазах – тоска. Провал, провал, бедный Алексей Иванович…

– Вот ваша рассейская беспечность, господин надворный советник! – задиристо выговаривал ротмистр старичку, с трудом удерживая гнев. – Ручки целовали… Пытались защищать…

– Какая неприятность… Какая неприятность… – Старичок отвернулся, махнув с подавленным отчаянием рукой.

– Ничего не понимаю! – с искренним недоумением отозвалась Людмила Николаевна, кутаясь в пушистый мех воротника. – Чудеса…

– Придётся найти разгадку чудесам, сударыня! – Ротмистр яростно стукнул кулаком по столу, он не владел собой: – «Искра»… Снова «Искра»…

Столь неприкрытая ярость ротмистра вернула Людмиле Николаевне самообладание. В глазах запрыгали лучики смеха, уголки пухлых губ дрогнули. Звонким голосом спросила:

– Значит, знакомы с «Искрой»? То-то так обрадовались! – Насладилась его гневом и иронически посоветовала: – Не забудьте «насчёт Фёдора распорядиться».

Ротмистр не понял, о чём сказала Людмила Николаевна, но студент в чёрных очках усмехнулся. Действительно, тургеневский помещик, творивший суд и расправу над крепостными, так напоминал распоясавшегося ротмистра.

– Вы арестованы! – Ротмистр взял Людмилу Николаевну под локоть. – Пройдите в то помещение.

Толпа расступилась. Людмила Николаевна, вскинув голову, прошла направо, где темнела железная дверь с решётчатым оконцем.