Текст книги "Конец света. Русский вариант (СИ)"

Автор книги: Вера Афанасьева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 13 страниц)

 – На самом деле, изучить что-либо можно, только находясь внутри системы, будучи в теме. Это хорошо известно. Поэтому вряд ли инопланетяне изучают нас вот так, с Луны.

 – По-вашему получается, что изучить собачью жизнь можно, только живя в собачьей стае. А ещё лучше – будучи собакой. Это вызывает некоторые сомнения.

 – Но вдруг Луна – и впрямь инопланетная станция? Тогда инопланетяне когда-нибудь улетят к себе, а ее бросят здесь, как мы бросили наш луноход. А она ведь искусственный спутник, покрутится-покрутится, да и рухнет на Землю, как все остальные. Вот тогда и будет конец света, когда этакая бандура вмажется в нас. Вот вам и Нибиру под самым носом.

 – Многие люди очень боятся нашего мира. Они уходят в леса, в тайгу, запирают себя в собственных жилищах, не показывают никому собственных детей. И их становятся все больше и больше. Может быть, им на том свете будет лучше?

 – А я думаю – это психи.

 – Кого господь хочет наказать, того он лишает разума. Эта самая большая беда – потерять разум. Сон разума рождает чудовищ. Гойю вспомните.

 – Но неразумного ведь нельзя наказывать за грехи? Тогда что – безумцы попадают в рай? Офелия – понятно. А параноики, Сталин, например? Ведь он дел-то натворил! И что же – тоже в рай?

 – Этого никто не знает. Если бы мы, здесь, могли судить о том, кто куда попадет, было бы совсем другое дело.

 – А я ужасно, ужасно, боюсь конца света! Жутко боюсь. В любом случае. Если это космическая катастрофа – то хочу жить, не хочу расставаться с жизнью! А если это судный день – то грешен, боюсь попасть в ад! Почему тут все говорят о всякой ерунде? Почему никто не признается, что он просто боится?

 – Не следует бояться того, что может разрушить наши тела, но не может разрушить души. В этом смысле метеориты и летящие к нам планеты – ерунда, мелочь пузатая.

 – Бояться каждому нужно только самих себя. Мы сами – источник всех мерзостей, злобы, похоти, алчности, гордыни и прочих пороков. Конец света наступает тогда, когда они побеждают в человеке. Тогда умирает его собственный дух. Это конец мира, его собственного мира. Мира в душе.

 – Если бояться, то как же победить?

 – Тут, я смотрю, собрались сплошные доморощенные теологи. Выучили три слова – и вот трындеть. Все такие духовные! А кто из вас не сквернословит, не жадничает, не злится, не прелюбодействует, хотя бы глазом, знает молитвы, держит пост? А Библию кто читал? Или всего Достоевского? И вообще, кто из вас книги читает, а не статьи в википедии? Богословы, мать твою…

  – К вопросу о гордыне. Согласитесь, люди могут судить о конце света не более чем микробы, живущие в наших телах о нашей будущей смерти. Откуда знать нам, сирым и убогим кишечным палочкам, об устройстве столь сложного организма, каким является мир? А уж о его будущей смерти – и подавно?

 – Так именно микроб и может вызвать смерть. Вот и мы, доигрались, загрязнили природу, осквернили культуру.

 – Человек не микроб, а венец творения.

 – Тогда можно успокоиться, не так ли? Зачем творению уничтожать свой собственный венец?

 – А если творение сошло с ума?

 – Не знаю, как творение, а человечество давно сошло с ума. Давно уже существует только два вида коллективного существования – шизофрения и паранойя. Общественные группы пребывают либо в шизоидных (и это ещё лучший вариант), либо в параноидальных состояниях – фашистских, коммунистических, авторитарных, фанатических.

 – Согласна с предыдущим заявлением. Вот, например, шизокапитализм. Он обусловлен массовым производством излишних желаний. Чрезмерные желания и непрестанные стремления их удовлетворить плодят такую всемирную суету и такой планетарный абсурд, каких ни в одном дурдоме не найдешь.

 – Коллективная паранойя всегда связана со сверхидеей, внедрить которую в общественное сознание проще простого. Надо всего лишь уверить людей, что они лучшие по какому-нибудь признаку. А все остальные – враги. А для этого просто капать на мозги, капать и капать. Вот нам и капают. И докапались до того, что в головах у всех дырки. Потому и головы пустые.

 – Да какая разница, паранойя или шизофрения – один хрен. Психи они и есть психи. Но вопрос: кто ставит диагноз?

 – С диагнозом-то как раз и проблема. Потому что патология – это отклонение от нормы. Но представляете, что происходит, когда весь мир превращается в дурдом? Нормальными тогда должны считаться именно психи, потому что отныне они составляют большинство и определяют норму. А ненормальными оказываются как раз психиатры. Диагноз же ненормального – бред.

 – Наша действительность сама сплошной бред. Идешь по городу – только и ахаешь. Стоматологическая клиника «Фобос» называется, а аптека – «Деймос». В нашем домике одни комики.

 – Беда в том, что любой безумец считает себя не просто нормальным, а самым умным, самым рассудительным, самым мудрым. Тот же, кто признает собственное безумие, обычно всего лишь лукавит, пытается так выделиться из большинства, а целью своей имеет эпатировать публику.

 – Человечество вообще любит эпатировать. Оно, словно нервный подросток, лелеет мысль о смерти. Ему бы ещё зрителей, безутешных родственников – непременно предприняло бы попытку суицида. Но, увы, наблюдать некому.

 – А мне все время кажется, что за нами кто-то из космоса наблюдает. Выхожу ночью на улицу – жутко так. Луна смотрит, глаза у нее такие мутные, нос вздёрнут, губы кривятся – очень недовольная. И звёзды. Они подмигивают, нехорошо так, редко, нехотя. Если долго смотреть на них, оторопь берёт. И много-много пустоты. Сразу чувствуешь, какой ты маленький, беззащитный, как паучок.

 – Пауки как раз хищники. Почему паучок-то, странный вы мой?

 – Он же на паутинке висит. И любая сволочь может эту паутинку оборвать.

 – А вы больше не ходите на улицу ночью и не смотрите на злую луну, паучок. Ну, скажите, зачем вы ходите? Не знаете? А я вам скажу: любите свой страх. Страх – это чертовски приятно, страх – это наркотик. И его всегда недостает.

 – Вот-вот, проблема-то как раз в том, что мы не боимся ничего, вот и утратили радость жизни, без привычной дозы.

 – Как это не боимся? Все, абсолютно все боятся потерять деньги.

 – Есть неплохая компенсация – нынче никто не боится потерять невинность. Это несколько украшает жизнь.

 – И честь. Это вроде не украшает.

 – Так прилетит Нибиру или не прилетит?

 – Вы с теорией вероятности знакомы? Вот, предположим, открыли вы шампанское, а пробка взяла да и взлетела высоко-высоко. И кто-то в Австралии или в Латинской Америке ухитрился сделать то же самое. Представляете себе, какова вероятность того, что ваши пробки встретятся в стратосфере? Так что можете не переживать, пусть себе летит. Столкнуться с Землей у этой вашей Нибиру никак не получится, даже если она очень постарается.

 – Одно дело – пробки, другое дело – планеты. Они ж большие, запросто столкнуться могут. Вон, даже самолеты ухитряются в небе друг в друга вмазаться. Это ж уму непостижимо – в пустом небе! Какая уж тут теория вероятности.

 – Тунгусский-то метеорит вон каких дел натворил. А если бы он упал на Париж или Лондон?

 – К гибели Земли даже это не привело бы, наша планета, знаете ли, –весьма устойчивая конструкция. Таков мировой порядок.

 – У вас, умников, всё устойчивые конструкции. А у самих вся мебель поломана, ванны покоцаны, все краны свернуты, половина лампочек не горит, и розетки током бьют. Прежде, чем мировой порядок обсуждать, свой наведите. Теоретики, бля!

 – Просто есть времена, которые следует пережить. Не жить, а выживать, притаиться, и тихими шагами, тихими шагами.

 – Да хватит вам, никто и не думает ни о каком конце света. Всех куда больше волнуют генномодифицированные продукты.

 –О генномодифицированных продуктах  чаще всего беспокоятся обладатели генномодифицированных мозгов.

 – А о конце света не просто не думают. Многие и слов-то таких не понимают.

 – Люди! Давайте обратимся к правительству, чтобы оно построило всем  подземные убежища!

 – О боже! Да как же не поймете вы, что нет такого убежища, которое защитило бы хоть кого-нибудь от конца света, и быть не может.

 – А зачем же тогда они уже давно построили подземные убежища, для себя? Тогда, получается, что и власть ничего не понимает? В конце света, я имею в виду.

 – Власть вообще ни в чем не понимает. Это основной социальный закон. Справедливости ради следует сказать, что и все остальные понимают не больше.

 – Я смотрю, на этом сайте вообще твоя моя не понимает. Один про Фому, другой про Ерему. Кто про бузину, а кто про дядьку в Киеве. Все ничего не понимают, и все друг друга поучают. Вы определитесь, наконец, о чем болтаете: о конце света, о космической катастрофе или просто так, ни о чём. А то и впрямь дурдом.

 – Вы-то зачем, разумный вы наш, пожаловали в этот дурдом? Никто ж не звал, не неволил.

 – Да сын меня спросил, что да как, зашел почитать, а тут – чушь одна.

 – Ребята, давайте жить дружно, хотя бы напоследок. Скоро нам вообще нечего будет делить.

 – Не нечего, а некому.

 – Сойдемся на том, что и нечего, и некому, о;кей?

 – А мне кажется, что дело совсем не в том, что люди думают только о том, чтобы пожрать повкуснее, да выглядеть получше. Беда как раз в том, что они об этом стали слишком мало думать.

 – Это ещё почему?

 – Потому что сидят они вот так на задницах в интернете. Миллионами и миллиардами сидят, и забывают и о еде, и о красоте. Сидят в трусах и тапках, не мытые, не чёсаные, не позавтракавшие или не поужинавшие, и все базарят, базарят и базарят. Так что им совсем и не страшен настоящий конец света, а вот виртуальный их сильно огорчит. Вот сейчас исчезни интернет – и жизни не будет у половины.

 – Ну, это вы преувеличиваете, но доля правды в ваших словах, конечно, есть.

 – В любых словах всегда есть доля правды. Равно, как и доля лжи.

 – Дьяволу нынче можно не заботиться о реальном конце. Ему достаточно организовать его в интернете. И почти все, кто имеют хоть какое-то представление о конце света, его получат.

 – Конец света не от дьявола –  от Бога.

 – Но ведь и правда: всем на конец света глубоко наплевать, и думают об этом единицы.

 – Думают всегда единицы.

 – А толк-то какой от этих раздумий?

 – Не скажите, всегда полезно подумать о конце. Собственно, только о нем следует и думать. Именно представление о неизбежной смерти позволяет всякому жить достойно. Смерть всегда выступает тем фоном, который оттеняет существование и делает его ярче.

 – Согласен с вами. Следует очень поблагодарить тех, кто первым заговорил о конце свете в две тысячи двенадцатом. Потому что всем нам очень о многом полезно задуматься, да все недосуг. Нам кажется, что мы все знаем, а ведь многих вещёй мы не понимаем. Причем настолько, что понятия не имеем ни о том, что они из себя представляют, ни о том, откуда берутся, ни о том, как они связаны с другими вещами. Мы не знаем ни корней, ни причин, ни следствий многих очень и очень важных вещёй. Но ведь все эти вещи кажутся нам привычными, обычными и понятными. А чтобы задуматься, необходимо удивиться или испугаться. И вот так, хотя бы слегка испуганными, перед лицом опасности люди могут хоть что-то понять. Именно так начинает понимать смысл и радость жизни тяжело больной.

 – Пограничная ситуация дарит острое ощущение экзистенции?

 – К сожалению, опасность слишком невелика, и в нее никто не верит, ситуацию нельзя назвать пограничной.

 – Всегда остается то самое роковое «а вдруг?»…

 – Вот начнись атомная война…

 – Типун вам на язык!

 – Эх, хорошо нам раньше было! Могли концом света управлять: когда захотим, тогда и сделаем. Нажал одну кнопочку – и миру п…ц. А теперь сами должны от страха писаться, гадать: на нас Иран бомбу кинет или на Штаты?

 – Да, человечество не просто смертно, оно внезапно смертно. Хотя сейчас это совсем не похоже на правду.

 – Собственная смерть всегда не похожа на правду. В нее всегда не верят, как бы ни старались.

 – Так катастрофа будет или не будет?

 – В этом году точно не будет. Где это вы видели: чтобы заранее знать о смерти, причем без видимых причин? Только об этом и говорить, и чтобы именно так всё и произошло?

 – Заранее вообще ничего знать нельзя, даже того, что сам планируешь. Я вот сколько раз ни собирался сказать в определенное время и в определенном месте заранее обдуманные слова, так у меня ни разу не получилось. Слов нужных, тобой самим придуманных, и тех не скажешь! Как же тогда знать наперед хоть что-то?

 – Дано знать только пророкам, а они уже все сказали. Небо будет новое, и земля будет новая. И все. Потому что наш мир – всего-навсего прихожая перед грядущим миром, а дверь в него плотно закрыта. Так что заглянуть в него никак не удастся.

 – Неверная аналогия. Пусть не сможем заглянуть, но если мы в прихожей, то уж дверь-то нам видна. А по двери можно многое сказать о доме, в который она ведет, не так ли? Кроме того, у нас могут быть и соображения по поводу того, каким образом эта дверь может открыться. Да и момент, когда она откроется, тоже можно приблизительно определить. Ее ж никто не вышибает, эту дверь, то есть она открывается постепенно.

 – Вот именно, что вышибут эту вашу дверь в одну секунду! Любой крупный метеорит и вышибет. Но даже если она будет медленно открываться, это-то что даст? Куда спрячетесь, в бункер? Наоборот, медленно открывающаяся дверь на тот свет – это и есть самая страшная пытка.

 – А, ерунда! На миру и смерть красна! Как людям, так и нам. Обидно умирать в одиночку, а всем вместе – нормалёк!

 – Проблема в том, что всякий и всегда умирает в одиночку. Даже, если вы, взявшись с кем-нибудь за ручку, прыгаете вместе с девяноста третьего этажа небоскреба, даже если вы умираете в окружении десятка рыдающих родственников, смерть вы всегда встречаете один на один. И в этом весь ужас.

 – Да какая разница, в одиночку или нет? Главное, что смерть.

 – Да успокойтесь вы, мужчины. Что вы трусливые такие? Вечно вы так: только чихнете – сразу думаете о смерти. Вы бы родить попробовали хоть разок, узнали бы, что такое конец света. Да куда вам, вы при виде месячных-то в обморок попадали бы.

 – Ооо, кажется, блондиночка пожаловала! Теперь мы в порядке, сейчас она нам всем все объяснит.

 – И делать вам явно нечего, вот вы груши-то хреном и околачиваете. Пугаете тут друг друга и себя, но в лёгкую, неправдоподобно. И умничаете, но чуть-чуть, так чтобы всем понятно было. А вы попробуйте что-нибудь по-настоящему умное сказать. Не можете! А кто может, тот боится, потому что настоящих умных все за дураков считают. Это вообще людям свойственно: всё, что непонятно, считать глупостью. А всех, кто говорит что-то непонятное – дураками.

 – Девушка, может, вы нам всем скажете что-нибудь умное?

 – Уже сказала, и ещё скажу. Вы жопы-то свои толстые от стульев оторвите, да сходите на кухню, помогите женам посуду помыть. Или детям уроки на завтра приготовить.

 – А телефончик можно?

 – Зачем же вам так рисковать, мужчина? Это ж серьёзная угроза. Для вас – почти конец света. Ведь вдруг я дам, и вы даже позвоните, и, боже упаси, мы договоримся встретиться. Так вам придется умыться, причесаться, одеться и даже какие-то деньги в карман положить. А самое главное – оторвать себя от компьютера и вывести на улицу. Поэтому и не просите, разве можно вам так напрягаться.

 – А помните, как в СССР песенку про голубой вагон переделали?

 Скатертью, скатертью хлорциан стелется

 И забирается к нам в противогаз.

 Каждому, каждому в лучшее верится.

 Вот к нам и прилетел ядерный фугас!

 – Да уж, в СССР все было целомудренно голубым: и вагоны, и щенки, и даже патрули. А представляете, как бы это сейчас воспринималось-«Голубой патруль»? Теперь слово «голубой» даже вордовский редактор красным подчеркивает как непристойность.

 Время было вечернее, пиковое, и разговор этот мог вяло продолжаться ещё пару-тройку часов, до поздней ночи. Но вдруг окна и заставки на мониторах заволновались, задрожали, стали серыми, туманными, а потом исчезли совсем. И на рабочие столы выполз жирный красный червяк и с жадным чавканьем сожрал  на глазах у болтунов поочерёдно все документы, файлы и папки, а после этого – и фон.

 Налопавшись, червяк уполз, вывезя на хвосте на чёрные мониторы белое слово «End» и ещё какую-то абракадабру, выполненную в виде подписи. И кое-кто даже записал это непонятное словечко – «Lmzdjk» , в надежде, что оно может оказать ключом к восстановлению исчезнувшей информации. А все остальным ничего другого не пришло на ум, как пощелкать немного мышками и кнопками, выключить компьютеры и отправиться спать.

 Но назавтра выяснилось, что никакому восстановлению ничего не подлежит, потому что поганый червяк съел и всё программное обеспечение, и всю память. Так что высокоинтеллектуальные устройства превратились в железные бандуры с кучей хлама внутри, и их следует просто выбросить на помойку. Неприятность же эта случилась исключительно с посетителями форума «konecsveta.ru», и именно любителям поговорить о смерти мира придётся теперь покупать себе новые компьютеры.

 И они это сделали, кляня проклятых разработчиков средств компьютерной безопасности, которые, как известно, и производят этаких вот зловредных ненасытных обжор.

Глава 5.  День защиты детей: травести

 А  к лету появились дети. Собственно, даже и не к лету, а летом, точнехонько первого июня, на День защиты детей. Именно тогда и был зафиксирован первый детский казус, хотя сейчас уже трудно и припомнить, кто из поганцев обнаружился первым.

 Мерзкие это были дети, отвратительные, и только издалека напоминали ангелочков или просто паинек. При ближайшем же рассмотрении оказывались они такими неприятными, что хотелось поскорее закрыть глаза, а то и убежать. Вроде бы открытые и ясные у них были глазки, красивые личики, но что порочное и хищное было в их мордочках, что-то неестественное в улыбках, что-то нарочитое в локончиках, что-то поганое в ушках и носиках.

 Многие истории с детьми начинались примерно так, как это произошло с Клавдией Петровной, пенсионеркой из Блянска. Возвращаясь из магазина, Клавдия Петровна увидела на скамеечке во дворе хорошенькую крошку лет шести, голубоглазую, кудрявенькую, румяную, которая громко плакала и терла кулачками глазки. Женщина остановилась, села рядом с девочкой, стала ее успокаивать, гладить по головке, достала из сумки конфету, яблоко – крошка залилась ещё пуще.

 Клавдия Петровна всю жизнь проработала в женском коллективе, так что выпытывать умела. И уже через несколько минут узнала, что мама девочки велела ей сидеть на скамейке и ждать, пока она не вернется, а сама села в машину к какому-то дяде. Выяснила и то, что девочка не знает, где живёт, и что негодная мать поступала так и раньше, а возвращалась всегда поздно, иногда даже на следующий день утром. Девочку звали Леночкой, и, обливаясь слезами, она пожаловалась, что ей очень хочется пить и кушать.

 Окна Клавдии Петровны выходили во двор, ребенок был прелестным и несчастным, время близилось лишь к полдню. И женщина справедливо рассудила, что не будет большой беды, если она возьмет малышку к себе, умоет, накормит, уложит спать, а сама будет поглядывать в окно, чтобы не пропустить момент, когда вернется мать-волчица.

 Дома Клавдия Петровна и Леночка перекусили и напились чаю, отчего малышка осовела и с радостью согласилась прилечь на диване в зале. И женщина решила тоже немного подремать и улеглась в спальне.

 Проснулась она, когда уже смеркалось, и сразу даже не вспомнила, что произошло. А когда вспомнила, перепугалась, не случилось ли чего с ребенком. Кинулась к дивану – крошки не было. Включив свет, Клавдия Петровна обнаружила в зале невиданный беспорядок. Обшивка ее любимой мягкой мебели была вспорота, ткань висела печальными кусками, всюду грязным снегом валялся поролон.

 Мебель эту Клавдия Петровна очень любила и долго-долго о ней мечтала. Это сейчас мебельных магазинов по десятку на каждой улице, и просто диву даешься, как это они все существуют, если в них сроду не увидишь ни одного покупателя, а цена любого задрипанного диванишки впятеро больше зарплаты честного человека. Вот продавцы и кидаются на каждого входящего, как куры на рассыпанные семечки. А ведь раньше мебель была в диковинку, и мебельных – всего два на город. Купить мягкую мебель было за счастье, а накопить на нее – почти невозможно. Клавдия Петровна о ней тогда и не помышляла, но уже в новой Стране, в середине девяностых годов, зашла как-то полюбопытствовать в один из новых мебельных магазинов.

 И ахнула от красоты, увидев диван и кресла точь-в-точь такой расцветки, какая была на мебели у мисс Марпл в ее любимом сериале. Розовые английские розы с зеленоватыми листьями и голубые фиалки на сером фоне, гнутые спинка и подлокотники – эта мебель была ей совсем не по карману. Но Клавдия Петровна страстно полюбила ее. Она долго думала, взяла кредит, потом расплачивалась два года. Но мебель уже была, уже радовала глаз, и от этого и выплаты были не в тягость, и жизнь ее пошла по-другому, уютно и достойно. А теперь кресла напоминали поломанные розовые кусты, и розы свисали с них гобеленовыми лохмотьями, и фиалки завяли, и листья облетели.

 Клавдия Петровна заплакала. А когда перевела взгляд на стол, то зарыдала в голос. На столе грудой лежали осколки, в которых Клавдия Петровна с горем узнала останки своих статуэток и вазочек. Они были разбиты на мелкие кусочки, тут же лежал и большой молоток. Попорчен был и стол, на полировке которого остались следы ударов, но это была ерунда. Настоящей трагедией было узнавать в этих кусочках цветы с ее любимых настенных тарелок, которые она собирала всю жизнь, и руку фарфоровой балерины, ещё маминой, стоявшей у них дома с шестидесятых годов, и хвост беленькой собачки, и голову милого котенка, и горлышко цветочной вазы с васильками.

 Так, рыдая и не веря своим глазам, она пошла на кухню. Там было что-то невообразимое. Из всех банок, мешочков и пакетиков были высыпаны крупы, мука и специи, масло и сметана размазаны по стенам и поверхностям, везде разлиты разбитые яйца. Все баночки, тарелочки, чашки, стаканы разбиты вдребезги, с аккуратных кастрюль кусками обита эмалировка, вилки и ложки искорежены и даже ручка сковороды согнута дугой. Леночки нигде и в помине не было.

 Клавдия Петровна кинулась во двор – и ни ребенка, ни женщины там не обнаружила. Она не знала, что и думать: шестилетний ребенок не мог учинить такой погром. Может быть, это пьяная блядь разыскала ребенка и со злости покрушила все, что смогла? Но ведь не было же слышно никакого шума, а дверь была закрыта на замок изнутри.

 Вернувшись в квартиру, Клавдия Петровна позвонила в полицию, но толком ничего не смогла объяснить. Полицейские приехать отказались, доходчиво объяснив, что у них сейчас на участке два трупа и четыре разбойных нападения, а убирать за маленьким ребенком не входит в их обязанности, это уж сами, пожалуйста, а они в няньки не нанимались.

 И тогда Клавдия Петровна вспомнила про деньги, два колечка и сережки, которые хранила в старом портмоне под постельным бельем в шифоньере. Белье, портмоне, деньги и украшения были на месте. Только простыни и пододеяльники были нарезаны неровными полосками, деньги порваны на мелкие кусочки, искусственные рубины и сапфир выковыряны из колечек и серег.

 Висевшие в шифоньере платья тоже были изуродованы: на некоторых были огромные дыры, у некоторых оторваны рукава, из одного, выходного, вырезаны все крупные цветы, украшавшие его в течение последних двух десятилетий. Именно эти цветы, вернее, их отсутствие, почему-то убедили Клавдию Петровну, что весь этот ужас сотворила малышка. Когда-то ее маленькая дочь точно так же вырезала цветы из занавесок.

 – Гадина какая! Сволочь! Чтоб ты сдохла!

 Клавдия Петровна не умерла и даже не заболела. За долгую жизнь она кое-что повидала, и уже давно знала, что в таких вот ситуациях следует радоваться и благодарить Бога за то, что осталась жива. Она не могла узнать правды и исправить уже ничего не могла. Ей просто следовало как можно скорее забыть все, что произошло. Но и этого не получилось – по городу пошли слухи, что подобные случаи произошли ещё с несколькими сердобольными женщинами.

  Одна из пожилых дам оказалась тещей капитана полиции, и та всё-таки вмешалась в происходящее. Проведенная полицейскими реконструкция событий показала, что в течение недели малышке каждый день удавалось громить по одной квартире. Похоже, что на разводку пенсионерок малышка ходила как на работу.

 Рваные деньги Клавдии Петровне удалось поменять, а знакомый ювелир без труда вставил камушки в золотишко. А вот мебель, посуда и одежда восстановлению не подлежали. И женщина серьезно задумалась, какую часть своих небольших сбережений она может потратить на покупку новых вещей, да так чтобы, в случае чего, и на скромные похороны осталось. Дочери, которая жила в Главном Городе, она решила пока ничего не сообщать о происшедшем: у той и  без того жизнь непростая, столица ж.

  А через несколько дней, когда Клавдия Петровна, скрываясь от несусветной жары, сидела на скамеечке в соседнем сквере и с удовольствием ловила лицом долетающие до нее брызги фонтана, она услышала детское хихиканье. Повернувшись, она увидела свою малышку, которая, хихикая рассказывала что-то на ушко другой прехорошенькой девчушке, показывая на нее пальчиком.

 Клавдия Петровна понимала, что девочек ей нипочем не догнать, поэтому осталась сидеть на скамейке, рассматривая нахалок. Вот тут-то она и поняла, как неприятны эти слишком нарядные крошки. Их щечки были слишком румяными, глазки светились слишком ярко, кудряшки вились слишком ненатурально, на платьишках было чересчур много оборок и бантиков.

 Клавдия Петровна пожалела, что так и не завела себе сотого телефона, сейчас бы самое время позвонить в полицию, она тут совсем близко, в двух шагах. Хотя эти, молодые да ранние, сметливые, хитрые, наверняка обо всем сразу догадались бы и тут же бы смылись. Ладно, пусть, какой с них спрос, да и всё равно, уже ничего не поправить! А вот жопы им напороть было бы здорово и очень правильно.

 И пока она так думала, вторая девочка смело подошла к ней и протянула конверт.

 – Возьмите, тетя, – сказала она.

 И голос её тоже показался женщине каким-то ненатуральным, слегка скрипучим, как у лилипутов в старом фильме про Гулливера.

 Женщина машинально протянула руку и конверт взяла, а маленькая красотка тут же убежала прочь. А потом они с подружкой, взявшись за руки и хохоча, вприпрыжку побежали мимо фонтана и вскоре скрылись из виду. Клавдия Петровна пощупала конверт и медленно открыла его, ожидая увидеть там червяка, таракана или ещё какую-нибудь пакость. Но в конверте оказались деньги, много денег. Не веря своим глазам, женщина их пересчитала: их оказалось в несколько раз больше, чем весь её урон.

 Смелостью Клавдию Петровну бог не обделил, и она тут же отправилась в банк. Дрожа, протянула деньги кассиру с просьбой проверить. И была почти уверена: её сейчас же заберут в полицию как фальшивомонетчицу. И удивилась, когда кассир любезно спросила, не хочет ли она открыть счёт в их банке. Ещё несколько дней после этого Клавдия Петровна ожидала неприятной развязки и нового визита шаловливой детки, но этого так и не произошло. И тогда женщина решила, что раз уж так случилось, то имеет смысл переехать из Блянска в Щастье, к сестре. Самое время, пока налегке.

 Другой случай произошел с двумя приятелями из Звездеца. Один из них давно присматривал себе дом неподалеку от города, и ему порекомендовали одно местечко. Рассказывали, что там сказочные места, зайцы подбегают к крыльцу, ловятся караси, соловьи поют. И как-то раз к вечеру он, взяв с собой друга, отправился на смотрины. Мужики выехали из города, через несколько километров съехали с тракта, поплутали по проселкам и  спустя некоторое время поняли, что сами не доедут. Тут-то и увидели с краю от дороги мальчугана, который ловил почти засыпающих стрекоз. Мальчишка был лет десяти-одиннадцати, светленький, веснушатый и на вид смышленый.

 – Эй, пацаненок, где тут Сахарная Головка?

 – Как доедете до развилки, поворачивайте направо, потом два раза налево, потом прямо и снова направо, потом назад и выедете на грунтовку, там до указателя, а оттуда четыре километра.

 – Слушай, покажи, а?

 – Не могу, стрекоз ловлю.

 – Мороженое хочешь?

 Паренек ухмыльнулся.

 – Где его тут купишь? У вас что, с собой?

 – А полтинник?

 Мальчишка подбежал к ним, прыгнул на заднее сиденье, и они тронулись. Минут через двадцать, сделав с десяток поворотов, будущий домовладелец начал нервничать, поминутно спрашивая мальчонку:

 – Ну, что скоро? Ты точно знаешь, куда ехать?

 – Ага, – кивал паренек, не поднимая головы от игрушки, в которой полагалось закатить яйцо в корзинку.

  – Чё ага-то? Ты хоть по сторонам-то посмотри!

 – Я смотрю, – отвечал мальчишка.

 Тем временем темнело, и мужики начали злиться.

 – Слушай, ты, Сусанин, если не доедем затемно, по башке получишь, понял? Вон дядя Гена у нас гиревик.

 – А чё это такое?

 – Будешь так себя вести – узнаешь.

 – Да и дядя Веня у нас не промах. Полгороду может по шее накостылять.

  А когда уже почти совсем стемнело, мальчишка закричал:

 – Вон, вон огоньки, нам туда!

 И в самом деле, вдали горели огни. Машина поползла к ним по колдобоинам, но, попав колесом в какую-то яму, заглохла. А паренек выпрыгнул из машины и порскнул куда-то в сторону.

 – Вот сучонок! Это куда же мы приехали-то?

 Они были на кладбище.

 – Ни хера себе, Сахарная Головка!

 Мужики вышли из машины, спотыкаясь и матерясь, прошли несколько метров вперед.

  Гавкали собаки, ухали совы, цикады пели свои маленькие ночные серенады

 – Чёрт, впору ау кричать.

 – Пойдем, попробуем джип вытащить.

 – Все равно дорогу не найдем, ещё два часа проплутаем. Смотри, вон фонарь, может, сторож.

 И они пошли на свет, мерцавший чуть в стороне. Идти пришлось дольше, чем они думали, они натыкались на ограды, протискивались между деревьями, перелазили через какие-то брёвна и кучи. А когда дошли, то увидели фонарь, висевший на покосившемся кресте, а под ним – старую, заросшую травой могилу. На ней сидело шестеро ребятишек, мал-мала-меньше, девчонки и мальчонки, и играли в карты.

 Бледный мерцающий свет лился на них сверху, и такими отвратными казались их личики, такими злорадными улыбки, такими злобными глазки, такими жадными ручки, такими хищными пальчики, что гиревик заорал и кинулся прочь. А будущий домовладелец закричал:

 – Ты чего, Гена, спятил? Чё этих шибздиков-то бояться? Я дуну, и они разлетятся.

  Но и сам чуть не описался, когда увидел заостренные кверху, слегка покрытые пухом уши детей и загнутые коготки на маленьких пальцах. И услышал: