Текст книги "Конец света. Русский вариант (СИ)"

Автор книги: Вера Афанасьева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 13 страниц)

 Они вернулись в центр, покрутились по городу, выехали к Великой Реке и, проехав вдоль нее пару километров, остановилась перед стоящим на берегу красивым трехэтажным особняком. Ворота автоматически открылись и машины оказались в просторном дворе. В глубине двора под тенистым деревом прямо на траве лежал мужчина в шортах. Он жевал травинку и задумчиво смотрел вверх.

 – Это кто лежит в кровати с одеялкою на вате? – хмыкнул Сима. – Великий режиссер?

 – Никола Сергеевич, смотрите, кого я вам привез!

 А мужчина вскочил, подбежал к Ариадне, обнял ее, расцеловал в щеки.

 – Адочка, вы себе даже не представляете, как я соскучился!

 – Николя, дорогой, и я рада вас видеть! Смотрите, проказник, что вы наделали. Нас хоть не убьют здесь?

 – Что вы, что вы, моя раскрасавица! Малах – интеллигентнейший и очень мягкий человек. Да вы сами увидите. А это ваши друзья, Адочка? Ну, представьте, представьте меня. О, какая очаровательная девушка! Никола Сергеевич.

 – Как вас угораздило попасть в такую историю?

 – Я всё вам расскажу, всё-всё. Но только чуть позже. Давайте-ка сначала к столу, время-то обеденное. Я сам распорядился, всё, как вы любите, Адочка.

 – Да, прошу вас, проходите, располагайтесь. Обед будет через несколько минут.

 Дом был хорош. Внутри было прохладно, удобно, безукоризненно меблировано. И обед был подан почти тотчас же.

 – Что-то мы сегодня целый день едим, – сказал Сима. – Только позавтракали – и уже обедаем. Как на Новый год, право слово. Не предполагал, что нам тут придется так много есть.

  Они отобедали, и попили чаю, болтая о новостях, и хозяин был очень любезен. А после Никола Сергеевич в подробностях рассказал свою историю.

 Глава 16. Весеннее равноденствие: режиссёр

   Двухэтажный особняк желтеньким пасхальным яичком лежал на голубом блюдце дня. Всем был хорош домик, и ограда –  красавица: старинная, чугунная, с позолоченными пиками, с широкими воротами, с листьями, травами, птицами и цветами – смотреть и не насмотреться.

 А вот девица, встретившая Николу Сергеевича в холле, взгляд не радовала.

 – Здравствуйте, Никола Сергеевич. Я Лилия Адам, господин Самаэль ждёт вас, пройдёмте со мной.

 Невзрачная, серенькая, очкастенькая, длинноносая, с близко посаженными глазами, так что казалось, будто она косит, девушка никак не соответствовала ни телефонному образу, ни представлениям о доверенном помощнике важного бизнесмена. И режиссер подумал:

 – Фантазер я неисправимый. Какая там Лилия Адам – шикса, крыска Лариска. И про хозяина она приврала. Богатый мужчина может позволить себе даже на работе радовать глаз хорошим женским телом. Или он не богат, или девка, и впрямь, – лучший секретарь в мире.

 И с помещением было что-то не так. Коридор, по которому они шли, был чересчур узким, слишком темным и длинным, петлял бесчисленными поворотами, мешал то и дело выскакивающими под ноги ступеньками, ведущими то вниз, то вверх. Такие коридоры Никола Сергеевич видел когда-то на советских режимных заводах. Они непременно вели туда, где находилось то, что ни при каких обстоятельствах не должно было достаться врагу, и были именно такими, чтобы никакой враг не дошел.

  – Как в катакомбах. И темно так, что даже Лариску не разглядеть, а ведь сзади было бы удобно. Может, хоть фигура у нее ничего, держат же её здесь за что-то.

  Странным было и полное отсутствие дверей по обеим сторонам коридора.

 – Зачем такой длинный коридор, если нет комнат? Эти люди совсем не знакомы с теорией образов. Надо же – никакого открытого, располагающего к доверию пространства. Тоже мне, офис серьезного бизнесмена!

  Складывалось впечатление, что весь этот лабиринт просто не мог поместиться в маленьком здании, что они уже неоднократно исколесили всю его внутренность вдоль и поперёк. Дом явно был куда более вместительным, чем казалось.

 – Тут всего двадцать шесть поворотов и семнадцать лесенок,– пояснила секретарша, не оборачиваясь.

 И потолки были слишком низкими и даже, как показалось Николе Сергеевичу, становились все ниже и ниже, отчего сгущалась темнота. В потемках он несколько раз споткнулся о ступени и порожки, дважды налетал на углы, и с каждым поворотом раздражался все больше. Девица же все шла и шла вперед, и режиссер был вынужден следовать за ней, пока не вскипел окончательно. Он совсем было собрался сказать девице, что с него хватит, но та уже открывала какую-то дверь, приговаривая:

 – Проходите, пожалуйста, это приемная.

 И дверь Николе Сергеевичу не понравилась, никогда прежде не видел он таких дверей. Не дверь это была, а щель какая-то, амбразура, высокая и очень узкая. Худющая девица легко просочилась в неё, а вот режиссёру пришлось втискиваться чуть ли не боком. И он был просто вынужден это сделать, не оставаться же в дурацком коридоре.

 Никола Сергеевич окончательно понял, что время потерял зря. Мартовский денек и хорошее расположение духа сыграли с ним злую шутку: он доверился нищим прощелыгам, которые не то что ничего не дадут ему, а, наоборот, будут сейчас что-то клянчить у него самого. Потому-то и к нему в офис не пришли, а сюда заманили, знали, что оттуда их сразу выставят.

 – Посидите минуточку, сейчас вас примут.

 Никола Сергеевич аж задохнулся от возмущения: его, как идиота, водили по темному лабиринту, заставили, теряя достоинство, пролезать в какие-то крысиные норы, привели черт знает куда, да ещё и ждать заставляют! Но сказать это было уже некому, потому что секретарша скрылась за дверью кабинета. И Николе Сергеевичу ничего не осталось, как осмотреться.

 Комната была небольшой и тоже темной, с витражным сине-жёлто-красным окном, высоким лепным потолком, с громоздким письменным столом под зеленым сукном, со старым чёрным кожаным диваном. Длинные кожаные валики, деревянная диванная полка с боковыми застекленными ящичками и бронзовые шляпки мебельных гвоздей в обивке напомнили режиссеру детство.

 – У Ленина, наверное, такой был в Кремле. Да и у деда моего года до семидесятого такой же простоял. Добавить пальму в кадке, радио на стену, настольную лампу пострашнее – и отличная декорация для кабинета сталинского наркома.

 Ни компьютера, ни телефона, ни факса не было и в помине, и это окончательно убедило, что режиссер имеет дело с совершенно неделовыми людьми. Никола Сергеевич плюхнулся на диван, посидел пару минут, и его возмущение превратилось в гнев. Его, известного человека, большого художника, общественного деятеля, каждая минута которого на вес золота, хитростью заманили в какую-то дыру, да ещё и ждать заставляют.

 Никола Сергеевич так разозлился, что решил зайти к нахалу и сказать ему всё, что он думает. Никола был родом из знаменитой семьи и дворянских кровей, так что настоящее воспитание позволяло ему не только резко высказываться, но при случае и в морду дать.

 И режиссёр встал и толкнул дверь, в которую зашла девка. Дверь не открывалась. Он толкнул ещё раз – то же самое. Стучать было бессмысленно, дверь была обита кожей, да и не соответствовало цели. И Никола Сергеевич решил незамедлительно уйти, но и входная дверь оказалась закрытой. За цветным окном виднелась частая решетка.

 – Утро перестает быть томным. Вот попал, а! Сколько раз зарекался поступать не подумав. Вот так и Пазолини убили.

 Он схватил телефон и начал набирать номер своего охранника, но экран засветился надписью: «Доступен только экстренный вызов».

 – У меня, что ли, не экстренный? Не ловит тут, или глушилки стоят, скорее, второе. Ничего, буду знать, как без охраны ходить и уши развешивать.

 Поразмыслив, Никола Сергеевич решил, что вряд ли его похищают, уж больно все нелепо. На всякий случай он ещё раз набрал милицию и службу спасения, плюнул и снова сел на диван. Бывают моменты, когда следует просто ждать.

 Но тут дверь отворилась, и мужской голос из глубины комнаты лениво позвал с едва заметным акцентом:

 – Прошу вас, господин Яхонтов.

 Выхода у Николы Сергеевича не было, он встал, секунду помедлил, пытаясь унять опасный сейчас гнев, зашел в комнату и ослеп.

 Сначала его ослепило пространство. Залитая солнечным светом комната сияла окнами во всю стену, поражала огромной площадью и дорогущей дизайнерской мебелью.

 А когда глаза режиссёра привыкли к свету, и он принял это роскошное пространство, он ослеп снова, потому что стены сплошь были увешаны полотнами великих. Он узнал сияющую наготу «Олимпии» Магритта, холсты Пикассо, Модильяни, Ренуара. Никола Сергеевич понимал толк в живописи, и даже картины имел, хорошие картины, и точно знал, что все эти холсты не могли быть подлинниками. Но они ими были и отличались от копий, как старинные фарфоровые чашки от пластмассовых стаканчиков.

  – Рот закрой, Коля, – приказал себе режиссер. – Понятно, почему тут все двери заблокированы и такие лабиринты устроены. Но все равно, опасно, очень опасно. Да, вот что следует покупать по-настоящему богатым людям. Умён хозяин, умён.

 Над столом, стоящим в глубине комнаты столом, висел «Поцелуй Иуды» Караваджо. Под картиной сидел интересный молодой мужчина. Нос у мужчины был с лёгкой горбинкой, глаза чёрные, слегка прищуренные, рот яркий, крупный, волосы пострижены совсем коротким ёжиком.

 – Хорош. Молодой, да ранний. Похож на итальянского мафиози новой волны. Может, я и не зря пришел.

 Костюм мужчины внушал большое уважение, а на безымянном пальце левой руки сверкал бриллиант, затмевающий творения гениев. И Никола Сергеевич снова закрыл глаза, но взял себя в руки и открыл их. Специалистом в драгоценных камнях он не был, но знал достаточно, чтобы понимать, что человек, носящий на пальце такой перстень, может позволить себе многое, если не всё.

 – Не итальянец – индиец. Иначе откуда такое чудо?

 Золотисто-желтый, размером с яйцо, камень имел старинную индийскую огранку в виде розы. Он мешал Николе Сергеевичу думать и понимать происходящее, и, чтобы успокоиться, режиссёр перевел глаза на девушку, стоящую рядом с хозяином.

  Спокойствия это не принесло. Девица удивительно преобразилась, и  Никола Сергеевич даже решил, что это другая девушка, и поискал глазами ещё одну дверь, в которую могла выйти прежняя и зайти эта, но не нашёл. Грудастая и попастая, с узкой талией, с чудными бедрами и длиннющими ногами, с копной русых волос, с огромным ртом, узкими зелёными глазами и сияющей кожей – она решительно не походила на давешнюю мышь, зато сильно напоминала молодую Софи Лорен.

 Всего этого было более чем достаточно, чтобы заставить любого мужчину открыть рот и смотреть на нее целый час, прежде чем сказать первое слово, но и это было неглавное. Девушке было плевать на производимое ею впечатление, она его просто не замечала, и лицо у нее было отстранённое и слегка капризное. И эта погруженность в себя, это восхитительное пренебрежение к мужскому вниманию, делающие женщину сродни прекрасному дикому животному, за которым сладко наблюдать и которое непременно хочется поймать, и были настоящей мужской погибелью. Оторвать взгляд от неё было непросто.

 Никакой другой девицы в комнате не было, да и деваться ей было некуда, и Никола Сергеевич в очередной раз поразился тому, как до неузнаваемости может измениться женщина за считанные минуты.

 – Садитесь, Никола Сергеевич. Позвольте представиться: Малах Амавет Самаэль, бизнесмен.

 Голос хозяина отрезвил гостя. Он перевел дух, подошел и сел в кресло, отметив про себя, что господин Самаэль не встал, руки не подал и за задержку не извинился. Но картины, бриллиант и девица делали обиду непозволительной роскошью, и режиссёр всего лишь произнес:

 – Никола Сергеевич Яхонтов.

 А про себя подумал:

 – Не индиец, а араб. Однако как эти чурки на нефти разбогатели-то! Особняк в историческом центре, бесценные картины, драгоценности, женщины, говорит без акцента, явно по методикам ЦРУ или ФСБ обучался. Не то что мы, дураки, разливаем нефть Украине и Белоруссии по цене воды. А если где и отхватим деньгу, то тут же и растратим на чепуху всякую. Но почему я никогда не слышал о нём? Впрочем, сейчас миллиардеры появляются как лужи после дождя. Особенно, если дождь нефтяной. А его отец, наверное, ещё пару десятков лет назад кочевал по пустыне на верблюде, пока не наткнулся на нефтяное озеро. И не только про Караваджо – про Европу слыхом не слыхал.

 – Вы угадали, мой бизнес связан с подземными ресурсами.

 Николе Сергеевичу стало слегка неловко, и он решил больше так не пялиться на картины, кольцо и несравненную секретаршу, раз уж хозяин так сметлив.

 – Но вы заблуждаетесь, я не араб, скорее – гражданин мира. Поэтому и в языках силен, приходится, знаете ли. Хотя это совсем неважно. Давайте сразу к делу. Лиличка, оставь нас.

 Секретарша пошла к двери, и Никола Сергеевич не смог не проводить ее взглядом.

 – Основное её достоинство – беспрекословное послушание, если вы понимаете, о чем я говорю. Итак, у меня к вам прелюбопытнейшее, просто эксклюзивное предложение. Я долго думал, к кому мне обратиться, выбирал из известных режиссеров, и в итоге остановился на вас. Не буду темнить. Я хочу, чтобы вы поставили конец света. А я его финансирую.

 – Конец света?

 – Да, именно.

 – Но это ответственный проект. Я не могу ответить так сразу. Для начала я должен прочитать сценарий, поработать со сценаристом.

 – Со сценаристом поработать не удастся, а сценарий вот.

 И господин Самаэль протянул режиссёру старинную кожаную книгу с серебряными застежками.

 Никола Сергеевич взял ее, бережно открыл. Он любил книги, особенно такие.

 – Апокалипсис? Вы шутите!

 – Вовсе нет, вы почитайте, почитайте, какая фантазия, какой текст, какие образы. Всем сценариям сценарий!

 Да, это был сюжет!

 – Обижаете, читал, и неоднократно читал. Сюжет недурён и словно специально создан под возможности современных технологий. Но это всего лишь фабула, не хватает эпизодов, мизансцен, диалогов.

 – Был бы сюжет, а эпизоды с диалогами написать – это ж коту начхать, справится любой мальчишка. Я вам кого-нибудь стоящего подберу. Или, если хотите, сами найдите кого-нибудь. Гонорары, которые я плачу, позволяю ангажировать любого лауреата Нобелевской премии по литературе и любого голливудского сценариста. Впрочем, нет, никаких голливудов! Это ж сплошные примитивы, штампы и клише. Я жду вашего решения.

 – Вы же знаете, дела так не делаются. Мне нужно подумать, да и потом, у меня есть собственные планы.

 – Планы на то и планы, чтобы их нарушать. Да и нет у вас никаких особых планов.

 Никола Сергеевич крепко задумался. Сюжет, и правда, был хорош. Стоило снимать не банальный фильм-катастрофу, а настоящий великий фильм, обнажить глубинные основания конца, но именно глубинные, а не мелкие политические, социальные и экономические причинки. И в то же время следовало напугать человечество до дрожи, до заикания, заставить заплакать, взмолиться, завопить. Тут были нужны особые выразительные средства, но в наше время, да при его-то собственных умениях это не проблема. Да, это может стать уникальным, ни с чем не сравнимым произведением киноискусства.

 – А бюджет?

 – Любой, я вас не ограничиваю.

 Иметь столько денег, чтобы воплотить все задумки – несбыточная мечта любого режиссера. Ограничения есть всегда, их не может не быть, но что-то говорило Николе Сергеевичу, что теперь и в самом деле можно будет многое.

 – Но почему вы обратились именно ко мне?

 – Вы полностью меня устраиваете. Вы умны, мыслите неординарно. Вы русский, а их я считаю самыми нетривиальными, широкими и метафизически чувствующими людьми. К тому же вы мастеровиты и опытны, мне нужен мастер, а не мальчишка, дело слишком серьезное. Вы склонны к авантюрам, это нынче редкость. Наконец, вы талантливы, а не гениальны. Гений мне не подходит – я не стал бы, например, обращаться к Феллини, будь он жив. А без таланта в этом деле не обойтись. Так что из всех ныне живущих режиссеров вы обладаете оптимальным набором качеств.

 Николу Сергеевича давно так сильно не обижали.

 – А гений-то почему вам не нужен? Неуправляем? Непредсказуем? Но боюсь, мне придется отказаться.

 – Считаете себя гением? Не обижайтесь, но я полагаю, что это не так, иначе бы и не обратился к вам.

 Это становилось забавным. Да уж, и впрямь конец света. Какой-то погонщик верблюдов смеет говорить ему, Николе Яхонтову, такое, а он, творец, художник, должен выслушивать все это только на том основании, что чей-то вонючий дромадёр остановился отлить в нужном месте. Никола Сергеевич любил деньги, но себя – неизмеримо больше, и начал подниматься из кресла.

 – Не горячитесь, боюсь, вы меня не так поняли. Мне нужен человек безнравственный, точнее – допускающий некоторый отход от принятой морали. Гений же, по определению, нравственен.

 Это было ещё забавнее. И Никола Сергеевич улыбнулся и спросил:

 – Безнравственный-то почему?

 – Потому что нравственный старается делать только благое и всегда думает о последствиях. Последствия же нашего проекта непредсказуемы, их не знаю даже я. А обижаетесь вы зря. На мой взгляд, талант от гения отличается сущей малостью. Гений непримирим, он всегда делает так, как угодно Богу. Талант гибок, он ориентирован на людей, а люди-то всякие. Талант вовсе не обязан быть хорошим человеком, среди талантливых  сплошь и рядом попадаются неприятные и даже отвратительные люди. Но неважно, хорош талант в миру или дурен, не следует путать частную жизнь и творчество. Талантливый прекрасно творит и многим нравится. Гениальный – далеко не всегда.

 – Но какие такие особенные последствия может вызвать этот проект?

 – О, он может вызвать очень значительный резонанс.

 –Общественный резонанс – дело мелкое, если речь идет о подлинном искусстве.

 – Боюсь, вы до конца не понимаете, о чём идет речь.

 – Да чего тут понимать-то, любезный? Вы предлагаете мне стать режиссёром фильма «Конец света». А я отказываюсь.

 – Вовсе нет. Я предлагаю вам стать режиссёром реального конца света, поставить настоящий Апокалипсис.

 Все встало на свои места. Араб спятил от своих дармовых денег, у него паранойя и мания преследования. Сверхидея о конце света, лабиринты коридоров, чтобы не напали враги. Наверняка и бункер где-то есть. Увидеть конец света в реальности ему, психу, просто необходимо, чтобы наконец-то пережить наяву изнуряющий страх. Сделать себе что-то вроде прививки. А в Столице он живёт, потому что здесь, в этом дурдоме, легче всего спрятаться. И Никола Сергеевич, несмотря на явно существующую опасность, не отказал себе в удовольствии задать именно тот вопрос, который ему хотелось:

 – Вы псих?

 – Не думаю, что меня следует так оценивать.

 –И что нам предстоит делать? Кинуть на столицы мира нейтронные бомбы? Боюсь, на это не хватит ни ваших денег, ни моей безнравственности.

 – Зря вы так, Никола Сергеевич. Я вовсе не об этом. Я предлагаю вам совсем другую, гораздо более мягкую, но интересную идею. Выслушайте меня, и если вам не понравится, вас сразу же отвезут домой. Это займет ещё несколько минут.

 Никола Сергеевич знал, что с сумасшедшими лучше не спорить, и решил выслушать безумного араба до конца.

 – Я хочу поставить перфоманс, гигантский спектакль на пленэре, сценой для которого должна стать Страна. Или хотя бы та её часть, которая понимает, что такое конец света. Разумеется, речь идет о мистификации, об игре, об иллюзии, о том, что все будет понарошку. И главное тут – чтобы никто не догадался, что это всего-навсего постановка, чтобы все поверили в то, что это правда. Иначе смысла нет. Действие должно быть максимально правдоподобным, а самый правдоподобный спектакль – это фильм. Поэтому я и решил обратиться именно к кинорежиссеру. Театральщики склонны перегибать палку, слишком много надрыва, да и техника совсем другая.

 – А как же люди?

 – Мы никого не будем лишать имущества, крова, здоровья, никого не будем убивать. Мы просто поиграем с людьми в страшную, но интересную игру, обманем весь мир, почему бы и нет?

 – Но ведь кто-то может просто умереть от страха.

 – Где это вы видели тех, кто умирает от страха? В том-то и дело, что людей трудно напугать, от страха никто не умирает. А уж в наши времена – и подавно. Никто ничего и никого не боится: ни бога, ни чёрта, ни власть, ни других людей. Напротив, люди хотят страха, используют любую возможность, чтобы его получить. Общество давно лишило людей возможности бояться, оставив им лишь легкие опасения по поводу всякой социальной чепухи. А ведь страх – природный, основной инстинкт. Вот я и дать людям эту возможность. Но уверяю вас, если кто-то и напугается, то совсем немного, не больше ребенка, смотрящего фильм ужасов. Но большинство получит удовольствие.

 – У вас мания величия.

 – Вовсе нет, я просто хочу сделать то, что должен.

 – А сами-то вы почему не беретесь за режиссуру?

 – Есть вещи, которые сам я сделать не могу.

 – Вы хоть представляете, каких это потребует денег?

 – Моего подземного ресурса с лихвой хватит на всё. Кроме того, я организовал  наземный концерн и надеюсь получить кое-какую прибыль.

 – Что будете продавать, индульгенции?

 – Поверьте мне, перед концом света можно будет многое что продавать, вплоть до билетов на космические корабли, увозящие на безопасные планеты. Но главное, конечно, средства защиты. Гордыня ведь, и многие искренне полагают, что от конца света можно спрятаться в подземном убежище или в противогазе. Но мои специалисты придумали гораздо более хитрые штуки. Про ракеты, разумеется, я пошутил.

 – Но зачем вам перфоманс? Для мистификации вполне достаточно медийной шумихи. Вам куда дешевле обойдется покупка нескольких газет и телеканалов, которые будут писать и показывать все, что вам заблагорассудится. И даже покупать не надо, достаточно ангажировать.

 – Вы меня удивляете. Ну кто в наше время верит газетным новостям, а тем более  у вас? Все же открывают газеты со словами: ну-ка, поглядим, что они ещё тут наврали. Чтобы мир поверил, необходимо, чтобы в реальности действительно что-то происходило, и были тому свидетели. Но не это главное. Считайте, что таким образом я хочу войти в историю.

 – Но почему именно наша Страна? Мало, что ли ей досталось?

 – Во многих смыслах она оптимальна

 – Но в любом случае, все это пахнет криминалом, и будет стоить мне имени, а скорее всего, – и свободы.

 – Моя деятельность не более криминальна, чем  любая нынешняя. Что же касается вас, то, конечно, ваше имя должно держаться в глубочайшей тайне. Вы займетесь этим проектом инкогнито, и кроме нас с вами никто не будет знать об этом наверняка. У вас будет чистейшее алиби.

 – Но в чем тогда моя заинтересованность, если даже славы у меня не будет?

 – Вы получите хорошие деньги. И после того, как все закончится, а проект рассчитан немногим более чем на полгода, вы сможете снять такой фильм, какой захотите. Кстати, сейчас этим своим разговором я дарю вам оригинальный сюжет: вы можете снять фильм и об этих событиях. А я помогу вам. Но главное – никто и никогда на свете не ставил спектакль для такой огромной и сложной аудитории. Разве этого мало?

 Никола Сергеевич молчал.

 – Решайтесь, именно сейчас самое подходящее время – публика подготовлена. Вы можете потребовать всё, что вам необходимо для постановки. И всё будет тут же сделано, на проект уже сейчас работают тысячи людей. Начать предполагается в ночь на двадцать второе июня.

 – Как войну. А закончить?

 – Двадцать второго декабря. Подумайте: никогда и ни у одного режиссёра не было столь многочисленной, заинтересованной и впечатлительной публики. Вы получите огромное удовольствие и невероятный, ни с чем не сравнимый опыт. И это ваш последний шанс сделать нечто необыкновенное.

 – Что я должен сделать, если соглашусь?

 – Немедленно приступить к работе. А для этого под благовидным предлогом уехать из столицы и укрыться в специальном месте. И никому ни слова.

 – Смогу я предупредить родных, чтобы они не волновались?

 – Ни в коем случае. Что знают двое, то знают все. Мне нужна абсолютная тайна.

 – Я могу подумать?

 – Нет, у меня нет времени.

 – Что будет, если я откажусь?

 – С вами ничего, но вы дадите мне клятву молчать.

 Никола Сергеевич задумался. Он всё про себя знал и давно научился говорить себе правду. Да, он и в самом деле слегка не дотягивал до гениев. Это было то крохотное «слегка», которое отличало талантливого Зощенко от гениального Гоголя. Да, у него есть вкус, ум, способности, но недостает нравственного закона внутри, заставляющего художника делать так, как должно, а не так, как хотят другие.

 А он всегда делал так, как хотят другие. И дело было вовсе не в трусости, не в страхе перед властью – не боялся он никого, а в желании нравиться всем. Как там у Бэкона? Призрак театра, фантом, заставляющий изменять себе во имя успеха. Это сильно снижает планку, и он сам её снизил. А ум и талант, работающие не в полную силу, умаляются. Да, он знает, что его песенка спета, оттого ему так и плохо в последнее время. Да, он разменялся, распылился, рассеялся, сделал много хорошего и интересного, но ничего – превосходного и поразительного. Талант нельзя пропить, но его можно растратить и проиграть. Да, это его последний шанс сделать что-нибудь выдающееся.

 – Ваше слово?

 – Я отказываюсь. И даю клятву.

 – Что ж, свободу выбора отменит только конец света. Очень сожалею, вы подходите мне. Но не буду вас задерживать.

 Самаэль нажал кнопку.

 – Лиля, проводи гостя. До свидания, господин Яхонтов.

 – Прощайте.

 Вошедшая Лиля снова выглядела мышью, но это уже не волновало режиссера. Никола Сергеевич поклонился Самаэлю, вышел из кабинета, протиснулся в узкую дверь приемной и пошел за девушкой.

 – И всё-таки их две. Просто обеих зовут Лилиями, вот и все. А в комнате есть тайный выход. Боже, скучно как.

 На это раз лабиринт закончился быстро. Режиссёр сделал двадцать шесть поворотов, семнадцать подъемов и спусков, но почти не заметил их, потому что какая-то смутная мысль, какое-то невнятное воспоминание тревожили его, обещая разгадку чего-то важного, но чего, он тоже понять не мог. Он попрощался с девушкой и вышел на улицу. Солнце скрылось, затуманилось, пошел мягкий снег. Славно было, чудесно, лучше прежнего.

  Никола Сергеевич дошел до ворот, отказался от автомобиля, постоял с минуту, вдыхая мартовскую свежесть, посмотрел в низкое небо и почти побежал назад, в жёлтый дом.

 – Не обижайтесь. Я рассказал всё, как видел тогда.

 – Меня не обидеть. А вы смелый, это замечательно.

 – Вы так прекрасно всё рассказали, Николя. Мы как будто там побывали. Но история выглядела совсем мистической. Если бы мы не знали, что происходило после, можно было бы подумать, что вы и впрямь встретились с Сатаной, – сказала Ариадна.

 – Фантазия художника, знаете ли. Я был взволнован, и мне всё казалось тогда именно таким, как я описал.

 – И что же вас заставило вернуться? – спросил Сима.

 – Бес попутал. Нестерпимо захотелось сделать то, что предложил Малах. Попробовать особый жанр.

 – А девушки, их все-таки было две? – спросила Лиза.

 – Конечно. Это секретари Малаха, они сейчас в Столице. Кстати, вторая при ближайшем рассмотрении не такая уж и красотка. А первая очень мила. Опять же ситуация и особенности восприятия. Настроение.

 – Но я бы не удивилась, если бы это была та же самая девушка. Мужчина же воспринимает портрет в интерьере.  И на лугу всякая для него смотрится пейзанкой. А тут – «Олимпия» и бриллиант.

 – Вы правы, но их все-таки две.

 – И коридор был не длинный?

 – А вот коридор был жуткий. Там явно раньше помещалась какая-нибудь дурацкая контора, не осилившая перепланировку. А до этого – какие-нибудь советские коммуналки, в них тоже случались такие коридоры.

 – Но, похоже, я был прав, – сказал Иван. – Вы увлеклись проектом Иоанна?

 – Да, он всегда казался мне очень занимательным. Но я увлекся не только его, но и вашей идеей.

 – Как?

 – Я много  знаю про Иоанна. Читал и ваши работы, и именно в них нашел интерпретацию Апокалипсиса как проекта. И подумал: ведь может быть и так. Сейчас самое время, и у меня есть возможности. Мне очень лестно, что вы пожаловали ко мне. Впрочем, я бы и сам вас разыскал. Вот только немного развязался бы с делами. Во многом, сегодняшний мой доверительный разговор – это дань уважения вам.

 – Тронут, конечно. Но какой ужас! Оказывается, это я вас сподобил! Не могу поверить. Эту возможность я вообще не учитывал. Миллионы людей читали Апокалипсис, и всего несколько сотен – мои работы. Кто бы мог подумать! Но вы полагаете, что Апокалипсис – это не проект? Что же тогда? Сознательная мистификация? Или он знал?

 – Не думаю, что мистификация. Скорее, некий воспитательный прием? Очень простой, очень типичный: будете плохими мальчиками и девочками – придет злой бабай или бука-бяка кусачая и унесет.  Я люблю Иоанна за то, что он взял на себя смелость воспитывать все человечество. Немногие в истории решались на это, ещё меньше сумели сделать это так дерзко.

 – Но воспитание – это скучно, не похоже на Иоанна.

 – Воспитание розгами никак нельзя назвать скучным занятием. Тем более что Иоанн отхлестал ментальными розгами миллиарды. Заранее, как цыган цыганенка – до того как тот разобьёт кувшин. А я… у меня  не получилось. И я вынужден в этом расписаться. Никола Сергеевич был прав.

 – В чем именно?

 – Я сразу сказал Малаху, что тон происходящего будет далёк от пафоса. Ни античной трагедии, ни русской драмы, ни французской комедии не случится. Все выльется в трёхгрошовый сериал в стиле соцреализма. С легкими вкраплениями дури, разумеется. Наша Страна – она и есть наша Страна.

 – Здесь можно курить? – спросил Сима.

 – Да, прошу вас, если дамы не возражают.

 – Вы просто опоздали, – сказал Сима, закуривая. – Страна тут не причем. И в любой другой стране, может быть, кроме Северной Кореи, никто бы не напугался по-настоящему. Все точно так же начали бы заниматься всякой мышиной вознёй, запасать-готовиться, причем даже не напугавшись, а просто так, на всякий случай. Или попытались бы развлечься. Разница была бы только в деталях.

 – А в Северной Корее было бы иначе?

 – Вполне возможно, там всё ещё умеют верить. Пожалуй, только там. Весь остальной мир ничем не напугаешь. Чтобы испугаться, мозги надо иметь. Понять, что опасно и чем. А у нас у всех фрагментарное сознание, мозаичное. Мы больше не способны воспринимать целостные концепции,  в наши  головы, переполненные всякой чушью,  конец света просто не помещается. Всеобщих опасностей для большинства не существует, только частные ситуации: здесь, сейчас и лично мне.

 – Да, слишком поздно для Конца Света. Света больше нет. Есть глобальное мировое сообщество, всемирный рынок, единое политическое пространство. А Света нет. Так что и кончаться нечему.