Текст книги "Иван Иванович - бывалый сапер"

Автор книги: Вениамин Росин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 7 страниц)

НОВАЯ ТЕХНИКА

В ту пору на фронте наступило затишье, и наш полк во второй эшелон отвели, на отдых. Все понимали, что затишье это временное, и со дня на день ждали приказа о наступлении.

Как-то после обеда пристроился я на бревне у сарайчика, греюсь на солнышке и лезвие внутри граненого стакана гоняю. С лезвиями для бритья на ту нору туговато было, вот мы и приловчились этаким манером точить их. Погоняешь какие-то полминутки, и брейся на здоровье.

Точу я лезвие и песню нашу саперную под нос мурлычу:

 
Вперед, саперы! Вперед, минеры!
Врагу не дадим отдохнуть!
Штыком и лопатой,
 

 
Прикладом, гранатой
Победе прокладывай путь!..
 

Вдруг вижу: прямиком ко мне старший лейтенант Очеретяный, ротный наш, шагает.

Вскочил я, складки на гимнастерке под ремнем разогнал, руки по швам.

Поздоровался он со мной и говорит:

– Важное задание есть, товарищ Иванченко. Со мной пойдете.

– Разрешите, – спрашиваю, – миноискатель взять?

– Не потребуется миноискатель, – отвечает ротный. – А вот лопату обязательно прихватите.

Вскинул я свой автомат на плечо, лопатку взял и бегом за старшим лейтенантом.

Вышли мы за околицу села, где рота размещалась, а нас Петька Кравчук на пароконной повозке нагоняет. В повозке десятка два мин уложено. Противотанковых и противопехотных.

Сели на повозку, едем.

«Что случилось? – думаю. – Может, немецкие танки оборону прорвали и по нашим тылам рыскают? Так нет же, непохоже. Всю роту по тревоге подняли бы, да и мин не два десятка взяли… Что-то не то…»

Пока я голову ломал, куда и зачем мы едем, повозка свернула к лесу. Остановились на небольшой поляне.

Выгрузили мы мины, и Кравчук уехал.

– Штаб фронта новую технику испытывать будет, – сказал старший лейтенант. – Приказано мины заложить. Ставить, вполне понятно, без взрывателей.

– Ясно, – говорю, а сам думаю: «Любопытно, что это за новая техника? Может, лучи какие-нибудь придумали или еще что…»

Но расспрашивать не стал, сдержался. Не принято в армии допытываться, что, да как, да почему. Нужно будет, сами скажут.

Принялся я лунки готовить. Дерн лопаткой аккуратненько обрезал. Землю подальше в вещмешке оттащил для маскировки. Чтобы никаких признаков не было, где мины поставлены.

Работали молча. Молчал и старший лейтенант. Но когда велел он две ямы по метру глубиной выкопать, не удержался я и как бы между прочим заметил:

– В толк не возьму, на каком принципе эта новая техника работает, что на такой глубине мину показать способна. Ну насчет металлической еще понятно – придуман сверхмощный миноискатель. Но вот деревянную как разыщет – уму непостижимо…

Ротный перестал чертить схему-формуляр минируемого участка и говорит в ответ:

– На каком принципе, сказать не могу, потому что сам не знаю. Но на деле увидеть ее увидим.

Мины замаскировали по всем правилам. На совесть постарались.

На следующий день поутру мы со старшим лейтенантом уже были на нашей поляне.

Лес жил своей обычной жизнью. Флейтой высвистывала где-то невдалеке иволга. Вовсю заливался зяблик…

Вскоре появились легковые автомобили. Никогда прежде не приходилось мне столько начальства видеть. Генерал, два полковника, подполковники…

На дороге запылил зеленый «пикап». Наконец-то везут новую технику! Каков он, этот мудреный аппарат?

Развернулся «пикап», остановился. «Сейчас, – думаю, – увижу важного лысого профессора в роговых очках». Изобретатели – они все почему-то лысые и в очках.

Но я ошибся. «Пикап» привез молоденького круглолицего сержанта… Да еще лохматая рыженькая собачонка из кузова сиганула. И все…

«Где же профессор со своим аппаратом? – подумал я. – Что-то не видно его…»

А генерал и офицеры – удивительное дело! – нисколько не беспокоились, что изобретатель опаздывает. Столпились вокруг собачонки, о чем-то сержанта расспрашивают. Со стороны даже смотреть смешно. Собаки, что ли, не видели? И хоть бы пес был мало-мальски стоящий – огромный дог либо ньюфаундленд, что, читал я, утопающего из воды может вытащить. А то так себе, не пойми поймешь: шерсть лохматая, уши торчком, хвост бубликом загнут. Овчарка не овчарка, скорее всего лайка…

Пока я обо всем этом размышлял, мимо прошел своей грузной, но быстрой походкой наш ротный. Я даже не успел ему двух слов сказать, справку навести. Жилистый узколицый капитан подозвал Очеретяного. Слышу, велит показать, в какой стороне заминированный участок. А что его, участок-то, показывать? Вон он колышками обозначен. Двести метров в длину и тридцать в ширину.

Капитан подвел сержанта к границе участка.

– Ваша задача, товарищ Щепетин, – говорит, – проверить обозначенную вешками полосу на наличие мин. Приступайте.

– Есть, – козырнул сержант. Взял своего барбоса на длинную бечевку и скомандовал: – Ищи, Курок!

Собачка сразу же нюх-нюх носом по земле. Медленными шажками прошла метров пяток вправо, потом влево. Затем снова вправо… Зигзагом, так сказать.

За всей этой картиной начальство внимательно наблюдает, никто словечка не проронит. А капитан в сторону отошел. Папироска у него горит, а он зажигалкой чирк-чирк. Огонь добыл, к горящей папиросе поднес. Затем смял папироску, новую из портсигара достал. Видно, нервничает…

Уже позже узнал я, что капитан ответственным за испытание был, а Курка и еще нескольких овчарок под его наблюдением натаскивали. Потому и переживал.

Неожиданно пес голову вперед вытянул, как сеттер на стойке перед дичью, и – бац! – уселся. На хозяина смотрит, хвостом виляет. И что примечательно: неподвижно сидит, не ерзает, лапами к мине не притрагивается. Вроде понимает, что опасная находка перед ним и потому порядок и осторожность нужны.

Не знаю, полагается так или нет, но сержант Щепетин зажал голову своего барбоса в ладонях, обрадованно воскликнул:

– Хорошо, Курок, хорошо!

Курок жмурился и нос забавно морщил. Похоже, чихнуть хотел, но из вежливости стерпел.

Сержант достал из кармана кусочек рафинада и протянул на ладони собаке. Курок взял в зубы белый квадратик и захрупал сахаром. А сержант тем временем вытащил из сумки красный флажок и в землю воткнул.

Дальше ну просто удивительно пошло. Снова рядом с миной Курок уселся. Снова Щепетин флажок поставил…

За какие-то четверть с небольшим часа выросло на поляне двадцать два флажка.

Выходит, пахнет взрывчатка, и собака чует этот запах.

Под конец вышел у Щепетина сахар, ничем уже он пса своего не угощал. Лишь по загривку гладил да ласковые слова шептал.

Когда сержант Щепетин доложил генерал-майору, что на проверяемом участке двадцать две мины, сомнение меня взяло. Мыслимое ли дело за четверть часа такую площадь проверить? Самый что ни на есть расторопный сапер полдня провозится. И ни разу перекура делать не будет… Не-ет, тут что-то не то!

И даже немного обидно мне стало. Где это видано, чтобы какая-то, извиняюсь, шавочка на подобное способна была! Ну одну, ну пусть две мины, допустим, кое-как разыскала, но все до одной… Получается, миноискатель и щуп побоку, бери барбоса на веревку и пошел! Цирк тогда, извиняюсь, будет, а не саперная рота…

Сомнение у меня закралось: может, разбитной этот парень каким-то путем пронюхал, что именно двадцать две мины заложены?

Генерал словно прочитал мои мысли.

– Допустим, все мины вы обнаружили, – говорит он сержанту, – но мы хотим увидеть их.

«Ага, – думаю, – попался! Интересно посмотреть, как ты, милок, выкручиваться станешь!»

А Щепетин, оказывается, и не думал обманывать да очки начальству втирать. Вытащил из чехла на ремне лопатку и принялся в тех местах копать, где флажки поставил.

Достанет мину, возьмет ее в руки и поднимет над головой – для всеобщего, так сказать, обозрения.

И впрямь верно Курок показал. Не фокусы это, а дрессировка по всем правилам науки…

Добрался Щепетин и до наших глубинных мин. Правда, слабовато он, видать, позавтракал и несколько раз отдыхал, пока метровый слой земли снял.

Засиял сержант словно именинник. И капитан цветет. Еще бы им не радоваться: испытание-то прошло без сучка без задоринки!

Смотрю на них, и как-то светло на сердце стало. Ведь, если вдуматься, не для своей выгоды они старались, а всем саперам облегчение получится.

Как только капитан к высшему начальству присоединился, подошел я к Щепетину, руку пожал и уважительно говорю:

– Поздравляю, рад твоему, брат, успеху! И любопытно узнать, где премудростям дрессировки ты обучался? Школа есть такая или что?

– Сначала в АО СИТ, а теперь в ОБСМ…

– Загадками заговорил. На общепонятный язык переведи, расшифруй, если не военная, разумеется, тайна.

– Какая там уж тайна! АО СИТ – это сокращенно. А полностью армейский отряд собак – истребителей танков, – охотно объяснил Щепетин. – Когда фашисты наступали, эти отряды сыграли свою роль, немало ихней техники подбили. Теперь же, сам знаешь, наша берет, вот и переходим на новую, саперную, специальность. И называемся уже ОБСМ… Тридцать седьмой отдельный батальон собак-миноискателей.

– Про собак-истребителей слышал, но каким манером собака способна танк сковырнуть, понятия не имею, – говорю я. – Гранаты, что ли, к ним привязывают?

Щепетин усмехнулся.

– Никаких гранат, а надевают на спину специальный вьюк. В боковых карманах вьюка уложена взрывчатка. Пять килограммов тола. Вверх торчит окованная жестью палочка, штырем ее называют. Штырь соединен со взрывным механизмом.

Загодя на полигоне собаку приучают пробегать между гусеницами танка. А в боевой обстановке, едва нырнет она под днище, штырь от удара отклоняется и выдергивается чека. Происходит взрыв.

– Ух ты, как здорово придумали! – воскликнул я. – Да это, если разобраться, управляемая мина!

– Здорово-то здорово, да собаку жаль, – сказал Щепетин. – Погибает она.

– Жаль, что и говорить, – согласился я, – но ничего не поделаешь. Война… Или мы фашисту хребет перешибем, или он нам салазки загнет…

На этом наш разговор и закончился. Капитан позвал Щепетина, и он, распрощавшись со мной, зарысил к «пикапу».

Месяца через полтора или два начали мы встречать на фронтовых дорогах собак-миноискателей. Конечно, «новая техника» – чересчур громкое для них название. Какая там «техника» – четыре ноги, голова и хвост! Но собаки те неплохо искали мины. Можно даже сказать, хорошо. А это, пожалуй, самое главное.

НЕОБЫЧНОЕ ЗАДАНИЕ

Случилось это осенью сорок третьего года, за несколько дней до Октябрьских праздников.

Глубокой ночью вернулись мы с задания. В тыл к гитлеровцам ходили. Петр Кравчук, о котором я уже рассказывал, со мной был. И третьим Николай Иванов – отчаянной храбрости человек, цирковой борец до войны. Про таких, как он, говорят: косая сажень в плечах.

Крепкие ребята служили в нашем полку, особенно в полковой разведке. Но никто в силе с Ивановым сравниться не мог… Да что там борьба! Руку Николай пожмет – пальцы немеют и слипаются.

Одним словом, товарищей подобрал я надежных и мог положиться на них, как на самого себя. Знал, что не подведут, как бы трудно ни пришлось.

А на заданиях, какие мы выполняли, всего можно было ожидать. Совсем не просто через немецкий передний край пробраться да еще нагрузившись взрывчаткой. Но игра стоила свеч. То тяжелый танк удалось подорвать и грузовик со снарядами. В другой раз бронетранспортер на наши мины нарвался и легковая автомашина с каким-то большим артиллерийским начальником…

Надеялись мы, что и эта вылазка полезной будет.

…Спал я мало и проснулся перед самым рассветом. Бессонница, хоть глаза зашивай. Уставился в закопченный потолок землянки и все в памяти перебираю. Как потайной тропкой через слывшее непроходимым болото перешли линию фронта, как удачно немецких патрулей обошли и тот мост отыскали, что взорвать было приказано, как объезд заминировали…

Отзываясь на близкий разрыв, жалобно задребезжало стекло в единственном, скупо пропускающем свет оконце.

Снова рвануло. С колченогого столика свалился и загремел по полу котелок.

Вдруг слышу, просунулся кто-то и вполголоса спрашивает:

– Саперы тут размещаются?

– Ну предположим, – откликнулся Кравчук – он поднялся воды напиться. – А что?

– Иванченко есть?

– Есть, – отвечаю.

– Немедленно в штаб! Командир полка требует.

Вскочил я с нар, гимнастерку поправил и думаю: «С чего бы это я начальству понадобился?»

Вышел из землянки, огляделся. Осенняя ночь затянула все вокруг. Высоко в небе, вытянувшись волнистой лентой, тоскливо прокурлыкала запоздалая журавлиная стая. И снова тихо. Так тихо, что слышно, как с рыжеватой осинки шурша падают листья.

Шагаю за связным в штаб, а в голове всякие мысли вертятся. Не каждый день командир части сержанта вызывает. И то припоминаю, и другое, и третье…

Как будто ничем не проштрафился и награждать вроде бы особенно и не за что…

Захожу в штабной блиндаж. Подполковник и старший лейтенант Очеретяный над картой склонились. Большая карта, как простыня. Замечаю, вся в кружках, стрелках, цветных значках.

Вытянулся я и чин чином, по-уставному громко представился.

Командир полка внимательно посмотрел на меня, пригладил зачесанные набок волосы. Седые они у него – видать, война здорово постаралась.

– Подходи ближе, товарищ Иванченко. Разговор есть.

Усадил он меня за стол, портсигар плексигласовый выложил. Многие тогда в армии всевозможные вещицы из прозрачного плексигласа мастерили. Его со сбитых немецких самолетов брали. А на рукоятки к ножам и мундштуки разноцветные прокладки для красоты ставили.

Курить я не большой охотник, но одну папироску из вежливости взял.

Подполковник сплел пальцы рук и принялся расспрашивать меня, как живу да что из дому пишут.

«Неспроста, – думаю, – весь этот разговор. Не за тем ни свет ни заря за мной посылали, чтобы про самочувствие допытываться… Наверное, срочно «язык» подлиннее требуется. Немец, значит, рангом повыше, из тех, что побольше знают… Снова с разведчиками послать хотят…»

Впрочем, долго гадать мне не пришлось.

– Товарищ Иванченко, – говорит подполковник, – человек ты спокойный, выдержанный и солдат бывалый. К тому же немецким владеешь… Командование хочет поручить тебе серьезное задание. Не совсем, правда, обычное…

– Ставьте задачу, буду выполнять, – отвечаю. – А насчет немецкого языка, так нам много знать не требуется. Некогда нам шпрехать с ними, разговоры заводить.

– Скромничаешь, скромничаешь, – улыбнулся подполковник и на Очеретяного кивает: – Командир роты иначе докладывал… Посоветовались мы и решили, что лучше тебя никто с этим заданием не справится.

Стою я, слушаю, ничего пока не понимаю. Никогда прежде таких предисловий не слыхал от начальства. По-видимому, к чему-то новому приспособить меня решили. Может, пополнение обучать? Но тогда почему про немецкий вспомнил? Должно быть, переводчиком задумали назначить…

Обидно мне стало. Никак душа не лежала с пленными фашистами возиться. Но спокойненько так говорю:

– Отказываться не буду, по-немецки я немного умею, но в толмачи, переводчики то есть, скажу откровенно, охоты идти нету. Да и произношение у меня не ахти какое. А самое главное – роту свою жалко бросать. Здорово к ребятам привык.

– Никто тебя, товарищ Иванченко, никуда переводить не собирается, – говорит подполковник. – Служи на здоровье до самого конца войны. Но на несколько дней к немцу-перебежчику мы тебя прикрепим. И вот для чего. Ночью подберетесь поближе к немецким окопам. Перебежчик говорить с ними будет, а ты его охрана и оборона.

По совести говоря, не понравилось мне это задание, не по сердцу пришлось. «И где он взялся, чертов фриц, на мою голову?» Но командиру полка, конечно, ничего не сказал. Дисциплина есть дисциплина. Приказывают – выполняй.

– Слушаюсь, – ответил, – все исполню как положено. Только на мою думку, я так понимаю… – и запнулся.

– Что же? – спрашивает подполковник. – Говори, раз начал.

– Не уговаривать фрицев надо, а по башке колотить! – выпалил я. – Лучше бы артдивизион послать с ними побеседовать.

– Пушки пушками, а слово, товарищ Иванченко, иной раз куда сильнее бывает. Если слово разумное, убедительное…

Не успел я оглянуться, обдумать все, как в блиндаж перебежчика привели. Что о нем сказать? Человек как человек. Рыжеватый, чуть выше среднего роста. Мундир на нем с большими накладными карманами, с оловянными пуговицами… Ну плюс к тому узенькие погончики. Ефрейторский шеврон на рукаве. Сапоги на ихний фасон, с высокими каблуками…

Вошел, сапогами щелкнул, вытянулся.

– Обер-ефрейтор Отто Шульц, – отрапортовал.

– Забирай его, товарищ Иванченко, и действуй, – велел командир полка. – Что надо, товарищ Очеретяный обеспечит. И ни пуха тебе, ни пера.

Я уже было к выходу направился, как подполковник вернул меня.

– Прошу учесть и запомнить: поскольку Шульц на нашу сторону перешел, мы и относиться должны к нему соответственно. Не врага в нем видеть, а друга. Назад пути ему нет. По гитлеровским законам он заочно приговорен к смертной казни, а его родных ждет концлагерь.

На следующий день начали мы к своему походу готовиться.

Осень на дворе, ночи студеные, а мундиришко у Шульца на рыбьем меху. Ерундовский мундирчик, разве что одна вешалка на нем теплая… Телогрейку я ему раздобыл, каску…

Как темнеть стало, натянул я поверх ватного обмундирования маскировочный халат. К ремню кинжал прицепил, гранаты. На левой руке у меня часы, на правой – компас. Ну, ясное дело, автомат прихватил, запасные магазины к нему… Все, одним словом, как полагается.

Перед выходом несколько кусочков рафинада съел, чтобы лучше видеть и слышать в темноте, и к ротному явился. Пароль он мне сообщил, чтобы через боевое охранение пропустили, осмотрел с головы до ног.

– Не ссорится у тебя, – спрашивает, – ложка с котелком?

Подпрыгнул я раз-другой на месте. Ничего не бренчит, не гремит – полный порядочек.

– Разрешите идти, товарищ старший лейтенант?

– Счастливо, Ваня. Возвращайся благополучно, – не по-уставному сказал ротный и дружески хлопнул меня по спине.

По неприметной тропке выбрались мы с Шульцем за свое боевое охранение и очутились на ничейной земле. Впереди немцы, позади наши. А вокруг сырая холодная мгла. Колючий ветер носится как оглашенный. Дыхание забивает, лицо сечет, чуть ли не насквозь пробирает. В общем, не курортная погодка. И до чего обидно: всего лишь вчера теплынь была, сухо, а сейчас такое вот творится. Правду говорят, что в ноябре семь погод на дворе: сеет, веет, кружит, мутит, рвет, льет и снизу метет.

Темно как в погребе. Но это нам как раз на руку. Ночь – лучший друг и сапера и разведчика. И прикроет она тебя, и защитит. Хоть, ясное дело, и труднее ночью действовать, но куда безопасней, чем днем.

Ползем мы с Шульцем по самой кромке минного поля. Я впереди, Шульц за мной. И признаюсь – почему-то сомнение в душу ко мне закралось. Командир полка говорил, что Шульца за переход к нам ждет расстрел, но кто его знает, этого немца. Может, с целью он переметнулся? Может, шпион он, агент абвера, гитлеровской военной разведки? Высмотрел, выведал что надо, а теперь пристукнет меня – и к своим. Верить ему нужно, да с опаской. Как ни крути, хотел он того или не хотел, а в фашистской армии служил.

Приходилось видеть таких артистов. Случай у меня в самом начале войны был. В ночном бою оторвалась наша рота от своих. Получил я задание: разыскать штаб полка. А обстановка тогда сложилась трудная, и очень даже просто в своем тылу на немцев нарваться. Знал я это и, пробираясь лесочком, к каждому шороху прислушивался, по сторонам глазами шарил.

Вижу, по тропинке немецкий солдат идет. Автомат у него, ранец из рыжей телячьей шкуры. Пилотку под погон засунул. Идет свободно, френч нараспашку. Ну как будто у себя дома, в своем фатерланде.

Притаился я за кустом и думаю: «Ах ты выкормыш фашистский! Врешь, не гулять тебе по нашей земле!»

И уже приложил затыльник приклада к плечу, прицелился. Палец на спусковом крючке. Но тут мысль у меня родилась: в плен его взять. Пленных немцев в ту пору негусто было, и «язык», конечно же, пригодился бы. А этот просто сам в руки просится.

Задумано – сделано. Жду за кустом. К прыжку изготовился.

Едва поравнялся немец со мной, вскочил я, винтовку наставил. Кричать «хальт!» не решился. Может, неподалеку еще солдаты есть.

Растерялся он, побелел и руки вверх взметнул.

Отобрал я у него автомат, веду. А он на меня косится, что-то про «рот фронт» бормочет, про рабочую солидарность, про Карла Маркса и Фридриха Энгельса.

Злости настоящей тогда у меня не было, нутра фашистского змеиного еще не понимал. Уши, простофиля, развесил. А солдат, видать, от перепуга очухался и хищным зверем на меня. Набросился и душить стал. Вот тебе и «рот фронт». Хорошо, что я не хилого десятка, силенкой не обижен, а то бы каюк мне – прямым сообщением на тот свет загремел бы.

Совсем другим человеком поднялся я с земли. Понял, что борьба идет не на жизнь, а на смерть…

В общем, решил я с Шульцем ухо востро держать. Научен.

Забрались мы в снарядную воронку. Вода на дне малость скопилась, но ничего, терпеть можно. Отдохнули немного, и я предложил:

– Будем начинать, Отто!

Взял он рупор.

– Ахтунг! Ахтунг! ¹1
  Ахтунг – внимание.


[Закрыть] Говорит обер-ефрейтор Отто Шульц! Здравствуйте, земляки-дрезденцы! Здравствуйте, все ребята из второго батальона, все немецкие солдаты! Я жив-здоров, обращаются со мной хорошо! А что нам про большевиков твердили, то все это самая настоящая ложь!

Сначала на немецкой стороне тихо было. Вроде бы прислушивались там. Потом пулемет затарахтел. И будто совсем рядом он. Ночью всегда так кажется. Красными светлячками проплыла стайка трассирующих пуль, в небо взмыла осветительная ракета. Не то что бруствер их траншей и рогатки проволочного заграждения – каждую травинку, каждый комок земли видно.

Рассыпая искры, ракета упала и догорела где-то слева от нас.

Немного погодя еще один пулемет сыпанул. И все по кустам у оврага хлещут, все по кустам. По-видимому, считали, что мы там засели.

Разумеется, слово в слово я сейчас не помню, что Шульц говорил, но говорил примерно в таком духе:

– Я на фронте с первых дней войны, и в трусости никто никогда не мог меня упрекнуть! Но, побывав в отпуске дома, я стал задумываться: почему и зачем мы воюем с Россией? Голод, холод, вой сирен, разруху принесла эта война Германии! Нас уверяли, что Советский Союз – колосс на глиняных ногах. Что ж, мы на себе почувствовали, как это далеко от правды!

Ох, что тут началось, как пошел Шульц Гитлера да его шпану фашистскую честить! Наверно, целая минометная батарея огонь открыла. Осколки над нами свистят, бурьян выкашивают. Но стрельба слепая, бесприцельная. Не могут точно определить, где мы укрылись. Ветер относил голос Шульца в сторону, вот минометчики по пустому месту и молотили… А Шульц чуть выставил над краем воронки рупор и свое ведет.

– Нет семьи, где бы не оплакивали покойников… Слушай меня, Ганс Шенфельд! Ты сам читал мне письмо, что твои дети погибли при бомбежке! А у тебя, Бруно Хампель, два брата уже заработали березовые кресты под Сталинградом! Неужели и ты хочешь сложить свою голову в России?!

Опомнитесь, пока не поздно! Следуйте моему примеру! Сдавайтесь в плен! Только так уцелеете!.. Кончай войну!

За живое, за душу брал Шульц своих однополчан. Здорово допекал их своими словами. Страсть сколько гитлеровцы боекомплектов на нас перепортили. И все в белый свет как в копеечку.

На следующую ночь, шестого ноября, стали мы с Отто снова собираться на нейтралку. На всю жизнь я это число запомнил. Все до мелочей в памяти запечатлелось, будто вчера было.

Вычистил я автомат, смазал его, запасной магазин снарядил, одного «федьку» (так мы называли круглые рубчатые гранаты Ф-1) ветошью протер, за другим потянулся. Слышу, кто-то снаружи окликает:

– Иванченко! Ваня!

«Ротный! Старший лейтенант Очеретяный». Отозвался я.

Очеретяный ввалился к нам в землянку – сразу тесно стало. Большой, плечистый он дядька. До войны на шахте работал не то в Макеевке, не то в Горловке.

– Киев наши взяли! Понимаешь, Киев! – радостно кричит ротный и руку мне жмет, что аж больно.

Чувствую я, как в носу защекотало, прямо слеза взяла, хотя раньше подобной привычки за собой не упомню.

Очеретяного не узнать. Всегда он сдержан, говорит неторопливо, чуть ли не после каждого слова останавливается, точно гвозди вбивает, а сейчас быстро-быстро так:

– Это же здорово! Как раз к Седьмому ноября фрицев из Киева вымели! Отличный подарочек на праздник! Теперь рукой подать до Житомира! А там и Львов на очереди… Если б еще союзники раскачались да второй фронт открыли, тогда бы веселей дело пошло. С двух сторон нажали и с Гитлером быстро разделались…

Говорю я Отто, что за новость старший лейтенант принес, а сам от радости никак не очухаюсь. Ольга, сестренка-то моя, в Киеве!

– Киев? – переводя дыхание, переспросил Отто. – Это же зер гут… очень хорошо! Просто замечательно! – И убежденно добавил: – Скоро Гитлеру капут!

Смотрю на Отто, думаю: да, не все немцы одинаковы, не у всех душа заскорузлой фашистской коркой покрылась. Хотя бы этот Отто Шульц. Рад ведь, что наши по шее Гитлеру накостыляли. Наверное, из рабочих Шульц или из крестьян. И не злой, может, даже хороший человек… Хороший… Кто же тогда разрушал, жег наши города и села? Из-за кого дети лишались отцов, а матери – сыновей?

Подумал я это, и опять что-то нехорошее, враждебное к Шульцу шевельнулось у меня на сердце. Ну пусть Отто ни в чем не виноват, пусть не запятнал своей совести злодеяниями. То другие немецкие солдаты виноваты. И что заставило немецкий народ пойти за Гитлером, служить черному его делу?.. Ведь у них и песня была: «Сегодня мы владеем Германией, завтра нашим будет весь мир!»

А Шульц мундир одернул, вытянулся и говорит взволнованно:

– Поверьте, никогда я фашистом не был. Рабочий я… Разрешите, – говорит, – руку вам пожать… Не откажите хотя бы в такой день! Пусть я пленный, и пусть это вам не разрешается…

И умоляюще смотрит на нас с ротным, будто какой-то особой милости просит.

Протянул я ему руку.

– Данке, данке, камрад, – говорит. – Спасибо, что верите мне!

Догадался старший лейтенант, о чем разговор, тоже руку Шульцу подал.

Немного погодя двинулись мы с Отто на ничейную землю. Звезды на небе яркие-яркие, целыми пригоршнями рассыпаны. Тихо вокруг. Из немецких траншей донеслись неразборчивые слова команды, лязг металла, тоненькое пиликанье. Вероятно, часовой, чтоб не уснуть, на губной гармонике играл.

Послюнил я палец, выставил наружу из воронки. Чувствую – ветерок от нас. Порядочек. Можно приступать.

Выбрался Шульц из нашей воронки, вперед пополз со своим рупором. Чтобы поближе, значит. И начал. Далеко-далеко голос его разносился…

Рассказал о взятии советскими войсками Киева, о том, что вскоре Гитлеру не то что на Днепре, а нигде не удержаться. Призывал опомниться, осознать, в какую пропасть толкают фашисты немецких рабочих и крестьян…

Не дали Шульцу договорить. Взорвалась, будто осатанела их передовая. Завизжали, засвистели мины.

Шульц не успел вкатиться в воронку. Изжалили его осколки, места живого не оставили.

Вытащил я Шульца на плащ-палатке. На лице налет пыли и пороховой гари. Сам в беспамятстве, а рупор из рук не выпускает. Так и в лазарет увезли.

На следующую ночь чуть ли не целый взвод немцев в плен сдался с оружием, с боеприпасами…

Прав, выходит, был подполковник – не только пушками воюют. Не только…

Что с Шульцем было потом? Кто его знает?.. Не довелось нам больше встретиться. Но и теперь, если где в газете прочитаю заметку о Германской Демократической Республике и увижу фамилию Шульц, всегда волнуюсь: не тот ли это самый Отто, с которым свела судьба на передовой?