Текст книги "История русской словесности. Часть 3. Выпуск 1"

Автор книги: Василий Сиповский

Гораздо спокойнѣе, a, слѣдовательно, и правильнѣе высказался онъ въ другихъ произведеніяхъ. Въ стихотвореніи «Эхо» поэзія представлена зеркаломъ, отражающимъ всю жизнь во всѣхъ ея проявленіяхъ, – грозныхъ и мирныхъ: поэтъ, подобно «эхо», на все откликается въ силу прирожденной ему отзывчивости, – онъ, какъ эхо, не имѣетъ власти выбирать изъ жизни то, или другое, – онъ долженъ откликаться на все. Такой широкой отзывчивостью, отличалось, какъ разъ, творчество Пушкина. Но безотрадно смотритъ онъ на результаты пѣсни поэта: какъ на эхо, такъ и на эту пѣсню, нѣтъ отзыва, – только сознаніе полной отчужденности отъ современнаго общества могло вызвать такія строки.

«Памятникъ».

Но есть стихотвореніе y Пушкина, въ которомъ онъ опровергаетъ идеи всѣхъ вышеразобранныхъ произведеній. Здѣсь Пушкинъ всего ближе подходитъ къ опредѣленію истинныхъ цѣлей поэта и болѣе правильной самооцѣнкѣ. Это стихотвореніе – «Памятникъ». Поэтъ отмѣтилъ въ немъ великое культурное значеніе своей гуманной поэзіи.

 
И долго буду тѣмъ любезенъ я народу,
Что чувства добрыя я лирой пробуждалъ;
Что въ мой жестокій вѣкъ возславилъ я свободу
И милость къ падшимъ призывалъ!
 

Это признаніе совершенно противорѣчитъ тому гнѣвному отвѣту, который поэтъ далъ «черни», обратившейся къ нему съ просьбой «исправлять сердца собратій», – явное доказательство, что въ этомъ страстномъ, тревожномъ стихотвореніи («Чернь»), отразившемъ минутныя настроенія, поэтъ говорилъ противъ совѣсти, самъ отрицалъ истинную сущность своего призванія, настоящую цѣну своихъ заслугъ…

Не будучи поэтомъ «дидактическимъ», не обращая своихъ произведеній въ "нравоученія", Пушкинъ объективно рисовалъ «добро» въ жизни, – и въ этомъ великое значеніе его гуманной поэзіи. Въ стихотвореніи «Памятникъ» нѣтъ презрѣнія къ черни, нѣтъ самовозвеличенія поэта-жреца, нѣтъ и пониманія поэзіи, какъ "художественнаго зеркала", въ которомъ фатально отражается все, – здѣсь, въ этомъ стихотвореніи, поэзія – есть любовь къ людямъ, къ падшимъ, къ рабамъ, къ "униженнымъ и оскорбленнымъ"… Таково идейное значеніе поэта, но Пушкинъ опредѣлилъ и художественное значеніе его.

Реализмъ, какъ художественный пріемъ.

Въ цѣломъ рядѣ произведеній (сь лицейскаго періода) онъ шелъ опредѣленно къ реализму творчества и въ стихотвореніи «Шалость» достигъ высшей степени проясненности этого реализма. Изображать жизнь, какъ она есть, не идеализировать ея, не закрывать глазъ на безотрадную дѣствительность, въ ней умѣть найти настроенія и идею, – вотъ, завѣтъ, который оставилъ Пушкинъ русской литературѣ. Итакъ, любовь ко всѣмъ проявленіямъ дѣйствительной жизни, – вотъ, смыслъ всей поэзіи; въ этой «любви» и въ изображеніи «дѣйствительности» видѣлъ онъ свое значеніе, какъ художника.

Лирика послѣдняго періода.

Хотя лирическое творчество Пушкина значительно ослабѣло въ этотъ второй періодъ его творчества, смѣнившись творчествомъ эпическимъ, тѣмъ не менѣе, и теперь, время отъ времени, выражалъ онъ въ прекрасныхъ лирическихъ произведеніяхъ жизнь своей души.

Элегіи. а) любовныя.

Такъ, въ цѣломъ рядѣ прочувствованныхъ "элегій" онъ помянулъ свои прежнія увлеченія (напр. "Воспоминанія"): – Ризничъ ("Элегія" – "Подъ небомъ голубымъ", «Заклинанье», "Для береговъ отчизны дальней"), – гр. Воронцовою ("Ангелъ", «Талисманъ», "Разставаніе"), – А. П. Кернъ ("Когда твои младыя лѣта"). Немало лирическихъ стихотвореній посвятилъ онъ и чувствамъ новой любви, овладѣвавшей его увлекающимся сердцемъ (напр… "Нѣтъ, нѣтъ не долженъ я"). Таковы стихотворенія, посвященныя А. А. Олениной ("Примѣты", "Въ Альбомъ", "Я васъ любилъ", "Ты и вы"), – Е. И. Ушаковой ("Когда бывало"! "Вы избалованы природой", "Въ отдаленіи отъ васъ", "Я васъ узналъ"), – H. H. Гончаровой ("Мадонна", «Красавица», "Когда въ объятія мои").

Изъ этихъ стихотвореній особенной красотой отличаіотся тѣ, которыя посвящены памяти Ризничъ и стихотвореніе: "Я васъ любилъ". Въ этомъ произведеніи Пушкинъ возвысился до такои чистоты чувства, что любимой женщинѣ высказалъ пожеланіе быть любимой другимъ "такъ искренно и нѣжно", какъ любилъ ее онъ. Любовь, чувство самое эгоистическое по существу своему, y рѣдкихъ людей можетъ подниматься на такія высоты самоотреченія, когда любящій человѣкъ любимому существу желаетъ счастья путемъ самопожертвованія.

b) взглядъ на жизнь.

Большая группа произведеній посвящена изображенію тѣхъ настроеній поэта, которыя были слѣдствіемъ – или воспоминаній о его прошломъ, или печальныхъ столкновеній съ дѣйствительностью въ нѣсколькихъ стихотвореніяхъ, глубокихъ по идеѣ, выразилъ онъ свои взгляды на жизнь.

«Воспоминанія въ Царскомъ Селѣ».

Въ стихотвореніи "Воспоминанія въ Царскомъ Селѣ" Пушкинъ съ горечью поминаетъ свою прошлую жизнь, полную ошибокъ… Посѣтивъ въ 1829 году Царское Село, припомнивъ свою юность, онъ, какъ "блудный сынъ", какъ -

 
"…отрокъ Библіи, безумный расточитель,
До капли истощивъ раскаянья фіалъ,
Увидѣвъ, наконецъ, родимую обитель,
Главой поникъ и зарыдалъ!"
 

«Въ началѣ жизни»…

Вся жизнь пронеслась въ его воспоминаніи, припомнилъ онъ, какъ "много расточилъ сокровищъ сердечныхъ" за "недоступныя мечты", какъ долго «блуждалъ» онъ въ жизни, "раскаяньемъ горя, предчувствуя бѣды!". Въ другомъ стихотвореніи: "Въ началѣ жизни школу помню я…" – онъ вспоминалъ, что съ юныхъ лѣтъ въ его творчествѣ перебивались два противорѣчивыхъ состоянія – одно возвышенное, духовное, – другое чувственное, плотское. Поэтъ разсказываетъ, что изображенія двухъ языческихъ боговъ были ему дороги:

 
"Одинъ (Дельфійскій идолъ) – ликъ младой,
Былъ гнѣвенъ, полонъ гордости ужасной,
И весь дышалъ онъ силой неземной.
Другой – женообразный, сладострастный,
Сомнительный и лживый идеалъ,
Волшебный демонъ – лживый и прекрасный".
 

Обращаясь отъ прошлаго къ настоящему, поэтъ чувствовалъ, что много было имъ прожито, юность и мечты улетѣли (19 окт. 1831 г.) -

 
Мы возмужали; рокъ судилъ
И намъ житейски испытанья
И смерти духъ средь насъ ходилъ,
И назначалъ свои закланья.
 

«19 октабря 1836 г.».

Въ другомъ стихотвореніи, тоже посвященномъ лицейской годовщинѣ (19 октября 1836 г.) онъ говоритъ:

 
"Была пора: нашъ праздникъ молодой
Сіялъ, шумѣлъ и розами вѣнчался…
…
Теперь не то: разгульный праздникъ нашъ
Съ приходомъ лѣтъ, какъ мы, перебѣсился.
Онъ присмирѣлъ, утихъ, остепенился…
…
И рѣже смѣхъ средь пѣсенъ раздается,
И чаще мы вздыхаемъ и молчимъ".
 

Но это спокойствіе души не приводитъ поэта къ холодному равнодушію; озаренное чувствомъ тихой грусти, оно полно всепрощенія къ людямъ и всей жизни, полно любви ко всему міру, къ его законамъ, смѣняющимъ день ночью, жизнь – смертью, старость – юностью. Еще устами Ленскаго высказалъ онъ такой взглядъ на жизнь:

 
Все благо! бдѣнія и сна
Приходитъ часъ опредѣленный.
…Благословенъ и день заботъ,
Благословевъ и тьмы приходъ.
 

«Брожу-ли я вдоль улицъ шумныхъ».

Въ «Стансахъ»: "Брожу-ли я вдоль улицъ шумныхъ" – Пушкинъ прекрасно выразилъ это чувство примиренія съ жизнью. Безъ злобы, безъ тѣни эгоизма смотритъ поэтъ на жизнь, быстро летящую мимо него, – онъ привыкъ спокойно думать о смерти и, лаская младенца, онъ думаетъ о будущемъ человѣкѣ, который, въ лицѣ этого младенца, смѣнитъ его въ жизни. И онъ безъ зависти смотритъ на него, любовно уступаетъ ему мѣсто, убѣжденный, что всему свое время и свои права…

"Мнѣ время тлѣть, тебѣ – цвѣсти!" – говорилъ онъ… Любовью къ жизни, къ молодости, къ природѣ звучатъ заключительныя слова его "Стансовъ",-

 
"…И пусть y гробового входа
Младая будетъ жизнь играть,
И равнодушная природа
Красою вѣчною сіять"…
 

Онъ знаетъ, что молодость, по существу своему, эгоистична, что природа равнодушна, – и все это не мѣшаетъ его любящему сердцу даже изъ могилы тянуться къ жизни.[66]66
  Совершенно такія же чувства выражены въ стихотвореніи «Опять на родинѣ». Видя, какъ молодая поросль молодыхъ сосенъ эгоистично закрыла собой старыя деревья, Пушкинъ, безъ чувства горечи, шлетъ привѣтъ этому молодому лѣску: «Здравствуй, племя молодое, незнакомое», и любовно представляетъ себѣ своихъ внуковъ, которые смѣнятъ его на землѣ, заслонятъ собою…


[Закрыть]

«Безумныхъ лѣтъ угасшее веселье».

Примиряясь со смертью, онъ не отворачивался отъ жизни: въ своей "Элегіи" ("Безумныхъ лѣтъ…") онъ выразилъ свои отношенія къ жизни: прошлое ему было тяжело, какъ "смутное похмѣлье", – настоящее было безотрадно:

 
"Мой путь унылъ. Сулитъ мнѣ трудъ и горе
Грядущаго волнуемое море".
 

Но всетаки жизнь была для него счастьемъ:

 
"…Но не хочу, о други, умирать!
Я жить хочу, чтобъ мыслить и страдать".
 

Борьба и страданіе въ поэзіи Пушкина.

Въ юности Пушквну смыслъ жизни представлялся въ "наслажденіи"; потомъ смыслъ жизни сосредоточился въ "борьбѣ"; теперь смыслъ жизни увидалъ онъ въ "страданіяхъ", которыя будятъ «мысль», подымаютъ энергію, очищаютъ душу, наполняя ее сочувствіемъ къ такимъ же страдальцамъ. Аскетъ любитъ "страданія" съ эгоистической точки зрѣнія: спасеніе души и гордое сознаніе своей силы, – вотъ основы этой любви; гуманный человѣкъ любитъ страданья, потому что только они учатъ его сочувствовать ближнему, – мудрый любитъ страданья потому, что, благодаря имъ, человѣкъ постигаетъ цѣну счастья.

Свобода въ поэзіи Пушкина.

Главнымъ условіемъ счастья въ глазахъ Пушкина была «свобода»: съ дѣтскихъ лѣтъ до могилы боролся онъ за независимость своей личности: онъ отстаивалъ ее отъ своихъ родителей, гувернеровъ, лицейскихъ педагоговъ; увлеченный своими друзьями-декабристами, онъ отстаивалъ политическую свободу родины; онъ боролся за художественную свободу вмѣстѣ съ арзамассцами, a потомъ самостоятельно и единолично почти противъ всей русской критики, не понявшей его "Бориса Годунова" и послѣдующихъ произведеній. Въ 1836-омъ году, незадолго до смерти, изнемогая отъ гнета тѣхъ зависимостей служебныхъ, общественныхъ и семейныхъ, которыя давили его свободолюбивую душу, онъ попытался выяснить, какая «независимость» теперь казалась ему самой разумной, самой необходимой.

«Изъ VI Пиндемонте».

Въ стихотвореніи "Изъ VI Пиндемонте" онъ говоритъ, что не въ политическихъ правахъ, не въ формѣ правленія – счастье личности человѣческой.

 
"Иныя, лучшія мнѣ дороги права,
Иная, лучшая, мнѣ дорога свобода.
Зависѣть отъ властей, зависѣть отъ народа —
Не все ли намъ равно? Богъ съ ними!.. Никому
Отчета не давать; себѣ лишь самому
Служить и угождать; для власти, для ливреи
Не гнуть ни совѣсти, ни помысловъ, ни шеи.
По прихоти своей скитаться здѣсь и тамъ,
Дивясь божественнымъ природы красотамъ,
И предъ созданьями искусствъ и вдохновенья
Безмолвно утопать въ восторгахъ умиленья —
Вотъ счастье! вотъ права!"
 

Стихотвореніе это очень важно для пониманія тревожныхъ настроеній Пушкина въ послѣдній годъ его жизни, но оно отнюдь не характерно для его общаго міросозерцавія.

Уже въ Михайловскій періодъ творчества Пушкинъ испробовалъ впервые свои силы надъ изображеніемъ чувствъ и міросозерцаній другихъ народовъ, восточныхъ и западныхъ.

Вліяніе древне-русской церковной поэзіи.

Мы видѣли уже, какъ увлекался Пушкинъ эстетической и идейной стороной церковной поэзіи: онъ въ это время зачитывался Евангеліемъ, Библіей и Псалмами царя Давида, легендами, житіями святыхъ. Благодаря этому, онъ постигъ душу русскихъ людей XVII– го вѣка, сумѣлъ сродниться съ ихъ міросозерцаніемъ и въ своемъ творчествѣ откликнулся на тѣ религіозно-поэтическія настроенія, которыми жила древняя Русь.[67]67
  Къ удачнымъ произведеніямъ послѣдняго періода, навѣяннымъ поэзіей Св. Писанія относится отрывокъ: «Юдиѳь», переложеніе великопостной молитвы Ефрема Сирина («Отцы-пустынники») указываетъ, что и поэзія святоотеческихъ твореній была ему доступна и понятна.


[Закрыть]

Хотя этотъ интересъ къ церковной поэзіи не умиралъ y насъ въ теченіе ХѴIII-го вѣка (Ломоносовъ, Державинъ, Дмитріевъ и мн. др.), – но только въ лицѣ Пушкина онъ выразился особенно полно и ясно.

И въ свѣтской письменности древней Руси онъ сумѣлъ найти для себя интересное чтеніе: "Слово о П. Игоревѣ" онъ зналъ наизусть, по лѣтописямъ сумѣлъ опредѣлить религіозно-поэтическіе мотивы родной старины, и потому на Пушкина можно смотрѣть, какъ на перваго русскаго поэта, близко подошедшаго къ основнымъ настроеніямъ древне-русской письменности.

Античный міръ въ поэзіи Пушкина.

Многія лирическія произведенія этого періода представляютъ собой переводы произведеній древне-греческихъ лириковъ: Анакреона, Аѳенея, Ксенофона, Іона, Горація, Катулла. Высокое значеніе Пушкина, какъ цѣнителя античнаго міра, выяснено русской критикой.[68]68
  Черняевъ П., «А. С. Пушкинъ, какъ любитель античнаго міра» К. 1899. Любомудровъ, «Античный міръ въ поэзіи Пушкина». М. 1899.


[Закрыть]

Ни одинъ изъ русскихъ поэтовъ до Пушкина не проникалъ такъ глубоко въ настроенія классической поэзіи. Начавъ cъ псевдоклассицизма (poêsie lêgère), который изъ настроеній античнаго міра сумѣлъ усвоить почти только одно – эпикуреизмъ, Пушкинъ перешелъ къ «неоклассицизму» и въ своихъ «переводахъ», особенно въ "подражаніяхъ", сумѣлъ подняться до истинно-античнаго міровоззрѣнія на жизнь, природу и искусство. Въ этомъ отношеніи, на него можно смотрѣть, какъ на итогъ русскаго классицизма, прояснявшагося въ теченіе XVIII вѣка.

Восточная и западная поэзія въ творчествѣ Пушкина.

Встрѣчаются среди лирическихъ произведеній этого періода также произведенія, которыя вѣрно выражаютъ мотивы восточной поэзіи ("Не пой, красавица, при мнѣ", «Отрывокъ», "Изъ Гафиза", "Стамбулъ гяуры нынче славятъ", "Подражаніе арабскому), – испанской ("Я здѣсь, Инезилья", "Предъ испанкой благородной…", «Альфонсъ», "Родрикъ"), – итальянской ("Ты знаешь край",Подражаніе Данте", "Подражаніе итальянскому"), – англійской ("Пью за здравіе Лери", "Шотландская пѣсня") и польской ("Конрадъ Валленродъ", «Воевода», "Будрысъ").

Этотъ интересъ къ поэзіи другихъ народовъ, это стремленіе постигнуть ихъ «духъ», ихъ "психологію", уловить couleur locale было той данью, которую Пушкинъ заплатилъ романтиззіу. На этой жѳ почвѣ романтическихъ требованій развился его интересъ къ исторіи (couleur historique) и къ народной русской поэзіи.

Русская природа въ творчествѣ Пушкина. Народная поэзія въ творчествѣ Пушкина.

Большая группа лирическихъ и мелкихъ эпическихъ произведеній посвященій, изображенію русской природы ("Зимняя дорога", "Зима, что дѣлать намъ въ деревнѣ", "Зимнее утро", "Бѣсы", «Осень», "Опять на родинѣ"), сценамъ изъ русской простонародной жизни ("Утопленникъ", "Въ полѣ чистомъ серебрится", "Сказка о рыбакѣ и рыбкѣ"), событіямъ русской исторіи ("Пиръ Петра Великаго", "Опричникъ"). По прежнему интересовался Пушкинъ и народной пѣсней. Цѣлый рядъ "подражаній", имъ сочиненныхъ, указываетъ, до какой степени сроднился онъ съ народнымъ творчествомъ, его пріемами, духомъ и міросозерцаніемъ народа. Къ этимъ "подражаніямъ" относятся слѣдующія произведенія – "Кормомъ, стойлами, надзоромъ", "Начало сказки", ("Какъ весенней теплою порою", "Сватъ Иванъ, какъ пить мы станемъ", "Одинъ то былъ y отца, y матери единый сынъ", "Другъ мой милый, красно солнышко мое")…

Вс. Миллеръ о «народничествѣ» Пушкина.

Извѣстный ученый этнографъ Вс. Миллеръ говоритъ: "яркимъ примѣромъ удивительнаго процесса полнаго усвоенія народнаго духа и склада являются два отрывка – подражанія народнымъ стихамъ, сохранившіяся въ рукописяхъ Пушкина – начало сказки о медвѣдицѣ и нѣсколько стиховъ о вылетѣ первой весенней пчелки.

"Передъ нами, какъ будто, запись подлинной народной пѣсни, но, всматриваясь въ нее пристальнѣе, мы замѣчаемъ, что это попытка къ художественному воспроизведенію, руководимая замысломъ сохранить весь колоритъ народности, незлобивый юморъ, мѣткія характеристики, типическій стихъ, – попытка, дающая, какъ справедливо выразился Анненковъ, "впечатлѣніе деревенской пѣсни, пропѣтой великимъ мастеромъ". Сказка задумана изъ русскаго животнаго міра и начиваетъ разсказъ о событіи, случившемся въ лѣсномъ царствѣ – въ семьѣ медвѣдя-боярина. Нашъ бурый Мишка всегда пользовался народвой симпатіей и своими свойствами – неуклюжестью, лакомствомъ, человѣкоподобными позами – служилъ мишенью народному юмору. Въ сказкѣ Пушкина медвѣдь представленъ "бояриномъ лѣснымъ" въ моментъ горя: умерла y вего сударушка-медвѣдиха, и звѣри собираются къ нему выразить свое сочувствіе. Это предоставляетъ Пушкину возможность набросать краткія въ народномъ духѣ характеристики звѣрей: онъ зналъ, что "животный міръ, извѣстный русскому крестьянину – и звѣри, и рыбы, и даже насѣкомыя – даетъ обильную пищу его наблюдательности, вызываетъ въ его воображеніи сравненіе съ міромъ людей и возбуждаетъ тотъ благодушный юморъ, въ которомъ чувствуется симпатія ко всему живому. Онъ могъ знать извѣстную нынѣ во многихъ записяхъ "старинку о птицахъ и звѣряхъ, содержащую характеристику болѣе 30 представителей животнаго царства".

"Въ сказкѣ о медвѣдицѣ мы видимъ скорѣе такое же художественное собраніе въ одинъ фокусъ народныхъ красокъ, запечатлѣвшихся въ богатой памяти поэта, какъ въ его знаменитомъ прологѣ къ "Руслану и Людмилѣ" – этомъ дивномъ калейдоскопѣ русскихъ сказочныхъ мотивовъ".

Обработка народныхъ сказокъ въ стихи.

Къ этому же періоду относятся обработки народныхъ сказокъ въ стихи: 1) о рыбакѣ и рыбкѣ, 2) о царѣ Салтанѣ, 3) о попѣ и работнпкѣ его Балдѣ 4) о мертвой царевнѣ и – 5) о золотомъ пѣтушкѣ. Кромѣ того, изъ записанныхъ имъ нѣсколькихъ сказокъ (вѣроятно, еще въ Михайловскій періодъ) онъ далъ Жуковскому свою запись "сказки о царѣ Берендеѣ" – и Далю "о Георгіи Храбромъ и сѣромъ волкѣ". Очевидно, Пушкинъ не только самъ интересовался, но старался веиманіе и другихъ привлечь къ народному творчеству.

Оригинальность стихотворныхъ размѣровъ въ «народныхъ» произведеніяхъ Пушкина.

Вс. Миллеръ указываетъ на разнообразіе и оригиналъность стихотворныхъ размѣровъ, которыми пользовался Пушкинъ для своихъ «сказокъ»: напримѣръ, для сказки о Царѣ Салтанѣ онъ облюбовалъ совершенно особый размѣръ, которымъ раньше ничего не писалъ; причемъ трудно себѣ представить размѣръ, ближе соотвѣтствующій отрывистому слогу народныхъ сказокъ.[69]69
  Этимъ размѣромъ позднѣе воспользовался Ершовъ для своего «Конька-Горбунка».


[Закрыть] Въ «Сказкѣ о попѣ и его работникѣ Балдѣ» Пушкинъ удачно подражаетъ той рубленой, но снабженной риѳмами, прозѣ, которую мы читаемъ на сгаринныхъ лубочныхъ картинкахъ. Наконецъ, въ знаменитой сказкѣ: «О рыбакѣ и рыбкѣ» поэтъ отказывается отъ риѳмы и ведетъ разсказъ южно-славянскимъ стихомъ, съ которымъ познакомился онъ въ сербскихъ пѣсняхъ изъ сборника Караджича и которымъ вполнѣ соотвѣтствуетъ спокойному эпическому ходу повѣствованія.

Происхожденіе нѣкоторыхъ «народныхъ» произведеній Пушкина.

Не всѣ «сказки», обработанныя Пушкинымъ, чисто-русскаго происхожденія: такъ, "сказка о рыбакѣ и рыбкѣ", "сказка о мертвой царевнѣ" – сказки нѣмецкія по происхожденію. Нужно было знать и понимать русскую народную поэзію такъ, какъ Пушкинъ, чтобы изъ чужого-заимствованнаго создать чисто-русское и даже простонародное. То же онъ сдѣлалъ позднѣе и съ сюжетомъ, взятымъ изъ нѣмецкой сентиментальной оперы: "Das Donauweibchen", переработавъ его на русскій ладъ въ своей "Русалкѣ".

Работа Пушкина надъ своимъ языкомъ.

Сближеніе съ творчествомъ и жизнью народа заставили Пушкина обратить особое вниманіе на свой, не только литературный, но и разговорный языкъ. Въ письмахъ его это сказалось лучше всего: съ каждымъ годомъ его рѣчь дѣлается проще, народнѣе: онъ, словно, щеголяетъ простонародными выраженіями, знаніемъ пословицъ… Къ этому онъ шелъ сознательно и упорно. "Сказка сказкой, однажды сказалъ онъ, a языкъ нашъ – самъ по себѣ, и ему нигдѣ нельзя дать этого русскаго раздолья, какъ въ сказкѣ. A вакъ это сдѣлать?… Надо бы сдѣлать, чтобы выучиться говорить по русски и не въ сказкѣ… Да нѣтъ трудно, нельзя еще! A что за роскошь, что за смыслъ, какой толкъ въ каждой поговоркѣ нашей! Что за золото! A не дается въ руки, нѣтъ!".

Эпическія произведенія Пушкина въ этотъ періодъ.

Къ важнѣйшимъ эпическимъ произведеніямъ этого періода относятся поэмы: «Полтава» (1828), «Галубъ» (1829), «Мѣдный всадникъ» (1833); романы и повѣсти – окончаніе «Евгенія Онѣгина» (съ Ѵ-ой главы), «Арапъ Петра Великаго» (1827), «Повѣсти Бѣлкина» (1830), «Дубровскій» (1832), «Капитанская дочка» (1833).

«Полтава».

Поэма «Полтава» явилась результатомъ интересовъ Пушквна къ Петру Великому и малороссійскимъ преданіямъ, съ которыми познакомился онъ во время пребыванія своего въ имѣніи Раевскихъ въ "Каменкѣ". Самъ Пушкинъ и его друзья большое художественное значеніе придавали этому произведенію, усматривая въ немъ много литературныхъ достоинствъ.

Въ поэмѣ нѣтъ единства содержанія, – здѣсь развертываются двѣ темы: 1) любовь, связавшая Мазепу съ Маріей, и – 2) столкновеніе Петра съ Карломъ. Обѣ темы связаны только личностью Мазепы.

Мазепа.

Мазепа, въ отношеніяхъ къ Маріи и къ Петру, представленъ эгоистомъ, который ради своихъ личныхъ радостей и личнаго счастья, готовъ жертвовать другими. Въ этомъ отношеніи, и Марія, и Петръ оттѣняютъ собою этотъ эгоизмъ Мазепы, – Марія – своей самоотверженной любовью, Петръ – своимъ пониманіемъ общаго блага и неизмѣннымъ служеніемъ этому благу. И потомство расплатилось съ хищнымъ эгоизмомъ Мазепы, – его проклинаютъ въ церквахъ, тогда какъ трогательный образъ загубленной имъ дѣвушки сдѣлался предметомъ народныхъ пѣсенъ, a въ честь Петра воздвигся монументъ.

Отношенія Пушкина къ своему герою.

Въ обрисовкѣ характера Мазепы Пушкинъ не пожалѣлъ мрачныхъ красокъ. "Однакожъ, какой отвратительный предметъ! – восклицаетъ онъ, всматриваясь въ образъ своего героя: ни одного добраго, благосклоннаго чувства! ни одной утѣшительной черты! Соблазнъ, вражда, измѣна, лукавство, малодушіе, свирѣпость!" У Пушкина это единственный образъ, для котораго поэтъ не нашелъ ни одной симпатичной черты. Объясняется это, быть можетъ, тѣмъ, что онъ долго не всматривался въ дуiу Мазепы, a написалъ ее подъ вліяніенъ «думъ» Рылѣева,[70]70
  «Войнаровскій», «Мазепа», «Палѣй» и др.


[Закрыть] – тамъ Мазепа представленъ безпросвѣтнымъ злодѣемъ-титаномъ. И это увлекло Пушкина. «Сильные характеры и глубокая трагическая тѣнь, набросанныя на всѣ эти ужасы, – вотъ, что увлекло меня – говоритъ Пушкинъ. „Полтаву“ написалъ я въ нѣсколько дней, далѣе не могъ бы ею заниматься и бросилъ бы все!» Послѣднія слова очень характерны, – они свидѣтельствуютъ о томъ, что долго въ героевъ «Полтавы» Пушкинъ не вдумывался, не изучалъ ихъ, что написаны они «порывомъ», вѣроятно, подъ вліяніемъ Рылѣева. Если бы поэтъ самъ подошелъ къ этому образу, онъ, конечно, избѣжалъ бы слишкомъ неопредѣленныхъ и, въ то же время, сплошь темныхъ красокъ въ описаніи Мазепы. Поэтъ не обрисовалъ бы героя такими общими чертами:

 
…онъ не вѣдаетъ святыни,
…онъ не помнитъ благостыни,
…онъ не любитъ ничего!
…Кровь готовъ онъ лить, какъ воду,
…презираетъ онъ свободу,
…нѣтъ отчизны для него.
 

Повторяя характеристики, сдѣланныя Рылѣевымъ, Пушкинъ называетъ Мазепу «неукротимымъ», «старикомъ надменнымъ», «дерзкимъ хищникомъ», «губителемъ», «Іудой», «злодѣемъ», «скрытнымъ», съ душой «коварной», «мятежной», «ненасытной»… Слѣдуя за Рылѣевымъ, онъ разсказываетъ о «черныхъ думахъ» Мазепы, объ его «злой волѣ», объ «угрызеньяхъ его змѣиной совѣсти», объ его терзаньяхъ какой-то страшной пустотой, о томъ «кипучемъ ядѣ», который переполвяетъ его сердце. Въ описаніи наружности Мазепы Пушкинъ не щадитъ такихъ же красокъ: y Мазепы «блестящій», «впалый взоръ»; онъ «суровъ», «блѣденъ», «угрюмъ», онъ «молча скрежеталъ», y него «коварныя сѣдивы», онъ «сверкаетъ очами». Стремительность его неукротимаго духа и y Рылѣева, и y Пушкина выражается въ томъ, что Мазепа постоянно то «мчится», то «несется» на конѣ. Однимъ словомъ, въ лицѣ Мазепы Пушкинъ изобразилъ довольно шаблоннаго романтическаго злодѣя; только прекрасная сцена разговора его съ Маріей смягчаетъ этотъ напыщенный и неестественный образъ.

Петръ.

Неизмѣримо выше, въ художественномъ отношеніи, обрисованъ образъ Петра, выношенный въ душѣ поэта, давно имъ любимый, имъ изученный и понятый… Чтобы обрисовать Петра, ему не пришлось обременять его образъ громкими эпитетами, – онъ нарисовалъ только два момента: въ его настроеніяхъ – 1) на полѣ полтавской битвы – и 2) пирующимъ послѣ побѣды. Въ первомъ случаѣ передъ нами замѣчательное описаніе внѣшняго облика императора. Это описаніе реально, правдиво, – и, въ то же время, оно полно божественной красоты. Десятки эпитетовъ, которыми Пушкинъ надѣлилъ Мазепу, желая представить его титаномъ зла, блѣднѣютъ передъ слѣдующими немногими строками:

 
…Его глаза
Сіяютъ. Ликъ его ужасенъ.
Движенья быстры.
Онъ прекрасенъ.
Онъ весь – какъ Божія гроза…
…И онъ промчался яредъ полкми
Могущъ и радостенъ, какъ бой!
Онъ поле пожиралъ очами…
 

Въ этихъ словахъ Пушкину удалось представить Потра «полубогомъ», создать ему апоѳеозъ, не прибѣгая къ искусственвымъ романтическимъ эффектамъ.

Другой моментъ въ настроеніяхъ Петра – ликованіе его по поводу побѣды:

 
Пируетъ Петръ.
И гордъ, и ясенъ,
И славы полонъ взоръ его,
И царскій пиръ его прекрасенъ.
 

Это – торжество великаго человѣка, празднующаго не свою личную удачу, a новую эру въ историческихъ судьбахъ своего народа. Оттого такимъ величіемъ и спокойствіемъ полна его радость. Здѣсь нѣтъ мѣста мелкому тщеславію, эгоизму, злорадству. Оттого въ своемъ шатрѣ онъ угощаетъ не только своихъ вождей, но и чужихъ-

 
И славныхъ плѣнниковъ ласкаетъ
И за учителей своихъ
Заздравный кубокъ поднимаетъ.
 

Петръ, Карлъ и Мазепа.

Передъ этимъ величіемъ государя, постигшаго духъ своего народа и прозрѣвшаго его великія задачи, жалкими кажутся эгоистическое тщеславіе и честолюбіе Карла и Мазепы… И судьба покарала ихъ за то, что они служили, прежде всего, себѣ, своимъ желаніямъ… Изъ царскаго шатра, въ которомъ царитъ чисто-олиипійское величіе и радость, поэтъ ведетъ насъ въ «глушь степей нагихъ»: тамъ -

 
Король и гетманъ мчатся оба.
Бѣгутъ. Судьба связала ихъ.
 

Они бѣгутъ, «поникнувъ головою», бѣгутъ навстрѣчу смерти и невѣдомымъ могиламъ въ чужомъ краю…

Смыслъ поэмы.

Весь смыслъ поэмы раскрывается въ эпилогѣ:

 
Прошло сто лѣтъ – и что жъ осталось
Отъ сильныхъ, гордыхъ сихъ мужей,
Столь полныхъ волею страстей?
Ихъ поколѣнье миновалось —
И съ нихъ исчезъ кровавый слѣдъ
Насилій, бѣдствій и побѣдъ.
Остатки разоренной сѣни,
Три углубленныя въ землѣ
И мхомъ поросшія ступени
Гласятъ о шведскомъ королѣ.
 

Такова судьба великихъ людей, которые въ исторіи преслѣдуютъ свои маленькія, личныя цѣли. Между тѣмъ-

 
Въ гражданствѣ сѣверной державы,
Въ ея воинственной судьбѣ,
Лишь ты воздвигъ, герой Полтавы,
Огромный памятникъ себѣ! —
 

это награда отъ благодарнаго потомства великому слугѣ своего народа.

Развѣнчиваніе личности въ поэмѣ.

Такимъ образомъ, «Полтава», какъ «Цыгане», какъ "Евгеній Онѣгинъ", какъ, отчасти, "Борисъ Годуновъ" – есть развѣнчиваніе «лвчности». Мы видѣли и въ жизни самого Пушкина это освобожденіе отъ эгоизма.

Художественныя красоты поэмы.

Поэма «Полтава», имѣющая большіе недочеты въ "построеніи", отличается обиліемъ отдѣльныхъ сценъ и картинъ, написанныхъ геніально. Таковы, напримѣръ, сцены: разговоръ Мазепы съ Маріей, Орлика и Кочубея, появленіе сумасшедшей Маріи, описаніе украинской ночи и полтавской битвы.

Происхожденіе поэмы.

Какъ указано было, поэма отразила на себѣ – 1) давно зрѣвшій y Пушкина интересъ къ личности Петра – и 2) вліяніе «думъ» Рылѣева: въ нихъ Рылѣевъ раньше Пушкина началъ ходить вокругъ того художественнаго замысла, который воплощенъ "въ Полтавѣ": въ «думахъ» его выведены почти всѣ лица, которыя повторяются потомъ въ Полтавѣ; кромѣ того, нѣкоторыя отдѣльныя картины, даже стихи Рылѣева повторены въ "Полтавѣ" (черты характера Мазепы, картина привала утомленныхъ бѣглецовъ Карла и Мазепы, пророческія видѣнія Мазепы, анаѳематствованіе въ церкви, казнь Кочубея, появленіе Маріи, y Пушкина развившіяся въ цѣлыя картины, прощанье съ родной землей) – все это, заимствованное Пушкинымъ, имъ перерабатывается и достигаетъ высокой степени совершенства, – 3) многіе факты изъ жизни Мазепы взяты Пушкинымъ изъ его "жизнеописанія", приложеннаго къ "думѣ" Рылѣева – "Войнаровскій", и принадлежащаго перу Корниловича.

«Галубъ».

Неоконченная поэма «Галубъ» интересна тѣмъ замысломъ, который положенъ въ ея основаніе.

Въ семью дикаго Галуба возвращается сынъ его Тазитъ, отданный отцомъ на воспитаніе отшельнику, повидимому, тайному христіанину. Тазитъ, просвѣтленный свѣтомъ христіанства, тяготится суровой жизнью родного аула: онъ оторванъ отъ интересовъ своей дикой родни, онъ не понимаетъ идеаловъ отца, – не рѣшается онъ ограбить беззащитнаго купца-армянина, рабу отца онъ даетъ возможность убѣжать изъ неволи, изъ сожалѣнія не рѣшается мстить убійцѣ брата, приводя въ свое оправданіе, что:

 
Убійца былъ
Одинъ, израненъ, безоруженъ!
 

Отецъ прогоняетъ взъ дома Тазита, проклинаетъ его, считая сына недостойнымъ носить имя чеченца.

Изъ сохранившагося въ бумагахъ Пушкина плана поэмы видно, что Тазитъ долженъ былъ отказаться не только отъ родного дома, но и отъ любимой дѣвушки; онъ сближается съ монахомъ, дѣлается миссіонеромъ.

Отрывокъ этой поэмы отличается необыкновенными красотами: описаніе похоронъ горца поразительно своей простой красотой; суровый образъ старика-Галуба отличается цѣльностью и полнотой.

Идея поэмы.

Идея поэмы – великое культурное значеніе христіанства, свидѣтельствуетъ о томъ интересѣ, съ которымъ Пушкинъ относился къ исторіи христіанской религіи. О великомъ цивилизующемъ ея значеніи въ началѣ ХІХ-го столѣтія говорилось немало и на западѣ (Шатобріанъ "Le gênie de christianisme", Ламеннэ, Шеллингъ), и y насъ (напр., Чаадаевъ).[71]71
  См. выше стр. 61.


[Закрыть]

«Мѣдный всадникъ».

Въ поэмѣ "Мѣдный Всадникъ", какъ въ "Полтавѣ", опять ставится вопросъ о томъ, что выше – счастье личное, или благо государственное. Опять въ лицѣ Петра представленъ великій дѣятель, служившій только благу родины. Для его вѣщаго взора, провидящаго будущее, ясна была необходимость "въ Европу прорубить окно" и, "ставъ ногою твердою y моря", создать Петербургъ, колыбель новой исторической жизни. Великое дѣло Петра потребовало много жертвъ y совремевниковъ. Большинство этихъ жертвъ было неизбѣжно и необходимо, такъ какъ безъ нихъ никогда не можетъ обойтись ни одно великое событіе. Но и тогда, когда событіе еще только совершалось, и тогда, когда уже развертывались всѣ великіе положительные результаты его – могли обнаруживаться, рядомъ съ нимъ, такія отрицательныя частности этого событія, отъ которыхъ попутно страдали отдѣльныя личности. Эти страданія могли быть и безполезны для общаго блага! Но передъ необъятнымъ благомъ всего народа, въ глазахъ историка, мало цѣны имѣютъ эти случайныя несчастья, даже гибель отдѣльныхъ личностей. Это жестоко, но это неизбѣжно. Весь трагизмъ этой суровой безсмысленной необходимости прочувствованъ Пушкинымъ и выраженъ имъ въ его поэмѣ: "Мѣдный всадникъ".

Евгеній – жертва исторической необходимости.

Мазепа въ "Полтавѣ" является эгоистомъ, приносящимъ все въ жертву своимъ суетнымъ желаніямъ, – онъ и погибаетъ вслѣдствіе этого. Герой поэмы "Мѣдный Всадникъ", мечтающій только о личномъ благополучіи, не насилуетъ ничьей жизни, не вторгается въ исторію, – онъ только дрожитъ надъ своимъ маленькимъ счастьемъ. Но судьбѣ было угодно погубить это счастье, – и онъ погибъ, какъ случайная жертва великаго дѣла Петра, – погибъ отъ наводненія, которымъ особенно подверженъ Петербургъ вслѣдствіе своего неудачнаго географическаго положенія. Передъ нами одна изъ «безсмысленностей» исторіи, одна изъ тѣхъ ненужныхъ, безполезныхъ капель крови, которыхъ много разбрызгано по пути ея медленнаго величаваго шествія. Неумолимая и желѣзная, она идетъ впередъ, незная состраданія, не считая своихъ жертвъ. И каждая такая жертва, особенно ненужная и безполезная, внушаетъ къ себѣ только безмѣрную жалость. Пушкинъ прочувствовалъ это и написалъ глубоко-трогательную исторію одной такой жертвы: наводненіе разбиваетъ мечты Евгенія, – его возлюбленная погибаетъ, и онъ сходитъ съ ума.