Текст книги "История русской словесности. Часть 3. Выпуск 1"

Автор книги: Василий Сиповский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 23 страниц)

Гоголь въ Петербургѣ. Первыя разочарованія. Поѣздка Гоголя за границу.

Въ 1828 году Гоголь пріѣхалъ въ "завѣтный" Петербургь, куда его такъ тянуло съ дѣтства. "Здѣсь дѣйствительность сразу рядомъ тяжкихъ ударовъ умѣряетъ горячій пылъ его юношескихъ мечтаній: "вмѣсто квартиры съ окнами на Неву, какъ мечталъ Гоголь, приходится довольствоваться скромнымъ помѣщеніенъ въ верхнемъ этажѣ густонаселеннаго дома въ одной изъ весьма прозаическихъ улицъ" (Шенрокъ). Дороговизна столичной жизни его ошеломила; рекомендательныя письма Трощинскаго не принесли ему той пользы, на которую разсчитывали онъ и его мать. Ювошѣ, избалованному довольствомъ домашней жизни и лаской нѣжно-любящей матери, пришлось узнать лишенія: всю зиму принужденъ онъ былъ «отхватать» въ лѣтней шинели и отказать себѣ въ удовольствіи посѣщать театръ. Его, наивнаго провинціала, поразилъ холодъ и эгоизмъ столичныхъ обывателей.[81]81
  Ср. разочарованія Тентетникова, Обломова и Адуева въ Петербургѣ.


[Закрыть] «Скажу вамъ, – пишетъ онъ матери, – что Петербургъ мнѣ показался вовсе не такимъ, какъ я думалъ. Я его воображалъ гораздо красивѣе, великолѣпнѣе, и слухи, которые распускали другіе о немъ, также лживы. Жить здѣсь несравненно дороже, нежели думали. Это заставляетъ меня жить, какъ въ пустынѣ: я принужденъ отказаться отъ лучшаго своего удовольствія – видѣть театръ». Не понравились ему и люди петербургскіе: они не имѣли ничего типическаго;[82]82
  Это замічаніе Гоголя очень любопытно: очевидно, онъ еще юношей научился отыскивать типичныя черты y людей, отмѣчать y нихъ наиболѣе яркія черты. Очевидно, въ провинціи онъ имѣлъ больше матеріала для наблюденія.


[Закрыть] иностранцы, живущіе здѣсь, слишкомъ обрусѣли, – русскіе «объиностранились». «Тишина (въ Петербургѣ), – разсказываетъ онъ, – необыкновенная, никакой духъ не блеститъ въ народѣ,– все служащіе, да должностные; всѣ толкуютъ о своихъ департаментахъ, да коллегіяхъ, – все погрязло въ трудахъ, въ которыхъ безплодно издерживается жизнь ихъ». Очевидно, и чиновничья карьера, въ глазахъ Гоголя, потеряла теперь весь ореолъ «великаго служенія родинѣ» и обратилась въ «безплодное», сѣрое существованіе. Это было новое разочарованіе для молодого энтузіаста. Съ лихорадочной поспѣшностью ищетъ онъ себѣ новаго поприща дѣятельности, и ненадолго останавливается на мысли поступить въ актеры. Онъ даже рискнулъ подвергнуться испытанію, "но его чтеніе, выразительное, совершенно естественное и чуждое всякой ложной аффектаціи, произвело неблагопріятное впечатлѣніе на тогдашнихъ театральныхъ аристарховъ. Гоголь зaмѣтилъ это самъ, и послѣ испытанія не явился за отвѣтомъ (Шенрокъ). Затѣмъ онъ рѣшился испробовать счастья на поприщѣ литературномъ и выпустилъ на свой счетъ въ свѣтъ свою идиллію «Ганцъ Кюхельгартенъ», скрывъ свою фамилію подъ псевдонимомъ «В. Алова».[83]83
  Въ предисловіи, отъ имени какихъ-то несуществовавшихъ издателей, Гоголя имѣлъ нескромность заявить, что они (издатели) «гордятся тѣмъ, что, по возможности, споспѣшествовали свѣту ознакомиться съ созданіемъ юнаго таланта».


[Закрыть] Произведеніе было встрѣчено критикой очень враждебно, и юный авторъ уничтожилъ свое первое «дѣтище», отобравъ изъ магазиновъ нераспроданные экземпляры. И напечатаніе этой слабой поэмы, и сожженіе ея, – все очень характерно для пониманія Гоголя: съ этой стороны, видно и самомнѣніе его, выразившееся въ переоцѣнкѣ своего таланта, – съ другой стороны, болѣзненное самолюбіе, не терпящее осужденія. Онъ надѣялся, что «Ганцъ Кюхельгартенъ» сразу выдвинетъ его въ ряды замѣтныхъ писателей, – этому произведенію онъ, очевидно, придавалъ очень большое значеніе. Понятно поэтому, что неудача «Ганса» сильно потрясла его; онъ даже внезапно рѣшился покинуть Россію и уѣхать за границу. Это рѣшеніе было такъ неожиданно для него самого и его родственниковъ, что впослѣдствіи, затрудняясь самъ дать себѣ ясный отчетъ въ своемъ поступкѣ, онъ рѣшился даже оправдать его вымышленными фактами. Впрочемъ, въ томъ характерномъ письмѣ къ матери, въ которомъ онъ объяснилъ ей свое бѣгство изъ Россіи необходимостью спасти себя отъ какой-то безнадежной любви, слышатся искреннія страданія юнаго безпокойнаго сердца, все еще не примиряющагося съ мелочной, прозаическою жизнью обыкновевныхъ «существователей». Неудачи своихъ первыхъ шаговъ на житейскомъ поприщѣ религіозный юноша объясняетъ даже проявленіемъ мудрой воли Божьей. «Я чувствую налегшую на меня справедливымъ наказаніемъ тяжкую десницу Всемогущаго!» – писалъ онъ матери. Волей Бога объяснялъ онъ и свою неожиданную поѣздку на чужбину: «Онъ указалъ мнѣ путь въ зеемлю чуждую, чтобы я тамъ воспиталъ свои страсти въ тишинѣ, въ уединеніи, въ шумѣ вѣчнаго труда и дѣятельности, чтобы я самъ по нѣсколькимъ ступенямъ поднялся на высшую, откуда бы былъ въ состояніи разсѣевать благо и работать на пользу міра». Онъ опять повторяетъ, что не хочетъ «пресмыкаться» въ жизни. Онъ утѣшаетъ свою мать, говоритъ, что ему нужно «передѣлать себя», переродиться, оживиться новою жизнью, «расцвѣсть силою души въ вѣчномъ трудѣ и дѣятельности», чтобы найти не личное счастье, a возможность посвятить свою жизнь для счастья и блага себѣ подобныхъ". Мы видѣли уже, что съ этими же «мечтами» носился Гоголь еще въ бытность свою въ Нѣжинѣ.

Гоголь заграницей. Идеалы древней Руси и міросозерцаніе Гоголя.

Гоголь заграницей выжилъ только мѣсяцъ, – онъ соскучился по родинѣ, изъ которой бѣжалъ, да и тоска попрежнему его мучила здѣсь: его юную душу попрежнему мучилъ разладъ. Въ письмѣ изъ-заграницы онъ пространно исповѣдуется передъ матерью. Онъ сѣтуетъ, что Богъ, "создавъ такое единственное, или, по крайней мѣрѣ, рѣдкое въ мірѣ сердце, какъ его, создавъ такую душу, пламенѣющую жаркою любовью ко всему высокому и прекрасному, облекъ ее въ такую грубую оболочку. Это бореніе тѣла и духа, такъ мучительно выразившееся въ юной душѣ Гоголя, – было главнымъ содержаніемъ духовной жизни древней Руси; многихъ оно вело тогда къ аскетизму, подвижничеству, отреченію отъ земли. Это роковое наслѣдство досталось въ удѣлъ Гоголю. Юношей, еще мало вѣдающимъ жизнь, онъ узналъ уже тѣ духовныя страданія, которыми жили и питали свою душу подвижники древией Руси. Подобно имъ, Гоголь-юноша больше всего интересуется своей душой, копается въ ней, бичуетъ себя за ея недостатки. Онъ спрашиваетъ Бога, зачѣмъ Онъ допустилъ въ его душѣ такую страшную смѣсь противорѣчій, упрямства, дерзкой самонадѣянности и самаго униженнаго смиренія…

Гоголь на службѣ. «Вечера на хуторѣ близъ Диканьки».

Душевная борьба помѣшала ему заинтересоваться заграничной жизнью, и потому никакихъ особыхъ впечатлѣній его поѣздка ему не принесла. Вернувшись въ Петербургъ въ первыхъ мѣсяцахъ 1830 года, онъ поступилъ на службу въ департаментъ удѣловъ. Эта казенная служба слишкомъ отличалась отъ того "служенія" родинѣ, о которомъ мечталъ Гоголь, – естественно, что онъ не чувствовалъ себя удовлетвореннымъ. Даже жалованья чиновничьяго ему не хватало на существованіе. Приходилось давать частные уроки, заниматься гувернерствомъ и заказной литературной работой. Въ поискахъ средствъ къ существованію, Гоголь остановился на счастливой мысли пустить въ литературный оборотъ свои знанія малороссійской жизни. Онъ замѣтилъ, что петербургская читающая публика, подъ вліяніемъ господствующихъ въ тогдашней литературѣ романтическихъ вкусовъ, обнаружила интересъ къ знакомству съ жизнью различныхъ народовъ ("couleur locale"), – она узнала кавказскихъ горцевъ по Марлинскому, Пушкину и Лермонтову, крымскихъ татаръ и бессарабскихъ цыганъ – по Пушкину. Немного познакомилась она съ Малороссіей по произведенію Пушкина: «Полтава». Гоголю суждено было полнѣе и глубже ознакомить ее съ поэтической стороной жизни Украйны. Въ поискахъ "хлѣба", принялся онъ за сочиненіе своихъ "Вечеровъ на хуторѣ близъ Диканьки" – и, неожиданно для себя, завоевалъ этими веселыми поэтическими разсказами не только "хлѣбъ", но и «славу»… Этимъ разсказамъ онъ никогда не придавалъ большого значенія, такъ какъ его мучительная душевная борьба въ нихъ не отразилась, – ему дороже былъ его неудачный "Гансъ Кюхельгартенъ" – произведеніе, въ которое онъ вложилъ всю свою душу.

Работа Гоголя надъ повѣстями.

Впрочемъ, если онъ самъ мало интересовался своими бытовыми разсказами, онъ писалъ ихъ очень добросовѣстно: онъ не довольствовался своими знаніями Малороссіи, своей богатой фантазіей, – для своихъ разсказовъ онъ старательно собиралъ факты и матеріалы; мать его, друзья и знакомые, оставшіеся на родинѣ, доставляли ему въ столицу свѣдѣнія, пополняющія его знанія малороссійской жизни.[84]84
  Какъ образецъ подобныхъ просьбъ, можно привести отрывокъ изъ письма Гоголя къ матери: «Вы много знаете обычаи и нравы малороссіянъ нашихъ и потому вы не откажитесь сообщить мнѣ ихъ въ нашей перепискѣ. Это мнѣ очень, очень нужно… Я ожидаю отъ васъ описанія полнаго наряда сельскаго дьячка, отъ верхняго платья до самыхъ сапоговъ, съ поименованіемъ, какъ это все называлось y самыхъ закоренѣлыхъ, самыхъ древнихъ, самыхъ наименѣе перемѣнившихся малороссіянъ. Еще обстоятельное описаніе свадьбы, не упуская ни малѣйшихъ подробностей… Еще нѣсколько словъ о колядкахъ, о Иванѣ Купалѣ, о русалкахъ. Если есть, кромѣ того, какіе-либо духи, или домовые, то о нихъ подробнѣе, съ ихъ названіями и дѣлами. Множество носится между простымъ народомъ повѣрій, страшныхъ сказаній, преданій, разныхъ анекдотовъ и пр». Въ этомъ интересѣ къ народной жизни сказалась одна изъ характерныхъ особенностей романтизма – погоня за couleur ethnographique. Интересуютъ его и древнія монеты, рѣдкости, старопечатныя книги; онъ проситъ высылать ему стародавнія рукописи про времена гетманщины. Этотъ интересъ къ старинѣ – тоже черта романтиковъ, увлекавшихся сознательнымъ желаніемъ вѣрно воспроизводить couleur historique.


[Закрыть] Эти матеріалы, дѣйствительно, сослужили Гоголю большую службу, – они придали его веселымъ разсказамъ ту этнографическую полноту и содержательность, которыя отмѣчены были сразу русской крвтикой.

Гоголь въ апогеѣ славы. Вліяніе Пушкина на а) литературное развитіе Гоголя;

Высокую художественность гоголевскихъ разсказовъ оцѣнили выдающіеся русскіе писатели того времени: Жуковскій, Пушкинъ, Плетневъ, Дельвигь. Они сблизились съ нимъ и ввели его въ кругъ тогдашнихъ русскихъ литераторовъ. Попалъ Гоголь и въ салонъ фрейлины Смирновой, гдѣ собирались лучшіе русскіе умы того времени и выдающіеся иностранные дипломаты. Пушкинъ былъ душой этого салона. Подружился онъ съ Віельгорскими. Въ 1832 году Гоголь ѣздилъ на родину и по дорогѣ остановился въ Москвѣ; здѣсь онъ сошелся съ Погодинымъ, Шевыревымъ, семьей Аксаковыхъ. "Послѣ долгихъ неудачъ Гоголь вдругъ испыталъ какое-то фантастическое, волшебное счастье: онъ сразу почувствовалъ себя перенесеннымъ въ высшія сферы литературнаго міра (Шенрокъ). Несомнѣнно, подъ впечатлѣніемъ удачи, Гоголь забылъ надолго свои душевныя страданія, къ тому же онъ всецѣло подпалъ подъ вліяніе Пушкина,[85]85
  Въ «Запискахъ Смирновой» не разъ разсказывается, съ какимъ благоговѣніемъ слушалъ Гоголь все, что говорилъ Пушкинъ. Многія изъ его замѣчаній и сужденій Гоголь немедленио записывалъ въ записную книжку.


[Закрыть] который съ любовью занялся литературнымъ и умственнымъ развитіемъ талантливаго «самородка». Онъ указывалъ Гоголю, что надо прочесть, объяснялъ Гоголю характерныя черты его таланта и рѣшительно повелъ его на путь художественнаго реализма. «Изображеніе отрицательныхъ сторонъ русской дѣйствительности» – вотъ дорога, которую указалъ Гоголю Пушкинъ.

b) философское; с) политическое. Блестящій періодъ творчества Гоголя.

Въ уравновѣшенной душѣ нашего великаго поэта не было мѣста для той борьбы, которая мучила Гоголя: мы видѣли, что Пушкинъ сумѣлъ и въ жвзни, и въ творчествѣ примирить плоть и духъ. Неизвѣстно, открывалъ ли Гоголь передъ Пушкинымъ тайники своей души но, несомнѣнно, если бы онъ это и сдѣлалъ, онъ не встрѣтилъ бы сочувствія себѣ со стороны "пѣвца земли". Вѣроятно, оказалъ вліяніе Пушкинъ и на политическое міровоззрѣніе Гоголя. "Націоналистъ" по убѣжденіяяъ, вѣрящій въ Россію и примирившійся съ русской дѣйствительносгью, Пушкинъ такіе же взгляды привилъ Гоголю. Сдѣлать это тѣмъ болѣе было легко, что Гоголь самъ шелъ къ такому міросозерцанію. И вотъ, взгляды "оффиціальной народности", отчасти «славянофильство» были прочно усвоены Гоголемъ. Вѣра въ незыблемость "православія, самодержавія и народности" вошла въ его міросозерцаніе. Впрочемъ, подобно Пушкину, онъ не примкнулъ цѣликомъ ни къ правительству, ни къ славянофиламъ, не сдѣлался пропагандистомъ ихъ взглядовъ, по крайней мѣрѣ, въ первый періодъ своей жизни. Нѣсколько въ сторонѣ остался Гоголь отъ философскихъ и политическихъ настроеній эпохи. Подъ вліяніемъ своихъ новыхъ петербургскихъ друзей-писателей, онъ съ головой окунулся въ литературную жвзнь; онъ сталъ теперь серьезнѣе смотрѣть на занятія литературой; издавъ свои «Вечера» въ свѣтъ въ 1831 году, подъ псевдонимомъ "Рудаго Панька", онъ въ 1832 году, по совѣту Пушкина, берется за сочиненіе большой бытовой комедіи изъ русской жизни. Кромѣ того, старательно изучаетъ русскую литературу, старается выяснить себѣ сущность и цѣли искусства, занимается исторіей[86]86
  Мысли, имъ выработанныя въ это время, нашли себѣ выраженіе въ тѣхъ статьяхъ, которыя вошли позднѣе въ составъ его сборника «Арабески».


[Закрыть]… Вообще семь лѣтъ (1829–1836), проведенные имъ въ Петербургѣ въ обществѣ Пушкина, были блестящей порой его жизни и творчества: въ этотъ періодъ времени развернулся его таланть, – онъ написалъ «Вечера на хуторѣ», въ 1835 году «Арабески», «Миргородъ» (въ этотъ сборникъ вошла и повѣсть «Тарасъ Бульба»), «Повѣсть о томъ, какъ поссорился Иванъ Ивановичъ съ Иваномъ Никифоровичемъ», «Старосвѣтскіе помѣщики», «Записки сумасшедшаго», «Женитьбу», «Ревизора» (написанъ въ 1835 г., поставленъ на сцену 19 апрѣля 1836 г.), задумалъ и началъ «Мертвыя души», критическія и теоретическія статьи о русской литературѣ и искусствѣ,– словомъ, сказалъ почти все, что онъ имѣлъ сказать, и затѣмъ только передѣлывалъ передумывалъ и дополнялъ сказанное или задуманное раньше" (Котляревскій). Его творческій геній роковымъ образомъ померкъ со смертью Пушкина.

Гоголъ-профессоръ. «Ревзоръ». Отношеніе Гоголя къ своему произведенію.

Въ эти семь лѣтъ многое перемѣнилось въ жизни Гоголя, – онъ изъ чиновника сдѣлался педагогомъ – преподавателемъ исторіи въ Патріотическомъ институтѣ, потомъ даже профессоромъ всеобщей исторіи въ С.-Петербургскомъ уннверситетѣ. Этотъ выборъ карьеры оказался очень неудачнымъ, – къ отвѣтственнымъ обязанностямъ профессора Гоголь былъ не подготовленъ, одного таланта и блестящаго воображенія было мало тамъ, гдѣ не было знанія, – немудрено поэтому, что годъ его профессорства былъ очень ему тяжелъ. Эта новая неудача была большимъ ударомъ для впечатлительнаго самолюбія писателя. Но она имѣла и хорошіе результаты, – она приковала Гоголя къ литературѣ. Онъ испробовалъ нѣсколько путей, вездѣ терпѣлъ неудачи: оставался одинъ – писательство. Но любопытно, что не своими литературными успѣхами недоволенъ былъ онъ: друзья-писатели, петербургскіе и московскіе, носили его на рукахъ; публика читала нарасхватъ его произведенія; критика русская, вообще недоброжелательная, тоже заинтересовалась новымъ свѣтиломъ, – но Гоголю всего этого было мало. Судя по его письмамъ, онъ все еще мечталъ о какомъ-то "большомъ дѣлѣ".[87]87
  Онъ съ презрѣніемъ отзывался о своихъ первыхъ произведеніяхъ, которыя принесли ему славу: «да обрекутся они неизвѣстности, – писалъ онъ о „Вечерахъ на хуторѣ“, – покамѣстъ что-нибудь увѣсистое, великое, художническое, не изыдетъ изъ меня!» Съ этимъ «великимъ» онъ хотѣлъ связать то «большое дѣло», о которомъ онъ мечталъ. «Я вижу яснѣе и лучше многое, нежели другіе, – писалъ онъ матери въ 1833 году. – Я изслѣдовалъ человѣка отъ его колыбели до конца, и отъ этого ничуть не счастливѣе. У меня болитъ сердце, когда я вижу, какъ заблуждаются люди. Толкуютъ о добродѣтели, о Богѣ и, между тѣмъ, не дѣлаютъ ничего. Хотѣлъ бы кажется, помочь имъ, но рѣдкіе, рѣдкіе изъ нихъ имѣютъ свѣтлый, природный умъ, чтобы увидѣть истину моихъ словъ». Гоголь даже одно время бросилъ совсѣмъ писать, мучаясь тѣмъ, что его великіе замыслы не находятъ себѣ великаго воплощенія, «мелкаго (писать), – говоритъ онъ, – не хочется, великое не выдумывается».


[Закрыть] Пушкинъ указывалъ ему, что это «большое дѣло» можно было сдѣлать литературой, что обличеніе недостатковъ родной русской жизни – тоже дѣло немаловажное, но, должно быть, ему не удалось разубѣдить Гоголя. Вотъ почему и «Ревизоръ»,[88]88
  Въ 1-ый разъ поставленъ на сцену 19 апрѣля 1836 г.


[Закрыть] имѣвшій большой успѣхъ и въ то же время вызвавшій озлобленіе въ широкихъ кругахъ русской публики, принесъ Гоголю больше горя, чѣмъ радости. Произошло это потому, что «на сцену Гоголь смотрѣлъ не какъ авторъ заурядной театральной пьесы, котораго полное торжество заключается въ радушномъ пріемѣ и рукоплесканіяхъ публики, но съ затаеннымъ страхомъ и глубокою скорбью за судьбу своего созданія, въ которое онъ положилъ свою душу, свои лучшія, благороднѣйшія стремленія» (Шенрокъ). Театръ ломился, когда давали «Ревизора», но многіе осуждали пьесу за дерзкую критику русской жизни. Гоголь былъ пораженъ тѣмъ, какое впечатлѣніе произвела на русское общество его пьеса: «Господи Боже! – жаловался онъ. – Ну, если бы одинъ, два ругали, ну, и Богъ съ ними, a то всѣ, всѣ!» Измученный и потрясенный своей «неудачей», Гоголь уѣзжаетъ за границу, чтобы тамъ отдохнуть и успокоиться. Онъ убѣдился теперь, что та публика, которой онъ съ юности рвался «служить», не понимала его, относилась къ нему враждебно… Къ тому же, и самъ Гоголь разочаровался въ той пьесѣ, которая недостаточно ясно выразила его основную мечту, – онъ хотѣлъ «проповѣдывать», «морализировать», когда писалъ своего «Ревизора», a оказался «обличителемъ». Произошло это потому, что "великій художникъ, – воспитанникъ Пушкина, побѣдилъ въ Гоголѣ «моралиста». Увлеченный сюжетомъ «Ревизора», сюжетомъ, который былъ ему подаренъ Пушкинымъ, Гоголь предоставилъ свободу своему юмору, – и, въ результатѣ, получилась сатира, поражавшая въ сердце всю тогдашнюю русскую дѣйствительность, съ ея централизаціей, съ ея чиновничествомъ и произволомъ.[89]89
  Это понялъ императоръ Николай Павловичъ, присутствовавшій на первомъ представленіи комедіи. «Ну, пьеска! – сказалъ онъ – всѣмъ досталось, a больше всѣхъ мнѣ!»


[Закрыть] Гоголь не мѣтилъ такъ глубоко, – онъ ничего не имѣлъ противъ строя тогдашней русской жизни, – онъ хотѣлъ лишь изобличить пороки отдѣльныхъ лицъ, которыя своими личными недостатками вносили дисгармонію въ систему, вообще превосходную, не нуждающуюся въ реформахъ. Говоря словами Капниста онъ стоялъ на той точкѣ зрѣнія, которая утверждала, что «законы святы, да исполнители – лихіе супостаты», что вся бѣда не въ порядкахъ, a въ душевныхъ качествахъ отдѣльныхъ людей. Эта точка зрѣнія на русскую жизнь проводилась и Карамзипымъ, и Жуковскимъ, и отчасти Пушкинымъ… Жандармъ, появляющійся въ концѣ комедіи съ извѣстіемъ, что настоящій ревизоръ пріѣхалъ и зоветъ къ отвѣту порочныхъ чиновниковъ, игралъ въ глазахъ Гоголя слишкомъ большую роль, – онъ оправдывалъ строй русской жизни, указывалъ, что порокъ наказывается и въ Россіи. Но эта мораль пьесы оказалась слишкомъ блѣдна, – ея никто не замѣтилъ, ея не поняли, – и это было больно Гоголю.

Объясненіе Гоголемъ смысла пьесы. Значеніе смѣха.

Въ развязкѣ «Ревизора» онъ самъ объяснилъ истинный смыслъ своей комедіи. Въ уста "перваго комическаго актера" вложилъ онъ свои мысли, свои взгляды. "Нѣтъ такого города на Руси, говорилъ Гоголь его устами, гдѣ бы всѣ чиновники были порочны. Слѣдовательно, не надо буквально понимать всего изображеннаго, не надо угадывать живыхъ людей въ изображенныхъ герояхъ. Авторъ изобразилъ "душевный городъ" – т. е. человѣческую душу вообще, и всѣ «чиновники», и жители этого города – это олицетворенія пороковъ, съ которыми долженъ бороться человѣкъ, – иначе ждетъ человѣка страшная кара. "Будто не знаете, кто это ревизоръ? Что прикидываться? Ревизоръ этотъ – наша проснувшаяся совѣсть, которая заставитъ насъ вдругъ и разомъ взглянуть во всѣ глаза на самихъ себя. Передъ этимъ ревизоромъ ничто не укроется, потому что по Именному Высшему повелѣнію онъ посланъ". Совѣсть – "настоящій ревизоръ" – "Хлестаковъ – вѣтреная свѣтская совѣсть, продажная, обманчивая совѣсть; Хлестакова подкупятъ какъ разъ наши же, обитающія въ душѣ нашея, страсти… Не съ Хлестаковымъ, но съ настоящимъ ревизоромъ оглянемъ себя! Клянусь, душевный городъ нашъ стòитъ того, чтобы подумать о немъ, какъ думаетъ добрый государь о своемъ государствѣ. Благородно и строго, какъ онъ изгоняетъ изъ земли своей лихоимцевъ, изгонимъ нашихъ душевныхъ лихоимцевъ! Есть средство, есть бичъ, которымъ можно выгнать ихъ. Смѣхомъ, мои благородные соотечественники! Смѣхомъ, котораго такъ боятся всѣ низкія наши страсти! Смѣхомъ, который созданъ на то, чтобы смѣяться надъ всѣмъ, что позоритъ истинную красоту человѣка. Возвратимъ смѣху его настоящее значеніе! Отнимемъ его y тѣхъ, которые обратили его въ легкомысленное свѣтское кощунство надъ всѣмъ, не разбирая ни хорошаго, ни дурного!.. Не возмутимся духомъ, если бы какой-нибудь разсердившійся городничій, или, справедливѣе, самъ нечистый духъ, шепнулъ его устами: "что смѣетесь? надъ собой смѣетесь!"[90]90
  Смыслъ этой фразы обращенной въ комедіи, словно къ публикѣ, дѣйствительно, загадочный, разъясняется только этими словами Гоголя.


[Закрыть] Гордо скажемъ ему: «Да, надъ собой смѣемся, потому что слышимъ приказанье Высшее быть лучшими другихъ!.. Не пустой я какой-нибудь скоморохъ, созданный для потѣхи пустыхъ людей, но честный чиновникъ великаго Божьяго государства, и возбудилъ въ васъ смѣхъ, – не тотъ безпутный, которымъ пересмѣхаютъ въ свѣтѣ человѣкъ человѣка, который рождается отъ бездѣльной пустоты празднаго времени, но смѣхъ, родившійся отъ любви къ человѣку. Дружно докажемъ всему свѣту, что въ Русской землѣ все, что ни есть, отъ мала до велика, стремится служить Тому же, Кому всѣ должны служить на землѣ,– несется туда, кверху, къ Верховной вѣчной красотѣ».

Понятно, какъ оскорбительно было Гоголю сознать, что никто въ авторѣ «Ревизора» не увидѣлъ «честнаго чиновника великаго Божьяго государства» – проповѣдника добра, – a усмотрѣли или скомороха-шута, потѣшника толпы, или либерала-обличителя, или просто суроваго и несправедливаго судью-самозванца. Онъ убѣдился, что его опять не поняли читатели, и онъ сталъ защищать себя отъ многочисленныхъ и разнообразныхъ обвиненій, – особенно, отъ обвиненій въ томъ, что хотѣлъ унизить Россію.[91]91
  Это онъ сдѣлалъ не только въ частныхъ беседахъ и письмахъ, но и въ нѣсколькихъ объяснительныхъ статьяхъ, посвященныхъ «Ревизору»: «Отрывокъ изъ письма, писаннаго авторомъ послѣ перваго представленія „Ревизора“ къ одному литератору», въ «Предувѣдомленіи для тѣхъ, которые хотѣли бы сыграть, какъ слѣдуетъ „Ревизора“ и въ комедіи, Театральный разъѣздъ послѣ представленія новой комедіи» (1842), «Развязка Ревизора».


[Закрыть] «Если бы это была правда, – писалъ онъ Прокоповичу, – то хуже („Ревизора“) на Руси мнѣ никто не могъ нагадить. Но, слава Богу, это – ложь… Мнѣ страшно вспомнить обо всѣхъ моихъ мараньяхъ. Они въ родѣ грозныхъ обвинителей являются глазамъ моимъ. Забвенья, долгаго забвенья проситъ душа. И если бы появилась такая моль, которая съѣла бы всѣ экземпляры „Ревизора“, a съ ними „Арабески“, „Вечера“ и всю прочую чепуху, и обо мнѣ въ теченіе долгаго времени ни печаталъ, ни изустно не произносилъ никто ни слова, я бы благодарилъ судьбу». Онъ охладѣлъ къ «Ревизору», какъ прежде къ «Гансу Кюхельгартену», и успокоенія искалъ, какъ и раньше, въ заграничномъ путешествіи.

"Пророку нѣтъ славы въ отчизнѣ" – писалъ онъ Погодину незадолго до отъѣзда, выражая въ этихъ словахъ все свое самомнѣніе и презрѣніе къ русской «черни». Но его все не оставляла мысль, что онъ совершитъ нѣчто великое: называя всѣ свои сочиненія (въ томъ числѣ и "Ревизора") «ученическими», онъ восклицалъ: "пора, пора, наконецъ, заняться дѣломъ!".

Гоголь заграницей.

Гоголь заграницей, въ періодъ 1836–1841 гг. – "большая загадка, которую, вѣроятно, не разъяснятъ никакіе біографическіе матеріалы и даже личвыя признанія поэта. Въ этой сложной душѣ, полно противорѣчій, совершалось за этотъ періодъ времени то таинственное бореніе, которое художника, въ концѣ концовъ, обратило въ моралиста и богослова, и въ юмористѣ-бытописателѣ заставило вновь проснуться съ подновленной силой старое романтическое міросозерцаніе. Это было бореніе сначала очень радостное, полное вдохновеннаго восторга, a въ концѣ совсѣмъ болѣзненное, истомившее художника и физически, и нравственно (Котляревскій).

Заграницей онъ искалъ только впечатлѣній эстетическихъ, – онъ холодно относился къ западно-европейской культурѣ, къ современной жизни Европы, даже къ исторической старинѣ,– чаще всего оставался онъ одинъ съ глазу на глазъ, со своей душой, мятежной и жаждущей. Къ Германіи, Швейцаріи и Парижу отнесся онъ равнодушно; только Италія нравилась ему. Она успокаивала его больные нервы; свѣтомъ, тепломъ и красотой ласкала его больгое сердце. "Кто былъ въ Италіи, тотъ скажи «прощай» другимъ землямъ", – писалъ Гоголь друзьямъ, – кто былъ на небѣ, тотъ не захочетъ на землю. Европа, въ сравненіи съ Италіей, все равно, что день пасмурный въ сравненіи съ днемъ солнечнымъ". "Душенька моя! моя красавица Италія! – восклицалъ онъ, – никто въ мірѣ ея не отниметъ y меня! Я родился здѣсь… Россія, Петербургъ, снѣга, подлецы, департаментъ, каѳедра, театръ, – все это мнѣ снилось… О, если бы вы взглянули только на это ослѣпляющее небо, все тонущее въ сіяніи! Все прекрасно подъ этимъ небомъ". Особенно увлекался Гоголь Римомъ: «Здѣсь только тревоги не властны и не касаются души, – писалъ онъ… – Кромѣ Рима, нѣтъ Рима на свѣтѣ,– хотѣлъ было сказать – счастья и радости, да Римъ больше, чѣмъ счастье и радость!».

Жизнь въ Римѣ.

Въ Римѣ Гоголь жилъ въ обществѣ молодыхъ русскихъ художниковъ – слѣдовательно, въ кругу утонченныхъ эстетическихъ удовольствій. Особенно сблизился онъ съ извѣстнымъ энтузіастомъ-художникомъ Ивановымъ, который всю свою жизнь отдалъ созданію одной картины: "Явленіе Христа народу" (находится въ Москвѣ въ Третьяковской галереѣ). Религіозное мстическое настроеніе Иванова было сродни Гоголю, высокое пониманіе миссіи художника тоже связывало обоихъ. Понятна изъ этого ихъ дружба, взаимное вліяніе ихъ и углубленіе въ душѣ обоихъ религіознаго мистицизма.

Къ этой порѣ пребыванія Гоголя въ Италіи относится увлеченіе Гоголя католицизмомъ. Гоголь, какъ художникъ, былъ побѣжденъ красотою католической службы, великолѣпіемъ храмовъ, набожностью вѣрующихъ и ликовъ. "Только въ одномъ Римѣ молятся, – говорилъ онъ, – a въ другихъ мѣстахъ показываютъ только видъ, что молятся". Русскіе аристократы, друзья Гоголя, измѣнившіе православію ради католичества, прилагали усилія, чтобы и Гоголя заставить сдѣлать то же; для этого было организовано постепенное систематическое склоненіе великаго писателя въ католицизмъ. Онъ это замѣчалъ, но этому не противился, – говорилъ даже, что "позволяетъ втирать въ себя нѣсколько хорошихъ мыслей". Впрочемъ, если Гоголь отъ православія и не уклонился, то, несомнѣнно, охотно слушалъ разговоры о «божественномъ», – вѣдь это было такъ близко основнымъ интересамъ его жизни!..

Отношеніе къ родинѣ.

Любопытно, что въ эту пору полной эстетической и религіозной жизни, когда писателю, удаленному отъ родины, она казалась далекимъ «сномъ», – творчество его работало интенсивно и все въ томъ же направленіи, которое далъ ему Пушкинъ. Гоголь «жилъ» Италіей, и, въ то же время, «грезилъ» Россіей, – и грезы эти были такъ ясны, такъ мучительно-живы, были облечены въ такую осязательную «плоть», – что перо Гоголя быстро рисовало одинъ русскій типъ за типомъ: Чичиковъ, Ноздревъ, Собакевичъ, – все это было такъ далеко отъ Италіи, отъ духовныхъ интересовъ Гоголя, – но все это росло передъ нимъ, окрашивалось ярко и жизненно.[92]92
  «Я живу около года въ чужой землѣ,– писалъ онь одному другу, – вижу прекрасныя небеса, міръ, богатый искусствами и человѣкомъ; но развѣ перо мое принялось описывать предметы, могущіе поразить каждаго? Ни одной строки не могъ я посвятить чуждому. Непреодолимою цѣпью прикованъ я къ своему, и нашъ бѣдный, неяркій міръ, наши курныя избы, обнаженныя пространства предпочелъ я небесамъ лучшимъ, привѣтливо глядѣвшимъ на меня».


[Закрыть]

«Мертвыя души».

Въ "Мертвыхъ Душахъ" Гоголь задумалъ опять «великое» произведеніе. Сперва, впрочемъ, онъ не придавалъ серьезнаго значенія своему труду: для Гоголя сначала это произведеніе было только смѣшныжъ анекдотомъ, «карикатурой». Но его поразило, что чтеніе первыхъ главъ романа въ 1835 г. произвело на Пушкина такое впечатлѣніе, что онъ, смѣявшійся при началѣ чтенія, становился все сумрачнѣе и, наконецъ, когда чтеніе кончилось, сказалъ: "Боже! какъ грустна наша Россія!" "Меня это изумило, – говоритъ Гоголь, – Пушкинъ, который такъ зналъ Россію, не замѣтилъ, что все это карикатура и моя собственная выдумка!" Тѣмъ не менѣе, скоро и самъ Гоголь понялъ, что изъ "смѣшного анекдота можетъ выйти большая картина". Послѣ смерти Пушкина, въ 1837 году, отношеніе Гоголя къ начатому произведенію еще разъ мѣняется. Для него трудъ, завѣщавный ему великимъ учителемъ, сдѣлался въ его глазахъ «священнымъ». И чѣмъ болѣе онъ углублялся въ него, тѣмъ шире разростались его художественные замыслы. Не сдерживаемый Пушкинымъ, покоренный своими мистическими настроеніями, онъ задумалъ, наконецъ, изъ «карикатуры» и «выдумки» сдѣлать поэму. Подобно Данту, изобразившему въ своей «Божественной Комедіи»: «Адъ», «Чистилище» и «Рай» – исторію человѣческой жизни, – и Гоголь задумалъ написать исторію воскресенія человѣческой души: первая часть его романа должна была соотвѣтствовать дантовскому «Аду», вторая – «Чистилищу», третья – «Раю». Въ этомъ произведеніи Гоголь хотѣлъ изобразить всю Россію, – все зло и добро ея жизни, и съ жаромъ принялся за работу. «Всѣ оскорбленія, всѣ непріятности посылались мнѣ высокимъ Провидѣніемъ на мое воспитаніе, – говорилъ онъ, – я чувствую, что неземная воля направляетъ путь мой… Мнѣ ли не благодарить пославшаго меня на землю! Какихъ высокихъ, какихъ торжественныхъ ощущеній, невидимыхъ, незамѣтныхъ для свѣта, исполнена жизнь моя! Клянусь, я что-то сдѣлаю, чего не дѣлаетъ обыквовенный человѣкъ. Львиную силу чувствую я въ душѣ своей!» Съ такой вѣрой въ себя принялся онъ зa свое «великое» произведеніе; и въ то время, когда картины русской жизни рисовалъ онъ живыми, сочными красками и земные образы оживали передъ нимъ, – въ это время его личныя настроенія и выраженіе ихъ въ письмахъ его принимаютъ все болѣе и болѣе торжественный характеръ; онъ начинаетъ даже говорить библейскимъ стилемъ, усваиваетъ стиль ветхозавѣтныхъ пророковъ: «Горе кому бы то ни было, не слушающемуся моего слова!» – говоритъ онъ въ письмахъ друзьямъ. «Никто изъ моихъ друзей не можетъ умереть, потому что онъ вѣчно живетъ со мною!» – Друзья недоумѣвали, читая такія изреченія, и, мало-по-малу, y многихъ стала зарождаться тревожная мысль, что Гоголь сдѣлался ненормальнымъ.

Болѣзнь Гоголя.

Нервы Гоголя были, дѣйствительно разбиты; онъ самъ чувствовалъ, что боленъ, ждалъ смерти и боялся ея, такъ какъ хотѣлъ сказать людямъ то, чего онъ еще не могъ сказать… Онъ то примиряется съ мыслью о близкой смерти, видя въ этомъ проявленіе мудрой воли Бога, то боится одной мысли о смерти, хватается за жизнь, лечится, молится…

Смерть Пушкина.

Странное впечатлѣніе на него проізвело извѣстіе о смерти Пушкина. "Все наслажденіе моей жизни – говорилъ онъ, все мое высшее наслажденіе исчезло вмѣстѣ съ нимъ. Ничего не предпринималъ я безъ его совѣта, ни одна строка не писалась безъ того, чтобы я не воображалъ его передъ собой. Что скажетъ онъ, что замѣтитъ онъ, чему посмѣется, чему изречетъ неразрушимое и вѣчное одобреніе свое – вотъ, что меня только занимало и одушевляло мои свлы… Боже" нынѣшній трудъ мой ("Мертвыя души"), внушенный имъ, его созданіе… я не въ силахъ продолжать его". "Моя жизнь, мое высшее наслаждевіе умерло съ нимъ. Когда я творилъ, я видѣлъ передъ собой только Пушкина. Ничто мнѣ былв всѣ толки, я плевалъ на презрѣнную чернь: мнѣ дорого было его вѣчное и непреложное слово. Все, что есть y меня хорошаго, всѣмъ этимъ я обязанъ ему. И теперешній трудъ мой есть его созданіе. Онъ взялъ съ меня клятву, чтобы я писалъ". "О, Пушкинъ, Пушкинъ, какой прекрасвый сонъ удалось мнѣ видѣть въ жизни, – и какъ печально было мое пробужденіе!" Въ такихъ искреннихъ жалобахъ великій художникъ оплакивалъ своего генія-вдохновителя и хранителя – Пушкина. Умеръ Пушкинъ, и вдохновеніе изсякло… Для Гоголя, по его словмъ, вся русская дѣйствительность казалась «сномъ» (см. выше). Теперь и Пушкина онъ называетъ «сномъ»… Съ его смертью пересталъ Гоголь видѣть «сны»… «Печально было мое пробужденіе!» – восклицаетъ онъ. Это было, дѣйствительно, "печальнымъ пробужденіемъ!.. Жизнь вела Гоголя къ этому пробужденію, смерть Пушкина ускорила это. Въ Гоголѣ умеръ великій художникъ-жанристъ, ученикъ Пушкина, – остался Гоголь больной, измученный человѣкъ, мистикъ и фанатвкъ, съ мыслями о смерти, о загробныхъ мукахъ, – человѣкъ, съ каждымъ днемъ уходившій отъ земли въ таинственный міръ своихъ смутныхъ и неясныхъ идей… Характерно, что «снами» называлъ онъ свои живыя впечатлѣнія земной жизни, – a «пробужденіемъ» – отреченье отъ всего земного, углубленіе въ свой внутренній міръ, въ мысли «неземныя», чуждыя людей…

Смерть Вьельгорскаго. Лирическія мѣста 1-й части; ихъ автобіографическое значеніе. Гоголь въ Россіи. Друзья Гоголя.

Сильное впечатлѣніе произвела на него также смерть юноши-друга Іосифа Вьельгорскаго, умершаго въ Италіи отъ чахотки. По словамъ людей, близко знавшихъ этого юношу, юноша этотъ быдъ надѣленъ всѣми дарами души и сердца… Поэзіей вѣетъ отъ этого молодого лика! И этотъ юноша умеръ на рукахъ Гоголя, Гоголь пережилъ съ нимъ вмѣстѣ всю ужасную трагедію его медленнаго умиранія. Гоголь былъ потрясегъ этой смертью, – онъ говорилъ, что смерть – удѣлъ всего прекраснаго въ Россіи; онъ говорилъ, что теперь боится смотрѣть на «прекрасное»: "я ни во что теперь не вѣрю, и если встрѣчаю это прекрасное, то жмурю глаза и стараюсь не глядѣть на него. Отъ него мнѣ несетъ запахомъ могилы".[93]93
  «Ночи на виллѣ» – произведеніе, въ которомъ Гоголь изображалъ смерть Вьельгорскаго.


[Закрыть] Кромѣ «Мертвыхъ душъ», въ этотъ періодъ времени Гоголь написалъ повѣсть «Шинель» и занимался переработкой прежнихъ повѣстей: «Портретъ», «Тарасъ Бульба» и толкованіемъ своего непонятаго «Ревизора» («Театральный разъѣздъ»). Работая надъ 1-ой частью «Мертвыхъ душъ» надъ изображеніемъ этого «русскаго Ада», Гоголь мечталъ о послѣдующихъ частяхъ, – и эти мечты отразили на себѣ его тогдашніе этическіе, патріотическіе и религіозные взгляды въ тѣхъ лирическихъ отступлегіяхъ, которыя, кстати и гекстати, прерываютъ въ той частт объективное изображеніе отрицательныхъ сторонъ русской жизни. Эти лирическія мѣста и отступленія (напр. «Русь, Русь! вижу тебя…», «не такъ ли ты, Русь, что бойкая необгонимая тройка, несешься». «Другая судьба писателя, дерзнувшаго вызвать наружу все, что ежеминутно передъ глазами…») – оазисы, на которыхъ отдыхалъ писатель-идеалистъ, задыхавшійся среди тѣхъ уродовъ, рисовать которые былъ онъ обреченъ въ силу своего таланта. Въ 1839-1840-омъ и въ 1841-1842-омъ году Гоголь пріѣзжалъ въ Россію. Но эти возвращенія не приносили ему счастья и успокоенья. Здоровье его таяло;[94]94
  Особенно серьезно заболѣлъ онъ въ Вѣнѣ въ 1840 г.


[Закрыть] онъ все дальше уходилъ отъ всѣхъ въ свой собственный міръ, a ему въ это время приходвлось устраивать денежныя дѣла свои и своей семьи, хлопотать о себѣ, о правительственной субсидіи, объ изданіи своихъ сочиненій… Онъ ничего не имѣлъ, онъ даже въ денежномъ отношеніи зависѣлъ отъ своихъ пріятелей, которые помогали ему, – но духовно онъ отъ всѣхъ оторвался и считалъ себя человѣкомъ, далеко ихъ всѣхъ опередившимъ въ духовномъ отношеніи.[95]95
  Онъ чувствовалъ себя духовно-близкимъ лишь къ Жуковскому, который, подъ старость такъ же, какъ и Гоголь, совсѣмъ ушелъ отъ жизни и ея интересовъ въ свой собственный міръ; онъ, подобно Гоголю, тоже сдѣлался мистикомъ. Близокъ былъ Гоголь и со Смирновой, которая увлеклась религіей.


[Закрыть] Они не понимали состоянія его души и шли къ нему съ непрошенной дружбой, совѣтами, сожалѣніями, указаніями, даже требованьями… Московскіе славянофилы – семья Аксаковыхъ, братья Кирѣевскіе, Погодинъ и Шевыревъ, – представляли собой тотъ кругъ москвичей, въ которомъ преимущественно вращался Гоголь; они считали Гоголя «своимъ»,[96]96
  «Для своихъ московскихъ друзей Гоголь на склонѣ лѣтъ являлся живымъ воплощеніемъ ихъ сердечныхъ чаяній. Малороссъ, который пишетъ по-русски и любитьМоскву, человѣкъ религіозный и большой патріотъ, геніальный художникъ, въ развитіи своего таланта ничѣмъ не обязанный Западу, мыслитель, задумавшій сказать свое глубокое, Юогомъ вдохновенное слово о Россіи, – слово, которое должно открыть русскимъ глаза на святую добродѣтель и великое призваніе ихъ родины – такой человѣкъ долженъ былъ быть принятъ москвичами (славянофилами) какъ великій залогъ того, на что Россія способна безъ посторонней помощи» (Котляревскій).


[Закрыть] они считали даже, что имѣютъ на него не только вліяніе, но и «права». Это тяготило Гоголя, но бороться съ этимъ онъ не былъ въ силахъ. Но если онъ раздѣлялъ иногіе излюбленные взгляды «славянофиловъ», онъ не былъ ими порабощенъ. Это видно, хотя бы, изъ того, что онъ пытался, было, установить свои отношенія съ людьми другого лагеря – съ «западниками»; такъ ненадолго сблизился онъ съ Бѣлинскимъ, которому даже поручилъ представить въ цензуру рукопись первой части «Мертвыхъ душъ».