Текст книги "История русской словесности. Часть 3. Выпуск 1"

Автор книги: Василий Сиповский

Ларина.

Сама Ларина тоже простая женщина, когда-то бредившая романическими героями; выйдя противъ воли замужъ, она сперва потосковала, но потомъ свыклась съ новой жизнью и узнала тихое и вѣрное счастье.

 
Привычка свыше намъ дана —
Замѣна счастію она —
 

Ольга.

У Лариной двѣ дочери. Одна – Ольга, простая, недалекая дѣвушка, живая и немного сентяментальная. Только фантазія Ленскаго могла идеализировать эту дѣвушку, въ сущности, мало-оригинальную и мало-интересную. Пушкинъ говоритъ о ней-

 
…любой романъ
Возьмите, – и найдете, вѣрно,
Ея портретъ: онъ очень милъ,
Я прежде самъ его любилъ,
Ео надоѣлъ онъ мнѣ безмѣрно!..
 

Татьяна.

Гораздо интереснѣе была старшая сестра Татьяна, – полная противоположность Ольгѣ и во внѣшности, и въ характерѣ. Она ребенкомъ еще жила въ родной семьѣ одиноко, – "казалась дѣвочкой чужой", дѣтскихъ игръ не любила и молча могла просиживать цѣлые дни y окна, погруженнаи въ мечты. Но, неподвижная и, повидимому, холодная, она жила сильной внутренней жизнью, – "страшные разсказы няни" сдѣлали ее фантазеркой, ребенкомъ "не отъ міра сего".

Ея простонародный мистицизмъ.

Чуждаясь наивныхъ деревенскихъ развлеченій, хороводовъ и игръ, она за то всей душой отдалась народному мистицизму, – ея наклонность къ фантазированью облегчила ей это.

 
Татьяна вѣрила преданьямъ
Простонародной старины:
И снамъ, и карточнымъ гаданьямъ,
И предсказаніямъ луны.
Ее тревожили примѣты.
Таинственно ей всѣ предметы
Провозглашали что-нибудь,
Предчувствія тѣснили грудь.
"…Вдругъ увидя
Младой двурогій ликъ луны
На небѣ съ лѣвой сторовы,
Она дрожала и блѣднѣла.
Что-жъ? тайну прелесть находила
И въ самомъ ужасѣ она:
Такъ васъ природа сотворила,
Къ противорѣчію склонила.
 

Чтеніе романовъ.

Отъ сказокъ няни она рано перешла къ романамъ.

 
Они ей замѣняли все, —
Она влюблялася въ романы
И Ричардсона, и Руссо…
 

Изъ фантазерки-дѣвочки она сдѣлалась «мечтательной дѣвушкой», которая жила въ своемъ особомъ міру: она окружала себя героями своихъ излюбленныхъ романовъ, и чужда была деревенской дѣйствительности.

 
Давно ея воображенье,
Сгорая нѣгой и тоской,
Алкало пищи роковой.
Давно сердечное томленье
Тѣснило ей младую грудь.
Душа ждала кого-нибудь.
 

Встрѣча съ Онѣгинымъ.

Является Онѣгинъ. Въ толпѣ дикарей-помѣщиковъ онъ – слишкомъ крупная и оригинальная фигура – и Татьяна безъ труда увѣровала, что это и есть ея давно-жданный герой – y ней -

 
…открылись очи,
Она сказала: это онъ!
 

Чувства ея, вызванныя этой встрѣчей.

И вотъ, она бросается къ свонмъ давно-перечитаннымъ романамъ, чтобы опять бесѣдовать съ любимыми героями -

 
Теперь, съ какимъ она вниманьемъ
Читаетъ сладостный романъ,
Съ какимъ живымъ очарованьемъ
Пьетъ обольстительный обманъ.
 

Всѣ любимые ею романнческіе герои -

 
Всѣ для мечтательницы нѣжной
Въ единый образъ облеклись, —
Въ одномъ Онѣгинѣ слились.
 

Себя она воображаетъ тоже геровней, подругой дорогихъ ей рома-ническвхъ героевъ – Клариссой,[23]23
  Героиня романа Ричардсона «Кларисса Гарловъ» (См. выше мою Исторію Словесности ч. II, стр. 153).


[Закрыть] Юліей,[24]24
  Героиня романа Руссо «Новая Элоиза». См. выше «Исторію словесности». ч. II, стр. 154.


[Закрыть] Дельфиной.[25]25
  Героиня романа г-жи Сталь – «Дельфина».


[Закрыть] Немудрено, что въ книгахъ она находитъ "свой тайный жаръ, свои мечты". Подъ свѣжимъ впечатлѣніемъ перечитанныхъ книгъ она сочиняетъ Онѣгину письмо, въ которомъ повторяетъ слова и даже фразы любовнаго письма Юліи къ С.-Прё.

Разговоръ съ няней о любви.

Разговоръ Татьяны съ няней передъ сочиненіемъ этого письма принадлежитъ къ изумительнымъ сценамъ, по своей художественности и психологической правдивости. Въ бесѣдѣ восторженной дѣвушки со старухой сталкивается простонародное воззрѣніе на любовь съ искусственно-приподнятымъ романическимъ чувствомъ; сталкиваются наивная старость и наивная юность.

Любовь Татьяны.

Поэтъ старается оправдать въ глазахъ читателей поступокъ Тани: съ нѣжнымъ чувствомъ умиленія склоняется онъ къ поэтическому образу своей героини и проситъ для нея снисхожденія. Она такъ чиста и такъ наивна. Въ ней нѣтъ ни тѣни кокетства, нѣтъ той лжи, которой вооружены свѣтскія красавицы -

 
…въ милой простотѣ
Она не вѣдаетъ обмана
И вѣритъ избранной мечтѣ.
 

Она «любитъ безъ искусства»; «послушная» влеченью чувства, она довѣрчива; къ тому же она-

 
…отъ небесъ одарена
Воображеніемъ мятежнымъ,
Умомъ и волею живой,
И своенравной головой,
И сердцемъ пламеннымъ и нѣжнымъ.
Ужели не простите ей
Вы легкомысліе страстей?
 

Отношеніе Онѣгина къ письму Татьяны.

Онѣгинъ былъ «тронутъ» посланіемъ Тани, но онъ "привычкѣ милой не далъ ходу": его пугала перспектива связать свою свободу «бракомъ» и опуститься до растительной жизни провинціи – «прозой» пахнуло на него отъ семейнаго счастья съ наивной, провинціальной дѣвицей. Ея неопытностью воспользоваться онъ не захотѣлъ – слишкомъ «неинтересна» была для него, "опытнаго охотника", вся эта несложная интрига: для него, ученика Ловласа, «борьба» была слишкомъ легка; кромѣ того, вѣдь онъ корчилъ въ это время Чайльдъ-Гарольда, a тотъ, какъ разъ, въ подобномъ случаѣ, отвергъ любовь героини, сказавъ:

 
Флоранса! если бъ сердце это
Я для любви не схоронилъ
Тогда бъ, повѣрь, любовь поэта
Къ твоимъ ногамъ я положилъ,
Но ты не можешь быть моею —
У насъ различные пути!
(«Чайльдъ-Гарольдъ»)
 

Приблизительно то же сказалъ Онѣгинъ Татьянѣ при личномъ свиданьѣ. Только онъ прибавилъ еще нравоученіе въ духѣ тѣхъ, которыя расточалъ Грандисонъ,[26]26
  Идеальный герой одного романа Ричардсона.


[Закрыть] любившій читать нравоученія тѣмъ «неопытнымъ» дѣвицамъ, которыя предлагали ему свою любовь:

 
Учитесь властвовать собой!
Не всякій васъ, какъ я пойметъ, —
Къ бѣдѣ неопытность ведетъ!
 

Не безъ юмора разсказываетъ Пушкинъ, какъ «проповѣдовалъ» Онѣгинъ, но онъ тутъ-же спѣшитъ добавить, что, въ этомъ случаѣ, онъ поступилъ «очень мило», онъ тутъ «явилъ души прямое благородство». Сама Татьяна впослѣдствіи, призвавала, что въ этотъ «страшный часъ» онъ поступилъ «благородно». И, конечно, если онъ не любилъ Татьяны, онъ поступилъ прекрасно, но самъ Пушкинъ указываетъ, что онъ почти полюбилъ ее.[27]27
  По крайней мѣрѣ, въ черновой рукописи есть строфа, въ которой говорится, что «скоро сталъ Евгеній, какъ Ленскій».


[Закрыть] Онѣгинъ впослѣдствіи самъ говоритъ, что былъ наканунѣ этой любви: «привычкѣ милой не далъ ходу» – изъ эгоизма онъ убоялся потерять «свободу» и предпочелъ разыграть разочарованнаго Чаільдъ-Гарольда, разбивъ чистое и чествое сердце Татьяны. Эта «игра» въ разочарованье была «ложью», – она стоила счастья двухъ молодыхъ жизней, и потому вина Онѣгина велика.

Ссора съ Ленскимъ.

Онъ пересталъ бывать y Лариныхъ, уединился y себя въ деревнѣ, гдѣ и повелъ спокойное, эгоистическое существованіѳ подражая въ образѣ жизни своему образцу – Байрону. Однажды, Левскій убѣдилъ его пріѣхать къ Ларинымъ на именины Татьяны, увѣривъ, что никакихъ гостей не будетъ. Онѣгинъ явился и былъ непріятно пораженъ при видѣ цѣлой кучи сосѣднихъ помѣщиковъ. Онѣгина взбѣсила перспектива сыграть въ ихъ глазахъ роль «жениха» и сдѣлаться предметомъ новыхъ сплетенъ и пересудовъ. Чтобы отомстить за обманъ, онъ рѣшился дразнить Ленскаго и сталъ ухаживать за Ольгой. Впечатлительный и довѣрчивый Ленскій увидѣлъ въ этомъ глубокое коварство Онѣгина и вызвалъ его на дуэль. Секундантомъ Левскій выбралъ Зарѣцкаго, стараго бреттера. Этотъ вызовъ былъ неожиданностью для Онѣгина, – онъ сознавалъ, что былъ неправъ предъ Ленскимъ, но, выросшій въ чувствѣ страха передъ судомъ общества, онъ имѣлъ слабость бояться того, что о немъ будутъ говорить его сосѣди, которыхъ въ душѣ онъ презиралъ.

 
И вотъ, общественное мнѣнье,
Пружина чести, нашъ кумиръ
И вотъ, на чемь вертится міръ —
 

– съ горечью восклицаетъ поэтъ.

 
Дико-свѣтская вражда
Боится ложнаго стыда!
 

Смерть Ленскаго и судьба Онѣгина.

Дуэль состоялась, и Ленскій былъ убитъ. Онѣгинъ, мучимый совѣстью, оставилъ деревню и пустился странствовать "безъ цѣли", нигдѣ не находя себѣ мѣста… Пушкинъ даетъ указаніе, что кровавая исторія его съ Ленскимъ вылечила его отъ страсти слѣдовать "модѣ", – онъ уже не корчилъ изъ себя ни романическаго героя, ни «космополита», ни "патріота", ни «квакера», ни «ханжу» (Пушкинъ перечисляетъ всѣ «моды», которыя пережило русское общество[28]28
  См. мою Исторію русской Словесности ч. II, 192-3.


[Закрыть] при императорѣ Александрѣ I). Онѣгинъ разъ навсегда сбросилъ съ себя модную мишуру лжи и сдѣлался тѣмъ, чѣмъ онъ былъ, въ сущности, всегда – «добрымъ малымъ», какъ «цѣлый свѣтъ»… Страсть «маскироваться» прошла. Дорогой цѣной заплатилъ онъ за свое леченіе.

Судьба Татьяны.

Между тѣмъ, и въ жизни Татьяны произошла перемѣна. Она не могла забыть Онѣгина, и, воспользовавшись его отъѣздомъ изъ деревни, пробралась въ его домъ и перечитала книги, имъ любимыя. Оказалось, онъ интересовался только Байрономъ, да романами, гдѣ выводились тмпы разочарованныхъ и озлобленныхъ людей.

Вчитавшись въ эти романы, Татьяна поняла, по какимъ рецептамъ жилъ ея Онѣгинъ, "чудакъ печальный и опасный". И, вотъ, Татьяна спрашиваетъ себя -

 
Что жъ онъ? Ужели подражанье?
Ничтожвый призракъ, иль еще —
Москвичъ, въ гарольдовомъ плащѣ,
Чужихъ причудъ истолкованье,
Словъ модныхъ полный лексиконъ, —
Ужъ не пародія ли онъ?
 

Замужество Татьяны.

Простая, деревенская барышня, доросшая до такого сознанія, поняла теперь лучше Онѣгина, но она не разлюбила его, – она простилась съ нимъ навсегда, полная сожалѣній, что счастье, столь близкое и возможное, не осуществилось потому, что "добрый малый" въ Онѣгинѣ былъ побѣжденъ «модою»… Вѣроятно, и въ сердцѣ Татьяны, послѣ первой ошибки, изсякли ея романическія мечты, – и она сумѣла стряхнуть съ себя вліяніе книгъ, книжныхъ чувствъ и книжныхъ идеаловъ. Ея умственный кругозоръ расширился: теперь "ей открылся міръ иной" – сознательнѣе и проще стала она относиться къ жизни. Уступая желанію матери, она вышла замужъ за пожилого князя, въ то время извѣстнаго и почтеннаго дѣятеля… Татьява вступила въ бракъ безъ любви, но полная чувствъ уваженія къ мужу; она смотрѣла теперь въ жизнь трезво и спокойво.

Встрѣча съ Онѣгинымъ.

Онѣгинъ встрѣтилъ ее въ Петербургѣ и былъ пораженъ перемѣвой, съ ней происшедшей: вмѣсто наивной, мечтательной и восторженной барышни передъ нимъ была спокойная, выдержанная великосвѣтская дама, закованная въ непроницаемую броню свѣтскихъ "приличій". Онѣгинъ влюбился въ нее безъ памяти, – теперь онъ никого уже не «корчилъ» изъ себя, – онъ былъ теперь просто "добрый малый", съ утомленнымъ, несчастнымъ сердцемъ… Онъ ничего не ждалъ для себя отъ своей любви, но онъ не смогъ справиться съ собой, написалъ Татьянѣ письмо, въ которомъ каждое слово было правдиво, и каждое было имъ выстрадано. Произошло послѣднее объясненіе героевъ.

Послѣдній разговоръ Татьяны съ Онѣгинымъ.

Татьяна сбросила свою маску "великосвѣтскаго тона", – она предстала передъ Евгеніемъ простой, сердечной женщиной, y которой навѣки разбито сердце. Она призналась Онѣгину, что несчастна, призалась, что любитъ его, но заключила свою рѣчь словами:

 
Я другому отдана
И буду вѣкъ ему вѣрна!
 

Такое глубокое пониманіе обязанностей жены освящаетъ высоконравственный образъ Татьяны. Эти двѣ строчки бросаютъ яркій свѣть на ея сердце, – и все непонятное въ этой душѣ проясняется… Дикая и одинокая дѣвочка въ родной семьѣ, Татьяна оттуда, изъ нѣдръ хорошей, простой русской семьи, вынесла свои семейные идеалы, и свято сохранила ихъ въ сутолокѣ интернаціональной столичной жизни.

Татьяна – идеальный образъ русской женщины.

За эту вѣрность мужу русская критика признала Татьяну "идеальнымъ образомъ русской женщины". Конечно, странно утверждать, что Пушкинъ хотѣлъ изобразить идеальную героиню и создалъ Татьяну, – онъ просто рисовалъ русскую жизнь, съ одинаковой любовью относясь ко всѣмъ своимъ героямъ – и Онѣгину, и Ленскому, и Татьянѣ. Онъ изобразилъ на своихъ герояхъ, какое зло – та «ложь», которымъ жило русское общество, потерявшее связи съ русской родной основой. Татьянѣ нужно было разочароваться въ Онѣгинѣ, чтобы сумѣть воспитать въ своемъ сердцѣ зародыши той «правды», которыя были вложены въ него вліяніями русской жизни.

Отношеніе публики къ первымъ главамъ романа.

Историческое значеніе романа Пушкина велико – онъ попалъ въ руки русской публикѣ, которая дочитывала еще сентиментальныя повѣсти Карамзина, которая увлекалась романтическими героями Марлинскаго, a изображенія русской жизни видѣла въ произведеніяхъ писателей, вродѣ Булгарина. Понятенъ тотъ восторгь, съ которымъ русское общество встрѣчало каждую новую главу пушкинскаго романа. Въ прекрасныхъ стихахъ, въ перемежку съ лирическиии отступленіями, нарисованы удивительно-художественно картины изъ русской жизни. Юморъ и элегія, романтизмъ и реализмъ, правда и мечта – все въ этомъ романѣ сплелось въ одну причудливуіо цѣпь…

Описанія. «Поэзія прозы».

Описанія городской жизни Петербурга и Москвы, деревни (типы помѣщиковъ, семья Лариныхъ, зима, осень и весна въ деревнѣ), – все это было новшествомъ въ русской литературѣ – первымъ опытомъ нарисовать въ широкихъ предѣлахъ поэзію русской прозы… Никто до Пушкина не рискнулъ-бы изобразить, напримѣрь, сцену разговора Татьяны съ няней. Вѣдь въ такой бесѣдѣ было мало «интереснаго» для писателя, любящаго эффекты сентиментализма и романтизма, – только великій «поэтъ дѣйствительности» могъ понять красоту и поэзію этого маленькаго «неинтереснаго» эпизода. Нужно быть великимъ знатокомъ жизни и сердца человѣческаго, чтобы въ одной эпитафіи на могилѣ старика-Ларина нарисовать всю душу его и всю его безпорывную, тихую жизнь.

Сцены бытовыя. Романъ-элегія.

Сцены чисто-бытовыя написаны въ романѣ широко и ярко: русская жизнь 20-хъ годовъ, и столичная, и деревенская, предстала передъ читателемъ, нарисованная мягкими, успокаивающими тонами, – здѣсь нѣтъ протеста, нѣтъ проповѣди, нѣтъ сатиры – "поэтъ любви" сумѣлъ любовными глазами посмотрѣть на современную жизнь[29]29
  Единственнымъ диссонансомъ звучатъ строфы, посвященныя въ послѣднихъ главахъ романа «высшему обществу».


[Закрыть] безъ всякой злобы, – только отъ легкаго чувства грусти отдѣлаться онъ не могь, – оттого весь романъ, особенно благодаря лирическимъ отступленіямъ автора, производитъ впечатлѣніе огромной «элегіи». Это прекрасно передано Чайковскимъ въ его оперѣ…

Литературныя вліянія. Сатира-элегія.

По формѣ своей, романъ Онѣгина напоминаетъ поэмы Байрона: «Чайльдъ-Гарольдъ», «Беппо» и «Донъ-Жуанъ». Въ этихъ произведеніяхъ "романъ въ стихотворной формѣ" тоже переплетался съ лирическами отступленіями – такимъ образомъ, получилось лиро-эпическое произведеніе. Только въ настроеніи мало сходства между байрововскими произведеніями и пушкинскимъ. Судя по намѣреніямъ, съ которыми приступилъ Пушкинъ къ сочиненію своего романа, онъ сперва хотѣлъ изъ него сдѣлать «сатиру» на русскую жизнь; если бы это желаніе онъ осуществилъ, – получилось бы произведеніе, подходящее къ байроновскому «Донъ-Жуану», – но Пушкинъ далъ, въ концѣ ковцовъ, не «сатиру», a "элегію", и внесъ въ свое твореніе столько любви къ героямъ, что далеко отошелъ отъ своихъ первичныхъ замысловъ.

Вліяніе «Новой Элоизы».

Большое значеніе для "Евгенія Онѣгина" имѣли также романъ Руссо "Новая Элоиза" и романы г-жи Сталь. Руссо удалось романѣ изобразить психологію любви, и его произведеніе, – особенно стиль его, на много лѣтъ сдѣлались образцовыми для всѣхъ европейскихъ романистовъ, бравшихся за изображеніе чувствъ любви.[30]30
  См. мою Исторію русской словесности, ч. II, 153-4.


[Закрыть] На письмахъ Татьяны и Евгенія сказалось вліяніе стиля тѣхъ писемъ, которыми обмѣнивались герои Руссо – Юлія и С.-Прё.[31]31
  Подробнѣе см. въ моей работѣ: «Онѣгинъ, Ленскій и Татьяна» (въ соч. «Пушкинъ, его жизнь и творчество». Спб. 1907).


[Закрыть]

Вліяніе «Дельфины». Соціальное значеніе пушкинскаго романа.

Очень близка Татьяна также къ Дельфинѣ, героинѣ одного романа г-жи Сталь – и по характеру, и по судьбѣ. Романъ г-жи Сталь есть не что иное, какъ картина женской души, картина подробная, мелочная. Такимъ образомъ, "психологія женской души"-главное содержаніе романа. Другая сторона въ этомъ произведеніи, «философская», не менѣе важна для насъ. Романъ посвященъ изображенію борьбы одинокой, талантливой личности съ безличной, безформенной, но страшной силой – "общественнымъ мнѣніемъ", составляющимся изъ разныхъ предразсудковъ, сплетень, мелкихъ интригъ. Въ лицѣ нашей Татьяны тоже изображена борьба личности со средой.[32]32
  Детальное сравненіе Татьяны съ Дельфиной см. въ той-же статьѣ.


[Закрыть] Жизнь Татьяны въ деревнѣ съ отрочества была нѣмымъ протестомъ противъ будничной, патріархальной жизни сытыхъ русскихъ помѣщиковъ. Татьяна «дика, печальна, молчалива», – она чуждается беззаботнаго веселья сверстницъ; она жалуется, что ея «никто не понимаетъ», – одинокая, она «должна молча гибнуть». Жизнь Татьяны въ Москвѣ, a потомъ въ петербургскомъ свѣтѣ, является такимъ же «нѣмымъ» протестомъ противъ «среды». Правда, Татьяна не смотритъ уже исподлобья на общество, которое ее окружаетъ, но въ душѣ она протестуетъ противъ всей этой «ветоши маскарада», «постылой жизни мишуры»… Припомнимъ тѣ жалобы на «общественное мнѣніе», которыя слышатся не разъ отъ самого Пушкина (о воспитаніи Онѣгина, о жизни его въ свѣтѣ, въ разсказѣ о вызовѣ его на дуэль) – и мы должны будемъ признать, что на романъ Пушкина должны смотрѣть, какъ на художественное выраженіе протеста противъ деспотизма общественнаго суда. Конечно, это протесты еще очень слабые, но, несомнѣнно, первые, раздавшіеся въ русской литературѣ. Въ этомъ «соціальное» значеніе Пушкинскаго романа.[33]33
  Вопросъ объ отношеніи личности къ обществу слабѣе поставленъ въ «Кавкавскомъ Плѣнникѣ» и «Цыганахъ».


[Закрыть]

Отношеніе критики.

Чѣмъ болѣе выросталъ Пушкинъ, тѣмъ болѣе отставала отъ него современная ему критика. Если первыя главы романа и были приняты ею скорѣе сочувственно, то послѣднія встрѣтили почти единодушное порицаніе.

Во всякомъ случаѣ, важно, что русская критика признала жизненность героевъ романа. Булгаринъ заявилъ, что "Онѣгиныхъ" онъ встрѣчалъ въ Петербургѣ «дюжинами»; Полевой призналъ въ героѣ «знакомаго» человѣка, внутреннюю жизнь котораго онъ «чувствовалъ», но, безъ помощи Пушкина, "не умѣлъ объяснить". То же на разные лады говорятъ многіе другіе критики.[34]34
  См. любопытную статью извѣстнаго русскаго историка акад. Ключевскаго: «Евгеній Онѣгинъ и его предки» ("Русск. Мысль, 1887 № 2), въ которой разобранъ герой, какъ историческій типъ.


[Закрыть]

Вопросъ о «народности» въ русской критикѣ.

Затѣмъ важно, что по поводу романа возникъ вопросъ о томъ, что такое «народность» въ лнтературѣ: одни критики признавали за романомъ значеніе произведенія "національнаго", другіе усмотрѣли въ немъ неудачное подражаніе Байрону. Изъ спора выяснилось, что «народность» первые увидѣли не тамъ, гдѣ ее нужно было видѣть, a вторые просмотрѣли оригинальность Пушкина. Никто изъ критиковъ не оцѣнилъ это произведеніе, какъ «реалистическое», за то многіе напали на форму его, указывали недостатки плана, несерьезность содержанія…

Отзывъ Полевого.

Изъ наиболѣе серьезныхъ отзывовъ о романѣ надо признать статью Полевого, – онъ увидѣлъ въ романѣ "литературное caprissio", образчикъ "шутливой поэмы", въ духѣ «Беппо», – онъ оцѣнилъ простоту и живость пушкинскаго разсказа. Онъ первый назвалъ романъ Пушкина "національнымъ": "мы видимъ свое, слышимъ свои народныя поговорки, смотримъ на свои причуды, котрыхъ всѣ мы не чужды были нѣкогда". Эта статья вызвала оживленную полемику. Въ образѣ «Татьяны» изъ современныхъ критиковъ только одинъ увидѣлъ полную самостоятельность пушкинскаго творчества; Татьяну онъ поставилъ выше черкешенки, Маріи и Заремы.

Вопросъ о «байронизмѣ» въ романѣ.

Критики, доказывавшіе, что "Евгеній Онѣгинъ" – подражаніе байроновскимъ героямъ, все время утверждали, что Байронъ выше Пушкина, и что Онѣгинъ, "существо пустое, ничтожное и обыкновенное", ниже своихъ прототиповъ. Въ сущности, въ этомъ отзывѣ о героѣ Пушкина, – было больше похвалы, чѣмъ порицанія, – Пушкинъ нарисовалъ «живой» образъ, не идеализировавъ его, чего сказать о Байронѣ нельзя.

Отзывъ Надеждина.

Надеждинъ не придавалъ серьезнаго значенія роману, – лучшимъ произведеніемъ Пушкика, по его мнѣнію, оставалась поэма "Русланъ и Людмила". На романъ Пушкина онъ предлагалъ смотрѣть, какъ на "блестящую игрушку", которую слишкомъ превозвосить и порицать не стоитъ.

с) Михайловскій періодъ въ творчествѣ Пушкина. Лирика этого періода. «Желаніе славы».

с) Михайловскій періодъ въ творчествѣ Пушкина. Изъ стихотвореній этого періода автобіографическое значеніе имѣютъ слѣдующія: «Коварность», «Сожженное письмо», «Къ А. П. Кернъ», «Желаніе славы», «19 октября 1825 г.», «Зимній вечеръ». Изъ этихъ произведеній въ стихотвореніи «Сожженное письмо» справедливо видятъ слѣды увлеченія Пушкина гр. Воронцовой:[35]35
  Во время пребыванія Пушкина въ Михайловскомъ, онъ, время отъ времени, получалъ письма съ юга, запечатанныя печатью съ тѣми же знаками, что были вырѣзаны на его перстнѣ (см. стих. «Талисманъ»). Эти письма Пушкинъ сжигалъ сейчасъ же послѣ прочтенія.


[Закрыть] въ стихотвореніи «Желаніе славы», и въ посланіи «Къ А. П. Кернъ» можно видѣть поэтическое выраженіе той страсти, которая завладѣла поэтомъ, когда онъ встрѣтился въ деревнѣ съ красавицей-Кернъ. Это чувство не было спокойнымъ, – оно на первыхъ-же порахъ надѣлило поэта разочарованіями, тревогами:

 
Я наслажденіемъ весь полонъ былъ – я мнилъ,
Что нѣтъ грядущаго, что грозный день разлуки
Не прйдетъ никогда… И что же? Слезы, муки,
Измѣны, клевета, – все на главу мою
Обрушилося вдругъ…
 

Поэтъ весь полонъ былъ «желанія славы» только для того, чтобы дорогая ему женпщна была всечастно «окружена» его славой,-

 
…чтобъ громкою молвою
Все, все вокругъ тебя звучало обо мнѣ…
 

«Къ А. П. Кернъ».

Гораздо спокойнѣе другое стихотвореніе, посвященное той-же Кернъ: "Къ А. П. Кернъ" ("Я помню чудное мгновенье"…). Здѣсь нѣтъ мятежной страсти – здѣсь чисто-эстетическое наслажденіе отъ созерцанія чистой женской красоты, воплощенной въ прекрасномъ "мимолетномъ видѣніи". "Геній чистой красоты", съ «милыми», "небесными чертами", предсталъ предъ нимъ и наполнилъ его душу самыми высокими настроеніями, -

 
И сердце бьется въ упоеньи
И для него воскресли вновь,
И божество, и вдохновенье,
И жизнь, и слезы, и любовь!..
 

«Зимній вечеръ».

Отношенія къ старухѣ-нянѣ выразились въ прочувствованномъ стихотвореніи: "Зимній вечеръ". Поэтъ, заброшенняй въ деревенское захолустье, скороталъ здѣсь много долгихъ зимнихъ вечеровъ, съ глазу на глазъ, со своей старухой-няней. Поэтъ именуетъ ее "доброй подружкой" его "бѣдной юности" и проситъ спѣть ему пѣсню о томъ, "какъ синица тихо за моремъ жила", "какъ дѣвица за водой поутру шла"…

Интересъ къ народной поэзіи.

Изъ этихъ пѣсенъ старухи-няни выросъ его интересъ къ народной поэзіи, и ко времени пребыванія его въ Михайловскомъ относятся сдѣланныя имъ записи народныхъ пѣсенъ и сказокъ.[36]36
  «Какъ за церковью, за нѣмецкою», «Во лѣсахъ дремучіихь», «Въ городѣ, то было, въ Астрахани», «Какъ на утренней зарѣ, вдоль по Камѣ, по рѣкѣ», «Во славномъ городѣ во Кіевѣ».


[Закрыть] Кромѣ простыхъ «записей» онъ испробовалъ свои силы и въ подражаніяхъ": опыты эти оказались до такой степени удачны, что впослѣдствіи Кирѣевскій, знатокъ народной русской пѣсни, безъ помощи поэта не былъ въ состояніи рѣшить, какія изъ этихъ «пѣсенъ» только «записаны» имъ, какія были «сочинены».[37]37
  Къ этимъ первымъ «опытамъ» создать русскую пѣсню относятся слѣдующія: «Только что на проталинкахъ весеннихъ», «Колокольчики звенятъ», «Черный воронъ выбиралъ бѣлую лебедушку», баллада «Женихъ».


[Закрыть]

Интересъ къ древне-русской письменности.

Заинтересовался въ это время Пушкинъ и русскими лѣтописями, перечитывалъ житія святыхъ (въ Четьяхъ-Минеяхъ и въ Кіево-Печерскомъ Патерикѣ) и легенды.

Интересъ къ творчеству другихъ народовъ и эпохъ.

Его вниманіе въ это время одинаково привлекаетъ къ себѣ творчество всѣхъ народовъ и всѣхъ временъ. Въ результатѣ, создались произведенія, вродѣ "Испанскаго романса" ("Ночной зефиръ"), переводы изъ Аріосто, "съ португальскаго"; подъ вліяніемъ чтенія Корана, пишетъ онъ свои замѣчательныя "Подражанія Корану"; подъ вліяніемъ чтенія Библіи – создаетъ замѣчательное стихотвореніе «Пророкъ» ("Духовною жаждою томимъ") и пишетъ подражаніе "Пѣсни пѣсней".

«Пророкъ».

Эти "библейскія" произведенія, подражанія «Корану», народныя пѣсни и творчество въ духѣ испанской поэзіи – это явленія одного порядка, указывающія лишь на разростающуюся ширину и глубину интересовъ поэта, на окончательное отреченіе его отъ исключительнаго субъективизма юношескихъ лѣтъ, когда онъ творилъ только "изъ себя" (лирика) и "про себя" ("субъективныя поэмы"). Поэтому и стихотвореніе «Пророкъ» никакого отношенія не имѣло къ пушкинскимъ взглядамъ на поэзію, – это произведеніе представляетъ собою только удивительно-яркое, художественное воспроизведеніе библейской картины (превращеніе простого человѣка въ пророка) и больше ничего.

Изумительная способность проникать въ «духъ» чуждыхъ народовъ, въ "настроенія далекаго прошлаго" – характерный признакъ романтизма, выставившаго, какъ извѣстно,[38]38
  См. ч. II моей «Исторіи русской словесности», стр. 203.


[Закрыть] своимъ требованіемъ умѣніе понять couleur locale, êtnografique и historique.

Если на югѣ Пушкинъ постигъ «романтизмъ» настроенія "міровой скорби", то теперь онъ представляется намъ уже не субъективистомъ-ролантикомъ, а писателемъ-художникомъ, пользующимся "пріемами" и «правилами» романтической школы.

Широкое знакомство Пушкина съ иностранной литературой.

Въ этотъ періодъ жизни Пушкшъ особенно широко интересовался иностранными писателями, – раньше въ лицейскій періодъ и во время пребыванія на югѣ y него были всетаки излюбленне писатели, которымъ онъ усиленно подражалъ (Парни, Вольтеръ, Шатобріанъ, Байронъ) – теперь число писателей западноевропейскихъ, упоминаемыхъ имъ въ письмахъ и замѣткахъ, сразу выростаетъ. Имена Байрона, Вальтеръ-Скотта, Вергилія, Горація Тибулла, Данте, Петрарки, Тассо, Аріосто, Альфьери, Мильтонъ, Шекспира, Саути, Мура, Руссо, M-me Сталь, Беранже, Ротру, Делавиня, Ламартина, Гете, Шиллера и мн. др. – указываютъ, какъ разрослись литературные интересы и вкусы нашего поэта, – въ этомъ, еще неполномъ, спискѣ встрѣчаются писатели всѣхъ эпохъ, народностей и направленій.

«Борисъ Годуновъ».

Къ Михайловскому періоду относится созданіе "Бориса Годунова": чтеніе "Исторіи Государства Россійскаго" Карамзина и увлеченіе Шекспиромъ вдохновили Пушкина, внушили ему идеи и форму его драмы.

Содержаніе.

Содержаніе драмы не разбито по дѣйствіямъ и явленіямъ: оно распадается на три части: прологъ, главную часть и заключеніе.

Къ прологу отнесены событія 1598 года (избраніе Годунова на царство; отношеніе къ этому факгу бояръ и народа). Главная часть захватываетъ событія 1603-го года (бѣгство Григорія изъ монастыря; Борисъ Годуновъ въ періодъ апогея своей власти, но уже наканунѣ своего постепеннаго паденія; отношеніе къ нему бояръ и народа. Борисъ Годуновъ въ своей семьѣ; появленіе самозванца въ Польшѣ; его любовь къ Маринѣ). Эпилогъ, заключающій драму, захватываетъ событія 1604 года. (Борьба съ самозванцемъ, Смерть Годунова; смерть дѣтей Бориса).

а) вступленіе. Отношеніе къ Борису знати.

Въ первой части ("прологъ") яркими штрихами очерчены отношенія къ Борису высшаго, родовитаго боярства и простого народа. Въ рѣчахъ коварнаго, злобнаго, но трусливаго Шуйскаго чувствуется затаенная скрытая злоба именитыхъ бояръ противъ Бориса, – этого всесильнаго «выскочки», готоваго шагнуть на царскій престолъ.

 
Какая честь для насъ, для всей Руси!
Вчерашній рабъ, татаринъ, зять Малюты,
Зять палача и самъ въ душѣ палачъ,
Возьметъ вѣнецъ и бармы Мононаха!
 

Чувствуется, что здѣсь, въ средѣ этой аристократіи, уже зрѣеть заговоръ противъ Годунова, хотя онъ не успѣлъ еще и сѣсть на престолъ. Собесѣдникъ Шуйскаго, простодушвый Воротынскій, на нашихъ глазахъ дѣлается врагомъ Годунова, благодаря этой хитрой рѣчи Шуйскаго.

Отношеніе народа къ избранію.

Участіе народа въ избраніи Бориса на царство представлено чисто-пассивнымъ, безсознательнымъ… Очевидно, сторонники Годунова собрали толпу, ему сочувствующую; къ ней примкнули, отчасти изъ любопытства, отчасти изъ страха люди, совсѣмъ не заинтересованные въ дѣлѣ Годунова. Въ этой пестрой толпѣ нѣтъ единаго сердца, нѣтъ единой души… Приводя разговоры, ведущіеся въ заднихъ рядахъ этой толпы, Пушкинъ даеть понять, что эта толпа ненадежна, и "избраніе" сдѣлано не ею, a группой, – царь выбранъ, благодаря энергіи сторонниковъ, но не голосомъ народа.

Рѣчь Бориса.

"Но вотъ появляется передъ нами и самъ новоизбранный царь. Онъ говоритъ красивую рѣчь, въ которой обращается къ патріарху, боярству, народу.

 
Ты, отче патріархъ, вы всѣ, бояре!
Обнажева душа моя предъ вами:
Вы видѣли, что я пріемлю власть
Великую со страхомъ и смиреньемъ!
Сколь тяжела обязанность моя!
Да правлю я во славѣ свой народъ,
Да буду благъ и праведенъ…
 

Ложь – основа всей жизненной трагедіи Бориса.

"Мы не знаемъ, искрення, или лжива, эта рѣчь, – говоритъ ли передъ нами дѣйствительно-растроганный человѣкъ, или ловкій лицемѣръ; намъ ясно лишь одно, что это – рѣчь заблуждающагося человѣка. Если Борисъ думаетъ обмануть своихъ слушателей, то тотъ, кто подслушалъ разговоръ Шуйскаго съ Воротынскимъ, народные толки на Дѣвичьемъ Полѣ, скажетъ, что обманывающимся является при этомъ онъ самъ, – этотъ искусный лицемѣръ. Если же Борисъ не лицемѣритъ, если онъ искренне говоритъ о себѣ, какъ о народномъ избранникѣ, то заблужденіе его выступаетъ еще ярче. Поэтому рѣчь царя, полная мира и любви, полная такихъ свѣтлыхъ надеждъ, оставляетъ въ насъ тяжелое, тревожное впечатлѣніе. Царь говоритъ:

 
Да правлю я во славѣ свой народъ
Да буду благъ и праведенъ…
 

A намъ слышатся въ это время злобныя рѣчи Шуйскаго, слышится смѣхъ вародвой толпы…

Великій обманъ – таково общее впечатлѣніе, оставляемое въ насъ и сценой, гдѣ выступаютъ бояре, и сценой, гдѣ дѣйствуетъ народъ, и рѣчью царя… Сѣмя лжи, посѣянное самымъ избраніемъ Бориса, рано, или поздно взойдетъ" (Ждановъ)…

b) главная часть. Отношеніе народа. Монологъ Бориса.

Въ "главной части" уже обнаруживаются всѣ результаты этой лжи. Изъ тихой монастырской кельи лѣтописца Пимена выходитъ самозванецъ. Пименъ, старикъ, чуждый мелкихъ интересовъ современности, возвысившіся надъ волной текущей жизни, произноситъ свой судъ Борису. Тѣмъ ужаснѣе этотъ судъ, чѣмъ онъ чище, свободнѣе отъ личныхъ интересовъ. Старый монахъ является воплощеніемъ народной совѣсти, возмущенной преступленіемъ царя и требующей возмездія. Такимъ образомъ, если недовольство бояръ и равнодушіе народа представляютъ собою историческія условія, благопріятныя для паденія Бориса, – то въ осужденіи его за содѣянное преступленіе, – осужденіи, очевидно, все растущемъ въ сознаніи народа – наростаеть новое, самое главное, условіе гибели Бориса – «нравственное». Изъ добродушно-безстрастнаго народъ дѣлается теперь строгимъ судьей Бориса, судьей неподкупнымъ, не поддающимся даже на то добро, которое Борисъ творитъ, какъ правитель. Монологъ Бориса: "Достигъ я высшей власти" – рисуетъ весь трагизмъ его положенія: повидимому, онъ достигъ апогея своего величія, но счастья не обрѣлъ, – онъ видитъ, что какая-то неумолимая, злая сила подтачиваетъ его благополучіе… Въ толпѣ, выкликавшей имя Бориса, не видно было любви къ нему, но не было и открытаго нерасположенія къ нему, – теперь мы узнаемъ, что народное настроеніе успѣло выясниться и опредѣлиться не въ пользу Бориса. Призракъ народнаго избранничества разсѣялся. Борисъ увидѣлъ передъ собой народъ, готовый вѣрить всякой сплетнѣ, всякой клеветѣ, если только эта клевета касалась его, Бориса" (Ждановъ).

Вотъ почему въ душѣ его нѣть покоя: къ тому же совѣсть мучитъ его за содѣянное злодѣяніе. Но онъ еще не понимаетъ, что и голосъ народа, и голосъ его совѣсти– это наростающее возмездіе за преступленіе.

Отношеніе бояръ къ Борису.

Въ домѣ Шуйскаго собираются бояре. Въ рѣчахъ присутствующихъ чуется уже, что измѣна Борису готова; боярамъ рѣшительно нѣтъ дѣла до преступленія Бориса, – они руководятся только политическими соображеніями; чтобы свалить ненавистнаго имъ «выскочку», они готовы мутить народъ и перейти на сторону самозвавца. Событія развертываются все быстрѣе и быстрѣе. Но вотъ, сознаніе Бориса проясняется, – теперь онъ всѣ свои бѣды объясняетъ тѣмъ, что "прогнѣвилъ небеса", и онъ ждеть кары трепеща отъ мысли, что оно коснется и его дочери ("Безвинная! Зачѣмъ-же ты страдаешь?), и его сына (Ты невиненъ… A я за все одинъ отвѣчу Богу!).