Текст книги "История русской словесности. Часть 3. Выпуск 1"

Автор книги: Василий Сиповский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 23 страниц)

Бульба, какъ военачальникъ, дипломатъ, товарищъ.

Какъ военачальникъ, Бульба энергиченъ, неутомимъ, предпріимчивъ; онъ не знаетъ страха, усталости… Свовхъ удальцовъ-"лыцарей" онъ знаетъ прекрасно, умѣетъ вліять на нихъ и словомъ, и дѣломъ: когда надо – онъ пошутитъ, когда – зажжетъ ихъ сердца воодушевленной патріотическою рѣчью, a иногда ихъ удаль умѣетъ воспламенить и лишней бочкой "горілки". Онъ хитеръ и прозорливъ, – въ Запорожской Сѣчи онъ ведетъ себя, какъ истый дипломатъ: ловко управляя психологіей казаковъ, онъ легко добивается назначевія новаго кошевого. Во время примиренія казаковъ съ поляками, онъ оказывается дальновиднѣе всѣхъ. Къ своимъ ратнымъ товарищамъ относится онъ по-братски, со всею нѣжностью, на которую онъ только былъ способенъ. Въ немъ глубоко развитъ духъ товарищества: умирая мучительною смертью, онъ думаетъ не о себѣ, a о своихъ ратныхъ товарищахъ и, изнемогая отъ мученій, находитъ въ себѣ довольно силъ, чтобы казакамъ, уносящимъ свои головы, указать пути спасенія.

Бульба, какъ человѣкъ.

Какъ человѣкъ, Бульба является воплощеніемъ тѣхъ національныхъ чертъ, которыя намѣчены Гоголемъ въ различныхъ герояхъ его повѣстей. Только y Бульбы эти черты представлены въ крупномъ видѣ. Упрямство казака Чуба упрямство глупое и смѣшное, потому что направлено на вздоръ, – y Tapaca вырастаетъ въ упорство титана, воодушевленнаго патріотизмомъ. Равнодушіе и лѣнивая флегматичность комическихъ хохловъ различныхъ повѣстей Гоголя – вырастаетъ въ лицѣ Тараса въ героическое спокойствіе передъ лицомъ дѣйствительной смерти… Юморъ его суровъ и не смѣшонъ, – отъ него пахнетъ смертью. Самъ Тарасъ – изъ стали отлитая фигура, въ то же время страстная, мятежная. Но, жестокій и суровый въ дѣлѣ расправы и мести, Тарасъ великодушенъ, когда надо отплатить за содѣянное добро: онъ щадитъ Янкеля за ту помощь, которую онъ оказалъ когда-то его брату. Гордый и непреклонный, онъ умѣетъ на-время смириться, унизить свое "лыцарское достоинство" и, подъ покровительствомъ Янкеля, подъ кирпичами ѣхать въ Варшаву, чтобы повидать своего богатыря-сына, приговореннаго къ смерти… Онъ ѣхалъ къ нему не какъ отецъ, a какъ его ближайшій другъ и ратный товарищъ, чтобы прибавить силы нравственной въ его мужественное сердце. Но честь казачества была дороже для него этой "товарищеской любви" къ Остапу, и не выдержалъ онъ брани по адресу казаковъ, – выругался самъ, не побоявшись поставить на карту свою голову и свиданіе съ сыномъ. Въ моментъ казни Остапа, когда мужество стало покидать юношу и онъ воскликнулъ: "Батько! гдѣ ты? слышишь ли ты все это?" – онъ воодушевилъ его своимъ желѣзнымъ крикомъ: "Слышу!" – и мужество сына-героя было спасено!..

Остапъ.

Подъ стать Тарасу его старшій сынъ Остапъ: еще сидя на школьной скамьѣ въ кіевской бурсѣ, онъ закалилъ свой характвръ – наслѣдіе, полученное отъ отца. Изъ этой суровой школы вынесъ онъ презрѣніе къ физической боли, и духъ товарщества, нелюбовь къ наукѣ и страсть къ вольной жизни. Онъ здѣсь выросъ свободный, вполнѣ готовый къ жизни и явился въ родной домъ безъ всякихъ нѣжныхъ чувствъ къ отцу, какь къ отцу, – онъ уважалъ въ немъ казака, доблестнаго «лыцаря», и охотно пошелъ къ нему «въ науку». Запорожская Сѣчь, съ ея нравами и законами, a затѣмъ бурная бранная жизнь въ короткое время сдѣлали изъ него истаго запорожца, который и драться умѣлъ безъ страха, и умереть безъ стона. Какъ Тарасъ, онъ съ презрѣніемъ относился къ женщинѣ,– она не нужна была его юному, но уже суровому сердцу. И Тарасъ, и Остапъ – герои малороссійскихъ «думъ», пѣсенъ о доблестныхъ защитникахъ родины и вѣры.

Андрій.

Не таковъ былъ его братъ Андрій. Это – казакъ-романтикъ, это герой любовныхъ малороссійскихъ пѣсенъ, который умѣетъ приласкать женское сердце, найдетъ много ласковыхъ именъ для милой дѣвушки… Это – Левко изъ "Майской ночи", паробокъ изъ "Сорочинской ярмарки". Это – нѣжная натура, откликающаяся на призывъ матери, на любовь женщины… Но это натура страстная и сильная, которая можетъ рѣшиться на многое.

Еще на школьной скамьѣ Андрій отличался большимъ воображніемъ и мечтательностью. Къ предпріятіямъ товарищей онъ относился, какъ поэтъ, – не достиженіе цѣли ему было дорого, a тѣ настроенія, которыя волновали его. Когда онъ дрался съ поляками, – ему дороги были не цѣли этой драки, a самая битва, – "поэзія битвы", ея настроенія… Вотъ почему идеалы казачества не могли глубоко овладѣть его пылкой, поэтической душой; вотъ почему, побѣжденный новыми "настроеніями", онъ легко перешелъ на сторону поляковъ…

Соединеніе въ повѣсти романтизма и реализма. а) романтизмъ.

Образъ Андрія – слишкомъ тонокъ и сложенъ для той суровой казачьей среды, изъ которой вывелъ его Гоголь. Вотъ почему можно съ полнымъ правомъ сомнѣваться, правдивъ ли этотъ образъ въ историческомъ отношеніи.

Повѣсть Гоголя представляетъ собой соединеніе романтическаго и реалистическаго элементовъ: а) Романтическій элементъ въ повѣсти сказался въ нѣкоторой произвольной подкраскѣ малороссійской исторической жизни. Идеализація старины (особенно среднихъ вѣковъ) была излюбленнымъ пріемомъ романтиковъ-историковъ. Такой писатель, какъ Вальтеръ-Скоттъ, далъ, въ этомъ отношеніи, самые характерные образцы. Гоголь пошелъ по его слѣдамъ. Вот почему, несмотря на всѣ достоинства историческія, повѣсть «Тарасъ Бульба» остается, все-таки, по существу своему, однимъ изъ самыхъ цѣнныхъ памятниковъ нашей романтики. Это повѣсть о герояхъ и ихъ подвигахъ, и сами герои, и ихъ дѣянія переходятъ нерѣдко за черту возможнаго и правдоподобнаго. Грандіозность размѣровъ въ очертаніи характеровъ дѣйствующихъ лицъ, равно и въ описаніи событій, бросается въ глаза всякому при первомъ же взглядѣ. «Читатель не получаеть отъ разсказа впечатлѣнія эпически-спокойнаго и ровнаго. Онъ все время тревожно настроенъ: такъ подымаетъ его настроеніе самъ авторъ полетомъ собственнаго лиризма, или торжественнаго паѳоса»[140]140
  Ср., напр., описаніе того момента, когда Бульба спѣшилъ на выручку Остапа: «Какъ молнія, ворочалясь во всѣ стороны его запорожцы. Бульба, какь гигантъ какой-нибудь, отличался въ общемъ хаосѣ. Свирѣпо наносилъ онъ свои крѣпкіе удары, воспламеняясь болѣе и болѣе отъ сыпавшихся на него. Онъ сопровождалъ все это дикимъ и страшнымъ крикомъ и голосъ его, какь отдаленное ржаніе жеребца, переносили звонкія поля. Наконецъ сабельные удары посыпались на него кучею; онъ грянулся лишенный чувствъ. Толпа стиснула и смяла, кони растоптали его, покрытаго прахомъ».


[Закрыть] (Котляревскій). Эта грандіозность образовъ и патетичность описаній – характерные признаки романтизма. Читая многія страницы повѣсти, «чувствуешь себя, говоритъ Е. А. Котляревскій, невольнымъ участникомъ дѣяній какого-то сказочнаго міра, – міра преданій, или миѳа». Романтическій элементъ отмѣтили мы и въ обрисовкѣ Андрія, и въ исторіи его любви къ прелестной полячкѣ.

b) Реализмъ въ повѣсти.

b) Реалистическій элементъ въ повѣсти всецѣло отнесенъ на бытовую ея сторону. Описаніе домашней обстановки и жизни казака, военная и мирная жпзиь Сѣчи, голодный городъ, лагерная жизнь, типы казаковъ и евреевъ, описаніе Варшавы, особенно еврейскаго квартала, – все это перлы художественнаго реализма.

Литературная исторія повѣсти. Интересъ Гоголя къ исторіи Малороссіи. Интересъ Гоголя къ народнымъ пѣснямъ. Отраженіе пѣсенъ на повѣсти Гоголя.

Литературная исторія повѣсти очень сложна и до сихъ поръ еще не выяснена съ достаточной полнотой. Прежде всего, интересъ къ прошлому Малороссіи, и особенно къ казачеству, какъ самому яркому явленію ея исторіи, былъ силенъ y Гоголя съ юности. Онъ мечталъ то объ исторической трагедіи изъ жизни старой Украины, то объ исторіи Малороссіи, "въ шести малыхъ, или въ четырехъ большихъ томахъ". Для этой исторіи онъ даже собиралъ матеріалы, по его словамъ, – "около пяти лѣтъ". Матеріалы эти очень разнообразны – лѣтописи малороссійскія, записки, пѣсни, повѣсти бандуристовъ, дѣловыя бумаги. "Исторія Малой Россіи" Бантыша-Каменскаго была тоже пособіемъ, ему хорошо извѣстнымъ. Но изъ всѣхъ этихъ "пособій" и "матеріаловъ" Гоголь вскорѣ особое вниманіе остановилъ на "народныхъ пѣсняхъ". "Моя радость, жизнь моя, пѣсни! – писалъ онъ собирателю ихъ Максимовичу. – Какъ я васъ люблю! Что всѣ черствыя лѣтописи, въ которыхъ я теперь роюсь, передъ этими звонкими, живыми лѣтописями! Я не могу жить безъ пѣсенъ… Вы не можете представить, какъ мнѣ помогаютъ въ исторіи пѣсни, – онѣ всѣ даютъ по новой чертѣ въ мою исторію!" – "Каждый звукъ пѣсни мнѣ говоритъ живѣе о протекшемъ, нежели наши вялыя и короткія лѣтописи", – писалъ онъ Срезневскому. "Пѣсни – это народная исторія, живая, яркая, исполненная красокъ, истиин, обнажающая всю жизнь народа, – писалъ онъ въ «Арабескахъ» о малороссійскихъ пѣсняхъ. "Въ этомъ отношеніи пѣсни, для Малороссіи – все: и поэзія, и исторія, и отцовская могила". Гоголь говоритъ далѣе, что чуткій историкъ по пѣснямъ можетъ узнать "бытъ, стихію характера, всѣ изгибы и оттѣнки чувствъ, волненій, страданій, веселій народа, духъ минувшаго вѣка, общій характеръ всего цѣлаго, такъ что исторія разоблачится передъ нимъ въ ясномъ величіи". Всѣ эти указанія, идущія отъ самого автора, затѣмъ рядъ изслѣдованій, сдѣланныхъ учеными критиками, доказываютъ, что пѣсни оказали большое вліяніе на повѣсть (особенно въ первой ея редакціи); онѣ отразились на стилѣ повѣсти, – особенно на лирическихъ ея мѣстахъ: описаніяхъ битвъ, характеристикѣ Тараса и Остапа, въ любовной исторіи Андрія. Мѣстами самый языкъ повѣсти принимаетъ складъ пѣсни, – переходитъ въ размѣръ народной пѣсни. Пониманіе казачества, его идеалы – все это навѣяно пѣснями.

Вліяніе исторіи на повѣсть.

Изъ историческихъ сочиненій Гоголь позаимствовался нѣкоторыми фактами: жизнь Сѣчи, ея обычаи и нравы, различныя детали изъ вѣковой борьбы казачества съ Польшей, – все это взято изъ историческихъ сочиненій.

«Славянофильство» въ повѣсти.

Внесъ Гоголь въ свою повѣсть и свои завѣтныя стремевія и идеалы: въ уста Тараса Бульбы вложилъ онъ горячую рѣчь, прославляющую Русь и русскаго человѣка. Вліяніе друзей-славянофиловъ сказалось ясно въ этомъ апоѳеозѣ русской души: "нѣтъ, братцы, такъ любить, какъ можетъ любить русская душа, – любить не то, чтобы умомъ, или чѣмъ другимъ, a всѣмъ, чѣмъ далъ Богъ, что ни есть въ тебѣ – а!.. нѣтъ! – такъ любить никто не можетъ!"…

Вальтеръ-Скоттъ и европейскій историческій романъ.

Гоголь имѣлъ себѣ предшественниковъ и въ иностранной, и въ руссвой литературѣ. Отцомъ историческаго романа считается Вальтеръ-Скоттъ: онъ первый сумѣлъ сочетать знаніе исторіи съ занимательностью поэтическаго разсказа; онъ первый научилъ въ историческомъ романѣ правдоподобіе разсказа строить на вѣрной передачѣ couleur locale (couleur historique и couleur êthnografique). Цѣлая плеяда историковъ-романистовъ пошла no ero стопамъ: Викторъ Гюго, Виньи, y насъ Пушкинъ, были наиболѣе видными представителями этого жанра. Гоголь примкнулъ къ этому почетному списку.

Предшественники Гоголя въ созданіи русскаго историческаго романа: Нарѣжный. Марлинскій. Загоскинъ. Лажечниковъ.

Менѣе замѣтнымъ романистомъ былъ y насъ Нарѣжный, который написалъ немало историческихъ повѣстей, сентиментальныхъ и патріотическихъ. Выше его стоитъ популярный y насъ Марлинскій; его разсказы изъ русской исторіи отличаются внѣшней исторической правдой, – онъ старательно изображалъ историческую вѣрность обстановки, – декораціи, но не вникалъ въ духъ прошлаго. Оттого его герои древней Руси говорятъ и мыслятъ, какъ люди XIX столѣтія. Романъ Загоскина "Юрій Милославскій" въ свое время, былъ крупнымъ литературнымъ событіемъ, но впослѣдствіи критика развѣнчала это произведеніе; фальшивый патріотизмъ, приведшій къ крайней идеализаціи всего русскаго и къ карикатурному высмѣиванью польскаго – главная черта этого романа. Историческій элементъ въ повѣсти слабо выдержанъ и носитъ лубочный характеръ. Популярны были и романы Лажечникова, но и въ нихъ было немало обычныхъ романтическихъ ужасовъ, восторговъ сентиментальности въ любовныхъ приключеніяхъ и фальшиваго патріотизма въ основномъ освѣщеніи.

Отношеніе «Тараса Бульбы» къ предшествующимъ произведеніямъ этого рода.

Всѣ эти произведенія Марлинскаго, Загоскина, Лажечникова и др. принадлежали къ группѣ романтическихъ историческихъ романовъ; "Тарасъ Бульба" примкнулъ къ нимъ. Такимъ образомъ, "новыхъ путей" въ созданіи историческаго романа Гоголь не указалъ, но старое довелъ до совершенства. Въ "Тарасѣ Бульбѣ" онъ избѣжалъ всѣхъ антихудожественныхъ условностей, не понижая общаго романтическаго тона всей повѣсти: "сентиментальную любовную интригу онъ не довелъ до приторности, героизмъ въ обрисовкѣ дѣйствующихъ лицъ не повысилъ до фантастическаго" (Котляревскій). Его патріотизмъ не былъ тенденціознымъ, и морали въ своей повѣсти онъ не навязывалъ никакой. Кромѣ того, въ деталяхъ своего разсказа онъ сумѣлъ остаться строгимъ реалистомъ. Вотъ почему, въ художественномъ отношеніи, его романъ неизмѣримо выше романовъ его предшественниковъ, но онъ ниже "Капитанской дочки" Пушкина – произведенія, въ которомъ великому поэту удалось найти новый жанръ – чисто-"реалистическій историческій романъ".

Арабески.

Въ одно приблизительно вреия съ «Миргородомъ» выпустилъ Гоголь въ свѣтъ свой другой сборникъ: «Арабески». Сюда вошли его статьи историческаго, эстетическаго, критическаго, философскаго, педагогическаго и беллетристическаго содержанія. Гоголь всегда нѣсколько преувеличивалъ въ себѣ «мыслителя» за счетъ «художника». Это сказалось и на отношеніи Гоголя къ тѣмъ статьямъ, которыя онъ помѣстилъ въ этотъ сборникъ. Судя по его предисловію, онъ самъ признавалъ, что не все, сюда вошедшее, заслуживаетъ печати, но въ то же время, не безъ доли самомнѣнія, онъ заявлялъ, что всетаки считаетъ нужнымъ выпустить въ свѣтъ все безъ изъятія, полагая, что русской публикѣ полезно будетъ узнать нѣкоторыя его мысли: "если сочиненіе заключаетъ въ себѣ двѣ, три еще не сказанныя истины, то уже авторъ не въ правѣ скрывать его отъ читателя, – и за двѣ, три вѣрныя мысли можно простить несовершенство цѣлаго". Если мы, дѣйствительно, съ полнымъ правомъ признаемъ, что въ статьяхъ Гоголя найдется немало справедливыхъ и вѣрныхъ мыслей, то всетаки такое нескромное заявленіе автора, что онъ высказываетъ «истины», очень характерно для Гоголя. Эта нескромность подмѣчена была современной критикой и только обострила ея отношеніе къ "Арабескамъ".

Статьи «Арабесокъ» эстетическаго содержанія.

Статьи Гоголя эстетическаго содержанія («Скульптура, живопись и музыка», «Объ архитектурѣ нынѣшняго времени», «Послѣдній день Помпеи») представляютъ собою (особенно первая) скорѣе стихотворевія въ прозѣ, чѣмъ разсужденія. Стиль этихъ статей отличается паѳосомъ: Гоголь расточаетъ метафоры, сравненія, восклицательные знаки, – и, въ результатѣ, въ его этюдахъ больше поэзіи, – чувства, настроенія, чѣмъ мысли. Въ первой своей статьѣ Гоголь, слѣдуя за нѣмецкими романтиками, поетъ гимнъ музыкѣ, высшему изъ всѣхъ искусствъ, сильнѣе другихъ дѣйствующему на наши души. Онъ полагаетъ, что одна музыка можетъ прогнать эгоизмъ, овладѣвающій міромъ людей, что она нашъ «юный и дряхлый вѣкъ» вернетъ къ Богу. «Она вся – порывъ, писалъ онъ о музыкѣ, она вдругъ, за однимъ разомъ, отрываетъ человѣка отъ земли его, оглушаеть его громомъ могучихъ звуковъ и разомъ погружаетъ его въ свой міръ; она обращаетъ его въ одинъ трепетъ. Онъ уже не наслаждаетея, онъ не сострадаетъ – онъ самъ превращается въ страданіе, душа его не созерцаетъ непостижимаго явленія, во сама живетъ, живетъ порывно, сокрушительно, мятежно…» Въ статьѣ «объ архитектурѣ» онъ указываетъ на современное паденіе этого искусства и процвѣтаніе его въ прошломъ. Изъ всѣхъ архитектурныхъ стилей съ восхищеніемъ останавливаетъ онъ свое вниманіе на стилѣ готическомъ, средневѣковомъ.

"Нѣтъ величественнѣе, возвышеннѣе и приличнѣе архитектуры для зданія христіанскому Богу, какъ готическая" – писалъ онъ. "Но они прошли – тѣ вѣка, когда вѣра, пламенная, жаркая вѣра, устремляла всѣ умы, всѣ дѣйствія къ одному, когда художникъ выше и выше стремился вознести созданіе свое къ небу, къ нему одному рвался… Зданіе его летѣло къ небу, узкія окна, столпы, своды, тянулись нескончаемо въ вышину; прозрачный, почти кружевной шпицъ, какъ дымъ, сквозилъ надъ ними, и величественный храмъ такъ бывалъ великъ передъ обыкновенными жилищами людей, какъ велики требованія души нашей передъ требованіями тѣла…"

Въ статьѣ "Послѣдній день Помпеи" онъ превозноситъ извѣстную картину Брюлова, указывая его умѣніе пользоваться «эффектами»,[141]141
  Н. А. Котляревскій совершенно справедливо отмѣчаетъ, что пріемъ пользоваться «эффектами» присущъ въ значительной степени самому Гоголю, – поэтому онъ и обратилъ вниманіе на эту сторону творчества Брюллова.


[Закрыть] – умѣніе сочетать реальное съ идеальнымъ.

Статьи «Арабесокъ» историческаго содержанія.

Историческія статьи Гоголя ("О среднихъ вѣкахъ", «Жизнь», "Взглядъ на составленіе Малороссіи", "О малороссійскихъ пѣсняхъ", "Шлецеръ, Миллеръ и Гердеръ", "О движеніи народовъ въ концѣ V вѣка") явились, какъ результатъ его романтическихъ увлеченій средними вѣками,[142]142
  Эпоха, излюбленная ромавтиками. Недаромъ ученики Нѣжинскаго лицея временъ Гоголя интересовались, главнымъ образомъ, этой эпохой и даже задумали сочинить книгу, посвященную этой эпохѣ.


[Закрыть] занятій исторіею Малороссіи и университетскими лекціями. He какъ ученый подошелъ Гоголь къ исторіи, a какъ поэтъ, художникъ, богато надѣленный лиризмомъ и яркой фантазіей, и патетическимъ цвѣтистымъ стилемъ… Онъ рисуетъ картины, набрасываетъ живые портреты, – онъ творитъ, но только тогда, когда сюжетъ возбуждаетъ его вдохновеніе. Съ истиннымъ увлеченіемъ поетъ онъ гимнъ среднимъ вѣкамъ, бросаетъ нѣсколько пламенныхъ строкъ «крестовымъ походамъ», «средневѣковой женщинѣ», «страшнымъ тайнымъ судамъ», старому дому, въ которомъ живетъ алхимикъ, и пр.,– все это сюжеты «интересные», на которыхъ столько разъ останавливалось и останавливается вниманіе поэта и живописца… Кромѣ такого эстетизма «романтическаго пошиба» внесъ Гоголь въ свое пониманіе исторіи религіозное и консервативное міровоззрѣніе. Онъ стоялъ на той точкѣ зрѣнія, что "не люди совершенно устанавливаютъ правленіе, что его нечувствительно устанавливаетъ и развиваетъ самое положеніе земли,[143]143
  Оттого онъ такое значеніе придавалъ изученію «географіи». Климатъ, почва, – конечно, большое значеніе имѣютъ на исторію народа въ первоначальный періодъ его жизни, когда онъ находплся подъ властію природы, но всетаки не такое рѣшающее, какъ думали въ началѣ XIX в. нѣкоторые историки (напр. Кузенъ), которые брались по географіи извѣстной земли говорить объ ея исторіи. Исторія культуры доказываетъ, что, съ теченіемъ времени, географическія вліянія все слабѣютъ: человѣкъ побѣждаетъ природу.


[Закрыть] отъ котораго зависитъ народный характеръ, что поэтому-то фориы правленія и священны, и измѣненіе ихъ неминуемо должно навлечь несчастіе на народъ". Онъ и съ профессорской каѳедры, и въ своихъ статьяхъ училъ, что всеобщая исторія есть осуществленіе плановъ Провидѣнія. Мудростью Промысла объяснялъ онъ переселеніе народовъ, освѣжившихъ старыя, увядающія цивилизаціи; Божественное Провидѣніе, по его словамъ, усилило власть римскаго первосвященвика, и это усиленіе сплотило Европу, просвѣтило варваровъ.

Взглядъ Гоголя на значеніе поэта.

Такимъ образомъ, въ свои статьи Гоголь много вносилъ субъективизма – своихъ увлеченій, своихъ взглядовъ… Въ статьѣ о калифѣ Ал-Мамунѣ онъ высказалъ интересный взглядъ на государственное значеніе "великаго поэта". "Они – великіе жрецы, – говоритъ Гоголь. Мудрые властители чествуютъ такихъ поэтовъ своею бесѣдою, берегугъ ихъ драгоцѣнную жизнь и опасаются подавить ее многостороннею дѣятельностью правителя. Ихъ призываютъ только въ важныя государственныя совѣщанія, какъ вѣдателей глубины человѣческаго сердца". Изъ этихъ словъ видно, что Гоголь «поэту» придавалъ неизмѣрнмо больше значенія, чѣмъ Пушкинъ, который видѣлъ въ поэтѣ «личность», но никогда не смотрѣлъ на него, какъ на "государственнаго дѣятеля", совѣтника царей… Какія причудливыя картины рисовала Гоголю его блестящая фантазія, вдохновленная историческими видѣніями, лучше всего, видно изъ его "стихотворенія въ прозѣ": «Жизнь». Въ нѣсколькихъ строкахъ ясно виденъ поэтъ-историкъ, сумѣвшій уловить характерныя черты міровоззрѣній древняго Египта, веселой Греціи, желѣзнаго Рима, – сумѣвшій сопоставить древнія цивилизаціи міра лицомъ къ лицу съ христіанствомъ. Отъ этого вдохновеннаго и красиваго произведенія, быть можетъ, ведутъ свое начало "Ствхотворевія въ прозѣ" Тургенева.

Гоголь о малороссійскихъ пѣсняхъ.

Въ статьѣ "о пѣсняхъ малороссійскихъ" онъ отмѣтилъ огромную историческую цѣнность этихъ народныхъ произведеній, въ которыхъ сохранились живыя лица борцовъ за родину, сохранились тѣ чувства, которыми жили эти борцы; и, въ то же время въ этихъ пѣсняхъ вырисовывается ясно поэтическій образъ малороссійской женщины, – образъ, полный любви, ласки и красоты, осужденный суровой исторіей на разлуку, сиротство, вдовство… Гоголь отмѣчаетъ живой драматизмъ, какъ характерную черту этихъ пѣсенъ.

Гоголь объ исторіи Малороссіи.

Въ статьѣ "Взглядъ на составленіе Малороссіи" Гоголь даетъ сжатую исторію своей родины и особенно подробно останавливается на исторіи и характеристикѣ казачества. Идеи, имъ здѣсь выражевныя сжато, нашли блестящее, художественное воплощевіе въ "Тарасѣ Бульбѣ". Въ этой статьѣ любопытенъ взглядъ Гоголя на древнерусскую исторію, – оказывается, послѣкіевскій періодъ совсѣмъ не затронулъ его поэтической воспріимчивости. Гоголь находитъ XIII вѣкъ "ужасно ничтожнымъ" временемъ, и въ то же время жестокимъ: "народъ пріобрѣлъ хладнокровное звѣрство, говоритъ онъ, потому что онъ рѣзалъ, самъ не зная, за что. Его не разжигало ни одно сильное чувство – ни фанатизмъ, ни суевѣріе, ни даже предразсудокъ".

Гоголь о Пушкинѣ. Гоголь о реализмѣ.

Изъ критическихъ статей очень цѣнно разсуждевіе Гоголя о Пушкинѣ. "Нѣсколько словъ о Пушкинѣ". Въ этой статьѣ онъ впервые ясно и опредѣленно объясняетъ то понятіе «народность», которое русской критикой, въ примѣненіи къ Пушкину, толковалось вкривь и вкось: одни критики смѣшивали это понятіе съ «простонародностью», другіе съ "націонализмомъ". "Пушкинъ есть явленіе чрезвычайное и, можетъ быть, единственное явленіе русскаго духа, – писалъ Гоголь въ этой статьѣ. Это – русскій человѣкъ въ конечномъ его развитіи, въ какомъ онъ, можетъ быть, явится черезъ двѣсти лѣтъ. Самая жизнь его совершенно русская. Тотъ же разгулъ и раздолье, къ которому иногда, позабывшвсь, стремится русскій, и которое всегда нравится свѣжей русской молодежи, отразились на его первобытныхъ годахъ вступленія въ свѣтъ. Онъ остался русскимъ всюду, куда его забрасывала судьба: и на Кавказѣ, и въ Крыму, т. е. тамъ, гдѣ имъ написаны тѣ изъ его произведеній, въ которыхъ хотятъ видѣть всего больше подражательнаго. Онъ, при самомъ началѣ своемъ, уже былъ націоналенъ, потому что истинная національность состоитъ не въ описаніи сарафана, но въ самомъ духѣ народа. Поэтъ даже можетъ быть и тогда націоналенъ, когда описываетъ совершенно сторонній міръ, но глядитъ на него глазами своей національной стихіи, глазами всего народа, когда чувствуетъ и говоритъ такъ, что соотечественникамъ его кажется, будто это чувствуютъ и говорятъ они сами…" Въ этой же статьѣ Гоголь превознесъ Пушкина за его художественный «реализмъ» и опредѣлилъ сущность этого направленія, осудивъ романтизмъ за наклонность изображать только эффектное. Обвиненіе любопытное въ устахъ Гоголя, который въ эту пору еще самъ не отдѣлался отъ указанной имъ романтической слабости. Онъ защищаетъ Пушкина отъ нападенія критики, которая привыкла восхищаться его романтическими поэмами изъ кавказской и крымской жизни – и не поняла той «поэзіи дѣйствительности», съ которою великій поэтъ выступилъ въ «Онѣгинѣ», «Годуновѣ»… «Масса народа, – писалъ по этому поводу Гоголь, – похожа на женщину, приказывающую художнику нарисовать съ себя совершенно похожій портретъ; но горе ему, если онъ не сумѣлъ скрыть всѣхъ ея недостатковъ! Никто не станетъ спорить, что дикій горецъ, въ своемъ воинственномъ костюмѣ, вольный, какъ воля, гораздо ярче какого-нибудь засѣдателя, и, несмотря на то, что онъ зарѣзалъ своего врага, притаясь въ ущельѣ, или выжегъ цѣлую деревню, однако же онъ болѣе поражаетъ, сильнѣе возбуждаетъ въ насъ участіе, нежели нашъ судья, въ истертомъ фракѣ, запачканномъ табакомъ, который невиннымъ образомъ, посредствомъ справокъ и выправокъ, пустилъ по міру множество крѣпостныхъ и свободныхъ душъ. Но и тотъ, и другой, они оба – явленія, принадлежащія къ нашему міру: они оба должны имѣть право на наше вниманіе».

Изъ этихъ знаменательныхъ словъ видно, что пока Гоголь, защищая Пушкина-реалиста, призналъ равноправіе за обоими художественными направленіями, – недалеко было уже то время, когда онъ, вслѣдъ за Пушкинымъ, цѣликомъ перейдетъ на сторону реализма.

Беллетристическія статьи въ «Арабескахъ».

Къ «беллетристическимъ» статьямъ, вошедшимъ въ составъ «Арабесокъ», принадлежатъ три: «Портретъ» (въ первой редакціи), "Невскій проспектъ" и "Записки сумасшедшаго". Изъ перечисленныхъ первыя двѣ повѣсти тенденціозны; онѣ представляютъ собою конкретное изложеніе взглядовъ Гоголя на жизнь и психическій міръ художника.[144]144
  Гоголь по пріѣздѣ своемъ въ Петербургъ сблизился съ нѣкоторыми художниками; впослѣдствіи въ Римѣ онъ постоянно вращался въ кругу художниковъ; онъ любилъ музыку, изучалъ исторію искусствъ, много работалъ надъ развитіемъ своего эстетическаго вкуса. Изъ этихъ интересовъ его къ искусствамъ и развились его теоретическіе взгляды на искусство.


[Закрыть]

Исходя изъ своего возвышеннаго взгляда на значеніе поэта-художника,[145]145
  Взглядъ, быть можетъ, развившійся y Гоголя подъ вліяніемъ философіи Шеллинга, хотя не сохранилось никакихъ доказательствъ знакомства Гоголя непосредственно съ ученіемъ этого философа.


[Закрыть] полагая, что «всякій геній – благословеніе Божіе человѣчеству», онъ естественно интересовался тѣмъ, какія обязанности ждутъ «генія» на землѣ, какія радости и печали встрѣтитъ онъ въ обществѣ простыхъ людей. Въ 30-хъ и 40-хъ годахъ этотъ вопросъ о призваніи поэта, о борьбѣ поэта съ прозой жизни былъ жгучимъ и интересовалъ не одного Гоголя. Художникъ, музыкантъ, поэтъ – словомъ геній, стоящій выше людей, былъ любимымъ героемъ многихъ повѣстей и романовъ того времени, не только русскихъ, но и иностранныхъ (Гофманъ). Обыкновенно, этотъ «геній» былъ несчастливъ въ жизни; его оскорбляла «чернь», не понимавшая генія, и жизнь его кончалась почти всегда трагически.[146]146
  Къ писателямъ, охотно развивавшимъ подобныя темы, относится шеллингіанецъ Одоевскій; онъ любилъ взывать къ «чувству возвышеннаго» и громилъ пошлость жизни. Въ повѣстяхъ «Послѣдній квартетъ Бетховена», «Импровизаторъ», «Себастіанъ Бахъ» онъ говоритъ о тайнѣ творчества. Пушкинъ въ «Египетскихъ ночахъ» вывелъ геніальнаго поэта въ лицѣ импровизатора. Кукольникъ въ «Торквато Тассо» развивалъ мысль о розни между геніемъ и средой. Тимофѣевъ въ драматичсской фантазіи «Поэтъ», Полевой въ повѣсти «Живописецъ» и романѣ «Аббадонна», Павловъ въ повѣсти «Именины» и многіе другіе современные писатели въ беллетристической формѣ съ особымъ рвеніемъ разрабатывали въ это время подобныя темы.


[Закрыть]

«Портретъ». «Чистое искусство».

Изъ повѣстей Гоголя особенно интересна «Портретъ»; надъ нею онъ много трудился и ее не разъ передѣлывалъ. Въ повѣсти разработаны двѣ темы – 1) о гибели художника Черткова и 2) о страшномъ ростовщикѣ. Въ первой темѣ развита мысль о томъ, что нельзя служить заразъ корысти и чистому искусству, практическимъ выгодамъ и идеалу. Злой геній убѣдилъ талантливаго художника, что "все дѣлается на свѣтѣ для пользы", что глупо голодать, уйдя отъ людей въ міръ чистыхъ грезъ. И художникъ послушался этого голоса, – прельстился благами міра, сталъ смотрѣть на искусство, какъ средство наживы, и сдѣлался ремесленникомъ, но разбогатѣлъ, потому что научился подлаживаться подъ вкусы «черни». Когда ему однажды удалось увидѣть произведеніе, написанное художникомъ-идеалистомъ, онъ понялъ, какому великому божеству измѣнилъ, но вернуться къ нему уже не могъ.

Взглядъ Гоголя на сущность и предѣлы художественнаго реализма.

Кромѣ этого возвышеннаго взгляда на искусство, которое должно быть чисто и свято, Гоголь высказалъ въ этой повѣсти еще интересную мысль о томъ, что «реализмъ», какъ художественный пріемъ, долженъ знать границы, что не все въ окружающей насъ дѣйствительности можетъ быть предметомъ художественнаго изображенія. Отвратительное лицо ростовщика, особенно его ужасные глаза, были такъ художественно написаны на портретѣ, что ужасъ овладѣвалъ всѣми, кто только его видѣлъ. Гоголь спрашиваетъ: "Или для человѣка есть такая черта, до которой доводитъ высшее познаніе искусства и, черезъ которую шагнувъ, онъ уже похищаетъ несоздаваемое трудомъ человѣка, – онъ вырываетъ что-то живое изъ жизни, одушевляющей оригиналъ. Отчего же этотъ переходъ за черту, положенную границею для воображенія, такъ ужасенъ? Или за воображеніемъ, за порывомъ слѣдуетъ, наконецъ, дѣйствительность, – та ужасная дѣйствительность, на которую соскакиваетъ воображеніе съ своей оси какимъ-то постороннимъ толчкомъ, – та ужасная дѣйствительность, которая представляется жаждущему ее тогда, когда онъ, желая постигнуть прекраснаго человѣка, вооружается анатомическимъ ножомъ, раскрываетъ его внутренность и видитъ отвратительнаго человѣка?"

Эти мысли художника Черткова были, на самомъ дѣлѣ, мыслями самого Гоголя въ этотъ періодъ его творчества, когда онъ отъ романтизма переходилъ къ реализму в старался самъ для себя опредѣлвть сущность этого художественнаго направленія.

Религіозное значеніе искусства.

Наконецъ, въ этой же повѣсти встрѣчаемъ мы идею о религіозномъ значеніи искусства. Художникъ, изобразившій ростовщика, изобразилъ, самъ того не подозрѣвая, дьявола. Когда онъ это узналъ, онъ ушелъ въ монастырь, постомъ и молитвой искупалъ свой грѣхъ, грѣхъ артиста, изображавшаго воплощеніе грѣха и зла – сатану. Съ тѣхъ поръ свое искусство онъ посвятилъ иконописанію, но долго не могъ отдѣлаться отъ вліянія сатаны. Наконецъ, онъ былъ прощенъ.

Такимъ образомъ, въ этой повѣсти Гоголь осудилъ то искусство, которое слишкомъ близко подходитъ къ жизни, не разбирается въ явленіяхъ дѣйствительности.[147]147
  Гоголь словно предчувствовалъ возникновеніе въ литературѣ «натуралистической школы», главными представителями которой являются Зола, Мопассанъ.


[Закрыть] Конечную цѣль искусства усмотрѣлъ онъ въ религіозно-нравственной миссіи.

Литературная исторія повѣсти.

Повѣсть эта, какъ было уже сказано, явилась, какъ отвѣтъ на вопросы и сомнѣнія, волновавшіе самого Гоголя; кромѣ того, она опиралась на цѣлый рядъ перечисленныхъ уже выше русскихъ произведеній, трактовавшихъ подобныя же темы, которыя были популярны также и въ нѣмецкой романтической литературѣ (ср. Гофмана "Элексиръ дьявола"). Фантастическій элементъ повѣсти – исторія ростовщика-дьявола – тоже обыченъ въ нѣмецкой романтической литературѣ; сравнительно съ неудержимой фантастикой Гофлана, Гоголь еще является писателемъ очень умѣреннымъ: чутье художника-реалиста помогло ему удержаться въ границахъ.

«Невскій проспектъ».

Трагическая участь непримиреннаго съ жизнью идеалиста-художника представлена въ повѣсти "Невскій проспектъ". Пискаревъ, юный художникъ, съ пылкой прекрасной душой, погибаетъ потому, что не могъ примириться съ тѣмъ, что его вѣра въ неразрывную связь прекраснаго съ добрымъ и истиннымъ оказывается поруганной и осмѣянной. Такимъ образомъ, основой повѣсти является мысль о разладѣ мечты и дѣйствительности,[148]148
  «О! Какъ отвратительна дѣйствительность! что она противъ мечты!» – восклицаетъ Гоголь «Боже! что за жизнь наша! – вѣчный раздоръ мечты съ существенностью!» – Восклицаніемъ: «какъ странно играетъ нами судьба наша!» – оканчивается эта повѣсть.


[Закрыть] мысль о борьбѣ художника съ прозой жизни.

Повѣсть "Невскій проспектъ" представляетъ собой сочетаніе лирическихъ, патетическихъ мѣстъ съ удивительными реалистическими картинками. Гоголь описываетъ главную улицу столицы въ различные часы дня, описываетъ бытъ ремесленниковъ, офицеровъ, чиновниковъ, художниковъ…

«Записки сумасшедшаго».

Въ повѣсти "Записки сумасшедшаго" представленъ разладъ мечты и дѣйствительности, доводящій до безумія несчастнаго титулярнаго совѣтника Поприщина…

"У Гоголя нѣтъ болѣе трагичной повѣсти – говоритъ П. А. Котляревскій, – чѣмъ эти «Записки», читая которыя нельзя, однако, удержаться отъ смѣха. Самая грустная и романтическая мысль развита въ нихъ съ такимъ юморомъ и такъ реально, съ такимъ безпощаднымъ глумленіемъ надъ человѣческимъ разсудкомъ, что, за этимъ сарказмомъ, на первыхъ порахъ можно просмотрѣть трагическій паѳосъ разсказа".

Поприщинъ.

Титулярный совѣтникъ Поприщинъ, очевидно, имѣлъ больше претензій, чѣмъ дѣйствительныхъ основаній для того, чтобы занимать видное мѣсто въ современномъ ему обществѣ. Это былъ самолюбивый, даже честолюбивый муравей, котораго тяготила и мучила его ничтожность. И чѣмъ острѣе дѣлались его мученія, тѣмъ свободнѣе отъ власти разума становилась его мечта. Этотъ процессъ постепенной побѣды надъ разумомъ фантазіи, переродившей мечту въ галлюцинацію, – исторія постепеннаго помраченія разсудка – изображенъ Гоголемъ съ поразительной психологической вѣрностью.

Проблески общественной сатиры въ «Запискахъ».

Въ "Запискахъ сумасшедшаго" встрѣчаются проблески общественной сатиры, чего раньше мы не встрѣчали въ гоголевскихъ произведеніяхъ: разсужденія чиновника о начальствѣ, мысли о томъ, какое мѣсто въ свѣтѣ принадлежитъ генераламъ и камеръ-юнкерамъ, – все это для того времени мысли смѣлыя, – недаромъ тогдашняя цензура всѣ эти мѣста вычеркнула изъ "Записокъ.