Текст книги "Люди лунного света"

Автор книги: Василий Розанов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 16 страниц)

1 Читай: "Для угождения Богу отрекавшихся от исполнения воли Божиеи, заповеди Господней". В. Р-в.

2Вот . начались эти "оставления жениха", "ухождения в монастырь", прообраз скорбных Лиз Калитиных... Но оставим уродство. Или – вот оно произошло; то и пусть осталось бы в молчании, как эмпирический факт, не переходя ни в принципиальное да, ни в принципиальное нет. Но этого не случилось: о нем записали, его прославили, прославили "оставление жениха", т. е. безмужество. О, поистине, как "благочестиво есть в Пустынной Аравии посадить хотя бы одно в жизни дерево" – так в нашей цивилизации старых дев и беспутных холостяков "благочестиво есть" бросить в огонь хоть одну из этих старопечатных книжонок, в кожаных переплетах и с медными застежками. В. Р-в.

212

посте и молитвах и богомыслии" – до 90 лет своей жизни. Память ее 24 сентября.

Святые Зинаида и Филонида были сродницами Апостола Павла. "Оставльше своя стяжания и всего отрекшеся мира", – они пришли в Фиваиду и там, близ города Димитриады, "в некоем вертепе житие свое провождаху". – Язычники, "нощию нападше, камением побита их, и тако блаженным сном успнули"... Память их 11 октября.

Святая Евдокия прежде была блудницей в Илиополе и обладала огромным богатством. Ее обратил ко Христу "инок некий, именем Герман", который в своей обители "имяше братии семьдесят иноков". Искренно раскаявшись, св. Евдокия в святом крещении возродилась (в 96 году) к новой жизни и, раздав все свои сокровища, вступила "в монастырь девическ, в пустыни". Скончалась мученическою смертью уже в 152 году, прожив царствования Домициана, Нервы, Траяна, Адриана и Антонина. Память ее 1 марта.

Святой Телесфор проводил, до своего избрания в папы, отшельническую жизнь. Скончался мученическою смертию (128-139 г.).

Из второго века известны своей подвижнической жизнью: святый Фронтон, имевший под своим руководством до 70 иноков и построивший монастырь в пустыне Нитриской, св. Параскева, раздавшая по кончине родителей все имущество и принявшая иноческий чин, впоследствии пострадавшая за Христа, св. Наркис, епископ Иерусалимский. Оставивши престол, он удалился в пустыню, где и пробыл до конца дней своих в подвигах иноческих. Св. Евгения, римлянка, дочь наместника александрийского, в царствование императора Коммода обратившись ко Христу чтением Свящ. Писания, тайно удалилась из дома родительского и по дороге встретила обитель. Ее сопровождали евнухи Протасий и Иакинф. "Слышу, яко Елий, епископ христианский, – сказала она слугам, – сюда зде монастырь, в нем же черноризцы непрестанно во дни и нощи хвалят Бога песньми". Увидав Елия, построившего монастырь, она приняла св. крещение вместе с евнухами. Переодетая в мужскую одежду, Евгения принята была в мужской монастырь, "юноше подобна одеянием и остриженными власы". "В монастыре живяше, – добре иночествуя и работая Богу". Избранная по смерти аввы в настоятели, она подверглась низкой клевете. Явившись на суд к наместнику Филиппу, своему отцу, она открыла ему свой пол и происхождение. Впоследствии основала женский монастырь, в котором была настоятельницей. Жизнь свою окончила мученически. Память ее 24 декабря.

В III веке прославился своими подвигами св. Никон. Родом из Неаполя, он после св. крещения отплыл на остров Хиос,

213

где на горе Ганос был крещен епископом Кжзическим Феодосией, укрывавшимся в пещерах от гонения со множеством иноков. "По приятии крещения святого, блаженный Никон живяше в пещерном том монастыре, учася божественным книгам и иноческому присматривайся житию: тоже и сам облечен бысть во иноческий образ кротости ради своея".

Св. Галактион и Епиапима – из г. Емеса в Финикии. Св. Галактион, будучи христианином, по вале родителей был обручен с язычницей Епистимой. Обратив ее ко Христу, он убедил ее вести девственную жизнь1. Ночью они удалились из дома и пришли к Синаю, и там, близ горы Публиона, Галактион вступил в мужской монастырь, а Епистима – в женский. "Подвиги его и труды кто изрещи может? Никогда не виден бысть празден, но или делаше, что монастырю потребно, или моляшеся: пост его бе безмерен, иногда бо во всю седмицу не вкуси. Толикий же целомудрия и чистоты своея бе хранитель, яко во вся лета постничества своего соблюдашеся опасно, да не видит лица женска"2... Впоследствии Галактион и Епистима сподобились мученического венца. Память их 5 ноября.

Св. Пансофий, родом из Александрии, по смерти отца своего Антипата раздав свое имущество, удалился в пустыню. Скончался мучеником в царствование Декия. Память его 15 января. В то же царствование пострадал за Христа инок диакон Авив. Память 6 сентября.

Св. Анастасия Ришяныня. Близ Рима, на уединенном и незнаемом месте, находился женский монастырь. Круглой сиротой Анастасия, трех лет, была взята на воспитание игуме-нией Софией. Она выросла красавицей, но "вся уметы вменивши, уневестися Христу, и день и нощь в молитвах служа-ше". На 21 году от роду скончалась мученически. Память ее 29 октября.

Из переводного творения Руфина:

"Жизнь пустынных отцов".

Благочестивому читателю

"После плачевного отпадения от Бога в человеке произошла печальная перемена: в нем образовалась тайная, безмолвная сила, непреодолимо влекущая его к земле, к благам и наслаж

–

1 Вот!.. В. Р-в.

2 Вот! "Не надо Евы". До чего явен бунт против Бога, не со стороны откуда-то, но из Адама же извлекшего жену ему, и тем показавшего, какое это внутреннее существо вещей, не придуманное, не постороннее, не случайное. "Уже в тебе, Адам, – есть Ева:, которая и выходит во благовремении" (= брак). В. Р-в.

214

дениям мира сего. Это было вполне естественно: не направляясь более вверх к живому, святолюбящему Богу, как к высочайшей цели желаний, дух человеческий по необходимости низвергается вниз, в мир земных благ, с беспокойно-страстным желанием наполнить образовавшуюся, с удалением от Бога, пустоту. И вот – нет конца, нет насыщения... Не насытится око зрением; не наполнится ухо слышанием; и вот – "все суета и томление духа" (Еккл. 1, 8,14). Множество конечных целей никогда не удовлетворит духа с его бесконечными стремлениями1.

Ни у одного народа это всецелое увлечение внешним миром не выразилось в такой яркой, вполне законченной – до художественности – форме, как у древних греков. Всеми силами души, всеми своими стремлениями они погружены были во внешний чувственный мир, смотря на земную жизнь, как на законченное целое, и почти совсем не задумываясь о жизни вечной. Как дивно прославляли они блага земной жизни! Какая чудесная картина развертывается пред нами в песнопениях Гомера. Земная жизнь человеческая во всех ее проявлениях предстает здесь пред нами, вся облитая лучами чарующей поэзии.

Никогда земля и небо не сияют столь лучезарным блеском, как после грозы, бури и проливного дождя. Так и в песнях Гомера "мы ощущаем как в целом, так и в частях – свежую, цветущую юность человечества" (Шеллинг). Весь мир полон дивной гармонии! Нигде нет разлада – ни В жизни природы, ни в жизни человеческой. Даже несчастия, даже слезы – не портят того жизнерадостного ощущения, которое ощущается при чтении Гомера. Они лишь не более, как игра света и тени в чудно-прекрасной картине. Все божественно и человечно! Смысл жизни – в самой жизни, в наслаждении ее дарами.

Сладко вниманье свое нам склонить к песнопевцу, который

Слух наш пленяя, богам вдохновеньем высоким подобен.

Я же скажу, что великая нашему сердцу утеха

Видеть, как целой страной обладает веселье, как всюду

Сладко пируют в домах, песнопевцам внимая, как гости

Рядом по чину сидят за столами, и хлебом и мясом

Пышно покрытыми, как из кратер животворный напиток

Льет виночерпий и в кубках его опененных разносит.

Думаю я, что для сердца ничто быть утешней не может!

......................................................................

Но вот – пришло Евангелие. Оно открыло миру новый, неведомый язычеству, смысл жизни. Перед очами мира засияла новая красота, перед которою поблекла красота мира сего.

–

1 О, семинарщина, о глупая семинарщина! И еще туда же, философствует... В. Р-в.

215

В мир явилась Божественная Мудрость, научившая людей жить для смерти и умирать для жизни. Огонь, низведенный Спасителем на землю, попалил прежнюю и воспламенил новую жизнь на ней...

...Вместо героев, увлекавшихся борьбою, вместо гостей, увенчанных миртом и розами1, вместо веселых хороводных песен – явились другие люди, с другими стремлениями. Не чарующие дубравы, не светлоструйные ручьи, не изумрудное море, не очаровательные ландшафты веселой Эллады – нет,

–

1 Да, психологическое основание для перелома, конечно, было, но не было основания религиозного, т. е. относящегося "до вечности" и в себе самом заключающего "вечность". Вся древняя цивилизация износилась, истерлась... Стреляли, стреляли из пушки – и она обратилась в "кувалду": нарезы сгладились, ствол измялся, вся она "деформировалась"... Вчера сыт, сегодня сыт, всегда был сыт: нужно и поголодать, хочется поголодать. Но это – феномены, психические состояния, перемены бытия, жизнь Нет жизни, где нет перемен, пульса. Вот в смысле "пульса" покаяние и пост, пустыня и молитва были нужны. Но, повторяем, – это феномен, который никогда не смел переходить в религию, в котором не было содержания для религии! В этом все дело. Но и затем вопрос: где "изначальная правда" и где "первородный грех", в светлом ли взаимодействии с природой, или "в облачках" души человеческой, которые тоже есть, есть они извечно, прорезывают самую чистую радость, самый безмятежный, казалось бы, покой? Здесь, не в силах разгадать, я передам, что чувствую: хотя я вечно, казалось бы, "защищаю язычество", но на светлом пиру Эллады и я выбрал бы, сел бы рядом и заговорил бы с тобой, которую так хорошо очертил поэт:

Но, в разговор веселый не вступая,

Сидела там задумчиво одна,

И в грустный сон душа ее младая

Бог знает чем была погружена...

Интереснее! Да не только интереснее, – лучше! Монашеская красота извечно победит внешнюю, плотскую, мясную, тельную: как Рафаэль победил же Рубенса... и "суровая" Астарта-Девственница побеждала юную, полнобедренную, грудистую Венеру. Удивлен я был, рассматривая карфагенские монеты (см Muller: "Монеты Африки") с изображением на них Астарты-Таниты. Это очень редкие монеты, выбитые в эпоху Цезаря и Августа в самом Карфагене, тогда как более древние карфагенские монеты, чеканившиеся в сицилийских колониях, все носят на себе изображения других божеств. Я был не только удивлен, но поражен: на монете изображена голова теперешней, нашей монахини, не только с чертами пожилого и сурового лица "ханжи-игуменьи", но голова и покрыта каким-то монашеским куколем, некрасивым узким покрывалом. Весь стиль монахини! Вдобавок и прямо к ужасу – позади головы стоит крест, длинный латинский "крыж", т. е. "крест на кресте": две прямых линии, поперечная ближе к верхнему концу, и без всяких наших "православных" перекладинок! Между тем это – подлинная языческая монета, вне всякого ведения христианства, вычеканенная и посвященная Таните-Астарте, "женской половине" Молоха, – в честь коей, как и Молоха, сожигали детей! Значит, эта "меланхолия" – извечна! И краткий "рай", конечно, должен был смениться "грехопадением". Душа человеческая, сама душа его, а не обстоятельства его жизни, рождена с "облачком"... которое мы или видим, или ждем, или воспоминаем. В "Астарте-Молохе" древние,

216

ужасающие египетские пустыни, одинокие пещеры – вот что теперь привлекало взоры и внимание целого света. Суровые подвиги воздержания, умерщвления плоти, страшные лишения, слезы сокрушения, неустанная молитва, отречение от суетных радостей мира – вот что вдохновляло этих новых людей*...

Предисловие священн. М. И. Хитрово

к переводу "Жизнь пустынных отцов" Руфина.

–

по-видимому, отнесли это "облачко души человеческой" к извечному, к небесному: провидели в самом Боге-Творце это "облачко", или уже в Нем-то целую "тучу"... "грозы и молнии"... Мы тут, конечно, ничего не можем сказать, где "да", где "нет". Мой окончательный взгляд заключается в том, что все должно быть введено в свою меру: должна быть размерена и радость и грусть, свой черед и закон – одному, черед и закон – и другому, без "диктования условий" которым-нибудь, и к абсолютно свободному выбору человека. Почтим монастыри; но почтим и того, кто никогда в монастырь не заглядывает. И только скажем ему: "Брат наш, будь в удовольствиях прекрасен, как эллин, и не переходи нигде в свинство" (способ веселиться у христиан); а монастырю скажем: "Не наводи грим скорби иа лицо свое и не разыгрывай театр скорби с комедией в душе"... В. Р-в.

217

ТРЕТИЙ ПОЛ

ПОЛ КАК ПРОГРЕССИЯ НИСХОДЯЩИХ И ВОСХОДЯЩИХ ВЕЛИЧИН

Во всех фактах, которые мы привели, христианских и дохристианских, мы имеем в зерне дела какое-то органическое, неодолимое, врожденное, свое собственное и не внушенное отвращение к совокуплению, т. е. к соединению своего детородного органа с дополняющим его детородным органом другого пола. "Не хочу! не хочу!" – как крик самой природы, вот что лежит в основе всех этих, казалось бы, столь противоприродных религиозных явлений. Крик... "самой природы": и мы должны предположить, что в том как бы мировом котле, где замешивалась каша всемирной насущности, всемирной наличности, уже содержались какие-то элементы этого противоборства, этой противоприродности, что уже там в этом первозданном или, вернее, до-мирозданном котле бурлили течения и противотечения, ходили круги кипящей материи туда, сюда, винтом, кругообразно, а отнюдь не по прямой линии; и когда она застыла и родился оформленный мир, – мы так и видим в нем эти застывшие и переданные нам, т. е. вложенные в природу существ, движения "туда", "сюда", "винтом" и, словом, не по прямой линии. Пол был бы совершенно ясное или довольно ясное явление, если бы он состоял в периодически совершающемся совокуплении самца и самки для произведения новой особи: тогда это было бы то же, что стихии кислорода и водорода, образующие "в соединении" третье и "новое существо" – воду. Но кислород и водород "пртивотечений" не знают: и если бы мы увидали, что вдруг не частица кислорода, жадно соединяясь (как всегда в химическом сродстве) с частицей водорода, – порождают каплю воды, а, напротив, частица водорода, которая-нибудь одна и исключительная, вдруг начинает тоже "с жадностью" лезть на себе подобную частицу водорода же, убегая с отвращением от дополнительной для себя частицы кислорода, мы сказали бы: "чудо! живое! индивидуально-отличное! лицо!!" Индивидуум начался там, где вдруг сказано закону природы: "стоп! не пускаю сюда!" Тот, кто его не пустил, – и был первым "духом", не-"природою", не-"ме

218

ханикою". Итак, "лицо" в мире появилось там, где впервые произошло "нарушение закона". Нарушение его как единообразия и постоянства, как нормы и "обыкновенного", как "естественного" и "всеобще-ожидаемого".

Тогда нам понятны будут "противоборства" в "котле", как такой процесс, в котором "от века" залагалось такое важное, универсально-значительное для космоса, универсально-нужное миру начало, как лицо, личность, индивидуализм, как "я" в мире. "Я" борется со всяким не-"я": суть "я" и заключается в том, чтобы вечно утверждать о себе: "не вы", "не они". Суть "я" именно в я. Это и не добро, и не зло: точнее, "добро" я заключается в обособлении, в несмешивании, в противоборстве всему, а "зло" я заключается в слабости, в уступчивости, в том, что оно хотя бы ради "гармонии" и для избежания "ссоры" мирится с другим, сливается с ним. Тогда есть "мораль", но нет лица: ну, а важно или не важно "лицо" для мира – об этом будут судить уже не одни моралисты. Без "лица" мир не имел бы сиянья, – шли бы "облака" людей, народов, генераций... И, словом, без "лица" нет духа и гения.

Когда мир был сотворен, то он, конечно, был цел, "закончен": но он был матовый. Бог (боги) сказал: "Дадим ему сверкание!" И сотворили боги – лицо.

Я все сбиваюсь говорить по-старому "Бог", когда давно надо говорить Боги; ибо ведь их два, Эло-гим, а не Эло-ах (ед. число). Пора оставлять эту навеянную нам богословским недомыслием ошибку. Два Бога – мужская сторона Его, и сторона – женская. Эта последняя есть та "Вечная Женственность", мировая женственность, о которой начали теперь говорить повсюду. "По образу и подобию Богов (Элогим) сотворенное", все и стало или "мужем", или "женой", "самкой" или "самцом", от яблони и до человека. "Девочки" конечно, в Отца Небесного, а мальчики – в Матерь Вселенной! Как и у людей: дочери – в отца, сыновья – в мать.

Но я несколько отвлекся в космологическую сторону от изыскания первоначального зерна, которое лежит в основе "безбрачных" явлений. Мировое "не хочу" самца в отношении самки, и самки в отношении самца, не было подвергнуто до последнего времени наблюдению, и только XIX век начал собирать в этом направлении факты. Факты эти приводят к бесспорному заключению, что "пол" не есть в нас – в человечестве, в человеке – так сказать "постоянная величина", "цельная единица", но что он принадлежит к тому порядку явлений или величин, которую ньютоно-лейбницевская математика и философия математики наименовала величинами "текущи

219

ми", "флюксиями" (Ньютон). Обращение внимания на эти величины привело одновременно Ньютона и Лейбница к открытию "исчисления бесконечно малых" (дифференциальное исчисление), которое, между прочим, интересно в том отношении, что через него впервые мертвая математика, или как бы мертвая, мертвая в арифметике и вообще пока она занимается "постоянными величинами", – получила доступ, получила силу дотронуться, коснуться и живых (органических) явлений, "вечно текущих"... Вот такая-то "вечно текущая" величина в нас или, точнее, существо в нас есть пол наш, как наша "самочность", что мы суть или "самец" или "самка". Вообще – это так: мы суть 1) самцы, 2) самки. Но около этого "так" лежит и не так: противоборство, противотечение, "флюксия" (Ньютон), "я", отрицающее всякого "не-я". И, словом, – жизнь, начало жизни; лицо, начало лица...

Предположение, что пол есть "цельная величина" и вообще не "текущее", породило ожидание, что всякий самец хочет самки и всякая самка хочет самца; ожидание, до того всеобщее, что оно перешло и в требование: "всякий самец да пожелает своей самки" и "всякая самка да пожелает себе самца"... "Оплодотворяйтесь и множитесь", конечно, это включает. Но навсегда останется тайной, отчего же при универсальном "оплодотворяйтесь, множитесь", данном всей природе, один человек был создан в единичном лице Адама! Изумление еще увеличится, если мы обратим внимание, что позднее из Адама вышла Ева, "мать жизни" (по-еврейски – "мать жизней", яйценосная, живородящая "ad infinitum"1), т. е. что в существе Адама скрыта была и Ева, будившая в нем грезы о "подруге жизни"... Адам, "по образу и подобию Божию сотворенный", был в скрытой полноте своей Адамо-Евою, и самцом, и (in роtentia2) самкою, кои разделились, и это – было сотворением Евы, которою, как мы знаем, закончилось творение новых тварей. "Больше нового не будет". Ева была последней новизной в мире, последней и окончательной новизной.

Лишь в силу всеобщего ожидания "всякий самец хочет самки" и т. д. образовалось и ожидание, что самые спаривания самцов и самок имеют течь "с правильностью обращения Луны и солнца" или по типу "соединяющихся кислорода и углерода", без исключения. Но все живое, начиная от грамматики языков, имеет "исключения": и пол, т. е. начало жизни, был бы просто не жив, если бы он не имел в себе "исключений", и, конечно, тем более, чем он более жив, жизнен, жизнеспособен, животворящ... Не все знают, что уже в животном мире встречаются, но лишь в более редком виде, решительно

–

1До бесконечности (лат.).

2 В возможности (лат.).

220

все или почти все "уклонения", какие отмечены и у человека; у человека же, можно сказать, нельзя найти двух самочных пар, которые совокуплялись бы "точка в точку" одинаково. "Сколько почерков – столько людей", или наоборот и совершенно дико даже ожидать, что если уж человек так индивидуализирован в столь ничтожной и не представляющей интереса и нужды вещи, как почерк, чтобы он не был индивидуализирован также в совокуплениях. Конечно, "сколько людей – столько лиц, обособлений в течении половой жизни". Это не только всеобщее "так": но было бы порочно, преступно, "нищелюбиво" и "нищеобразно", и совершенно уродливо, если бы это не было "так". Всякий "творит совокупление по своему образу и подобию", решительно не повторяя никого и совершенно не обязанный никому вторить: как в почерке, как в чертах лица...

"Всеобщее ожидание" в области, где вообще нет и не должно быть "всеобщего", породило ропот, осуждение, недовольство, пересуды: "Отчего та пара совокупляется не так, как все", причем разумеется собственно – "не так, как Я"... Ответ на это многообразен: "Да вы-то точь ли в точь живете так, как все?" или: "Я не живу, как вы, по той причине, по которой вы не живете так, как я". Но, в итоге, эти "всеобщие ожидания", присмотревшись к которым можно бы заметить, что самых-то "ожиданий" столько, сколько людей, но только это особенное в каждом затаено про себя, – они породили давление морального закона там, где в общем его не может быть, так как вся-то область эта – биологическая, и не "моральная", и не анти-"моральная", а просто – своя, "другая"1. Моральный закон, неправо вторгнувшись в не свою область, расслоил совокупление на "нормальные", т. е. ожидаемые, и "не нормальные", т. е. -"не желаемые", причем эти "не желаемые" не желаются теми, которые их не желают, и в высшей степени желаются теми, которые их желают и в таком случае исполняют. Все возвращается, собственно, к тому, "что есть", как и естественно в биологии; но около того, что "есть", с тех пор приставился раб, бегущий за торжественной колесницей жизни, хватающийся за спицы ее колес, обрызгиваемый из-под нее грязью, падающий в грязь, вновь встающий, догоняющий, опять хватающийся за спицы и неумолчно ругающийся. Он представляет собой те "ожидания всех", которых в наличности нет с абсолютным тожеством, но к которым равнодушно присоединились и те, которые далеко отступили от нормы: равнодушно по интимности самой этой области, о которой

–

1 Единственный из богословов, ясно это понявший и последовательно и пламенно выразивший, – М. М. Тареев. См. его "Основы христианства", т. IV. "Христианская свобода".

221

каждый думает про себя, что ее не уконтролирует "общее правило", и по стыдливости этой области, где каждый "свое особое" хоронит особенно глубоко, и нет лучшего средства схоронить это "особое", как присоединясь к "общему правилу" и осуждая все "особое". От совокупности этих обстоятельств и условий вытекла необыкновенная твердость, можно сказать, "незыблемость" морального закона в полоюй сфере, которая в действительности не только всегда была "зыбка", но, можно сказать, ни в одной точке своей и ни на одну минуту не переставала волноваться и представляла вечный океан, с величественными в нем течениями, с бурями, водоворотами, с прибоем и отбоем у всякой отдельной скалы... "Незыблемость" правила шла параллельно совершенной "зыбкости" того, к чему оно относилось; и, собственно, "зыбкость"-то и была единственным внутренним правилом, из самой сущности стихии вытекающим... Семейные добродетели восхвалялись и содомитами, о вреде онанизма писали и онанисты, а отшельники пустынь, совокуплявшиеся с полевой птицей и лесным зверем, не умели допустить, чтобы мужчина мог иметь сношения на протяжении своей жизни более, нежели с тремя женщинами, и женщина более, чем с тремя мужчинами тоже на протяжении всей жизни (недопустимость 4-го брака у христиан, т. е. по требованию "святых" (христианства). Все это не так безразлично. Конечно, все таятся – и потому никто особенно не страдает от "общего правила"; но выпадают случаи объявления, обнаружения: и тогда поднятые камни побивают "отступника" от того, к чему решительно никто "не прилежит". Между тем пол – именно океан, и в нем не зародится "водоворот" там, где ему "не указано быть", вековечные течения его не перестанут и не спутаются, не расширятся и не сузятся; и все останется так, "как есть" и "предуказано", и в том случае, если правило исчезнет под давлением истины, что оно вмешалось в область, существенно не сваю.

Здесь все принадлежит наблюдению и ничто исправлению.

* * *

"Свое" у каждого выражается прежде всего в силе, в напряжении. Здесь мы имеем ряд степеней, которые удобно выражаются рядом натуральных чисел:

...+7+6+5+4+3+2+1Ю-1-2-3-4-5-6-7...

Наибольшая напряженность в смысле возможности удовлетворить и в смысле постоянной жажды удовлетворения указывает на наибольшую степень самочности – самца в про-тивалежании его самке и самки в противолежании ее самцу. Наибольший самец есть наичаще, наиохотнее и наимогуще

222

ственнее овладевающий самкой; и наибольшая самка есть та, которая томительнее, нежнее и кротче других подпадает самцу. Под наслоением суеверий, страхов, в особенности предположений и пересудов у человечества образовалось совершенно неверное представление образа "настоящего самца" и "настоящей самки"; т. е. человечество – народы и единичные люди совершенно неправильно осложнили наибольшую половую силу второстепенными, добавочными чертами, и притом не только психическими, но даже и физическими. В общем представлении романистов, драматургов, мещан и "общества" – это что-то огромное, шумное, голос громкий, манеры наглые, оскорбительные; "он" и "она" стучат, гремят, никому не дают покоя; что-то неудобное для всех, смущающее. "Нахал" и "разухабистая баба" – вот предполагаемо люди, от которых матери и отцы должны уберечь дочек, прятать подрастающих сыновей. Такие-то будто бы "соблазняют" и "совращают", насилуют и растлевают. Но было бы печальное потомство от сих пустых стучащих бочек; тогда как род человеческий, "плодящийся", "множащийся", вовсе, однако, не таков: жив, энергичен, неутомим, неистощим. Настоящие силы – не стучат. Настоящая сила скорее стелется, ползет. Не буйвол, ревущий в степи, есть господин степи, а ягуар, прячущийся в тростнике. Скорей полу-испуг, полу-догадку выразила народная мудрость, русская и китайская. Русские говорят: "В тихом омуте черти водятся", а о китайцах мне привелось прочитать, что у них будто бы есть поговорка: "Когда женщина походит на ангела, то берегись и знай, что в ней сидит дьявол". В обоих случаях старые люди, сложившие поговорку, как бы предупреждают молодых, указывая им не доверяться наружным признакам, предполагать за ними обратное внутреннее содержание. Поговорки эти, конечно, сложены не в отношении только пола, но они едва ли бы сложились в этой общей форме, если бы половая жизнь, половые образы, фигуры, играющие такую выдающуюся роль во всякой народной, общинной и частной жизни, стояли в резком противоположении тезисам этих поговорок. Очевидно – нет! И китайцы, и русские указали, что половая страсть не "ревет в поле", а скорее крадется в лозняках; что это что-то на вид "тихое" и иногда даже "ангелоподоб-ное", по крайней мере у женщин. Но здесь мы должны войти в небольшое рассуждение. С первого же взгляда очевидно, что "наибольший самец" должен выглядеть, должен иметь все сопутствующие вторичные качества совсем иные, чем "наибольшая самка", именно уже потому, что он противостоит ей, что он есть другой ее полюс! У очень мужественных мужчин растет большая борода: неужели же из этого мы заключим, что совершеннейшая женщина должна тоже иметь боро

223

ду или хоть те маленькие усики, которые иногда появляются у женщин?! Между тем предположение, что женщина-самка должна быть "разухабиста", именно подобно предположе-нию, что у Жанны д'Арк или Дездемоны, у Офелии и Татьяны росли усики. Конечно, это глупо, и в такой мере, что можно, отметив ее, и не останавливаться на опровержении.

Нет, самец и самка – они противоположны, и только! Отсюда – все выводы, вся философия и истина. Наибольшая противоположность мужчины и женщины и выразит наисильнейший в них пол! Т. е. чем менее "мужеподобна" женщина – тем она самочнее; как чем менее "женоподобен" мужчина – тем наиболее он самец. Паллада-Афина, "воительница" и "мудрая" – не замужня, не мать и вообще очень мало самка. В ней возраста нет; она не знала детства, не будет бабушкой. Ей, мужеподобной, – параллелен только женоподобный Ганимед, который никогда не будет отцом, мужем и дедушкой. Явно, что в противостоянии своем наибольший самец и наибольшая самка суть:

1) герой, деятель;

2) семьянинка, домоводка.

Один будет:

1) деятелен, предприимчив, изобретателен, смел, отважен и, пожалуй, действительно "топает" и "стукает"; другая же:

2) тиха, нежна, кротка, безмолвна или маломолвна. "Вечная женственность" – прообраз одной. "Творец миров" – прообраз другого.

Есть какое-то тайное, невыразимое, никем еще не исследованное не только соотношение, но полное тожество между типичными качествами у обоих полов их половых лиц (детородных органов) с их душой в ее идеале, завершении. И слова о "слиянии душ" в супружестве, т. е. в половом сопряжении, верны до потрясающей глубины. Действительно, "души сливаются" у особей, когда они сопряжены в органах! Но до чего противоположны (и от этого дополняют друг друга) эти души! Мужская душа в идеале, – твердая, прямая, крепкая, наступающая, движущаяся вперед, напирающая, одолевающая; но между тем ведь это все – почти словесная фотография того, что стыдливо мужчина закрывает рукой!.. Перейдем к женщине: идеал ее характера, поведения, жизни и вообще всего очерка души – нежность, мягкость, податливость, уступчивость. Но это только названия качеств ее детородного органа. Мы в одних и тех же словах, терминах и понятиях выражаем ожидаемое и желаемое в мужчине, в душе его и биографии его, в каких терминах его жена выражает наедине с собой "желаемое и ожидаемое" от его органа; и взаимно, когда муж восхищенно и восторженно описывает "душу" и "характер" жены

224

своей, он употребляет и не может избежать употребления тех слов, какие употребляет мысленно, когда в разлуке или вообще долгане видавшись, представляет себе половую сферу ее тела. Обратим внимание еще на следующую тонкую особенность. В психике женской есть то качество, что она не жестка, не тверда, не очерчена резко и ясно, а, напротив, ширится, как туман, захватывает собою неопределенно далекое; и, собственно, не знаешь, где ее границы. Но ведь это же все предикаты увлажненных и пахучих тканей ее органа и вообще половой сферы. Дом женщины, комната женщины, вещи женские все это не то, что вещи, комната и дом мужчины: они точно размягчены, растворены, точно вещи и место превращены в ароматистость, эту милую и теплую женскую ароматистость, и душевную и не только душевную, с притяжения к которой начинается "влюбленность" мужчины. Но все эти качества – лица, биографии и самой обстановки, самых вещей – суть качества воспроизводительной ее сферы! Мужчина никогда "не наполнит ароматом" весь дом: психика его, образ его, дела его – шумны, но "не распространяются". Он – дерево, а без запаха; она – цветок, вечно пахучий, далеко пахучий. Каковы души, – таковы и органы!От этого-то, в сущности, космогонического сложения (не земного только) они и являются из всего одни плодородными, потомственными, сотворяют и далее, в бесконечность, "по образу и подобию своему"... Душа – от души, как искра – от пламени: вот деторождение!