Текст книги "Без вести..."
Автор книги: Василий Стенькин
Жанры:
Прочие приключения
,сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 15 страниц)
Эльза повернулась к хозяйке, улыбнулась ей, словно приглашая высказаться.
Фрау фон Крингер сначала вроде бы смутилась, но тут же резво рванула с места:
– Философ из меня неважный, но я все же позволю себе не согласиться с вами, господа. – Голос ее вдруг охрип. – Да, миром правит воля, воля сильной личности. Ей иногда может помешать только какой-нибудь нелепый, нежданный случай. Это я утверждаю. Согласитесь, что если бы не случайные причины, вызвавшие поражение наших войск, воля фюрера сейчас диктовала бы наши условия всему миру. Дай бог долгой жизни старому Конраду, он продолжит святую миссию фюрера, смоет черное пятно с немцев...
Такого откровения никто не ждал. Эльза и Иннокентий растерялись. Милославский же нерешительно пробормотал:
– По-моему, фрау, это слишком прямолинейно и, простите, несколько примитивно. – Он примирительно улыбнулся: – хотя вообще-то довольно близко к истине.
– Ах, – только вздохнула хозяйка. – Я же предупреждала, что не сильна в философии.
Она поднялась, повела гостей в столовую.
После обильного угощения, гости, не сговариваясь, разбрелись: Иннокентий вместе с Эльзой прошел в ее комнату; Милославский с фрау отправились в комнату хозяйки. Несмотря на порядочную дозу коньяка, Каргапольцев не мог освободиться от неловкости: ему давно не приходилось быть наедине с такой красивой женщиной, он смущенно отводил от нее глаза. Эльза присела на подлокотник его кресла.
– Скажите, Иннокентий, как ваше имя произносится проще... Ну, есть Ванечка, Коленька, а вас как?
– У меня сибирское имя. У нас люди суровые, сюсюканья не любят.
– А как мама называла вас в детстве?
– В детстве... Ну, Кеша, Кена.
Неловкость здоровенного сибиряка все больше нравилась Эльзе.
– Хотите принять участие в моей игре, Кеша?
– Сперва научите.
– Хорошо. Возьмем книгу. Например, вот этот томик Достоевского. Открываем наугад и читаем... Какой абзац, на какой странице?
– Второй, на нечетной...
– ...И читаем второй абзац на нечетной странице.
Эльза открыла книгу, прочитала:
«Эта жизнь была моя тайна... Во всех этих фантазиях слишком сильно отразилась я сама, до того, что, наконец, могла смутиться и испугаться чуткого взгляда, чей бы он ни был, который бы неосторожно заглянул в мою душу. К тому же все мы, весь наш дом, жили так уединенно, так вне общества, в такой монастырской тиши, что невольно в каждом из нас должна была развиваться сосредоточенность в себе самом, какая-то потребность самозаключения...» Ну, как?
– Похоже на правду, но это вы заранее выбрали.
– Хорошо, Кеша. Нате книгу и откройте сами.
Иннокентий плотно сжал книгу, раскрыл.
– Читайте сами, – попросила Эльза.
«...И как бы вы великодушно не извиняли меня, я буду говорить прежнее, – читал он, спотыкаясь от волнения, – что преступление всегда остается преступлением, что грех всегда будет грехом, постыдным, гнусным, неблагородным, на какую бы степень величия вы не вознесли порочное чувство».
– Теперь что скажете?
– Опять здорово.
– А теперь откроем для вас. Внимание... Читайте.
Он взял книгу из ее рук, прочитал:
«...Я взглянул на бедную женщину, которая одна была как мертвец среди всей этой радостной жизни: на ресницах ее неподвижно остановились две крупные слезинки, вытравленные острой болью из сердца. В моей власти было оживить и осчастливить это бедное, замиравшее сердце, и я только не знал, как приступить к тому, как сделать первый шаг...»
И вдруг совершенно неожиданно она нагнулась и крепко поцеловала его в губы.
– Я суеверна, Кеша... Начинаю верить, что ты оживишь мое сердце. – Она вдруг прижалась щекой к его лицу:
– Да, да... Я всегда верила, что ты придешь. Спаси меня. Погибну здесь, захлебнусь в грязи... Спаси! – Эльза бросилась на кровать, ее били рыдания.
Иннокентий стоял возле, неумело гладил ее по сбившимся волосам. Постепенно истерика затихала. Она виновато улыбнулась.
– Прости меня, Кеша.
– Будем встречаться, дружить? – не зная, что сказать, спросил Иннокентий.
– Будем, милый. – Она села на кровать и очень просто сказала: – Давай спать. Гаси свет, ляжем...
Каргапольцев впервые вот так спал с женщиной, как с женой. Проснулся он только под утро. Эльза спокойно спала. Иннокентий тихо поднялся, босиком подошел к окну и отодвинул штору. Начинался новый день.
Отдохнув после ночной смены, Фишер просматривал свежие газеты, то и дело подливая себе янтарный цейлонский чай. Вместо лимона опускал в чай ломтики яблока.
Курт Фишер пригласил Иннокентия на веранду. По стеклам осторожно водили кривыми узловатыми пальцами раскачиваемые ветром старые яблони.
Фишер пододвинул к Иннокентию вазу с яблоками, подал нож. И, вернувшись к газете, сказал:
– Пока этим делом занимаешься, я тебе почитаю. Слушай. – Вооружившись очками, Курт долго листал газету. – Вот: «Приезд в Федеральную Республику господина Чарльза Вильсона, председателя наблюдательного совета американского концерна «Грейс энд компани», в начале февраля этого года имел целью наладить сотрудничество с концерном ИГ Фарбениндустри в области производства атомной энергии...» Так, так. Твердо ведет свою линию Конрад. А дальше, смотри, еще забавней.
Фишер поправил очки.
– Концерн Дегусса будет поставлять чистый уран. Руду намечается добывать в районах Шварцвальда и... Баварского леса. Это же почти у нас под ногами. Жив «Совет богов», жив!
– Посмотрим еще что есть, – произнес Курт после минутной паузы. – Дальше в лес – больше дров, кажется, так русские говорят... «В Федеральном конституционном суде в Карлсруэ продолжается слушание дела против Коммунистической партии, возбужденного правительством Аденауэра...»
Он со злостью швырнул газету.
Фишер поднялся, отбросил полотенце, зашел в дом. Вскоре вернулся с книжкой в руках. Серый мягкий переплет.
– Это стихи Эриха Вайнерта.
Фишер долго отыскивал нужное стихотворение.
– Нашел! Слушай.
Вздохнула шваль нацистская свободней,
нашла хозяев новых солдатня:
взашей не гонят их уже сегодня,
а в дом пускают среди бела дня.
– Знаешь, когда написаны эти стихи? Еще в сорок шестом. На десять лет вперед видел. А конец! Ты только послушай конец!
– Молодец Вайнерт! Были и есть настоящие люди на немецкой земле! – Фишер вдруг сдернул с носа очки, хлопнул себя ладонью по лбу, – прости меня, старика, увлекся... Как у нас дела, был разговор с этим... с Милославским?
Иннокентий подробно рассказал обо всем, что произошло после встречи в пивном баре.
– Что ж, – произнес Курт. – Сообщи Милославскому, что Карл Фишер согласен выполнить поручение этих... как они себя называют?
– Солидаристами.
– Согласен выполнить поручение, слава богу, хоть не нацистов, а пока только солидаристов. Каждый рейс будет стоить им тысячу марок.
– А не много ли, дядюшка Курт? Не отпугнуть бы.
– Надо порядиться. Марок пятьсот можно будет сбросить. Скажи Милославскому, что дело, мол, опасное, рискованное. Вдруг венгерские солдаты обнаружат книжечки-листовочки? От солдат тогда и тысячью не откупишься. Верно я говорю?
Фишер доказывал это так серьезно, будто вел торг с отпетым энтээсовцем.
Их беседу прервал звонок. Курт Фишер, много лет страдавший радикулитом, после долгого сиденья сразу не мог распрямиться.
– Какому еще дьяволу я понадобился? – проворчал он.
Пришел Рудольф Нейман. После расформирования лагеря «Пюртен-Зет» лесопильный завод закрыли, Рудольф переехал в Регенсбург. В Мюнхен он явился по делу, но на сутки раньше, чтобы провести воскресенье со здешними друзьями.
С приходом Неймана все стало еще проще и сердечней. Рудольф вытащил из сумки низенькую пузатую бутылку. Они отправились в беседку, в сад.
– Закуска прямо с дерева, на выбор, – улыбнулся хозяин.
Когда налили по второй рюмке, вернулись к прерванному разговору. Оказалось, что Фишер еще раньше рассказал Нейману про их затею с самолетом.
Нейман придвинулся к Иннокентию.
– Расскажите, как у вас все будет устроено с этой пакостной литературой?
– Я думаю так, Рудольф: мы с товарищем Каргапольцевым получаем литературу от представителя НТС. В его присутствии грузим на самолет, который поведет Карл.
– Значит, разгружать буду я один?
– Один... А может, мы и сами справимся. Так, Кеша?
– Если солидаристы не установят слежку...
– Что ж... Допустим, все это барахло получаю от Карла я.
– Ну и закапываешь в землю, сжигаешь...
– А если Милославский потребует отчет от Карла? Кому, мол, сдал литературу?
– Думали мы и об этом. Найдем помощника в Будапеште, от него будем получать сообщения. У меня есть на примете один приятель.
– А Милославский даст поручение своему доверенному человеку. Как быть в этом случае?
Дотемна Курт Фишер и его гости ломали голову над всеми этими трудностями. Они понимали, что Милославский и его дружки не такие уж простаки. Но их надо было во что бы то ни стало перехитрить. Нельзя допускать, чтобы пропагандистская чума расползлась по свету.
Незаметно подступил вечер.
– Какие у кого планы? – поинтересовался хозяин.
– Останусь у тебя, – сказал Нейман. – Устал.
У Иннокентия на вечер была назначена встреча с Эльзой. Признаться он не решился. Но Фишер уловил его смущение, добродушно похлопал по плечу:
– Иди, сынок, люби, пока любится.
Несмотря на поздний час, на улицах чувствовалось заметное оживление. На перекрестках о чем-то спорили группы молодых людей, Слабый ветерок осторожно переворачивал обрывки газет и плакатов, разбросанных на пыльных мостовых. Но Иннокентий бежал, ничего не замечая. И вдруг на пути новая кучка людей. Не обойти. Видно, какое-то важное событие случилось. Он беспечно спросил белобрысого паренька:
– Что стряслось, а?
Парнишка рассмеялся и вдруг неистово завопил:
– Эй, ребята! Глядите: дяденька с Луны свалился!
Оказалось, что молодежь города провела в тот день шумную демонстрацию под лозунгом: «драй нидер» – «три долой»: «Долой бундесвер!» «Долой атомную бомбу!» «Долой нацизм!»
Иннокентий пошел не к Эльзе, а домой. Ему захотелось побыть наедине со своими думами.
«Ты не знаешь, Иннокентий, я никогда не был в Италии, куда уж там, и попасть не надеялся. А читал об этой стране много: о вожде гладиаторов Спартаке, о бесстрашном Джузеппе Гарибальди, о красоте ее гор, о морских заливах. А стихи Данте и Петрарки?
И вот я в Италии. Сначала нас привезли в Римини – городок, вроде нашей Ялты. За два дня мы там осмотрели все: арку Августа, мост Тиберия, храм Сан-Франческо... И, наконец, местечко Риенцо. Вот уж рай, так рай! Сказка, и все тут.
Наш «Транзитный лагерь для перемещенных лиц» укрылся в зарослях лавра, миндаля, фикусов и олеандры. У нас фикусы в цветочных горшках, а тут – деревья, да еще какие! Абрикосы с хороший мяч, лимоны, целые рощи маслин и жасмина.
Смотрю и ничего не могу понять: среди всего этого богатства природы полуголые, вечно голодные ребятишки, бледные истощенные лица взрослых. Неужели эти люди не могут прокормить себя?
А теперь о наших делах. «Транзитный лагерь» – это пересыльный пункт, тут собраны все, кто подписал рабочий контракт о работе в Австралии, Аргентине, в Бразилии... Здесь и те, которые пока еще не успели подписать контракт, но хотят выехать туда. Таких лагерей в Италии немало, говорят, «транзитники» собраны в Капуа, Баньоли, Аверсе.
В Риенцо мы прожили два месяца. Ты не знаешь, что такое «транзитные лагеря»! Это, друг, невольничьи рынки, вот что это! Нас там осматривали и ощупывали, как цыгане лошадей на конном базаре. Какая там к черту забота о нашем здоровье, просто ты раб, тебя покупают и проверяют, сколько можно за тебя заплатить.
Но, Иннокентий, самое страшное дальше. Ты знаешь, как мы любили Наденьку, так вот, Наденьки больше нет, погибла. У нее там началась диспепсия. Пытались лечить сами, ей вроде бы стало легче, но о болезни узнало наше начальство. Ее положили в лазарет, там она прожила всего три дня. Говорят, что-то случилось, какая-то непонятная реакция на уколы. После услышали, что в лазарете детей умерщвляют умышленно: бездетные мужчины и женщины хозяевам выгоднее. Люся чуть не лишилась рассудка, все высказала главному врачу. Ее сразу же в лагерную полицию, угрожали, оскорбляли. Я кинулся ей на выручку, куда там, чуть не избили. Твоя, говорят, жена – бешеная, я им кричу, что здесь не концлагерь, а они мне: ты коммунист. Поезжай в свою Москву.
И, понимаешь, понесли всякую гадость о нашей родине. Где ж тут стерпеть? Я и бросил им в морду:
– Сволочь фашистская!
Полицай на меня с резиновой дубинкой. Я ему что было силы сунул в подбородок, он только крякнул, и – как подкошенный.
Больше ничего не помню. Очнулся в тюремной камере. Там же объявили решение суда.
Лагерный «суд», – слышишь, суд! – назначил двадцать пять плетей и десять суток строгого ареста. Вот так-то, старина, так на невольничьем рынке в Европе расправляются с нами, с рабами.
Наконец нас доставили к морю и как скот погрузили в трюм морского парохода.
Но всему приходит конец. Вот и она, Австралия! Живем в рабочем поселке на окраине Сиднея. Чудесный морской климат, но много грязи. Воздух тяжелый, вонючий. Огромный мясоконсервный комбинат кормит всех горемык поселка. Я получил должность убойщика, веселое дело, правда? Не стану описывать свою работу...
Помнишь, в ту последнюю ночь я говорил тебе: «Еду в Россию через Австралию»?
Но... Опять это но...
Но год тому назад советское посольство в Австралии было закрыто: мелкий служащий русского посольства, заграбастав крупную сумму денег, попросил убежища у здешнего правительства. Его фамилия Дятлов. Себя он называет «руководителем шпионского центра». Вот уже год идет шум вокруг этого дела. Назначена «комиссия для расследования шпионажа».
Многие люди, с кем мне приходилось беседовать, считают, что Дятлов – старый агент австралийской разведки.
На пресс-конференции премьер Мензис признал, что Дятлов задолго до «побега» получил от заместителя начальника австралийской службы безопасности Ричардса пять тысяч фунтов.
Фальшивки, которые шпион пытался выдать за «документы», оказались состряпанными австралийской разведкой.
Ну а мне-то легче от этого? Придется ждать лучших дней.
Люся писала письма своим родным. От них ничего нет. Видимо, через «железный занавес» нелегко пробиться.
Друг мой, не теряй связи с нами, ты у нас один, кому мы можем писать всю правду. Огляжусь хорошенько и грохну тебе целую повесть о тутошних делах.
Обнимаем, целуем. Люся и Сергей Пронькины».
Дочитав письмо, Иннокентий долго сидел, уставившись в одну точку. Вновь тяжело стало на сердце: человек без родины, никому ты не нужен, никто не придет тебе на помощь.
«Письма не пробились через «железный заслон», – повторил он про себя. – Может, и правда Россия отгородилась от всего мира? Ах, к черту все эти мысли!
И тут же грустно улыбнулся: «Никуда ты не уйдешь от них, от этих мыслей. Посоветоваться, поговорить бы с верным другом...»
Иннокентий оделся, вышел на улицу.
Сойдя с троллейбуса, он по узкой улочке прошел к берегу Изара. Вдали, между густыми кронами платанов, высилась башенка с позолоченным шпилем: там особняк фрау фон Крингер. Там живет молодая русская женщина, занесенная на чужую землю грозным вихрем. И, кто знает, как страшно может сложиться судьба Эльзы, если он не придет ей на помощь?
Еле сдерживая волнение, он поднялся на второй этаж, позвонил. Служанка, словно стыдясь чужого несчастья, сообщила, что Эльза занята и принять не может. Иннокентий сначала не понял, а когда вдруг сообразил, у него все поплыло перед глазами. Рванулся, чтобы ворваться, разбросать все и всех к чертовой матери, освободить ее. Но тут же опомнился, тяжело зашагал вниз. В ресторане потребовал двойную порцию самого крепкого коктейля «Нектар сатаны». Выпил, заказал коньяк. В голове появилось легкое кружение.
За соседним столиком сидели две девицы и усатый господин в смокинге. Иннокентий поднялся, спросил у него разрешения пригласить даму на танец.
Чтобы не сбиваться с такта, он взял самый медленный темп. Вначале получалось плохо. Девушка прижалась к нему, повела сама. Но настроение у Иннокентия снова пропало. Он проводил партнершу к ее столику. Оплатив счет, поднялся наверх. Служанка повторила те же учтивые безжалостные слова.
– Напрасно вы беспокоите себя, господин, – участливо вздохнула она. – Фрау Эльза освободится не скоро.
Иннокентий выбежал из особняка, торопливо зашагал к берегу Изара.
Его рука нащупала пистолет: он – память о погибшем в Дахау французском друге. Перед смертью друг просил отомстить фашистам. Все-таки чудеса на свете бывают. Несмотря на строгий режим, почти ежедневные обыски, он сохранил оружие.
Иннокентий отдернул руку... Эльза же освободится...
Ха, освободится... Приду, а она измученная, растоптанная... И чего ты вообще ждешь, паря Кеша. Родина потеряна, любовь оплевана, впереди – мгла. Он загнал патрон в обойму, медленно поднял руку...
Мог бы грянуть выстрел, но Иннокентия словно кто-то толкнул под руку: он сунул пистолет в карман, протянул в сторону сверкающего огнями города здоровенный кукиш.
– Выкусите, гады! Плохо вы знаете Иннокентия Каргапольцева! Я до своей правды все равно дойду!
Осень. Серые тучи тянутся по небу, рассеивая мелкие капли дождя. Дождь как пыль из-под солдатских сапог. Странное дело, а настроение у Иннокентия было бодрым: он с удовольствием вспоминал о переговорах между Милославским и дядюшкой Куртом. Минул уже месяц, а он не мог вспомнить о том дне без улыбки.
Константин Витальевич пригласил Фишера в свой кабинет, хотя обычно деловые разговоры он проводил в ресторанах и барах.
– Э-э, м-м, господин Фишер, – проговорил он, растягивая слова, – мне стало известно, что вы изъявляете согласие помочь нам...
Он попробовал улыбнуться.
– Не совсем точно, господин Милославский, просто мой брат согласился немножко подработать.
– Видите ли, господин Фишер, мы, подлинные русские революционеры, пока бедны. Условия эмиграции, сами понимаете.
– Вряд ли Карл согласится рисковать даром.
– Да, э-э, м-м... сумеет ли ваш брат укрыть наш груз от двойного контроля? Самолет – не поезд, его легко осмотреть.
Иннокентий почувствовал: пора вступить в разговор.
– На самолете можно найти надежные тайники. Люки пола, карманы между стенками фюзеляжа, пустоты в плоскостях. Свободного места достаточно!
– Карл говорит, что особо тщательно проверяют только те места, где может укрыться человек... – вставил Фишер.
– А как в Будапеште?
– Там у Карла есть дружок, мадьяр. Не откажется помочь.
Милославский поблагодарил Фишера и заверил, что Карл будет щедро вознагражден солидаристами.
После того дня Иннокентий и Курт два раза в неделю получали по пятьдесят килограммов энтээсовских газет, брошюр и листовок и уезжали в сторону аэродрома. За городом заворачивали в лес и, убедившись, что наблюдения за ними нет, всю эту литературу закапывали в землю.
Милославский неожиданно оказался очень доверчивым: легко подписывал распоряжения на отпуск литературы и не интересовался ее дальнейшей судьбой, сообщил правлению НТС о новом канале проникновения за «железный занавес» и рекомендовал Каргапольцева, как своего верного, подающего большие надежды, помощника.
Вместе с доверием к Каргапольцеву пришло и повышение: он стал сотрудником редакции последних известий. Жалование увеличилось еще на пятнадцать марок в неделю.
В литературной редакции Мюнхенского отделения НТС Иннокентия встретил коренастый мужчина с бронзовыми волосами. Несмотря на полноту и возраст – давно перевалило за пятый десяток – он был подвижен до суетливости. Развязный тон, рубленая картавая речь отличали его от многих других.
– Борис Мелов, – произнес он, энергично тряся руку Каргапольцева. – Ты согласен габотать со мной?
– Что ж, я не...
– Отлично. Твое место здесь.
Он ткнул пальцем в полированный столик. Иннокентий уселся, вытянул ноги под столом и, подражая собеседнику, весело отрапортовал.
– Сел. Давай работу.
Такая бесцеремонность понравилась Мелову. Он долго хохотал, издавая глухие и протяжные звуки: ххы, ххы, ххы...
– Бгаво. Пговегим, на что ты способен.
Он присел за свой стол возле окна, выходящего на шумную улицу, и стал копаться в бумагах. Вот ведь что интересно: скоро Иннокентий перестал замечать, что Мелов картавит – привык, притерпелся.
– Попгобуй, пгочти вслух, – Мелов протянул ему исписанный лист.
Выбежал в соседнюю комнату, тут же вернулся и, не говоря ни слова, подал знак приступать к чтению. Каргапольцев стал читать вслух дичайшую антисоветчину. Ее будто бы написал советский солдат, какой-то Иван Безбородов.
«Какая чепуха, – подумал Иннокентий, закончив чтение. – Неужели кто может поверить, что наш солдат мог наболтать такую чушь?»
Во время чтения Мелов стоял рядом, показывал Иннокентию, где повысить голос, где читать потише, а сам не промолвил ни одного слова. Через три дня Иннокентий услышал по радио передачу станции «Освобождение». Диктор рассказывал о том, что советский солдат Иван Безбородов вырвался из «большевистского застенка». В заключение солдат прочитал свое «заключение». И каково было удивление Иннокентия, когда он вместо голоса этого самого Безбородова, услышал свой собственный!
Тогда между Каргапольцевым и Меловым состоялась откровенная беседа.
– Как случилось, – спросил Иннокентий, – что мое пробное чтение выдали за заявление советского солдата?
Вместо ответа Мелов издал знакомое: ххы, ххы, ххы... Успокоившись немного, воскликнул: – То глас младенца, а не мужа! Здесь не институт благородных девиц.
– Но... – хотел было возразить Иннокентий.
– Без всяких но. Это наша работа. Чистая и не чистая. Чаще грязная. Научишься.
– Но кто поверит такому заявлению?
– Не волнуйся, поверят. Свет велик, люди разные. Ты коммунист?
– А ты?
– Браво. Ты выиграл. Один ноль. Но в голове у тебя сумбур. Философию изучал?
– Диалектический материализм.
– Ах, ах, ах! Прямолинейность, вульгарность.
– А ты?
– Я, брат, прагматик. Прагматизм – это новая, третья линия в философии. Она возвышается над идеализмом и над материализмом.
– Интересно. Разъясни.
Польщенный вниманием, Мелов перекатывался из одного угла комнаты в другой, бурно жестикулировал. Каргапольцев, сумевший сохранить в себе натуру русского мужика, выдавал себя за простака: в меру восхищался, в меру удивлялся. Мелов же лез из кожи, чтобы показать свои познания.
– Изучить мир нельзя, – говорил он. – Разговор о возможности познания закономерности природы и общества – глупая болтовня.
– Выходит, ты отрицаешь всякую истину?
– Полезно – значит истинно. Другой истины нет.
– Но понятие полезности субъективно: что полезно для одних, вредно для других.
– Например?
– Скажем, религия.
– Религия существует века. Ее признают миллионы. Следовательно, она полезна и истинна.
– А ведь есть люди, которые не признают пользу религии!
– Меня это не касается. Я все оцениваю с точки зрения моего я. Мне полезно, значит, истинно. В этом прелесть моей философии. Она не связывает условными формулами, оправдывает мои поступки.
– Так можно оправдать любое дело.
– Успех – конечная цель. Для достижения цели все средства хороши. Приемлешь?
– Да. В таком смысле, как ты.
– Дерзишь?
– Нет. Такой ответ мне полезен – стало быть он истинный.
– Ххы, ххы, ххы... Ах, варнак.
Иннокентий много лет не слышал этого слова, спросил:
– Ты сибиряк?
– Нет. Из Воронежа.
– Откуда же ты знаешь такое слово?
– От отца. Его любимое. Служил за Читой. Оттуда привез.
– А здесь давно?
– Четырнадцать лет.
– Как попал сюда, если не секрет?
– Не устраивай допроса. Хотя... Хочешь послушать, пожалуйста. Кстати, это забавная история.
Мелов выдвинул кресло на середину комнаты, щелкнул зажигалкой, закурил и выпустил несколько колечек дыма.
– Это случилось в первую военную осень, – начал Мелов. – Немцы маршем шли на восток, а мы бежали без оглядки. Однажды немецкая мина разорвалась почти возле моего окопчика...
Мелов забросил ногу на ногу. Говорил он не спеша, явно подбирая слова без трудной для него буквы «р».
– Меня засыпало, еле откопался. Ну, думаю, конец, больше бог не помилует. И стал соображать, как бы отключиться от войны. Дезертировать – пуля в лоб, себя ранить – не выпутаешься. И учудил я такую комбинацию. Наглотался всякой дряни, ухватился за правый бок и ну орать. Доставили меня в лазарет. Доктор чуть коснется – я еще сильней. Диагноз – аппендицит. Сделали операцию. Условия сам понимаешь какие. Загноение шва, температура около сорока. Отправили меня в госпиталь. Город Мценск. Читал Лескова «Леди Макбет Мценского уезда»? Вот туда. А немцы наступают на пятки. Захватили меня, вылечили. Я перед ними чистенький: сообщил все как было. Истину. Если бы освободили советские, опять бы правду-матушку выложил: немцы, мол, больного, пленили, беспомощного...
– Ну а потом?
– Потом суп с котом. Ххы, ххы, ххы... Не спеши, всему свой черед. – Мелов зажег погасшую сигарету и вернулся к столу.
Иннокентий понимал, что за простотой и развязностью Мелова скрыта хитрость опытного врага.
– Обязательно найду свободный денек, – как бы между делом пообещал Мелов, – погляжу, как вы начиняете самолет... Может быть, мне не стоило говорить, но мы высоко ценим твои труды.
Он принес пачку немецких газет и передал их Каргапольцеву, предложив просмотреть и выбрать самые интересные события для еженедельного обзора. И каково было удивление Иннокентия, когда он увидел в руках у Бориса советские газеты.
– Это что, подлинные?
– Разумеется.
– А нельзя ли почитать?
Мелов прищурил глаза и внимательно рассматривал своего нового помощника.
– Очень интересуешься? Освоишь методику работы, получишь. А пока довольствуйся немецкими... Ххы, ххы, ххы...
Иннокентий сделал вид, что обижен недоверием.
– Не обижайся, Иннокентий Михайлович, каждый из нас когда-то делал первый шаг.
Эти слова отличались от всей речи Мелова теплотой и искренностью. Несколько минут они молча листали газеты, делая необходимые записки.
– Борис Федорович, – обратился Иннокентий, – а военные сведения не составляют секрета?
– Все, что напечатано в газетах, мы передаем в эфир, – ответил тот, не поднимая головы. – А что ты имел в виду?
– Послушайте. Одиннадцатого октября в Бонне начались переговоры между правительством Западной Германии и странами Атлантического союза. Цель их – узаконить оккупацию страны на пятнадцать лет.
– Из какой газеты?
– «Зюддейче цейтунг».
– Пойдет.
– И дальше, – продолжал Иннокентий. – С тринадцатого по семнадцатое октября в Южной Германии проведены большие маневры войск западных союзников, под условным названием Голубой кадрон».
– Маневры? Пойдет.
Так постепенно осваивал Каргапольцев свои новые обязанности.
А в мире шла беспрерывная борьба. Правда и ложь, словно штормовые волны, налетали друг на друга, образуя глубокие водовороты. Иннокентий все больше и больше понимал, что есть партии, союзы и даже правительства, которые только и делают, что пытаются навязать миллионам людей свою кривду.
Не доходя до особняка фрау фон Крингер, Иннокентий почти столкнулся с Эльзой. Темно-зеленое платье и куртка на «молнии» плотно облегали ее стройную фигуру, волосы опускались на плечи. Она показалась ему помолодевшей.
– О, Кеша! Я так ждала тебя. – Она поднялась на цыпочки, обняла его за шею. – Я знала, что ты придешь, вышла навстречу... Погуляем, ладно?
И все же, Иннокентий чувствовал, что Эльза чем-то взволнована, что-то ее тревожит.
– Ты знаешь, как я люблю тебя, – нежно проговорил Иннокентий.
Эльза отшатнулась от него, как-то вдруг увяла, ответила неожиданно зло:
– Проституток не любят. Их просто покупают.
– Что с тобой, Эльза? Ты не в себе...
– Не в себе! – Она вызывающе расхохоталась. – Сегодня фрау предъявила счет. Ты должен платить ей за время, проведенное со мной. Вот тебе и любовь.
Иннокентий оторопел, остановился. Не мог понять, что это за чушь, что это городит Эльза.
– Фрау не хочет терять доход, – уже спокойно, с насмешкой продолжала Эльза. – Она купила меня для того, чтобы получать выгоду. А тут на тебе – любовь... Ну, что ты стал, пойдем!
Иннокентий положил ей на плечо руку, повернул лицом к себе.
– Слушай, Эльза. Уйди оттуда, поженимся.
– Это невозможно.
– Я не понимаю тебя.
– Обязан понять.
– Я все обдумал.
– Помолчи, Кеша. Я верю, сейчас ты меня любишь. А пройдет время и ты проклянешь день, в который пришла мысль о женитьбе.
Он хотел протестовать, но она перебила.
– Обожди, не горячись, выслушай меня. Если мужчина знает о женщине столько, сколько ты обо мне, он рано или поздно ужаснется. Мужская ревность сильнее огня.
– А женская? – спросил Иннокентий, пытаясь отвлечь Эльзу.
– Женская ревность спокойнее: женщина ревнует всю жизнь. Мать льет слезы, услышав о том, что ее сын намерен жениться. Она знает: с этого момента она вынуждена отойти на второй план, ее место займет другая женщина. А эта другая в свою очередь ревнует мужа ко всем женщинам мира. Даже сестра ревнует брата к его жене.
Отношение Иннокентия к Эльзе после этого разговора еще долго было настороженным и противоречивым. Ему нравилась эта красивая женщина, но где-то в глубине души металась беспокойная мысль: «А может, Гутя ждет?» Перелом наступил неожиданный и резкий.
Однажды, листая газету «Известия», полученную от Мелова, он увидел портрет уже немолодой женщины. И какая-то струна лопнула в его сердце. То был портрет Гути. В этом не было никакого сомнения: глаза, губы... Только чуточку пополнела и морщины у переносицы вырисовывались четче. И подпись: Августа Петровна, ихтиолог... Кандидат в депутаты Верховного Совета от Приморья. Но фамилия совсем другая! Значит, его Гутя замужем, значит, она не сдержала тех слов, которые горячо шептала там, на вершине горы, у Байкала.
Как часто бывает в таких случаях, Иннокентий не хотел признать своей вины, во всем случившемся винил ее, Гутю. И словно мстя ей, отдал свою неутоленную любовь Эльзе.
Борис Мелов сразу заметил приподнятое настроение Иннокентия, когда тот вошел в кабинет.
– Именинник? Выиграл в карты? Женился?
– Почти женился.
– Хорошенькая? Впрочем, меня она не интересует и тебе я не завидую: без хомута легче дышится. Женятся идиоты.
Каргапольцев спокойно уселся за свой рабочий стол.
– Не желаешь поспорить? Правильно. Будем работать.
Мелов по привычке вышагивал по нечищенному паркету, попыхивал сигаретой.
– Отлично. Сегодня мы с тобой составляем обзор советских газет. – Усевшись в свое кресло, обратился к Иннокентию:
– Подвигай стул поближе, учись... Так, а теперь слушай внимательно. В каждой статье надо найти золотое зерно. Оно находится поблизости от слов «но», «вместе с тем», «однако».
Каргапольцев внимательно слушал.
– Вот, скажем, статья «Выше темпы строительства на селе!» Начало можно не читать: дифирамбы. Читаем то, что начинается со слова «но»: «Но в некоторых колхозах и совхозах строительство ведется неудовлетворительно, планы срываются, а кое-где к строительным работам еще не приступили...» Это дает пищу для рассуждений. И выглядеть будет так.
