Текст книги "Тайна Золотой долины"

Автор книги: Василий Клёпов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 11 страниц)

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

Непрошенный свидетель. Золотая Колесница Счастья. Новые назначения. Таинственная история Золотой долины. Страшное обвинение.

Но вскоре пошёл дождь, снег растаял, и от путешествия на санях пришлось отказаться. Тут ещё забежал ко мне Никита Сычёв.

– А я видел, как вы собак казнили! – сообщил он.

Сыч, оказывается, следил за Лёвкой и всё высмотрел. Услышав, как на рассвете собаки подняли шум, выскочил из квартиры и подглядывал за нами из своего подъезда.

– Штаны тебе порвал Рекс, – сказал Никитка. – Нашли с кем связываться – с Рексом! Он же – учёный. Белотелов его специально учит на воров бросаться и за штаны держать. Белотелов уже знает, как вы его Рекса удавить хотели.

Видали? Мы только запрягали собак, а Сыч уже говорит удавливали. Что поделаешь? Пришлось всё этому противному Сычу рассказать. Только я взял с него слово, что он никому о наших делах не проговорится.

– Что ты? – возмутился Никитка. – Я и сам бы поехал с вами, да за бабушкой ходить некому. Мама у нас тоже и день и ночь на работе.

Я всё-таки решил так: раз уж этот Сыч всё узнал, то надо и его вовлечь в наше дело.

– Слушай, Никитка, – сказал я. – Ты парень с головой, а нам нужен как раз такой человек для одного важного дела. Что, если я назначу тебя моим резидентом в Острогорске?

Сыч согласился с предложением, и я поручил ему следить за всем, что будет происходить в школе и дома, и доносить об этом мне.

Мы пошли с ним в недостроенный дом, пролезли на чердак, и я положил на окно две доски крест-накрест. Вот так.

– Как только ты увидишь, в окне этот сигнал, – сказал я Никитке, – немедленно лезь на чердак. Это значит, что я здесь и жду тебя. Так мы с ним и договорились. Наконец я от него отделался и вывесил на нашем балконе мамин синий фартук с красной каймой. Это был сигнал: «Собраться срочно всем!» Сразу явились Димка и Лёвка.

– Знаете, что? – предложил я. – Придётся от собачьей упряжки отказаться. Поедем на колеснице, а когда дорога кончится, возьмём груз на плечи и понесём.

– Правильно! – заорал Лёвка. – Ну их, этих собак, – они кусаются.

Мы решили сделать повозку на двух больших колёсах и с ручками, чтобы можно было толкать этот транспорт впереди себя. Лёвка взялся достать колёса, а Димка тут же принялся сооружать кузов из ящика, где у нас хранилась зимой картошка. Не прошло и часа, как запыхавшийся Лёвка притащил колёса от старой телеги: их ему отдал конюх с конного двора «Союзмыла». Кузов у Димки уже был готов и даже выкрашен в зелёный и жёлтый цвета, для маскировки в лесу. Недолго думая, он прибил к днищу кузова ось, а на неё надел колёса.

Вообще Димка оказался большим мастером по технической части. Когда он показал мне новенькую, с иголочки, повозку, я, как начальник экспедиции, вынес ему благодарность.

– Эту колесницу, – сказал я, – мы назовём Золотой Колесницей Счастья. А тебя, Дублёная Кожа,[20]20
  Так я теперь обращался к Димке, потому что мы собирались стать на Тропу, а на Тропе не называют друг друга человеческими именами, а всё больше: Соколиный Глаз, Быстроногий Олень, Серебряное Копьё. Ну, а Димка, раз у него фамилия Кожедубов, будет теперь Дублёная Кожа. – В. М.


[Закрыть] я назначаю с сегодняшнего дня своим заместителем по технической части.

– А меня? – обиделся Лёвка. – Почему всё его, да его?.. Я и собак наловил, и колёса принёс, а ему – почёт, а мне – ничего.

«Лёвка прав, – подумал я. – Нельзя быть несправедливым начальником. За это нынче – строго. Фёдор Большое Ухо отличился, и пора уже его куда-нибудь выдвигать».

– Хорошо, – сказал я, – тебя, Большое Ухо, я назначаю интендантом первого ранга.

– А что я должен делать? – спросил Лёвка.

– Ведать всем снабжением экспедиции.

– О, это по мне! – обрадовался Лёвка. – Я вам столько этих колёс и собак натаскаю, что не обрадуетесь.

– Собак больше не надо, – сказал я, но, поразмыслив немного, добавил: – Впрочем, нам потребуется одна универсальная собака.

– Универсальная? – удивился Лёвка. – Я не слыхал про такую породу.

– Это – помесь, – серьёзно заявил Димка. – Теперь с этими собаками такое вытворяют, что и не разберёшь: где пинчер, а где обыкновенная дворняга.

– Универсальная – это такая собака, – разъяснил я новому интенданту, – которая могла бы стеречь лагерь, выслеживать дичь, бросаться за нами в воду, когда будем тонуть, давать сигнал об опасности, делать большие прыжки, бесшумно хватать противника за горло…

– И играть на трубе, – съехидничал Димка.

Он думал, что я зарапортовался. Но я не зарапортовался: такие собаки попадались Джеку Лондону на пути между Калифорнией и Аляской.

– Есть, есть такая собака! – вскричал Лёвка. – Сам видел, как она Витьке Бочарову щепки носила. Он кинет щепку – она принесёт. Он кинет – она принесёт. Её только подучить, она и за горло схватит.

– Знаешь что, Фёдор – Большое Ухо? – предупредил я Лёвку. – Ты не болтай, а действуй. Не забывай, что ты теперь интендант первого ранга.

Лёвка пошёл действовать, а мы с Димкой заглянули к дяде Паше.

– Вот, дядя Паша, тот самый Димка, который не знает, где Золотая долина. Скажите ему, что он проиграл пари. А ты, Дублёная Кожа, гони сюда пять пёрышек.

Вся эта демагогия[21]21
  Демагогия – слово греческое. По-русски это значит: «Мели Емеля – твоя неделя».
  Историк вызвал меня однажды отвечать урок про ассирийского царя Синнахериба. Я и давай чехвостить этого мерзавца. Это, – говорю, – был вампир и душитель, вроде Гитлера. Хуже его нет никого во всём древнем мире. Египетские фараоны, те хоть пирамид настроили, а Синнахериб что сделал? Я бы такого изверга из всех учебников вычеркнул.
  Но тут историк меня перебил и сказал:
  – Знаешь что, Молокоедов? Ты брось мне тут демагогию разводить. Лучше скажи, в каком году родился и умер Синнахериб?
  Я этого не знал, и историк поставил мне двойку.
  Вот так я и узнал, что такое демагогия. – В. М.


[Закрыть] нужна была мне для того, чтобы узнать от дяди Паши побольше о Золотой долине.

А дядю Пашу хлебом не корми, только дай поговорить о геологии. Он рассказал нам о Золотой долине такое, что я ушёл от него окрылённым.

Оказывается, Золотая долина недаром так называется. Ещё до революции вокруг неё поднялся страшный шум. Какому-то старателю посчастливилось найти там самородок золота в несколько фунтов весом. Туда и нагрянули люди с Урала, из Сибири, из Забайкалья и других мест. Пока они бродили по реке Зверюге и ставили там заявочные столбики, бельгиец Шарль ван Акер дал взятку какому-то русскому министру и купил оптом всю Золотую долину.

Но бельгиец был жулик. Денег у него хватило только на взятку. Он и начал приглашать к себе в пайщики русских купцов. А наши пузатые дураки клюнули на его удочку. «Вот, думают, теперь-то мы разживёмся золотишком». А золота всё нет да нет, всё нет и нет. Одних геологов отправят – их разбойники перережут, других отправят – под обвалом погибнут, третьих зачем-то чёрт в реку понёс, и они утонули. И пошла про Золотую долину худая слава: там, мол, нечисто, её кто-то заколдовал, – и всякая другая ерунда. Бельгиец видит, что дело плохо, денежки в карман – и убежал за границу. Компания эта лопнула, а какой-то немец, управляющий ван Акера, купил всю Золотую долину почти даром, а как только началась революция, тоже исчез.

После революции, по словам дяди Паши, посылали в это проклятое место ещё одну небольшую партию. И вот что удивительно: уже не было ни чертей, ни злых духов, ни разбойников, а и эта партия погибла. Спустя уже много недель трупы геологов выловили в Зверюге за десятки вёрст от Золотой долины, а труп начальника партии даже и не нашли.

– Ну, а всё-таки, как по-вашему, – спросил я дядю Пашу, – есть там золото или нет?

– Есть, наверно, но не столько, чтобы поднимать такой шум. Всё это была чья-то спекуляция.

Но я подумал про себя; «Нет, дядя Паша, тут не спекуляция! Уж я-то в этих делах понимаю: всего Джека Лондона прочитал, Брет-Гарта и Мамина-Сибиряка».

Димка тоже, когда мы вышли от дяди Паши, стал потирать руки, а в его серых, уже не ангельских глазах засверкали молнии.

– Поехали, Молокоед! Нечего время терять. Дело правильное.

– Ты так думаешь? – спокойно ответил я, потому что начальнику экспедиции не к лицу горячиться. – Ну что ж, завтра и поедем. Как только все на работу уйдут, так и двинемся.

Но всех золотоискателей преследует Злой Рок, и нас он тоже, наверно, щадить не захотел.

Я уже сказал, что, пока мы разговаривали с дядей Пашей, Лёвка пошёл действовать. Но, как только он выскочил из подъезда, его остановил милиционер.

– Лев Гомзин?

– Лев, – растерявшись, сказал наш интендант. – А что?

Около, них сразу стали собираться ребята, а потом – и взрослые. Милиционер просил их разойтись, но от этого толпа только увеличивалась: все хотели узнать, что натворил толстый мальчик с большими ушами.

– Такой и зарезать может, – сказала какая-то старушка не из нашего дома. – Ишь, уши-то какие!

– Да что вы, – вмешались ребята. – Это же Фёдор Большое Ухо. Он живёт у нас на четвёртом этаже.

– Ну и что ж, что на четвёртом, – не отступалась старушка. – Такие всегда на верхних этажах живут. Знаю, я их…

Сначала всё это было смешно, но потом пришёл Белотелов, и милиционер спросил его:

– Этот?

Белотелов кивнул. Милиционер взял Лёвку за руку и повёл обратно домой, а Белотелова попросил подняться с ним к Гомзиным. По всему дому сразу пошли слухи: одни говорили, что Лёвка кого-то зарезал, другие – что он вор. В общем, попал наш Лёвка в опасные преступники.

В комнате у Гомзиных милиционер начал составлять протокол. По этому протоколу выходило так, что Лёвка забрался в квартиру к Белотелову и украл у него собаку по кличке Рекс и портфель, в котором было пятьсот рублей денег.

Лёвка сознался, что собаку он, действительно, уводил, но вовсе её не крал, так как Рекс пошёл за ним сам, как только Лёвка поманил его кусочком хлеба. Что же касается портфеля с деньгами, то Лёвка никакого портфеля не брал.

– А зачем тебе потребовалась собака?

Фёдор Большое Ухо вспомнил про клятву, которую давал, и замялся:

– Просто так… Хотел поиграть с собачкой.

Милиционер вызвал нас с Димкой и тоже стал допрашивать: ведь Никитка накляузничал Белотелову, что мы втроём удавливали Рекса.

Мы с Димкой не хотели выдавать нашей затеи с походом и сказали, что собак набирали для того, чтобы прокатиться на санках. Милиционер не поверил и смотрел на нас так, будто мы и в самом деле преступники. В конце концов он пригласил понятых и устроил на квартирах у нас, у Гомзиных и у Кожедубовых обыск.

Никакого портфеля, конечно, он не нашёл. Но после этого нам нельзя стало выйти на улицу. Все останавливались и смотрели на нас, как на воров.

Мою маму вызвали в тот же день в школу к директору, и он прочитал ей нотацию за плохое воспитание подрастающего поколения.

– Ваш сын, – сказал директор, – не только совсем перестал заниматься, он докатился уже до воровства.

Представляете, каково было моей маме слушать такие слова! А ещё хуже было мне потому, что мама очень плакала и, хоть и говорила, что верит мне, но вряд ли верила.

После этого я уже твёрдо решил: надо без всяких проволочек ехать в Золотую долину добывать золото.

– Подождите, – пригрозил я, – скоро узнаете, каких патриотов вы обзывали ворами и преступниками.

А этого Белотелова я теперь ненавидел не меньше, чем проклятых фашистов.

ГЛАВА ЧЕТВЁРТАЯ

«Ты обо мне ещё услышишь…» Проводы у заставы. Марш аргонавтов. Мудрость Снежной Тропы. Вперёд, на Север!

И вот наступило, наконец, знаменитое утро нашего похода. Писатели, вроде Фенимора Купера и Майн Рида, на моём месте обязательно начали бы сейчас выкомуривать насчёт того, какое было при этом солнышко, да какие облака, да откуда дул ветер, и как серебрилась морозная пыль, но всё это – зря! Мы с Димкой всегда пропускаем эти описания, потому что, кроме беллетристики, в них ничего нет.

Да если б я и захотел пуститься в описания, всё равно бы ничего не вышло: солнышко в это утро не показывалось, ветер не дул, никакая пыль не серебрилась, было очень пасмурно, а вместо снега на мостовой лежала мокрая грязь.

Всё у нас уже было готово к экспедиции, и мне оставалось только забрать из шифоньера своё бельё и одежду и увязать их в наволочку. Потом я снял со стены портрет Джека Лондона и вынул его из рамки. На белой полоске под портретом моей рукой было написано:

«ДЖЕК ЛОНДОН.

ДРУГ ВСЕХ СМЕЛЫХ И ОТВАЖНЫХ»

Я вложил дорогой для меня портрет в книгу Эверест-Казбекова «Ориентирование на незнакомой местности», спрятал туда же 15 рублей, которые взял из стола у мамы, и мог теперь ехать хоть на край света.

Чтобы мама обо мне не беспокоилась и не подумала чего-нибудь плохого, я оставил ей на столе записку:

«Дорогая мама! Не хочу причинять тебе больше огорчений, поэтому уезжаю. Куда – не спрашивай. Позже я тебе напишу свой адрес, а пока – это тайна, которую не могу выдать даже тебе.

Не думай обо мне ничего плохого. Всё, что я сейчас делаю, очень хорошо и даже благородно. Ты обо мне ещё услышишь!

Я у тебя взял в столе деньги, но скоро верну столько же и даже больше.

Любящий тебя сын Вася».

Потом мы погрузили всё снаряжение на колесницу, увязали тросом[22]22
  Не знаю, каким тросом пользовался Мэйлмют Кид в рассказе «На сороковой миле». Я взял трос, на котором мама сушила бельё. Он удобен ещё тем, что из него можно сделать лассо. – В. М.


[Закрыть] и поехали. Чтобы нас не увидели знакомые, мы сразу свернули на тихую Почтовую улицу. Никто из знакомых не встретился, и мы благополучно выбрались к городской заставе. Вдруг из проезда, который вёл к нашей школе, выкатилась большая толпа ребятишек. Они все подпрыгивали, как индейцы, размахивали руками, а, заметив нас, побежали навстречу и закричали:

– Едут! Поехали!

– Кто разболтал? – сердито обратился я к своим бледнолицым братьям и остановил Золотую Колесницу Счастья.

Дублёная Кожа и Большое Ухо клялись, что никому о нашей экспедиции не говорили. Лёвка, ворочая глазами, обещал в знак своей невиновности тут же съесть горсть земли, но я только махнул рукой.

– Не надо, Лёвка, ещё живот заболит, – и мрачная улыбка появилась на моём обветренном лице.

Все ребята оказались из нашего пятого класса и из четвёртого «В», где учился Лёвка. Они окружили нас, стали жать руки и желать счастливого пути. Некоторые столпились у Золотой Колесницы и начали залезать на полог, чтобы посмотреть и пощупать каждую вещь из нашего снаряжения.

– Сыч, это ты разболтал? – спросил я Никитку Сычова.

– Они и сами догадались, что вы чего-то затеваете… Я только сказал… когда вы поедете.

– Ты только сказал!.. – Я с презрением отвернулся от Никитки.

Но тут подошли Тимка Горшков и Мишка Фриденсон. Оказывается, все ребята из пятого «А» и четвёртого «В» сговорились встать на Тропу и идти следом за нами, как только мы найдём золото.

– Ты понимаешь, Васька, – бубнил Горшок, держа меня за рукав, – ты понимаешь, мы все хотим помогать Красной Армии и покупать для неё танки и самолёты. Матери, будь они неладные, мешают! Но мы всё-таки уйдём, как только вы натакаетесь на золото. Попомни меня, Васька, – уйдём, и всё!

А Мишка Фриденсон подал мне ящик с кожаной ручкой.

– На держи! Тут знаешь что? Голубь.

– Ещё чего? Зачем он нам?

– Ты сначала послушай, Молокоед! – затараторил Мишка. – Это же – почтовый голубь. Я его четыре месяца тренировал специально для Красной Армии. Сначала до Шайтанки возил, потом до Кадыка, а потом до Огорчеевки, – и отовсюду он домой прилетал. Замечательный голубь! Хотел я его генералу армии Жукову послать в Главную Ставку, ну, да ладно, – бери. Как только золото найдёшь, напиши мне записку и пошли с голубем. В тот же день мы её получим и притопаем всем классом, куда ты укажешь.

Оказывается, этот Мишка здорово башковитый! И как не додумался до этого Джек Лондон со своими золотоискателями? Возили бы с собой ящики с голубями и посылал с ними заявки на золотоносные участки в Доусон. И не надо бы тогда гнать, что есть духу, через Великую Снежную Пустыню и бросать около каждой хижины подохших собак.

– Спасибо, Мишка! – сказал я, и на моих суровых, никогда не плакавших глазах блеснули скупые мужские слёзы. – Ты – настоящий друг!.. Поверь, что не пройдёт и двух лун, как голубь принесёт тебе хорошие вести.

Хотел я отметить наш отъезд митингом и выступить перед ребятами с пламенной речью, но вовремя вспомнил, что ни у Джека Лондона, ни у Брет-Гарта о митингах ничего не говорится.

Я только снял шапку, помахал ею и закричал:

– До свиданья, ребята! Нам пора идти по Тропе, а вам – на урок. Немного ещё потерпите. Всё будет хорошо, если будете держать язык за зубами. Пусть это будет наша тайна.

Все закричали, замахали шапками, и я подумал, что так, наверно, не провожали в путь ни одного золотоискателя в Доусоне.

– Вперёд, аргонавты! – скомандовал я, и Дублёная Кожа, плюнув на ладони, взялся за ручки Золотой Колесницы Счастья. При этом его грубо высеченное лицо с нависшим лбом, массивным подбородком и немигающими светло-голубыми глазами говорило о том, что человек этот знает только один закон – Закон Силы.[23]23
  Это слова не мои, а Джека Лондона. Оговариваюсь, потому что за чужие слова некоторых писателей приглашают в нарсуд. Лучше оговориться. А то доказывай потом, что ты не писатель. – В. М.


[Закрыть] Все невольно залюбовались тем, как легко и свободно Дублёная Кожа толкнул тележку.

– Вперёд аргонавты![24]24
  Аргонавты – это люди, которые отправлялись в дальний путь из древней Греции за каким-то золотым руном. А что такое миронавты – этого не знает даже Лёвка Гомзин. Ему лишь бы в рифму. – В. М.


[Закрыть]– опять крикнул я.

– Вперёд, миронавты! – закричал Лёвка, явно подражая во всем любимому командиру.

– Вперёд, к золотым берегам! – складно добавил Димка, и я сразу понял, что он добавил эти слова неспроста: у нас получалась песня. Мне стало очень весело, и я запел:

 
Вперёд, аргонавты, вперёд, миронавты,
Вперёд к золотым берегам!
 

Димка подхватил и сразу сочинил конец куплета:

 
Ни чёрт нам не страшен, ни шторм не опасен —
Идём мы навстречу врагам!
 

Не успели мы пропеть эти слова, как у меня уже был готов бодрый припев:

 
Вперёд же живее, быстрее —
Леса уж мелькают вдали.
И скоро дойдем мы, и скоро придём мы,
И будем копаться в земли.
 

Оттого, что ради рифмы, я вместо «в землю» сказал «в земли», нам опять стало весело, и мы, все трое, громко заорали:

 
Вперёд же живее, быстрее —
Леса уж мелькают во мгле,
И скоро дойдём мы, и скоро придём мы…
 

Тут Димка подмигнул и закончил припев по-своему:

 
И танки найдём мы в земле!
 

Мы мотнули Димке головами в знак согласия с его поправкой, ещё раз гаркнули припев:

 
Вперёд же живее, быстрее —
Леса уж мелькают во мгле.
И скоро дойдём мы, и скоро придём мы,
И танки найдём мы в земле…
 

Под песенку было очень легко и весело идти, и мы, не переставая, орали, чтобы шагать в такт, громко топали ногами и разбрызгивали вокруг себя жидкую грязь.

Перед нами бежала лохматая чёрная собака по прозвищу Мурка. Она очень напоминала тех отчаянных дворняг, которые с обрывком верёвки на шее вырываются у собачников, но Лёвка утверждал, что Мурка – одна из самых универсальных острогорских собак.

Скоро шоссе кончилось, и грязная, развороченная грузовиками дорога пошла по широкой лесной просеке. Мы вытащили Золотую Колесницу Счастья из глубокой колеи и поехали стороной под самыми соснами. Там ещё лежал снег, и наша Мурка, обрадовавшись раздолью, носилась, как стрела, по лесу, валялась в снегу и, высунув красный язык, снова возвращалась к нам и искала глазами нашего одобрения.

– Вот увидишь, Молокоед, – важно заговорил Димка, – из этого пса выйдет толк. Поверь мне, я-то уж знаю собак…

– Да откуда ты их знаешь? – возмутился Лёвка. Он ещё не понял, что мы уже золотоискатели, а Димка говорит на том языке, на каком разговаривают все парни от Калифорнии до Аляски.

– Знаю собак!.. – продолжал ворчать Лёвка. – Ты горшкову Пальму и то боишься. Она тебе навстречу хвостом виляет, приветствует, а ты бежишь от нее сломя голову. Пальма удивится, уши навострит и думает, что ты вор: вот и начинает лаять. Потому что Пальма знает: хороший человек от собаки не побежит.

– Так, что же я, по-твоему, плохой, да? – Димка шагнул к Лёвке, пригнув длинную шею; только не шипит, а то совсем, как гусак.

– Я не говорю «по-моему, плохой»… Это Пальма так думает…

– А ты как думаешь?

– А я думаю, ты просто трус.

– Я – трус?

– Ты – трус!

– И ты так думаешь?

– Думаю!

– А хочешь дам?

– Не дашь!

– А вот и дам!

– А вот и не дашь… Как натравлю сейчас на тебя Мурку, узнаешь у меня универсальную собаку. Мурка, возьми его! Куси! Куси!

Собака и в самом деле принялась рычать на Димку, а он испугался и сразу начал от неё пятиться.

– Что слабо стало? – захохотал Лёвка.

– Ничего не слабо! Просто марать руки о тебя неохота.

– То-то!.. Чистоплюй…

Я уже подумал, что Димка сейчас спросит: «Кто? Я чистоплюй?», и опять начнётся у них сказка про белого бычка, но тут дорога повернула, справа от нас открылась на пригорке хорошая полянка, и я скомандовал:

– Разговорчики! Сворачивай направо! Привал!

– Давайте вот к тому пню! – обрадовался Лёвка. – На нём и посидеть можно и покушать.

Мы с Димкой смерили Лёвку презрительным взглядом, но вступать с ним в разговор сочли недостойным мужчин. Что разговаривать с глупым чечако! Ему и не снилось никогда, что золотоискатели не сидят на пнях. Они должны нарубить еловых веток, бросить их на снег, а потом располагаться, как кому заблагорассудится. На еловых ветках, а не на пнях!

Вот почему мы подкатили – Золотую Колесницу Счастья под большую ёлку и принялись топорами обрубать с неё ветки. Лёвка сразу схватил охапку и потащил ее в сторонку, где было посуше. Но мы спокойно, не говоря ни слова, перенесли ветки обратно и положили их на сохранившийся островочек снега.

Я развёл костёр и поставил на огонь сковороду. Когда она достаточно раскалилась, я бросил на неё сало и нарезал тонкими ломтиками оленину.[25]25
  Это я к слову, потому что так писал Джек Лондон. Сала у нас, конечно, не было, а был маргарин. А оленина была просто конина. – В. М.


[Закрыть] Потом взял кусок мяса и кинул его Мурке: все настоящие золотоискатели, прежде чем есть самим, думали о том, как накормить собак.

– Может быть, мы и кофе вскипятим? – спросил Лёвка. – Я сбегаю за водой.

Ну, что с ним делать, с этим Федей? Когда он поймёт обычаи Снежной Тропы? Я кивнул Димке, и он сразу всё понял: набрал полный котелок снегу и поставил на костёр. Димка всё-таки кое-чему научился у Джека Лондона: он знал, что золотоискатели ещё с конца прошлого века набирают в котелок снег, а не презренную воду, которой пробавляются изнеженные чечако вроде Лёвки Гомзина.

Мы с аппетитом съели оленину, изжаренную в сале, затем я попросил Димку найти несколько кусочков льда. Он содрал их со ствола ёлки и бросил в кипящий кофе, чтобы осела гуща. Так всегда делал Ситка Чарли, а он, по словам Джека Лондона, владел в совершенстве мудростью Снежной Тропы.

– Давно не пивал кофе с леденцами, – начал хихикать по поводу льда Лёвка, но мы посмотрели на него суровыми глазами, в которых мрачно горел отблеск костра, и он уткнулся в свою кружку.

– А теперь давайте сушить мокасины! – предложил я и начал разуваться. Лёвка опять захихикал и, задрав ноги выше головы, стал снимать размокшие от воды и грязи скользкие ботинки.

– Вот так мокасины! – пыхтел он. – Димка, ну, помоги же мне снять мокасины! – и Лёвка растянулся на еловых ветках, корчась и извиваясь от хохота.

Нам с Димкой ничего не оставалось, как только презрительно пожать плечами. Ну, настоящий же чечако этот Лёвка.

У костра мы впервые поняли мудрость Снежной Тропы. Обувь, носки, брюки до самых колен – всё было мокрое и грязное. Кожа на ногах покраснела, сморщилась, и они стали совсем как гусиные лапы. Как только мы окружили жаркий костёр, от нас поднялся такой густой пар, что мы потеряли в нём друг друга.

Мы просушились, согрелись и, почувствовав на ногах тёплые носки и мокасины, преисполнились решимости сегодня же достичь Золотой долины.

– Вперёд, на Север! – скомандовал я, и трое смелых и отважных зашагали дальше, оглашая лес «Маршем аргонавтов».

Так теперь мы называли песенку, которую сочинили на пути из города.