Текст книги "Тайна Золотой долины"

Автор книги: Василий Клёпов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 11 страниц)

– Поп! – прошептал Димка.

«Нет, это не поп, – подумал я. – Попы не надевают коротких пиджаков со светлыми пуговицами и не носят штанов».

А странный человек, словно почуяв, что за ним наблюдают, вдруг вскинул на плечо небольшой мешок и побежал, спотыкаясь, к тем кустам, из которых следил за Лёвкой.

– Лёвка, ты оставайся здесь, – сказал я, – а мы с Дублёной Кожей пойдём за ним.

Где бежит эта обезьяна, мы хорошо видели. Маленький человек выскочил совсем недалеко от нас из березняка и, оглянувшись по сторонам, пошёл вдоль леса вверх по течению реки. Мы шли по пригорку и старались не выпускать его из виду. И вдруг его не стало. Там, где он скрылся, не было ни кустов, ни оврага, ни ямы, а он исчез.

– Вот так штука! – воскликнул Димка. – В Золотой долине, оказывается, есть лешие.[41]41
  Ну, это, положим, неправда. Леших, так же как ведьм, урядников и супостатов, в Советском Союзе нет с 1917 года. – В. М.


[Закрыть]

С нашего пригорка обнаружить больше ничего не могли, а выйти на открытое место боялись, так как не хотели выдавать своё присутствие человеку, который сам прячется, а всех видит. Я начертил план и отметил, где исчез человек. Получилась вот такая схема:

Обломали для заметки несколько веток на приземистой ёлке, из-под которой наблюдали за старичком, и решили прийти сюда завтра, вооружившись на всякий случай топором.

По пути к хижине зашли на высохший поток. Мне хотелось посмотреть следы этого старичка. Уж не он ли оставил свои отпечатки на глине? Но нет, его следы, по сравнению с теми, были значительно меньше, и ходил он не в галошах, а в сапогах с подковками. Одно только совпадало: старик шёл к коптильному заводу тоже под деревьями, почти след в след с Белотеловым.

Лёвка нас уже ждал. Ему не терпелось показать продукцию коптильного завода.

– Внимание, господа! – закричал он нам навстречу. – Приготовьте ножи, вилки, тарелки. Сейчас начнётся дегустация[42]42
  Дегустация – это когда пробуют что-нибудь новое. При дегустации надо только пробовать, но не объедаться и не опиваться, иначе ничего не определишь. У нас на пивоваренном заводе как-то тоже устроили дегустацию и так надегустировались, что потом полдня этих дегустаторов, как поленья, на грузовики складывали и по домам развозили. – В. М.


[Закрыть] балыка коптильных заводов Льва Гомзина.

Из трубы коптильного завода всё ещё валил дым. Закрываясь от него рукавом, Лёвка подошёл к трубе, потянул вверх за проволоку, и в тот же миг что-то тяжёлое шлёпнулось в печь, а из трубы вылетел целый столб искр. Лёвка растерянно держал на проволоке здоровенную щучью голову: балык обрушился в огонь. Лёвка быстро начал выбрасывать из топки угли, надеясь хоть что-нибудь спасти. Но вместе с углями из печки полетели ошмётки разварившегося щучьего мяса, прилипшего к дровам и углям, запачканного в золе до такой степени, что дегустацию лучше всего было отложить.

– Господа! – ехидно провозгласил Димка. – Оближите пальчики и расходитесь по домам. Дегустация окончилась!

Мне даже жалко стало Лёвку. Он зачем-то копался в углях, шмыгал носом, пыхтел, вытирал рукавом глаза, слезившиеся от едкого дыма, и, наконец, сказал:

– А, правда, была большая щука? Как я её под зебры взял, она подо мной и заплясала, как жеребец. Чего смеётесь? Ей-богу, как жеребец! На конном дворе в «Главмыле» был такой же норовистый.

– Пошли, наездник, ужинать, – сказал Димка. – Я думаю, Молокоед, у нас найдётся сегодня, чем покормить хозяина коптильных заводов.

Ужин получился и в самом деле шикарный. На первое была уха из свежей форели, на второе – глухарь, на третье – довольно сладкий кофе. Не было, правда, хлеба, но едят же без хлеба алеуты, китайцы и многие другие народы. Да и вообще, если послушать врачей, хлеб есть вредно.

Наевшись, мы растянулись на еловых ветках и невольно подумали о том, что сейчас делается у нас дома.

– Теперь уже и искать перестали, – проговорил Димка. – Об одном, наверно, плачут, что трупов наших не нашли.

Я представил свою маму, как она лежит на кровати, уткнув лицо в подушку, и как вздрагивают от рыданий её плечи, и впервые понял, в какое горе её поверг. Ведь для неё-то я уже мёртвый! Меня охватило раскаяние. Вся затея с походом в Золотую долину показалась мне теперь глупой и преступной.

– Свиньи мы, вот что! – сказал я. – Сбежали, а матери теперь страдают.

Но разве могут цвести возвышенные, благородные чувства там, где присутствует Лёвка Гомзин. Он только хихикнул в ответ на мои слова и сказал:

– Как же, страдают! Моя и не почешется даже. Бог, скажет, дал, бог и взял. Она уже давно мне говорила: «Хоть бы ты, Лёвка, умер, что ли! Где я на тебя хлеба напасусь? Ешь много, а по карточке тебе положено всего 200 граммов». Я пробовал умирать, да ничего не вышло.

– Как жё ты пробовал? – спросил Димка.

– Очень просто. Лягу, глаза закрою, пятачки на глаза положу, руки крестом сложу и начну заниматься самогипнозом.

– Самовнушением!

– Ну, самовнушением, не всё ли равно, что ль. «Лёвка, Лёвка! – говорю себе, – ты уже умер». И не дышу – долго-долго. А не умирается. Воздух, что ль, где проходит?

– А ты бы все дырочки у себя закрыл, – со злобой сказал я.

– Какие дырочки?

– Ну, в ушах, в носу… И зря ты, Лёвка, говоришь, что твоя мать не страдает, – старался я убедить этого блудного сына. – Страдает, да ещё как!

– Ну и пусть, – не унывал Лёвка. – Теперь все страдают. Вон у Мироновых, когда Митю на фронте убили, так его мамка, знаешь, как страдала? Водой отливали.

– Ну, что ты врёшь! – возмутился Димка. – Начнёшь рассказывать о печальном, а у тебя всё на смешное переходит.

– А что ж тут смешного? – удивился Лёвка. – Водой отливали, а ему смешно. Хочется мне посмотреть, как бы ты засмеялся, если б на тебя два ведра холодной воды вылить.

– Эх ты, Федя! – возмутился Димка. – Если хочешь знать, так никто Миронову водой не отливал. Это всё Манька Горшкова натрепала. Я сам видел, как им похоронную принесли. Варвара Митрофановна, когда прочитала письмо, долго в окно смотрела, а потом повернулась и говорит своему Ваньке: «Ну вот, Ваня, остались мы с тобой теперь одни-одинёшеньки». И сколько я у них сидел, она всё Ваньку по голове гладила: вот и гладит, и гладит, а сама смотрит куда-то далеко-далеко – даже страшно мне стало.

– А после этого, – сказал я, – она пианино продала, буфет, шубу с собольим воротником – всё хорошее, что у неё было, то и продала. А деньги в райком партии отнесла и просила купить на них танк и назвать его «Дмитрий Миронов». «Хочу, – сказала она, – чтобы мой Митя и мёртвый с врагом сражался».

– Это правда, – подтвердил Димка. – Моей маме Миронова сама в очереди говорила: «Вот если бы мой Ванька был побольше, я бы его на фронт отвезла и сама бы в танк посадила и сказала: „Гони, Ваня! Дави их, как поганую вошь, чтобы ни один из этих гадов живой от нас не ушёл“». Вот она как сказала, а ты говоришь – водой отливали.

– Может быть, – согласился Лёвка. – Я разве спорю…

Но лучше бы уж он спорил! Его дурацкие слова всё-таки как-то отвлекали меня от тяжёлых мыслей о доме. Когда же этот спор закончился, мне стало совсем не по себе.

Хотелось поскорее успокоить маму, дать ей как-то знать, что я вовсе не утонул, а жив и думаю о ней.

Мой взгляд нечаянно упал на клетку с голубем, и я сказал:

– Пожалуй, пора выпустить голубя.

– Но мы же ещё ничего не нашли, – возразил Димка.

– Как ты не поймёшь, Дублёная Кожа, такой простой вещи, – удивился я. – Надо же дать знать Мишке Фриденсону, что мы живы и что Никитка Сычёв должен ждать моего сигнала.

Димка как-то странно на меня посмотрел, но ничего не сказал. Мне показалось, что он понял, зачем я выпускаю голубя раньше времени, – и так же, как и я, не прочь дать знак о себе родителям.

Я написал Мишке письмо, через несколько минут его голубь сделал прощальный круг над Золотой долиной и помчался к своему хозяину.

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

Опять этот старик! Пещера. Он тут! Письмо геолога Окунева. Ключ к золоту.

Рано утром залаяла Мурка. Я выскочил из хижины, и Мурка, ворча от злобы, бросилась за каким-то человеком, в котором я узнал вчерашнего старичка. Он убегал вдоль берега, вверх по течению, и всё время воровато оглядывался.

Димка тоже проснулся, и мы помчались за маленьким человеком. Но, так же, как и вчера, он внезапно исчез у нас на глазах.

Что за человек? Что ему от нас надо? Почему он убегает? Куда прячется? Эти вопросы мы на разные лады задавали друг другу и не находили на них ответа.

– Я всё-таки думаю, что это фашистский шпион! – сказал Димка.

– Шпион, не шпион, а что враг – это ясно. Изловим его, Димка, а?

Димка, конечно, согласился, и мы начали действовать.

Решили, прежде всего, обследовать место около коптильного завода, где копался этот старичок. На жёлтой глинистой куче земли ещё видны были следы пальцев – он горстью брал её отсюда.

Тут же рядом, на перепревших листьях, мы нашли землю, рассыпанную кружочком. Похоже было на то, что её сыпали здесь во что-то круглое, вроде ведра, и часть её просыпалась на листья мимо.

– Мешок! – вскричал Димка. – Ведь он же с мешком бежал![43]43
  На самом деле Димка не вскричал, а, наоборот, сказал мне очень тихо: «Вася, ведь он же с мешком был. Наверно, он в этот мешок землю сыпал». Но я написал «вскричал» потому, что у хороших писателей люди обязательно вскрикивают, когда их чем-нибудь осенит. Интереснее читать, когда вскрикивают. – В. М.


[Закрыть]

Всё это походило на правду. Но зачем, спрашивается, потребовалась старику земля? Может быть, он думал, что Лёвка нашёл золото? Или, может, он точно знал, что там, где копает Лёвка, золото есть?

Димка сбегал за лотком и сковородой, и мы попробовали сделать промывку. Но золота и в этой земле не было. В чём же, всё-таки, дело?

Мы разбудили Лёвку и втроём, вооружившись топорами, захватив с собой Мурку, отправились в лес на пригорок, откуда мы следили вчера за загадочным стариком. Наши заметки на ёлке были целы. По начерченному мной плану отыскали то самое место, где исчез старик, и стали наблюдать. Мы сидели, уставившись глазами в одну точку, чуть ли не до полудня, но ничего не увидели.

– Придётся всё-таки сойти вниз, – решил я, – и пойти прямо туда, где он скрылся.

Димку я оставил на наблюдательном пункте и приказал ему следить за нами и махнуть рукой, как только мы с Лёвкой окажемся в той точке, где исчез старик.

Местность внизу была такая же, как и везде: старые, заросшие травой раскопки, небольшие островки березняка, большие глыбы серого известняка, свалившиеся, должно быть, с горы, и больше ничего. Куда же он мог спрятаться?

Вдруг Димка махнул рукой.

– Теперь, Лёвка, – шепнул я, – смотри внимательно.

Не успел я этого сказать, как он зашептал, показывая рукой вперёд: «Смотри! Видишь?»

В нескольких шагах от нас была насыпана неровная кучка земли, такой жёлтой, какую мы недавно видели у коптильного завода. Мы подошли к ней и сразу поняли всё. Земля была выброшена около большой воронки, похожей на те, в которые спускаются рабочие треста «Водоканал», когда где-нибудь случается авария с водопроводом. Значит, старик опростал здесь мешок и нырнул в эту дыру.

Прибежал Димка, и мы стали обсуждать, что делать дальше. Тут пахло чем-то серьёзным, и лезть в эту воронку мы побаивались.

– Наверное, всё-таки – фашистский шпион: залез туда и сидит, – снова сказал Димка.

– Может, тот рыжий немецкий лётчик, сбитый с самолёта? – предположил Лёвка.

Но это была, конечно, ерунда. Какой может быть лётчик из того старика? А если шпион, то зачем ему потребовалась земля с коптильного завода?

– Вот что, Дублёная Кожа, – приказал я Димке. – Иди в хижину, забирай фонарики, спички, шёлковые лески и неси сюда. Мне кажется, что здесь пещера, и этот старик в ней живёт.

Мы с Лёвкой сели недалеко от пещеры и стали ждать.

– И ты в неё полезешь, Молокоед? – спросил Лёвка, делая большие глаза.

– Не только я, а и ты полезешь…

– Нет, давай лучше так, – забеспокоился Лёвка. – Лучше полезете вы с Димкой, а я буду сидеть здесь… И вас охранять.

– Скажи спасибо, Большое Ухо, что тебя Дублёная Кожа не слышит. Он бы уж расписал твою хвалёную храбрость.

– Да я не боюсь его, Молокоед, – залепетал Лёвка. – Я только темноты боюсь и летучих мышей.

– Возьми, Фёдор Большое Ухо, себя в руки! – сурово сказал я, так что в моем голосе зазвенела сразу сталь и несгибаемая воля. – Стыдись, Большое Ухо! Ты же землю ел![44]44
  Насчёт стали и несгибаемой воли у меня, кажется, здорово получилось. Вот если бы так всё изложить! Пожалуй, и писателем бы заделался. – В. М.


[Закрыть]

Когда Димка принёс всё необходимое, я дал каждому по карманному фонарику, а себе, кроме того, взял фонарь «Летучая мышь» и лесы.

– А теперь подождите здесь. Я полезу, посмотрю, есть ли там проход.

Я хотел спрыгнуть в воронку, но она была довольно глубока, внизу виднелся выступ, а над ним вбитый в стенку колышек.

«Ловко устроился старичок!» – подумал я, спустился в воронку и сразу нашёл в стенке широкий ход, в который свободно мог пролезть человек. Я посветил в отверстие фонариком и убедился, что ход длинный.

– Прыгайте! – махнул я рукой ребятам. – Только сначала Мурку спустите.

Димка подал мне собаку, а потом спустился сам. Я привязал конец лесы к камню и стал её разматывать. Это было мне нужно для того, чтобы на обратном пути по этой лесе найти выход из пещеры.

– Слушай, Молокоед! – заговорил опять Лёвка. – Ты дай мне один конец лески, а я его буду здесь держать… В случае опасности ты дёрни за леску, и я сразу примчусь к вам.

Мне стало жаль трусишку, и я дал ему конец лески. Пусть сидит, держит, это всё-таки надёжнее, чем привязывать её к камню.

– Только, смотри, крепче держи! – сказал я ему, чтобы и Лёвка проникся сознанием ответственности.

Ход вначале был узким, потом расширился, в нём свободно можно было идти стоя. Тут мы увидели сталактиты и сталагмиты, и струйки воды на камнях, и летучих мышей, которые, между прочим, не могли погасить наших фонариков, и всё, что принято расписывать в романах о подземельях.

Я размотал уже больше половины стометровой лески, а пещера всё уходила вдаль. Ничего, что выдавало бы присутствие человека в этом подземелье, не было. По стенам медленно ползли струйки воды, пахло сыростью и извёсткой, было темно и тихо.

Мурка уже освоилась с пещерой и бежала впереди, временами оглядываясь и поджидая нас. Тогда глаза её вспыхивали в свете фонарика зелёным огнём, как у волка. От этого становилось страшно, почему-то вспоминались «Майская ночь, или „Утопленница“» и страшная «Собака Баскервиллей».

Наконец, ход раздвоился: узкий вёл налево, а широкий продолжался прямо. Стометровая леска уже кончилась, я привязал к ней вторую, и мы пошли дальше по широкому ходу. Скоро от него стали отходить в обе стороны всё новые и новые коридоры.

Наконец, пещера закончилась широким, как бы это сказать, залом.[45]45
  Залом или залой? Как будет правильно, не знаю. В орфографическом словаре написано, что и так, и так правильно. Но тут что-то не то. У нас одна учительница говорит: «Подайте мне стуло!» Мы ей говорим: «Не стуло, а стул». А она тоже вроде словаря: «И так и так, говорит, правильно». Вот и разберись! А потом за это «и так, и так» нам двойки в дневники закатывают. – В. М.


[Закрыть] Иначе, пожалуй, и не скажешь, потому что сверху спускались вроде люстр огромные белые сталактиты, а стены сверкали и переливались тысячами огоньков.

– Смотри-ка, Вася! – прошептал Димка.

У его ног лежал, оскалив зубы, человеческий череп, а рядом валялись остатки скелета. Что там ни говори, а мне сначала стало не по себе. Димка тоже оробел. Только Мурка спокойно обнюхала череп и пошла выписывать круги по подземному гроту.

Когда мы освоились немного и перестали бояться человеческих костей, я решил испытать Лёвку и с силой два раза дёрнул за леску.

– Что ты? – ухмыльнулся Димка. – Да разве этот трус придёт!

Но вдали сразу забрезжил свет. Сначала он был неподвижным, потом стал колыхаться, как луч прожектора, освещая то одну, то другую стену, а иногда скользил по потолку. Чувствовалось, что свет идёт от фонарика.

«Не может быть, чтобы Лёвка так быстро прибежал, – подумал я. – Неужели это?..»

– Старик! – шепнул Димка, обеспокоенный той же мыслью, что и я.

В самом деле, что, если это он?

– Гаси фонарик! – Я моментально сообразил, что без света мы окажемся в более выгодном положении, чем наш загадочный противник.

Мы очутились в кромешной тьме. Даже Мурке от этого, видимо, стало боязно, потому что она прижималась к моим ногам и заискивающе колотила меня хвостом по коленям.

А свет приближался. Вот на одном из поворотов ярко блеснул фонарик, и мы с Димкой на какое-то мгновение оказались освещёнными, но я рванул Димку за руку и почти затащил его за выступ стены.

Мурка осталась стоять посреди пещеры. Она вся поджалась и замерла, её глаза горели, как изумруды.

Я невольно вынул из-за пояса топор и взял его в правую руку.

Теперь фонарик все время светил нам в глаза, я уже слышал спотыкающиеся шаги.

Мурка занервничала. Уши её ещё больше насторожились, она то пятилась, то порывалась броситься вперёд, то и дело принималась рычать. Вдруг она сорвалась с места и пулей умчалась в темноту.

Мы ждали, что сейчас услышим её злобное рычание, лай и шум схватки человека с собакой. Вместо этого до нас донеслось её радостное повизгивание и ворчание Фёдора Большое Ухо.

– Да ну тебя, Мурка, к свиньям собачьим. Отстань! Не до тебя…

Наконец, Лёвка вынырнул перед нами.

– Что случилось? – спросил он, запыхавшись.

Вот так Фёдор Большое Ухо! Я и не подозревал, что он способен на такой подвиг.

Но всё-таки я решил его попугать. И на его вопрос, что случилось, я сделал страшные глаза и прошептал:

– Видишь что – мёртвый череп.

У Лёвки разочарованно опустились губы.

– Подумаешь, череп! Печенеги из этих черепов водку хлестали. И то ничего.

– Да и Олег, наверно, пил!

– Какой Олег?

– Ну, князь, который собирался отомстить неразумным хозарам.

– Вот его за это змея и укусила, – сказал Димка. – Она же из черепа выползла.

– Откуда тебе известно?

– Эх ты, ботаник! – засмеялся Димка. – Пушкина не знаешь! А ещё в пятом учишься![46]46
  Насчёт ботаника – это смешная Димкина поговорка. А пошла она вот откуда. Один милиционер нашёл на берегу труп, который уже раки съели. Вот он и написал своему начальнику: «Труп съели раки и другие насекомые». А начальник наложил на его донесение резолюцию: «Да разве раки насекомые? Эх ты, ботаник!» Отсюда эта поговорка и пошла.
  А сколько ещё нас, таких ботаников! – В. М.


[Закрыть]

И он начал читать «Песнь о вещем Олеге»:

 
Князь тихо на череп коня наступил
И молвил…
 

– А, так то – коня! – закричал Лёвка. – А это – человека. В человеческих черепах змеи не водятся. На, посмотри!

Он схватил череп и поднёс его прямо к Димкиному носу, так что Димка отпрыгнул шага на четыре.

– Что, струсил? – засмеялся Лёвка. – А ещё говоришь, Лёвка – трус. Я только мышей боюсь, а из черепов, если хочешь знать, могу даже чай пить.

Он отбросил череп и начал ползать по полу, как завзятый сыщик, направляя свет фонарика на каждый выступ и в каждую щель.

– Э! – вдруг воскликнул он. – А это что?

Из трещины в стене он извлёк тяжёлую чёрную бутылку.

– Пожалуй, мы сейчас и винца выпьем из черепа, – хихикал Лёвка, стараясь вытащить из бутылки деревянную пробку, но она не вынималась. Бутылка переходила из рук в руки, а открыть мы её не могли.

– Нет, там не вино, – вспомнил я роман Жюля Верна «Дети капитана Гранта», – там должна быть записка.

– Пошли в хижину, – предложил Димка. – Там чем-нибудь откроем.

И гуськом, один за другим, мы направились, держась за леску, к выходу. Леску я сматывать не стал, так как это было долго, кроме того, её легко можно было вытянуть на поверхность и уже там смотать на катушку. Около одного из боковых ходов Мурка вдруг остановилась, зарычала и с лаем бросилась в темноту.

Мы посветили в боковой ход, но лучи наших фонариков упёрлись в стену: ход круто сворачивал в сторону.

– Как думаешь, Молокоед, – прошептал Димка, – не пойти ли навстречу врагам?

– Ни чёрт нам не страшен!

– Ни шторм не опасен! – громко заорал раздурачившийся Лёвка и направился, громко топая, в подозрительный коридор.

– Лёвка, назад! – крикнул я. – Ты с ума спятил?

– А что? – удивился он. – Я пойду, а вы с Димкой пока сбегайте за дровами.

– Тс-с! – мне показалось, что где-то бешено рычит и лает Мурка.

Мы прислушались, но из бокового хода не доносилось уже никаких звуков, кроме стука капели о каменный пол. Ещё через несколько минут появилась Мурка. Она была цела и невредима и, увидев нас, снова повернулась в сторону подземелья и стала лаять.

– Пошли к выходу! – скомандовал я.

Ребята послушались, но собака осталась на месте и продолжала лаять. Скоро она нагнала нас, и мне показалось, что Мурка смотрела на меня такими глазами, словно хотела сказать:

«Он же здесь. Ну, чего вы боитесь? Арестуйте его, и всё».

Ребята молчали и, боюсь, тоже думали обо мне нехорошо.

Но я чувствовал себя правым. Моя трусливая осторожность всё же лучше дурашливой Лёвкиной храбрости.

Мы выбрались по очереди из воронки. Я взял катушку и стал сматывать леску. Неожиданно она перестала подаваться, я взялся за неё, чтобы дёрнуть и освободить от зацепа, но тут дёрнул за леску кто-то оттуда, из пещеры, и так сильно, что у меня чуть не вылетела из рук катушка.

– Что, клюёт? – засмеялся Лёвка, увидев мою растерянность.

Но леска опять освободилась, и я смотал её без всяких препятствий до конца.

– Теперь всё ясно, – сказал я ребятам. – Он тут!

И хорошо я сделал, что остановил ребят. Старик прятался в пещере. Когда мы стояли у бокового хода, он был где-то совсем рядом, иначе Мурка не стала бы рычать и лаять. Потом, когда мы вылезли из воронки, старик вышел в основной ход, и вот тогда-то и заело у меня леску: он на неё наступил! И он не дёргал за неё, а просто зацепил ногой.

– Полезли обратно! – воскликнул Лёвка. – Теперь-то он от нас не спрячется.

Лезть снова в пещеру, зная, что старик уже насторожился и, может быть, поджидает нас за каким-нибудь выступом камня, было безумием, и я уговорил ребят идти к своему лагерю.

В хижине мы снова принялись открывать бутылку. Но деревянная пробка разбухла от сырости и сидела так прочно, что выдернуть её мы не могли. Тогда мы отбили горлышко и даже глазам не поверили, – в бутылке лежала свернутая в трубку бумага! Пусть теперь говорит Сергей Николаевич, что в наш век – век электричества и радио – бутылки с письмами – выдумка досужих писателей. Про меня не скажешь, что я писатель, а бутылочка – вот она, у меня в руках, и в ней записка. И не только записка, а ещё и какой-то план. Мы, как только вернёмся домой, покажем всё это Сергею Николаевичу, и тогда посмотрим, что он запоёт!

Я осторожно развернул записку, разгладил и прочитал вот что:

Передать в Острогорский Совет рабочих, крестьянских и солдатских депутатов

Дорогие товарищи!

Я пишу вам, оставшись один, так как вся моя партия погибла. Здесь орудует какая-то банда или кучка врагов рабоче-крестьянской власти. Они перебили нас по одному, как куропаток, стреляя из леса. Вчера был застрелен последний мой спутник – коллектор Звягинцев.

Я ранен в живот, и единственное, на что оказался способен, заполз в эту дыру, где, кажется, и умру.

Обиднее всего, что ни разу не встретился с бандитами лицом к лицу, и умру, даже не зная, от чьей руки. Только один раз промелькнул перед глазами тот, кто стрелял в Гренадерова. Это был низенький, немного сутулый человек, в штатском, похоже, что в форме старого горного ведомства. Но он скрылся в лесу так быстро, что ни задержать, пристрелить его я не смог.

Задание ваше по вышеизложенным причинам выполнить не смог, и это для меня мучительнее, чем проклятая боль в животе. Ясно только одно, поиски надо начинать немного выше по речке, вдоль безымянного ручья, впадает в Зверюгу слева, в полкилометре от этой пещеры.

Прощайте.

Преданный рабоче-крестьянской власти до последнего вздоха

Геолог Н. Окунев.

17 июля 1920 года.

– А ты бросил его череп… Эх ты, Федя! Таких людей, как Окунев, знаешь, как надо уважать?

– Я же не знал, Димка, – начал оправдываться Лёвка. – Я бы поцеловал его череп, если бы знал, что за человек этот Окунев.

– Не надо глумиться над человеческими костями, вот что! – отчитывал его, и правильно отчитывал, Димка.

Лёвка сбычился и замолчал. Но непочтительное отношение к останкам геолога Окунева, видимо, не давало ему покоя. Он взглянул на меня исподлобья и сказал:

– Пойду сейчас в пещеру, соберу всё, что от него осталось, и похороню. А потом привезу из города звезду и поставлю на его могиле.

– Это ты хорошо придумал, Лёвка, – похвалил я. – Но, сначала кто-то следствие должен провести. Ведь Окунев убит бандитами. Может быть, их ещё найти можно.

– А я сам и следствие проведу, – обрадовался Лёвка.

– Тоже мне, Шерлок Холмс! – съязвил Димка. – А летучие мыши?..

Снова и снова мы перечитывали драгоценное письмо, и вдруг последние его строки ударили меня, как обухом.

– «Ясно только одно, – громко прочитал я, – поиски надо начинать немного выше по течению, вдоль безымянного ручья, что впадает в Зверюгу слева».

– А мы-то, дураки, копались здесь! Пошли, ребята, искать этот ручей. Конечно, золото – там. Окунев эти дела знал лучше нас.

Мы пробовали расшифровать и план, но как мы его ни крутили, понять не смогли. А жаль: наверно, в нём весь секрет и заключается.