Текст книги "«Батарея, огонь!»"
Автор книги: Василий Крысов
Жанр:
Военная проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 17 (всего у книги 28 страниц)
После ранения вернуться в свой 1454-й полк мне уже не пришлось, расскажу вкратце о его дальнейшем боевом пути. В боях на Житомирщине полк понес большие потери и в конце февраля 1944 года был направлен в Бердичев на пополнение, после чего переведен в резерв командования 1-го Украинского фронта. Приведу боевую характеристику полка, данную командиром 9-го мехкорпуса и тогда же зачитанную перед строем:
«1454-й самоходный артиллерийский полк резерва Главного командования за время действия в 9-м механизированном корпусе 3-й гвардейской танковой армии с 4 ноября 1943 по 21 февраля 1944 года проявил себя на поле боя как в высшей степени сколоченная часть, личный состав которой храбро и мужественно дрался с врагом, нанося последнему тяжелые потери, содействуя корпусу в успешном завершении всех наступательных и оборонительных операций.
Участник прорыва обороны противника, форсирования Днепра, освобождения Киева, полк в жестоких оборонительных боях самостоятельно удерживал важные участки, стойко отражал все атаки превосходящих сил противника. Прекрасное знание личным составом боевой техники, дисциплинированность, стремительность атак – отличительные черты полка.
За мужество и отвагу, проявленные в боях с врагом Родины, и нанесенные ему большие потери полк представлен к званию «Гвардейский» и награжден орденом Красное Знамя.
Объявляю благодарность всему личному составу полка за мужество и храбрость, проявленные в боях с врагом Родины в войсках корпуса.
Командир 9-го механизированного Житомирского корпуса гвардии генерал-майор Герой Советского Союза Малыгин.
Командующий артиллерией 9-го механизированного корпуса полковник Стояков.
21 февраля 1944 года».
Документы 1454-го полка оказались уничтожены, и автору стоило больших трудов разыскать своих однополчан по скудным данным, сохранившимся в памяти с фронтовых лет. На передовой, в череде событий у меня не раз возникало желание вести записи, но я знал, чем это пахнет: если найдут дневник, где все по правде написано, штрафбат точнехонько меня ожидает. Сколько же раз за послевоенные годы, разыскивая эту правду, я сожалел об ушедших из памяти именах, названиях сел, рек и речушек, забытых датах!
Встречаться с однополчанами, сопоставлять события, их участников мы стали только в начале семидесятых. Встречи эти чаще проходили в Москве. На них приезжали Николаи Поливода из Харькова, Василий Васильевич Ишкин из Днепропетровска, Вася Поршнев из Ногинска Московской области, наш бывший ремонтник Коля Дронов из Тамбовской области и многие другие.
Однажды по окончании встречи Петр Андреевич Глуховцев, бывший помначштаба полка по кадрам и строевой, пригласил нас в гости. Поехали мы, такси взяли «волгу-пикап», набились нас человек восемь, наверное, в том числе Ишкин и Вася Поршнев, бывший комбат 4-й батареи. Жил Петр Андреевич в Ивантеевке, недалеко от Москвы. Его милая супруга Софья Николаевна накрыла стол. Выпили по чарке, другой коньяку. Пели. А потом Поршнев и говорит:
– Ребята, держитесь, чтоб не упасть! Что я вам сейчас расскажу! Это я поджег «татру» с ценными трофеями Мельникова и Рудовского!
Долго мы смеялись, хватаясь за животы. Вот, выплывали и такие подробности.
А история была такая. Происходило дело в Германии, меня тогда в полку уже не было и рассказал мне эту историю сам Вася Поршнев, но не назвал тогда имени «мстителя».
Не любили и не уважали в полку ни Мельникова, особенно после истории с Порфирием Горшковым, ни его замполита Рудовского. Хапали оба трофеи – ковры, сервизы, картины, аккордеоны, коллекционное оружие, и прятали «конфискованное» в «татру», она ведь огромная, как вагон. Люди воюют, бьются в пекле боя, а они в это самое время пьянками, бабами, грабежом развлекаются. Короче, не делом занимаются. Обидно, оскорбительно было такое видеть, вот и совершил кто-то поджог – так сказать, выразил общее мнение по поводу их «деятельности». Да так тонко все проделал, что даже контрразведчика подключали, но отыскать поджигателя так и не смогли. И вот, оказывается, это был Вася Поршнев! Тут он нам откровенно все рассказал, а что, времени много прошло, чего бояться-то. Отчаянный – не зря первым в полку совершил таран танка!
Похохотали мы по поводу сожженного добра Мельникова, тут кто-то из ребят и говорит:
– Ты, Вася, не думай, Мельников-то догадывался, кто это сделал, так он тебе и мстил все время. Вот ты как два ордена имел, он больше ничего тебе и не дал – ни медали, ни ордена. Помнишь, форсировали Пилицу в Польше? Речушка-то вроде маленькая, но ледоход – льдины там шли. Твоя-то машина первая ее форсировала. А Героя, вместо тебя, дали механику-водителю. Мельников ведь на тебя давно зуб держал, с той поры, как ты остановить их пытался, когда они с Самыко над Порфирием Горшковым расправу учинили.
– Ну, Самыко-то бог наказал, – отозвался кто-то из однополчан, – недолго он после того живым оставался. И замполит Гриценко, который на станции Льгов санитарку соблазнил, тоже от кары не ушел, ему под Попельней руку оторвало. Так больше в полк и не вернулся. И Рудовский, не к ночи будет помянут, который над девочками нашими издевался, тоже свое получил. Все знали: вызывает к себе и принуждает к сожительству. А они-то – секретарши, телефонистки – все девочки совсем! Он ведь замполитом в полк где-то с середины Польши прибыл, но до конца войны не дотянул. У этого ногу оторвало, может, хоть тогда что-то понял.
И тут Василий Васильевич вдруг говорит:
– А знаете вы что-нибудь о Викторе Олейнике, с которым воевали мы на Курской дуге? Я-то Виктора считаю лучшим в полку механиком-водителем. Долго я его разыскивал, но удалось мне найти только его племянника Владимира Федоровича Олейника, живет он в Павлодаре. И вот что я узнал. Родные последнее письмо от Виктора получили осенью сорок третьего. А в марте сорок четвертого через Павлодар проходил санитарный поезд, из него попросили передать письмо семье Олейников. В этом письме было написано: «Если вы хотите видеть Виктора, то приезжайте на станцию Чистоозерное». Поехал туда его брат Семен, инвалид войны. Когда он вернулся, все спрашивали: «Что с Виктором?». «Об этом знаем Виктор и я», – ответил Семен. Вскоре Семен умер от тифа. Дальнейшие мои поиски Виктора через военкоматы, собесы, другие организации результатов не дали. Жена и родные считали, что его, наверное, сильно искалечило. Вот Семен, сам инвалид, и сохранил тайну брата, унес с собой в могилу, видно, боялся близким удар нанести. Супруга Виктора, Марина Терентьева, несколько лет ждала его, а потом вышла замуж. Теперь у нее четверо детей, двое от Виктора и двое от второго мужа.
Долго я приходил в себя после услышанного. Не зря при увечных ранениях, ожогах ребята просили: «Пристрелите, братцы!» Это ведь не только от боли, человек в муках как бы дальше видел, как жить потом, домой вернуться обузой – слепым, без руки или ноги, обезображенным.
А Петр Андреевич, не удержав слезы, рассказал, как в самом конце войны погиб в Германии наш сын полка Рема Чугунов, 13-летний русский мальчик. Погиб он во внезапной стычке в лесу с немецкими разведчиками. Он первым из наших разведчиков бросился на врага с криком: «За Родину, вперед!». И автоматная очередь срезала такого золотого юношу.
Наступило тяжелое молчание.
– Так и командир его погиб, начразведки Солдатов, – заговорил Василий Васильевич. – Вступил в единоборство со взводом эсэсовцев в городе Ландсберге. Очень обидно нам было за Ивана Павловича, две недели не дожил до Берлинской операции. Похоронили мы его в Ландсберге, со всеми воинскими почестями. Но как бы хорошо было, если бы он с нами вошел в Берлин, ведь он заслужил это более чем кто-либо.
Чтобы как-то разрядить обстановку, я спросил у Ишкина, откуда взялась у него прядь белых волос, которая заметно выделялась даже среди его теперь уже седых волос. И Василий Васильевич рассказал.
– Дело было 4 марта сорок пятого, уже в Германии. Пришлось мне в тот день столкнуться с выходящими из окружения немцами. Рембригады двое суток без сна и отдыха ремонтировали две самоходки и, отремонтировав, продвигались в полк. На хуторе решили немного обогреться и отдохнуть. На двух машинах были два офицера и, соответственно, два бригадира. Будучи старшим, я остановил машину. Справа по полю на том же уровне остановился немецкий бронетранспортер, на них часто ездили наши офицеры и разведчики, подумал, что и сейчас так. Но! Открылся люк, и из него вдруг высунулся немец-офицер! Успел крикнуть своим: «Ребята, ложись!», водителю Махмутову: «Прыгай!» – и сам прыгнул! Не поверите, но за то мгновение, что я летел с подножки до кювета, всю жизнь свою вспомнил! И отца – балтийского матроса, штурмовавшего Зимний, и полуголодное свое детство, и добрую матушку, и бабушку, и каждого из своих пятерых братьев и трех сестер, и даже блокадный Ленинград, как лежал там в госпитале с тяжелым ранением, и гибель брата! И не то чтобы только лица их промелькнули, а увидел я все в подробностях, картинами! Но как только смолк на секунду крупнокалиберный пулемет, меня будто подбросило! Вскочил, кинулся за угол дома, успел только увидеть, как очередь вдогонку два кирпича из стены вышибла. А за углом дома – стоит «тридцатьчетверка»! На крыльце – сидят обедают танкисты! Кричу им: «Немцы!» Они не верят: «Шутишь, впереди наши танки, продвинулись уже на сотню километров». Когда тут объяснять?! Заскочил я в их танк и давай скорей на дорогу! Успел увидеть бронетранспортер – он уже в лес заходил! В башню ко мне запрыгнул Суржиков, мой ремонтник, быстро зарядил пушку! Но выстрелить мы не успели, БТР уже скрылся в лесу. Поставил я танк на место. Отругал, конечно, танкистов за беспечность. Определили мы ремлетучки во двор, зашли в дом, немного обогрелись, поели. Позже, когда после этого переполоха пришли в себя, осмотрелись, то у меня на комбинезоне обнаружили много пробоин и одна была на шлеме. Тогда Суржиков и заметил в волосах у меня эту седую прядь. Осталась она мне памятью, как летел в канаву и с жизнью прощался. А комбинезон с пробоинами и шлем я двадцать пять лет хранил – как реликвии фортуны, знак благосклонности судьбы.
Проговорили мы до позднего вечера. Утром договорились связь не терять и разъехались по домам.
Часть четвертая.
1-й Белорусский фронт
Глава девятая.
Роковая высота
Январь – июль 1944
Из боя в госпиталь и снова на фронтИтак, 31 декабря 1943 года, в тот день мне исполнился 21 год, моя самоходка сгорела, я был ранен и очнулся уже в киевском госпитале возле Бессарабского рынка.
Только здесь я почувствовал, что ранения мои в плечо и ногу не пустяковые, так как из-за них во время бомбежек приходилось мне оставаться в палате. А бомбили нас нещадно! И днем, и ночью! Хотя на территории госпиталя бомбы не рвались, но лечебные корпуса при каждом налете трясло, как при землетрясении. Ходячим-то хорошо, они убегали в укрытия, подвалы, щели, а мы, кто не мог ходить, тряслись вместе с корпусом на своих пружинных железных кроватях. Причиной налетов, как мы вскоре узнали, был деревянный мост через Днепр, его-то и старалась разбомбить вражеская авиация: проложенный под толстым слоем воды, он не просматривался с воздуха. Разбомбить этот стратегический объект противнику так и не удалось.
Через несколько дней нас сгруппировали по характеру ранений и санитарным поездом перевезли сначала в Курск, где мы пробыли двое суток, а затем «зеленой улицей» эвакуировали на Южный Урал. Разгрузили санпоезд ночью на станции Аргояш, километрах в пятидесяти от Челябинска. Госпиталь размещался в деревянной двухэтажной школе. Здесь мы попали в руки хороших врачей и медсестер, были окружены заботой жителей поселка, учителей и учеников школы, которые ежедневно навещали нас и даже выступали в спортзале школы с художественной самодеятельностью. Здоровье мое быстро шло на поправку, и уже в конце февраля я попросился на медкомиссию, хотя боль в плече и ноге чувствовалась довольно ощутимо.
Лечащий врач, Александра Васильевна, была женщина очень порядочная и умная, она мне говорит:
– Какая выписка, если вы еще хромаете? Оставайтесь командиром роты выздоравливающих.
– Александра Васильевна, лучше я воевать поеду, – не согласился я на такую должность. – И потом, я же не хромаю, а прихрамываю!
– Выписывайте его! – поддержала меня начальник госпиталя капитан медслужбы Копылова. – Напишем ему «легкое ранение», и пусть едет на фронт! С такой настойчивостью он и себе навредит, и нам житья не даст!
Ранение у меня было в плечо левое, кость задело, но написали «легкое» – а мне что?
Тепло распрощавшись с врачами и медсестрами, товарищами по госпиталю, я в тот же день прибыл в Свердловск.
* * *
В Свердловске повторилось то же, что было здесь же со мной год назад: отдел кадров бронетанкового управления Уральского военного округа, 5-й запасной танковый полк и получение самоходок; с той лишь разницей, что на этот раз пришлось получать самоходки не СУ-122, а СУ-85. И опять два паровоза цугом притащили наш эшелон на станцию Пушкино под Москвой, где к концу вторых суток мы и разгрузились, а потом, совершив небольшой марш, сосредоточились в лесу возле станции Правда. Здесь и началось переформирование 225-го отдельного танко-самоходного полка (ОТСП) в 1295-й самоходный артиллерийский полк резерва Верховного Главнокомандования, в состав которого вошли танкисты расформированного полка и самоходчики, прибывшие из Свердловска.
225-й отдельный танковый полк имел свою – героическую! – историю. Сформирован он был под Москвой летом 1942 года и, когда определилось главное направление наступления немцев на юге, его перебросили через Среднюю Азию и Каспийское море на Северный Кавказ под Моздок. Там в тяжелых оборонительных боях полк получил боевое крещение. В конце октября сорок третьего полк был выведен на доукомплектование из-под Курска в Подмосковье, где его пополнили двумя батареями самоходок СУ-85. С этого времени он стал называться «танко-самоходным», сохранив свой номер, и в новом качестве принял участие в освобождении Киева. Таким образом, к моменту переформирования полк участвовал в трех крупнейших битвах – за Кавказ, на Курской дуге и в битве за Днепр.
Командиром вновь сформированного 1295-го полка был назначен майор Либман, замполитом – подполковник Рудаков, зампотехом – майор Базилевич, начальником тыла – майор Черняк. Офицеры штаба и начальники служб в основном перешли из 225-го ОТСП.
Меня назначили командиром 1-го взвода в 3-ю батарею, хотя перед ранением я командовал батареей. Объяснялось это просто, и произошло это со мной уже не в первый раз. Приехал я после первого ранения в другой полк, и что там мне в личное дело штабные записали или не записали, я не знал. Записано, что командир взвода, – меня на взвод и ставят. Второй раз попал в госпиталь – опять так же. Даже смешно. Не удосужился я в свое время сходить в штаб 1454-го полка произвести запись должности командира батареи в удостоверение личности. Тогда не до того было да и сейчас не беспокоило это меня, ведь командиром взвода можно даже более толково использовать боевую мощь каждой самоходки.
Между прочим, так у меня и со званием получилось, больше двух лет провоевал я в чине лейтенанта. Правда, я и не гнался за званиями, меня это не очень интересовало. Интересовало меня – лучше воевать. А звание – это уже вторично. Для полевых офицеров такая ситуация была обычным явлением.
Командир нашей 3-й батареи, тридцатипятилетний сибиряк старший лейтенант Михаил Андреевич Ворошилов, был призван из запаса, но уже имел боевой опыт, в том числе и в 225-м ОТСП. Чуть выше среднего роста, широкоплечий, выразительное лицо, голубые глаза; старили комбата три глубокие морщины, пролегающие вдоль лба. По характеру это был волевой спокойный человек, с подчиненными всегда обращался просто и с уважением.
Зампотех батареи, тоже сибиряк, старший техник-лейтенант Силантий Журбенко, был на четыре года моложе комбата. Среднего роста, полноватого телосложения, с карими со смешинкой глазами и почти не сходящей с лица улыбкой – производил он впечатление человека флегматичного. Но только на первый взгляд! На самом деле зампотех наш был энергичен, быстр в решениях и действиях. До войны Силантий Иванович был председателем небольшого сибирского колхоза, что прослеживалось в его хозяйском отношении к имуществу и строгом контроле за содержанием боевых машин.
Бараки возле станции Правда, в которых мы жили, были летнего типа, слабо утепленные дополнительной обшивкой, поэтому спали мы на нарах вповалку, и согреться под изношенными солдатскими одеялами удавалось только к утру. Вставали в 6.00, в течение часа успевали побриться, помыться, позавтракать и потом целый день занимались боевой подготовкой и тактическим сколачиванием подразделений. Очень большое внимание уделялось взаимозаменяемости членов экипажа. Штаб так распределил личный состав на самоходках, чтобы в каждом экипаже были участники боев и хотя бы один самоходчик. Мне в этом отношении повезло больше всех, так как все в экипаже оказались опытными фронтовиками. Механик-водитель старшина Яков Петрович Михайлов 1910 года рождения до войны работал машинистом паровоза в Петропавловске; к началу сорок четвертого успел повоевать на Калининском, Брянском и 1-м Украинском фронтах; имел ранение и два ордена, а также две тысячи моточасов практики вождения танков и самоходок – такая практика была бесценной!
Наводчиком у нас стал старшина Сергей Быков со станции Шаля Свердловской области – шатен с карими глазами, выше среднего роста, крепкого телосложения. Ранее воевал в десантных и танковых войсках, знал хорошо самоходку и умел водить ее в сложных условиях местности, имел большой опыт стрельбы из пушки.
Под стать ему был и заряжающий старшина Сергей Мозалевский из села Ступино Воронежской области, человек крепкой физической закалки, имеющий солидный боевой опыт, начиная с финской войны; он мог свободно заменять наводчика, механика-водителя да и командира самоходки.
Командиром второй машины моего взвода был лейтенант Павел Ревуцкий. Замечательный человек и командир! Чуть выше среднего роста, с правильными чертами лица, жгучими карими глазами и богатой шевелюрой из мелких кудрей – он сразу привлекал к себе особым обаянием. Но самыми главными его чертами, ценимыми во взводе и батарее, были человечность и личная храбрость. В военном отношении подготовлен он был отлично, в совершенстве знал материальную часть боевой машины и вооружения. В свои двадцать имел уже весьма богатый боевой опыт.
Ребята в его экипаже подобрались тоже хорошие и получившие боевой опыт. Все они оказались из Горьковской области. Правда, заряжающего Хухарева вскорости пришлось заменить, он был настолько щуплым, худым и малосильным, что не мог поднимать весившие около пуда унитарные снаряды. Заряжающим вместо него определили старшего сержанта Алексея Бессонова из Богородского района. Алексей мог заменять любую должность в экипаже, приобрел большой боевой опыт в 225-м полку, за бои был награжден орденом Красной Звезды и повышен в чине. Механиком-водителем у Ревуцкого был сержант Иван Пятаев, наводчиком – старший сержант Федор Беляшкин из села Коверино, где остался его младший брат, которого он вырастил без родителей. Федор был очень трудолюбив и свое дело знал отлично.
Вторым взводом нашей 3-й батареи командовал ростовчанин лейтенант Сергей Бакуров, второй самоходкой его взвода – кировчанин лейтенант Юрий Ветошкин. Командиром комбатовской самоходки назначили старшину Ивана Сидорина.
Перезнакомились все быстро. За пять дней, что комполка тренировал нас в построении, а себя – в отдаче рапорта представителю Наркомата обороны при вручении Боевого Знамени полка, мы узнали почти всех офицеров подразделений, штаба и полковых служб. Самым молодым офицером в полку был девятнадцатилетний командир самоходки лейтенант Илья Горелик, а самым сильным – тоже командир самоходки младший лейтенант Петр Терехов родом из Архангельской области. Петр где-то отыскал две гири-двухпудовки и утром, до завтрака, играл ими, как мячиками. Самым «старым» по возрасту был тридцатисемилетний комполка майор Либман, выглядел он еще старше; к тому же, чуть ниже среднего роста, он как-то не смотрелся среди рослых самоходчиков.
Хотя мы за день и уставали, но часть батарейцев вечерами уходила в клуб на танцы. Инициаторами этих «культпоходов» были полковой комсорг старший лейтенант Павел Кочейшвили и Илья Горелик. А мы, прибывшие из Свердловска, не воевавшие в 225-м, больше интересовались историей полка, изучали его боевой путь. В полку была хорошо оформленная ленинская комната, для нашей батареи экскурсоводами-рассказчиками по ее фотопортретам и экспонатам стали Павел Ревуцкий и старший врач полка капитан медслужбы Григоров, который служил в 225-м со дня его формирования.
После вручения Боевого Знамени мы еще две недели усиленно занимались боевой подготовкой. Самоходки ежедневно выходили то на вождение по сложным препятствиям, то на стрельбы, то на тактические учения с боевой стрельбой.
Время учений пролетело быстро. В конце марта 1944 года полк на станции Пушкино погрузился в два эшелона и взял курс на запад. В вагонах-теплушках было по-солдатски уютно и немного жарко от железных печек-буржуек; много пели, рассказывали о случаях в боях; на остановках в нашу батарею часто приходили пропагандист полка майор Кузюткин и парторг лейтенант Некрытый, знакомили нас с последними событиями на фронтах и в стране, с международным положением.
На станции Клинцы оба эшелона сделали длительную остановку. Разворотливый начтыла Черняк плодотворно использовал это время – организовал помывку всего полка в хорошей бане с парилкой. Мы смогли постирать обмундирование, портянки и носовые платки, погладить брюки и гимнастерки. К концу дня все предстали в наилучшем виде – свежими, чисто выбритыми и подстриженными! В начищенной обуви, с блестящими пуговицами и белоснежными подворотничками! Любо посмотреть на таких справных, бравых ребят! А девушки наши выглядели еще лучше, успев подогнать по себе новенькое обмундирование! Наверное, большинство из нас впервые за всю войну почувствовало блаженство. Здесь же, на площадке у бани, стихийно возникли танцы. Танцующих разогнал внезапный воздушный налет. К счастью, он был коротким и никто не пострадал. Не зацепило и хорошо замаскированные в лесу эшелоны.
