Текст книги "«Батарея, огонь!»"

Автор книги: Василий Крысов

– Это в сентябре сорок третьего, мы до Нежина дошли, и нас по «зеленой улице» в тыл отправили по приказу наркома, опять на станцию Пушкино. И там мы получили новые самоходки СУ-85. Самоходки хорошие, прямо скажем. Я в конце войны воевал на Т-34–85, так самоходка эта лучше была, чем этот танк.

У нас все было засекречено: кто что может пробить. Но я лазил в трофейные «тигры» и «пантеры» и видел: у них броня вот такая – 100 мм! А у нас – 45. От нас скрывали это все и не очень поощряли любопытство насчет вражеской техники. Наша лучше, и никаких гвоздей!

– Как вы сейчас к этому относитесь?

– Вы выключите, так я вам скажу.

– Я – историк, мне нужна правда о войне, как оно было.

– Наши танки хуже были, чем эти новые немецкие. Вот я вам, в двух словах, скажу про Прохоровское сражение. У нас некоторые ретивые политики твердят: «Разгромили! Разгромили!..» Да ни хрена не разгромили! Остановили кое-как! У немцев-то было на Курской дуге всего 2700 танков и штурмовых орудий, а у нас – 10 400! Разница! 5-я гвардейская танковая армия Ротмистрова вышла в количестве 772 единицы: 554 «тридцатьчетверки» с пушкой Ф-34 76-мм и 218 танков Т-70. А что от нее осталось? Всего мы потеряли больше 6000 танков в этой операции.

Сталин Ротмистрову Героя не дал: армию потерял! Но наши танки и не могли победить! Пушки маломощные, броня тонкая – против немецких! Хорошо хоть остановили! Сталин это тоже понимал. Но ни тогда, ни потом Героя Ротмистрову не дал. Под Корсунь-Шевченковским 5-я армия Ротмистрова принимала участие в разгроме крупнейшей группировки, и ему таки присвоили звание маршала бронетанковых войск, но Героя опять не дали.

Мы сидели в Георгиевском зале Кремля, выпускники Академии бронетанковых войск. Хрущев был у власти, он сидел рядом с Ротмистровым, вместе коньяк пили. А Хрущев был членом Военного совета фронта, вместе они под Курском воевали. Я думал, что хоть теперь-то Героя даст. Не дал! Дали ему Героя в 1965-м в связи с семидесятилетием.

– Можете рассказать, за что была у вас первая боевая награда?

– Первая была – орден Красной Звезды. На нашем участке наступало порядка сотни танков, но на широком фронте. На мою машину шел «элефант». Идет, а у него броня-то 200 мм! Я знал, что я своей пушчонкой ее не пробью, я тогда был на СУ-122, гаубица на ней стояла. А его пушка подкалиберным могла за километр пробивать 237 мм. Наш танк любой – насквозь! Ну, мы ухитрились, сбили «слону» этому гусеницу, и он остановился. Он как вожак у них в наступлении был. (Я разыскал данные, всего этих «элефантов» было выпущено 90 единиц.) Мне в Кролевце и вручили орден Красной Звезды – уже «за комплекс боев». Это было в сорок третьем, когда мы освободили Глухов, первый украинский город, потом Ярославец, после Кролевец...

– Насколько часто на самоходках стреляли с закрытых позиций?

– За всю войну один раз, но тогда мы несколько дней вели огонь. Полк стоял возле Ковеля, крупного узла шоссейных и железнодорожных дорог – стратегический пункт. Его брали два раза. У нас в литературе уходят от этого: его первый раз освободили в марте сорок четвертого. Напились, заснули, а немцы бросили в контратаку один батальон и взяли. В центре города был костел, там у немцев был командно-наблюдательный пункт, вот по нему мы и били с закрытых огневых позиций.

– Как чаще всего применялись ваши самоходки?

– Чаще применялись вместо танков. Противник где-то прорвался, нам приказ: «Занять оборону!» – и мы останавливаем. А в целом в 50 процентах ходили в атаку вместе с танками. Танки немного впереди идут, и мы уничтожаем цели, которые мешают им продвигаться; главным образом, это были противотанковые пушки.

– Пока вы с фаустпатронщиками не встретились, кто был самым опасным противником?

– Наиболее опасны, конечно, «пантеры» и «тигры». Артиллерия менее опасна была, так как я учил механиков-водителей ходить в атаку зигзагами. В училище нас этому не учили. Никто нам это не рассказывал и не показывал. Жить захочешь – начнешь думать, как электронная машина, научишься. Наступали на высоту 197.2. Наверху там было кладбище. А когда мы подошли – «тигры», «пантеры», противотанковая артиллерия! Настоящая цитадель! Вся боевая техника – в капонирах, еще и укрепленных могильными плитами! И кому в голову взбрело взять эту высоту?! Первую атаку немцы отбили, мы потеряли много танков. Только заправили боеприпасы и во вторую атаку пошли. Я стихи написал о том бое – «Роковая высота». Место открытое, мы зигзагами атаковали...

– Какая длина зигзага? Метров 60, 30?

– Зигзага-то? О, нет, наверное, метров двадцать зигзаг. Тут расчет времени: только успеет навести немецкий наводчик, ты сменил направление, увел самоходку.

– А немцы такую тактику применяли в наступлении?

– Нет. У них взаимодействие было высочайшего класса между родами войск. Сначала «рама» («фокке-вульф») – разведка авиационная пролетит, сфотографирует всю оборону, потом самолеты прилетят, начинают бомбить. Отбомбили, следом артподготовку проводят. Артподготовку капитальную сделали, и тогда уже идут танки. А у нас как было, особенно в сорок первом да и в сорок втором? Надо атаковать, наносят наши войска контрудар – бросают корпус. У немцев в обороне даже танков нет, но пушки-то стоят наготове! Немец уже знает, когда и где будет наш контрудар. В конце концов корпус окружают и уничтожают.

А почему у нас взаимодействие было слабое? Потому что связи-то не было! В бригаде, скажем, три батальона, в каждом свои танки и радиостанции разные. Командир бригады в результате может управлять только одним батальоном, а не тремя. Вот такая чехарда.

– Насколько эффективна была немецкая авиация в борьбе с нашими танками?

– Здорово! У них противотанковые бомбы были. Авиация, наверное, половину наших танков сожгла.

– Какие-то наиболее опасные типы самолетов вы выделяли?

– У них штурмовики были – «хейнкели». А «мессершмитты» – это истребители.

– Как поддержку нашей авиации танкам оцениваете?

– Мы радовались, когда Ил-2 шли штурмовать, это мы очень приветствовали, аплодировали даже. Они хорошо работали, наносили большой урон. На них ведь «катюши» стояли, кроме бомб.

– В каких случаях стреляли с ходу и стреляли ли вообще с ходу?

– Редко с ходу стреляли и результат был плохой. Методика была такая. Я даю команду «с ходу огонь», наводчик цель выбирает и старается держать ее, механик видит, какая впереди местность, дает команду «дорожка», и наводчик в это время должен выстрелить. А иначе не успеть.

– Что запомнилось из встреч с местным населением, в Прибалтике например?

– Прибалтика сразу от нас отвернулась – стреляли в спину отходящим войскам. Хотя политруки нам говорили другое, я несколько раз лекции слушал: вот, обрадовались освобождению!.. Какой там хрен обрадовались! Вот и сейчас все памятники уничтожают. Я только одну литовскую дивизию встретил за всю войну, на правом фланге 48-й армии Романенко на Курской дуге. А больше-то они переходили целыми корпусами на сторону немцев.

– Вы сами это видели или слышали, что они сдавались немцам?

– Да, слышал. Видеть-то не видел.

– Когда вы служили на KB и на самоходках, какое у вас было обмундирование?

– Хлопчатобумажное, цвета хаки, летом – пилотка, в бою – танкошлем. Зимой давали ватные брюки, телогрейку, и на все это надевали комбинезон в бою.

– На сколько времени хватало этой формы?

– До госпиталя, а там меняли все.

– Среди товарищей вы видели тех, кто верил в бога, говорили об этом с ними?

– Нет, ничего.

– Были такие случаи, когда молитва вас от смерти спасала?

– Нет, я хоть и верующий был, а молитв-то не знал. Я по разумению молился, своими словами и про себя.

– Что в то время для вас был бог? В какого бога вы верили?

– Обычный христианский бог.

– Что больше любили во время отдыха – поесть, поспать, песни попеть?

– Больше-то технику обслуживали.

– Какие письма вы писали домой?

– Ободряющие, но писал редко, чтобы родных подготовить на случай трагедии, чтобы они не думали, что мне легко. Вот Западный Буг форсировали – я им письмишко шлю. Кролевец взяли – опять им треугольничек. К Балтийскому морю вышли – письмишко домой. Жаль только, что они не сохранили эти письма.

– А вам какие письма писали из дома?

– Такие успокаивающие; даже бабушка умерла, так не написали, чтобы меня не расстраивать. Я уж потом узнал.

– Мучили вас военные сны, воспоминания после войны?

– Долго после войны сохранялось... Фильм про войну смотришь, где танки идут в атаку, так стул под тобой  ходуном ходит. Вроде как трясет. Сны часто снились с криками, командами, лет пять, наверно, после войны.

– Как повлияло участие в войне на вашу дальнейшую жизнь?

– Большого значения не имело. У нас к ветеранам относились бездушно и инвалидами признавали только тех, у кого руки или ноги нет. А ведь ранения другие еще есть. У моего зятя, покойного Уланова Ивана Ивановича, участника финской и этой войны, оторвало ногу вот так – по лодыжку. Он на култышках проходил до пенсии, ни копейки не получая: его не считали инвалидом. Хотел я ему помочь, писал письма, и «высокая медслужба» пришла к выводу, что левая нога отбита менее на один сантиметр от того, что написано в инструкции. Такое было отношение.

А потом был один период, когда к нам с ненавистью относились. Это когда получили право без очереди что-то купить. Крик такой поднимался: «Чего лезешь?! У меня вот отец погиб!» Понимаете как? Неприятно было. Горбачев фронтовиков приподнял, а остальные ничего – ни Хрущев ничего не сделал, ни Брежнев ничего не сделал, он только себе вешал ордена. Черненко, этот сам еле ходил. Андропов тоже ничего не успел. Андропов-то, может, чего и сделал, но, пока с жуликами расправлялся, и умер. Поэтому обидно было за такое отношение.

– Какое у вас отношение к советской власти, которая вела эту войну и использовала результаты Победы?

– Лозунгами занимались, а на самом деле подготовка к войне была очень плохой. Вы ведь в курсе, что Фрунзе зарезали. Сталин поставил приспешников. Своего друга Ворошилова, не имеющего ни одного класса  образования. Буденный стал заместителем по кавалерии. Кулик – заместителем по артиллерии. Все они были неграмотные, а как неграмотные могли пятимиллионной армией командовать?! Они и начали чушь пороть.

Что касается танков. Купили в 1930 году лицензию фирмы «Виккерс» и стали выпускать Т-26 с противопульной броней. В этом же году купили лицензию в США, назвали БТ и стали гнать эти танки. Сделали за десять лет, с 1931 по 1941-и, 9998 Т-26 всех модификаций и 7519 БТ тоже всех модификаций с противопульной броней. И что толку?! Никакого!

Потом делали эксперименты. 56 видов танков и самоходок было у нас, начиная с 1920 года, когда «Русский Рено» выпустили. Создали трехбашенные БТ и Т-28; Т-35 – пятибашенный. Зачем? Можно было сразу однобашенные делать. Эти умники упор делали на колесно-гусеничные танки – это по нашему бездорожью! А за время войны ни с одного танка гусеницу не сняли!

Итак, с танками опозорились.

Да и сколько их выпустили?! Только 1225 «тридцатьчетверок» и 626 КВ. Это ж капля в море! Да и те как использовать? Командиров-то перестреляли! Пехотинцев и кавалеристов ставили командирами – танковых полков, бригад, дивизий! Они разве знают танковое дело?! Вот и бросали в контрудары все танки, в атаках они и сгорели. А что нужно было? Нужно было занять, скажем, на Днепре, оборону – и ни шагу с места, раз немцы идут такой силой. Так нет, корпус пошел в контрудар – и корпуса нет! Корпус пошел – корпуса нет!

Теперь пулемет станковый «максим». Как был в гражданскую войну, так и остался. Новые станковые пулеметы только во время войны стали выпускать! Разведка должна была знать, что у немцев станковые и ручные пулеметы ленточного заряжания, а у нас дискового. Разница очень большая: ленту можно сделать на 50–100 зарядов, а диск – 63, 47. И самое главное: «катюши»  ведь были изготовлены в тридцать восьмом году! В тридцать девятом они уже стояли на самолетах И-15, И-16. После этого руководители наши, вместе с Берией, конечно, и Ежовым разгромили конструкторское бюро «катюш»: Лангемака, Сулейменова арестовали и через два месяца расстреляли, а выпуск «катюш» был остановлен. Когда война началась, то нашли где-то семь единиц для батареи Флерова. Потом уже, на Воронежском экскаваторном заводе, стали массово выпускать.

– Василий Семенович, надо ли вас так понимать, что по технике война была не в нашу пользу?

– Я с «катюшами» закончу. «Катюша» – это реактивный миномет, 16-ствольный, калибр 132 мм, стрелял на дальность до 8,5 километра. Полк «катюш» выбрасывал залпом 576 снарядов – таких-то снарядов! Обычный артиллерийский полк, если двухдивизионного состава – 24, трехдивизионного – 36 снарядов, редко четырехдивизионного – 48. Или 576! Разница есть?! И что, Берия с Ежовым не могли этого уразуметь?! Теперь «андрюши» – М-30 и М-31. У «катюш» вес снаряда 18,4 кг, а у «андрюш» – 91,5 кг. «Андрюши», правда, стреляли на два километра, но уж бухнет такой, так бухнет! Это ж бомба самая настоящая!

Если в целом технику сравнивать, то при данных условиях технику можно считать равной: и самолеты, и танки, и артиллерию. Но тяжелые танки немцев, которые в сорок третьем году появились, – конечно, были лучше наших. Т-34–85, который называют «легендарным», мог своей пушкой пробить «тигра» и «пантеру» только с расстояния 500 метров! А у нас его запускали за 2 километра по открытому полю! Это бездарность командования! Вот и горели «тридцатьчетверки»! Танк-то сам по себе хороший, скорость большая – 55, у «пантеры» – 50, но зато у «пантеры» мощнее пушка.

ИС-2, конечно, был хуже, чем «королевский тигр», – по всем показателям, кроме скорости. Скорость у них одинаковая была, а мощность орудия у «королевского тигра» значительно выше. Но их немцы успели выпустить 489 единиц, а наших-то ИС выпустили 2250. Это уравновешивает. Обычных «тигров» немцы выпустили 1553 единицы, но у нас с «тигром» ни один танк нельзя сравнить, так как на ИС-1 пушка была 85-мм.

– Тогда надо ответить на один вопрос: почему мы победили в той войне?

– Победили количеством, а не умом!

Полководцы начали соображать только после Сталинградской битвы и Сталина наконец убедили. Он же был настроен, как Ватутин: наступать! Ему все-таки доказали, что надо оборону держать: перебить немцев, а потом наступать. Первый раз он послушался. А до этого все бестолковое, бездарное командование действовало как? С опозданием, без разведки, без организации взаимодействия. Давали команду вперед – без заправки боеприпасами, топливом! Люди не спали по трое суток, не ели десять суток – всё вперед! Количеством танков над качеством! Мы же потеряли, по моим подсчетам, 125 тысяч танков, а у немцев всего было 53 тысячи.

А людей-то! Немцы потеряли 6,5 миллиона, из них солдат и сержантов – 3 миллиона 50 тысяч. А мы?!!..

Воевать количеством – значит, не уважать жизнь человеческую! Что человек для наших правителей – «лагерная пыль», «пропал без вести», бесконечные нули в цифрах потерь, «нет человека – нет проблемы»... И еще удивляемся вымиранию народа! Да из каких же сил ему выжить! А теперь новая напасть – коррупция, взяточники! Что ж, еще не вечер. Прорвемся! Я-то вот как думаю:

 
Чтоб этого врага разбить,
коварнейшего из коварных,
на бой пора благословить
нам внуков, правнуков отважных.
 
 
Вперед, орлы! На смертный бой
с опаснейшим врагом! В том честь
спасти Отчизну от лихих чинов,
упрятавшихся в «пятую колонну»!
 

Приложение II.  Немного о себе

Когда наши войска отступали на всех фронтах, оставляя врагу город за городом, область за областью, мы в училище без роздыху изучали военные науки, не оставляла мысль, что в любую минуту нас могут досрочно выпустить: поступит приказ – и на фронт.

Но когда битва под Москвой окончилась поражением немцев и переходом в контрнаступление, у нас изменили распорядок дня, включив в него один час личного времени.

Я в этот час писал письма родным и друзьям, иногда играл в шахматы, а больше всего вспоминал о своей родной деревне Крысовы Оричевского района Кировской области, в которой я родился 31 декабря 1922 года. Можно было записать датой рождения 1 января 1923 года, но мой дальновидный отец посчитал, что так я быстрее отслужу в армии и поступлю в ВУЗ. Однако война перепутала все планы.

Мой отец Семен Васильевич Крысов работал директором Истобенского овощеперерабатывающего завода, хотя за плечами имел, как и мама, только церковноприходскую школу. Оба они окончили школу с отличием, и по окончании им вручили именные Евангелия.

Завод отца располагался в старинном селе Истобенске, которое появилось на карте Вятской губернии одновременно с губернским центром – городом Хлыновом, который потом дважды переименовывали, сначала в Вятку, затем в Киров.

Расположен Истобенск живописно, на высоком берегу Вятки. За рекой раскинулись заливные луга с большой сетью красивых озер и богатейшей растительностью. Украшали село два храма – Никольский и Троицкий. Первый большевики закрыли, сбросили крест с главного купола, все колокола и превратили храм в склад всякого хлама. А Троицкий храм не закрывали. В нем по-прежнему крестили детей, проводили венчания молодых и отпевали усопших. Хотя те миряне, кто держался за должность, все эти таинства проводили тайно от властей.

Мне очень хорошо запомнилось венчание моей старшей сестры Таисии с Иваном Улановым, крестьянином из дальней деревни, километрах в двадцати от нас. Колхозов еще не было, и к нашему дому первыми на добрых конях приехали гости со стороны жениха. Потом подъехали гости и с нашей стороны – в расписных каретах, бляхи на конских сбруях начищены до золотого блеска, звенят на шеях коней бубенцы, под дугами колокольцы заливаются! Гостей, по обычаю, пригласили в избу выпить по большой кружке пива домашнего. А потом вся большая кавалькада помчалась в село к Троицкому храму; взяли и меня, десятилетнего мальчишку, правда, ехал я в конце праздничного поезда.

Трудно без восхищения вспоминать церемонию венчания молодых! Невесте и жениху надели на головы «царские короны». Они стояли у амвона со свечами в руках и повторяли за батюшкой клятву верности. Гости, тоже со свечами, стояли кругом, внимательно слушали батюшку и созерцали весь церемониал. Все было торжественно и благопристойно. Такое не забывается, и разводов тогда не знали.

В селе, кроме овощезавода, были еще несколько: маслобойный, небольшой хлебный и маленький конезавод, и еще была ферма племенных быков. Истобенская порода коров пошла от шведского быка Моти. Когда быки, наследники Моти, учиняли между собой драку, было  страшновато на них смотреть, и мы взбирались на крыши домов. Коровы в ту пору давали надои до 8500 литров молока в год от каждой, а потом племработа была заброшена и докатились до 1500 литров в год.

На ниве просвещения в Истобенске были средняя школа, сельскохозяйственный техникум и курсы маслоделия (2-годичные).

По воскресеньям, еще затемно, жители всех окрестных деревень слышали малиновый звон колоколов Троицкого храма, и с рассветом на центральной площади села начинался базар. Чего только там не продавали! И мясо, и рыбу, и птицу! Поросят, ягнят! Дары леса и лугов! А в дни народных праздников устраивались ярмарки, на которые съезжались не только из соседних сел и районов, но и из других городов. Продавали даже коней и скот! Везли на ярмарку арбузы, дыни, фрукты и даже цитрусовые! Особый ряд занимали кустари и умельцы, у них можно было купить валенки, лапти, сапоги – хромовые и попроще.

Матушка моя Афанасья Федоровна – урожденная Тупицына. Что поделаешь, вот такими нас наградило фамилиями; у нас, в вятском крае, и не такие фамилии-прозвища придумывали, одним словом, сквернословы были. Мама была из крестьян, работала сначала на своей земле, потом в колхозе. А ночами шила, по просьбе соседей, брюки, кофты, платья, пиджаки, костюмы, рубашки. Да и приусадебный участок был большой – 40 соток, требовал большого труда. Правда, полив в основном лег на мои плечи, так как все три сестры вышли замуж и разъехались из села, а младшие два брата были еще малы. Папа был всегда занят на работе, поэтому нам с братьями по осени, готовясь к зиме, приходилось еще и дрова пилить и колоть.

Моя чудесная бабушка Анастасия Трофимовна осталась вдовой с тремя малыми детьми, старшим из которых был мой папа, пяти лет. Муж бабушки, Василий  Петрович, мой дедушка, был моряком и утонул. Бабушка была глубоко верующим человеком, постоянной прихожанкой храма.

Я бесконечно благодарен маме и бабушке, что они привили мне трудолюбие, честность, доброту к людям, а главное, быть порядочным и справедливым.

Мое детство и юность прошли в тревожные годы, а я был очень впечатлительным. Я каждый раз сопровождал маму на собрания, когда шел процесс добровольно-принудительной коллективизации. Приезжали начальники из района да еще прихватывали для острастки пару милиционеров. Пугали раскулачиванием и хвалили колхозный рай. Но крестьянам жалко было сдавать коней и все имущество, накопленное многими поколениями семьи. Из 65 хозяйств деревни первыми записались беднейшие – 10 безлошадных семей. Потом уломали и всех остальных. Забрали и коров, но они от некормления, непоения и недоения подняли такой рев, что через три дня их вернули хозяевам.

По Сталину «жить стало лучше, жить стало веселее». Если раньше крестьянин в шесть часов был уже в поле, то теперь ударом железяки по рельсу, подвешенному у пожарной каланчи, только к девяти собирали колхозников. Зато по каждому поводу колхоз устраивал общие пьянки: закупали водки и резали то бычка, то коня.

Когда я узнал, что нашего коня Буланку поведут на мясобойню, пошел с ним прощаться, прихватив краюху хлеба. Увидев меня, он обрадовался, но хлеб ел без большой охоты, а по щекам у него катились слезы. Видимо, он предчувствовал свою смерть. Я обнял его и еле сдерживал слезы.

Только закончилась коллективизация и убрали плакаты о колхозном благе, как их место заняли плакаты, где фашиста со свастикой давят за горло ежовые рукавицы. Мы поняли, что у нас враг номер один – германский фашизм.

У нас в школе преподавал немецкий язык Карл Петрович Крюгер. Он был из тех немцев, которых завезли еще при Екатерине Второй в XVIII веке. Ночью к их дому подъехал «черный ворон», и забрали бедного Карла Петровича, забрали с концами – как «врага народа», больше его не видели. Жена его Анна Васильевна была завучем школы. Ей не было еще тридцати. Утром она пришла на работу вся седая.

Следующее для меня потрясение было, когда нас заставили в учебниках истории замазывать чернилами портреты героев Гражданской войны – Блюхера, Тухачевского, Егорова, Якира, Уборевича и других. Под их командованием была одержана победа в Гражданской войне – и вдруг-то они оказались «врагами народа»! В душе я страшно возмущался! Но понял, что об этом говорить нельзя.

Потом вдруг фашистская Германия стала самой дружественной страной Советскому Союзу. И в то же время пропаганда стала превозносить силу и мощь Красной Армии: «Красная Армия – всех сильней!», «Наши границы на замке!», «Воевать будем только на чужой территории!» Даже в песнях превозносили как гениальных полководцев Сталина, Ворошилова, Буденного.

Мы верили в это бахвальство и войны не боялись.

Примерно за неделю до начала войны я получил письмо от двоюродного брата Павла, который служил в Кобрине, недалеко от Бреста. Он мне написал, что скоро начнется война с немцами. Удивительно, как проглядела это письмо военная цензура.

Еще в училище родители сообщили мне письмом, что Павел погиб. А потом написали, что погибли дядя Миша и дядя Коля, папины братья, а дядя Иван Никитович, муж папиной сестры, умер в запасном полку в Сернурских военных лагерях Марийской республики. Я, конечно, догадался, от чего он умер, но рассказывать никому не стал. Дело в том, что в этих лагерях, где  формировались части для фронта, люди могли находиться и месяц, и два, а питания практически никакого не было, и много, очень много новобранцев умерло от голода.

Я тяжело пережил гибель родных, но опасность за Отечество заглушала все личные боли.

К сожалению, и теперь никто не скажет, сколько погибло сынов и дочерей нашего Отечества. Сталин сказал, что мы потеряли 7 миллионов человек, а немцы, мол, вдвое больше – 13 миллионов 600 тысяч. Вряд ли кто верил в это кощунственное вранье, но политруки это выдавали за истину. Кто мог противоречить вождю – никто! И в учебниках так записали, школьникам говорили это вранье. Хрущев сказал, что потеряли 20 миллионов, а Горбачев, что 27. Все эти цифры потолочные.

Я не согласен с существующей оценкой потерь, я их досконально подсчитывал. Некоторые 44 миллиона называют, но без обоснования, а у меня обоснование есть. По моим расчетам, мы потеряли 32 912 тысяч человек. Я прочитал всех коллег, кто подсчитывал потери. Из военных специалистов только генерал-полковник Дмитрий Антонович Волкогонов имел доступ к документам потерь. Он дает цифру только за один 1942 год: 6 миллионов погибших.

Я при расчетах исходил из численности населения в стране до войны и после ее окончания. За время войны родилось 18 миллионов детей, но большинство их умерло. Или вот на Западном Буге строили доты 136 тысяч солдат, и Сталин запретил им давать оружие: приказом было отобрано и заперто под замок все оружие – и все они одним махом попали в плен. Подсчеты и обоснование потерь я привожу в своей книге «Зигзаги войны» (Кишинев, самиздат, 2001; тир. 20 экз.).

Во время войны я получил три ранения и тяжелую контузию. Был награжден тремя боевыми орденами. Закончил войну в звании старшего лейтенанта.

После войны служил на командных и штабных должностях. В 1958 году с отличием окончил Военную академию бронетанковых и механизированных войск имени И.В. Сталина в Москве, но через три года в звании подполковника уволился в запас по состоянию здоровья, сказались ранения и тяжелая контузия в Польше. С 1961 года, находясь сначала в запасе, а потом в отставке, я до 70 лет работал, в основном в области механизации строительных работ. В 2000 году мне присвоили звание полковника.

С начала 70-х начал собирать материал для книги. Я очень благодарен однополчанам, которые своими воспоминаниями помогли мне восстановить в памяти некоторые картины боевых действий, это Павел Данилович Ревуцкий, Иван Георгиевич Шулико, Иван Петрович Марченко, Сергей Григорьевич Быков, Георгий Дмитриевич Истомин и другие.

Изучая документы, я трижды работал в архиве Министерства обороны в Подольске. Ездил и по местам боев. Разыскал многих однополчан, что давалось очень нелегко, так как адреса у всех изменились. Но какая это была радость для людей! Каждый радовался, что не забыли, вспомнили о нем. Написал я и много очерков о живых и погибших для региональных издательств тех областей, районов, где жили мои однополчане, – а то бы и не знали там, как их земляк воевал! Много раз мы всей семьей, с женой Розой Ивановной и сыном Григорием, ездили на встречи ветеранов и даже по боевым местам, встречались с жителями сел, деревень, где происходили бои.

Продолжаю писать и теперь, больше полагаясь на свою память и как-то думая, что если я не опишу наши бои, то уже и некому будет, так как все меньше остается тех, кому пришлось испить свою страшную чашу из чудовищного котла той войны. Но, часто выступая в школах, других учебных заведениях, я не стремлюсь к натурализму  изображения картин войны, это мало чему научит, я рассказываю о своих боевых друзьях, поименно, их жертвенности, о взаимовыручке в бою. В бою мы распознавали кто есть кто и познавали самих себя. Вот это мне кажется важным.

Сын наш Гриша тоже окончил Челябинское танковое училище, но до генерала не дослужился, да мы от него этого и не желали, больше ориентировали на нормальную службу и, главное, чтобы порядочным, достойным был человеком. Вроде получилось. Есть и продолжатели рода, у нас уже три внука.

Вот, пожалуй, и все. Такова вкратце моя биография. Думаю, этого достаточно для рядового воина.