Текст книги "Любавины"
Автор книги: Василий Шукшин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 15 (всего у книги 34 страниц)
Неделю Егор пластом покоился в жаркой перине, не приходя в сознание. Марья кормила его с ложки. Егор тихо стонал, не хотел открывать рот; Марья ножом разжимала стиснутые зубы и вливала молоко или бульон.
Мерещились Егору какие-то странные, красные сны… Разнимали в небе огромный красный полог, и из-за него шли и шли большие уродливые люди. Они вихлялись, размахивали руками. Лиц у них не было, и не слышно было, что они смеются, но Егор понимал это: они смеялись. Становилось жутко: он хотел уйти куда-нибудь от этих людей, а они все шли и шли на него, Егор вскрикивал и шевелился; на лице отображались ужас и страдание.
Чьи– то заботливые руки, пахнувшие древним теплом, укладывали ему на лоб влажное полотенце… Две женские головы склонялись над ним.
– Снится, что ли, ему?…
…Очнувшись, Егор увидел около себя Галину Петровну.
– Как вы себя чувствуете?
– Ничего, – Егор хотел посмотреть по сторонам, но тотчас прикрыл глаза: они так наболели, что в голове, подо лбом, заломило. – Где я?
– Дома. – Галина Петровна положила ладонь на лоб больного. Ладонь чуть вздрагивала.
– А где… Марья?
– Она ушла. У нее отец тоже заболел.
– А ты чего здесь?
– Я? Так просто. А вам что, неприятно?
– Почему?… Ничего, – Егор отвернулся к стене и замолчал.
Яшу нашли через три дня. Охотники с гор.
Притащили в избушку к Михеюшке:
– Знаешь такого, отец?
Яша стукнулся об пол, как чурбак, – застыл скрюченным.
Михеюшка заглянул в лицо покойнику, медленно выпрямился и перекрестился.
– Наш… Яша Горячий… Царство небесное… Кто его?
– Кто-то нашелся. Кто он был-то?
– Человек… кто? Надо сказать нашим-то.
Охотники поколготились в избушке, отогрелись и ушли.
Один на лыжах побежал в Баклань.
Кузьма, когда узнал об убийстве Яши, побледнел и, стиснув зубы, долго молчал.
– Из ружья? – спросил он Николая, который сообщил ему эту черную весть.
– Из ружья. Всю голову размозжили.
Кузьма накинул полушубок и пошел к Любавиным. Но по дороге одумался:
«Нет, так не пойдет. Надо умнее делать».
А как умнее, не знал. Пошел медленнее. Незаметно пришел к Фединой избушке.
Федя сидел в переднем углу, около окна, подшивал жене валенки.
– Здорово, Федор!
Кузьма присел на табуретку.
– Здорово, – откликнулся Федя.
И нахмурился… Швыркнул носом и низко склонился над валенком. Смерть Яши удивила Федю, крепко опечалила. Он ходил смотреть друга, долго стоял над ним, потрогал его холодную руку… Лицо Яши было закрыто полотенцем. И вот это полотенце, небольшая, конопатая, холодная рука, белая чистая рубаха – все это странным образом не походило на Яшу, а вместе с тем это все-таки был Яша…
– Что, Федор? – спросил Кузьма.
Федя медленно поднял большую взлохмаченную голову.
– Угробили Яшу, – тихо сказал он и снова склонился к валенку.
– Пойдем посмотрим то место? – попросил Кузьма.
На месте, где убили Яшу, была неглубокая ямка в снегу, несколько больших темно-красных ягодин крови – и все. Сколько ни искал Кузьма, ничего больше не обнаружил. Пошли обратно.
Когда подходили к деревне, Кузьма твердо решил:
– Федор, пойдем к Любавиным. Это они за Макара.
– Я не пойду, – сказал Федор.
– Почему?
– Так. Не могу пока… Шибко горько.
– Тогда я пойду один. К Егору сперва.
– Егорка хворый лежит.
– Он на этой неделе тоже охотился.
– Сходи. А я… не сердись – не могу. Я, может, выпью пойду.
Егор опять впал в беспамятство. Около него сидела Марья. Кузьма в первую минуту пожалел, что пришел сразу сюда, но отступать было поздно.
– Здравствуйте! – громко сказал он.
Марья от неожиданности приоткрыла рот… Молча кивнула.
Кузьма снял шапку прошел к столу. На Егора не посмотрел.
Вытащил из кармана замусоленную тетрадку, аккуратно расправил ее.
– Когда твой муж пришел с охоты? – спросил он.
– Неделю, как… – Марья вопросительно и удивленно смотрела на Кузьму.
– Он принес чего-нибудь с собой?
– Чего?
– Дичь какую-нибудь?
– Нет.
– Ничего не принес?
– Нет.
– Где его полушубок?
– Вон висит.
Кузьма подошел к полушубку, похлопал по карманам. В одном что-то звякнуло. Кузьма вытащил четыре пустых гильзы.
– Так, – значительно сказал он. Осмотрел весь полушубок, снял со стенки ружье, заглянул в стволы. – Понятно.
Надел шапку и вышел, не посмотрев на Марью.
В тот же день он собрался и уехал в район.
Не было его три дня.
Возвратился обновленным: похудевший, собранный, резкий.
Забежал на минуту домой. Клавди не было в избе. Дверь в горницу закрыта. По глазам домашних понял: что-то случилось.
– Что такое? – не поздоровавшись, с порога спросил он.
– Ничего, – усмехнулся Николай. – С прибавлением нас…
– Родила?
– Ага. Девку. Хорошая девка получилась.
Кузьма прошел в горницу – там никого не было.
– А где она?
– У наших. Вечером съездим за ними.
Кузьма пошел в сельсовет.
Приехал он не один – в сельсовете сидел тот самый работник милиции, которого привозил Платоныч.
– Жена родила, – сообщил ему Кузьма.
– Дело, – похвалил мужчина.
– Девку… елки зеленые! – Кузьма сел к столу и рассеянно стал смотреть в окно.
– Где председатель-то? – спросил мужчина.
– Сейчас придет. Сына хотел…
– Ничего. Девки тоже нужны.
Пришел Елизар, вопросительно уставился на приезжего.
– Здравствуйте, товарищ.
– Здравствуйте. В каком состоянии Егор Любавин?
– Ходит. Давеча видел – по ограде ходил.
– Надо вызвать его.
– Для чего?
– Для дела. Не надо ничего говорить. Вызывают – и все, – работник милиции говорил молодым звучным голосом, короткими фразами, уверенно. Был он в том же костюме, в каком приезжал прошлый раз.
Елизар ушел.
– Сына, говоришь, хотел?
– Сына, – упавшим голосом сказал Кузьма; он сразу как-то устал. Он, конечно, обрадовался, но он так свыкся с мыслью, что у него будет сын Василий, так много думал об этом, что теперь несколько растерялся.
– Ну-у… уж ты совсем что-то скис, брат! На, кури.
Кузьма закурил. Попытался представить свою дочь… Усмехнулся.
– Ничего. Я так просто, думаю.
…Егор сильно похудел за эти несколько дней. Держался, однако, прямо. Смотрел спокойно, угрюмо.
Кузьма так и не привык к любавинскому взгляду; всякий раз, когда кто-либо из них смотрел на него, его охватывало острое желание сказать что-нибудь резкое, вызывающее.
– Садись, – сказал приезжий.
Егор сел.
Елизар, сообразив что-то, вышел.
Кузьма и приезжий внимательно смотрели на Егора.
– Ты убил Горячего? – неожиданно, в упор, спросил приезжий.
Не столько спросил, сколько сказал утвердительно.
Голова Егора дернулась, точно его кто позвал сзади.
«Он», – подумал Кузьма.
– Нет.
– Это чьи гильзы? – приезжий расставил на столе рядком четыре штуки.
Егор посмотрел на патроны, потом на следователя и на Кузьму, на душе у него стало немного веселее: он думал, что им известно больше.
– Не знаю. Может, мои, – у меня такой же калибр.
– Ты охотничал в среду? Перед тем, как захворать?
– Охотничал.
– Видел Горячего?
– Нет. Я не дошел до избушки… плохо стало, я вернулся.
– В кого же ты стрелял?
– В зайцев.
– Не попал, что ли?
– В одного попал, но испортил шкурку, не взял. А зачем это все?
– Ты четыре раза стрелял?
– Четыре.
– Так… – следователь уставился на Егора угнетающе долгим, насмешливым взглядом.
Егору снова сделалось не по себе, он лихорадочно вспоминал: четыре раза он стрелял или больше? Один раз промазал, потом попал, двумя выстрелами добивал Яшу в голову – четыре. Двумя добивал или тремя?
– Вспомнил?
– Что?
– Сколько раз стрелял?
– Четыре.
Следователь пружинисто выкинул свое тело из-за стола, рявкнул в лицо Егора:
– А пятый раз в кого стрелял?!
Это было так неожиданно, что даже Кузьма вздрогнул.
– Почему у тебя в кармане было пять патронов? Почему?! Ну?!
– Ты не ори, – негромко сказал Егор. Он заметно побледнел; момент был жуткий.
– В кого стрелял?!
– Не ори, понял! – Егора душили страх и злоба. – А то не погляжу, что ты власть. Нечего орать.
Шрам у Кузьмы багрово накалялся.
– В кого стрелял? – сквозь зубы, тихо спросил он. Он сам в эту минуту верил, что в полушубке Егора было пять патронов.
Егор не шевельнулся, только настороженно прихмурил глаза. Он отчетливо вспомнил ясное морозное утро, Яшу, его побелевшее, растерянное лицо… Выстрел. Негромкое: «Не губи, Егор». Еще выстрел. Потом еще. И еще. Откуда же их пять?
– У меня на полатях еще двадцать пять патронов, – что же, я за всех покойников отвечать должен? – Егор обретал уверенность. Поднял глаза на следователя. На Кузьму упорно не смотрел. – Забыл, наверно, в кармане – и все. А где он, пятый-то? – Егор кивнул на патроны.
Следователь прошелся по комнате, закурил.
Егор отдыхал от великого напряжения.
«Его вовсе и не было, пятого-то, – думал он. – Ах, сволочи!… Чуток не влопался».
За спиной Егора следователь поманил Кузьму, вышли в сенцы.
– Отпустим его, – негромко заговорил он. – Сделаем вид, что все кончилось. Потом продолжим следствие.
– Я думаю, это все-таки он.
– Мало мы слишком знаем. Думать – одно, а… Пойдем. Извинись для блезиру… Надо успокоить его.
– Нет уж, сам извиняйся.
Вошли в избу.
– У меня один вопрос к тебе, – как ни в чем не бывало, добродушно заговорил следователь, – не знаешь, у Горячего не было врагов среди охотников с гор?
Егор не сразу ответил. Молчал, думал: «Подвох какой?».
– Не знаю. Может, в тайге встречались…
– Ну ладно, – легко примирился следователь. – Иди. Извини нас.
Егор спокойно поднялся, медленно пошел к выходу. В дверях излишне низко склонил голову, чтоб не удариться о притолоку.
«Ослаб, – подумал он, спускаясь с высокого сельсоветского крыльца, ноги дрожали. – Ослаб совсем».
– Где председатель-то твой? – спросил приезжий. – Позови, я ему передам… А то еще заартачится.
Кузьма нашел Елизара в соседней избе.
– Пошли, с тобой поговорить хотят.
– Про чо? – испугался Елизар.
– Скажут.
Елизар подозрительно посмотрел на Кузьму, пошел неохотно.
– Собери в субботу на сходку всех нелишенцев, – заговорил сразу приезжий.
Но Елизар перебил:
– В субботу – баня, черт их вытянет.
– Ну, в воскресенье.
– Мгм, так…
– Будут тебя переизбирать.
– Понимаю, – Елизар нисколько не удивился. – Его, да? – показал на Кузьму. – А мне какое место?
– Дело покажет. Я только передаю… В общем, приедут к вам два товарища из укома. Встретите.
– 8 -Шел Егор из сельсовета и упорно думал: почему сразу вызвали его? Все сделано было аккуратно. В чем же дело? В чем дело?… И вдруг пришла догадка: проболтался в бреду. Когда бредил, наверно, поминал Яшу. А эта учительша слышала… тварь глазастая. Ее нарочно подослали.
Он завернул к своим.
– Эк тебя перевернуло! – заметила мать. – Не рано поднялся-то?
– Ничего… Где отец?
– Ушел куда-то. Не знаю, – Михайловна опять принялась месить тесто.
Егор сел на припечек, закурил. Стало отчего-то тоскливо – пусто было в родительском доме.
– Не хворает парнишка-то? – спросила мать.
– Нет пока.
– У Авдотьи Холманской запоносила девчонка. Говорят, поветрие ходит. Если прохватит, поите черемуховым отваром. У Маньки-то нет, наверно, черемухи? Пусть придет, я дам.
– Кондрат бывает здесь?
– Редко. С Феклой анадысь зашли посидели… Не любит наш ее чегой-то. Зря, – баба хорошая, работящая.
– Он всех их не любит, – Егор бросил в шайку недокуренную папироску, поднялся. – Не придет скоро, однако. Он не загулял?
– Нет вроде. А там бес его знает.
На крыльце заскрипели знакомые шаги. Зашуршал по валенкам березовый веник.
– Вон он… идет.
Емельян Спиридоныч вошел раскрасневшийся с мороза. Долго раздевался, кряхтел.
– Моро-оз, язви тя в душу! До костей пробирает. Скотине давала?
– Давала, – откликнулась Михайловна.
– Сейчас поболе давать надо. Такой навалился, черт те что… Воробьи падают. Поправился? – обратился к сыну.
– Поправился.
– Заходил к тебе раза два… Думали уж, каюк пришел. А чего училка около тебя сидела?
Егор нахмурился, полез за кисетом.
– Пойдем в горницу, поговорить хочу.
Отец искоса, вопросительно глянул на сына, прошел в горницу.
– Вызывали сейчас в сельсовет, – сказал Егор, прикрывая за собой дверь.
– Зачем?
– Думают, я убил Яшку.
Емельян опять внимательно посмотрел на сына.
Егор присел на подоконник.
– Ну? – спросил отец.
– Допросили.
– А ты что?
– Что? Ничего.
– А почто сразу к тебе пришли?
– А я откуда знаю? Патроны какие-то нашли в полушубке, привязались. Я в тот день тоже на охоте был.
– А Яшку видал? На охоте-то?
– Стречались, – уклончиво ответил Егор, не выдержав отцовского откровенного взгляда.
– А больше ничего? Кромя патронов-то, ничего больше не нашли?
– Ничего не нашли.
– Посылай их подальше. Нет такого закона, чтобы зазря клепать на человека.
– Ты, когда был у меня, не слышал, я бредил?
– Нет вроде. Не помню. А что?
– Сидела там эта городская… Боюсь, не слыхала ли она чего.
– У Маньки-то не спрашивал?
– Нет, я только сейчас подумал про это.
– А чего она там сидела? – опять поинтересовался Емельян Спиридоныч.
– Черт ее душу знает! Я думаю, ее подослали.
Емельян Спиридоныч долго молчал, посасывая рыжую усину… Сплюнул, полез за кисетом.
– Жись, мать ее… – и вдруг пришла ему в голову такая мысль: – Вот чего: прикинься опять хворым, она, эта училка, снова придет, а ты турусь чего попало. Про хлеб скажи… Поговаривают, ишо будут нас облагать, сверху налогу. А я налог не отвез. Придут скоро. Налог, конечно, придется отвезти, а этот я зарыл. Под баней. Чижало догадаться, но все же… опасно. А ты, когда туруситъ-то будешь, дык вроде под пол мне советываешь. А я вроде не соглашаюсь – в завозню велю. Вроде ругаемся с тобой. Пусть тогда роются. Нету, – и все – съели.
– Не получится у меня, – с сомнением сказал Егор, удивляясь про себя отцовской хитрости.
– А тут же, – продолжал увлеченный Емельян Спиридоныч, – брякни насчет Яшки: мол, не убивал я его, чего зря привязались!… Нет. Вроде опять со мной говоришь: жалуйся мне, что на тебя такой поклеп возводют, – старик даже устал от таких вывертов, но был доволен.
– Не получится, – еще раз сказал Егор.
– Получится! Чего тут не суметь-то? Только не все подряд рассказывай, а вперемежку. А то догадаются.
Егор ушел от отца с нетерпеливым желанием немедленно увидеть учительницу.
Марья подрубала топором ледок на крыльце.
– Давеча чуть не брякнулась, – сказала она. – Наросло черт те сколько.
– Пойдем в избу, – буркнул Егор.
Марья положила топор, вошла в избу с недобрым предчувствием.
– Я хворый турусил или нет?
– Турусил чего-то…
– Ну и что?
– Чего ты?
– Что говорил-то? – почти крикнул Егор.
– Господи, чего ты орешь-то? Неразборчиво было… Да я и не слушала.
– А эта… твоя слушала? Учительша-то?
– А я откуда знаю! Она тут много раз одна оставалась. Может, слушала.
Егор с ненавистью глянул на жену.
– Не можешь, чтоб кого-нибудь не тащить в дом.
– Господи!… Да она ко всем ходит читать. А когда ты захворал, она сказала, что умеет выхаживать. Училась, говорит, этому делу. Спасибо надо…
– Вот что, – оборвал Егор. – Призови ее счас, а сама куда-нибудь выйди…
– Зачем это?
– Надо! Не разговаривай много!
Марья пошла к учительнице.
…Галина Петровна пришла сразу.
– Здравствуйте!
Егор молча кивнул.
– Как вы себя чувствуете?
– Где Манька-то? – спросил Егор, чувствуя, что скоро может сорваться; особенно злили большие, чистые глаза девушки. «Сука… Святая».
– Она сказала, что зайдет на минутку к соседям, – Галина Петровна присела на табуретку. – А почему вы ее так – Манька?
– Я слышал, что тебе надо уехать отсюда, – негромко заговорил Егор. – Пока живая. А то у нас тут… есть ухари – враз оторвут голову.
Большие глаза Галины Петровны сделались еще больше.
– Как это?… Вы что?
– Уезжать, говорю, надо, откуда приехала! Нечего наших баб от дела отваживать. В городе надо книжки читать. А здесь надо работать. А ишо ребята обижаются, что девки по вечерам с тобой сидят – им тоскливо одним, ребятам-то.
– Пусть тоже приходят…
– Я ей одно, она другое. Уезжать, говорю, надо!
– Но почему?
– Да потому, что ты, змея ползучая, суешь нос куда не надо, – оттого ли, что он ослаб здорово, или оттого, что давеча в сельсовете сильно перепугался, Егор уже не мог сдерживать себя. – Последний раз тебе говорю: не уедешь – пеняй на себя.
Галина Петровна словно онемела, только моргала голубыми глазами.
– Два дня тебе на сборы, дальше… смотри сама, – подытожил Егор. – Жалеючи говорю. Все. Иди отсюда, чтоб я тебя больше не видел.
– Вы в своем уме? Как вы смеете…
– Еще раз говорю: хлопнут – и концов не найдешь.
Галина Петровна поднялась с табуретки. И молча вышла из избы.
Через два дня она уехала. Вместе с Кузьмой, которого вызвали в район, и следователем. О причине отъезда сказала неопределенно:
– Нужно…
В Баклань больше не вернулась.
– 9 -Из района Кузьма ехал с заданием: срочно, кто не отвез хлеб по продналогу, чтоб вывезли. И поговорить на сходке с крестьянами: может, кто сверх налога раскошелится. Хотя бы помаленьку. Богачей, если не дадут, обыскивать. Спрятанный хлеб считать достоянием государства. Задача нелегкая. Это не то, что собрать ворчливых мужиков на лесозаготовку на семь дней или на строительство школы на день. Это – хлеб. Хлеб есть, но… половина по ямам, половина – семенной, неприкосновенный. В районе строго-настрого предупредили: не махать наганом без дела, убеждать словами. Сознательность крестьян повысилась, этим надо пользоваться. Богачей, зажимающих хлеб, всенародно осуждать.
«Ты сперва найди его, а потом считай достоянием государства», – невесело думал Кузьма.
Первое, о чем позаботился Кузьма, – чтобы от каждого семейства на сходке присутствовали глава семьи и старшие сыновья. Баб на собрание не пускать. Некоторый опыт показал ему, что этот народ по части собственности более стойкий, чем мужики.
Собирались в церкви. Можно было собраться в школе (пол в зале настелен, потолок тоже), но у Кузьмы был свой расчет: в сломанную церковь богомольные бабы не пойдут. Не пойдут также и старики. А они-то как раз и не нужны там.
Долго рассаживались, кто на чем – кто прямо на полу, кто притащил из дома табуретку… Расселись. Помялись-помялись, покряхтели и закурили. Некоторые, правда, держались – то и дело выскакивали курить на улицу и очень мешали. Кузьма счел нужным объяснить:
– Раз церковь без креста, значит, курить можно. Это когда на церкви крест, тогда нельзя.
Большинство согласились с ним.
– Нужен хлеб, товарищи, – начал Кузьма, когда расселись и стало немного потише. – Кто по налогу не вывез – это само собой, надо завтра же вывезти. Но надо еще сверх налога – сколько можем.
– Эхма-а! – громко вздохнул кто-то в задних рядах; все засмеялись.
– А сколько надо-то? – спросил Ефим Любавин.
– Я сказал: по справедливости, кто сколько может. Кто больше собрал – больше, кто меньше – поменьше.
– А сеять-то что будем?!
– Семенной хлеб никто у вас брать не собирается.
– А ежели нету окромя семенного-то?! – спросили звонко.
Кузьма приподнялся, чтобы увидеть, кто спрашивает.
– Давайте так: кто хочет говорить, подымайте руку. Кто сейчас спрашивал?
– Я спрашивал, – поднялся невысокий мужичок в добротном тулупе. – У меня вот нет никакого хлеба, кромя семян. Налог вывез. А какой был лишний, отвез на базар. Осталось маленько, но самим надо кормиться.
Кузьма молчал. Он видел этого мужичка два раза на строительстве школы и один раз пьяным на улице. Был он, видно, не из богачей и говорил, может быть, правду. Как быть в таком случае, Кузьма не знал. То есть он знал, что в таком случае никак не быть. Нет хлеба – его не нарисуешь. Однако для начала сходки такой разговор был крайне нежелателен.
– Садись, – сказал Кузьма. – Мы еще дойдем до этого. Начнем с тех, у кого хлеб есть.
Кто– то, засмотревшись на стенную роспись, негромко спросил соседа:
– Это Микола-угодник, что ли, с бородкой-то? Не пойму никак.
В тишине это услышали и опять засмеялись.
У Кузьмы неприятно засосало под ложечкой: хлеба, кажется, не будет. Уж больно спокойно они себя чувствуют.
– Любавины! – вызвал Кузьма. – Сколько можете?
Никто не поднялся.
– Кто Любавины-то? – спросил Ефим. – Любавиных теперь много.
– Емельян Спиридоныч.
Емельян Спиридоныч поднялся (он сидел в первом ряду), неторопливо разгладил бороду и только после этого сказал:
– По налогу вывезу, а больше – ни зернышка.
– Почему?
– Нету. Мы же разделились. Кондрат ушел – взял, Егорка ушел – тоже взял. Осталось себе, – Емельян Спиридоныч объяснял одному Кузьме – терпеливо, вразумительно.
– Нисколько нету?
– Не.
– А если проверим?
– На здоровье, – Емельян Спиридоныч сел очень довольный.
– Беспалов!
– Я! – бодро ответил Ефим Беспалов, поднимаясь.
– Сколько можешь?
– Самую малость…
– Сколько?
– Куля два.
Опять захихикали. Кузьма до боли стиснул зубы.
– Садись.
– А куда же он у вас подевался-то, хорошие мои? – не выдержал Сергей Федорыч Попов. – Уж шибко вы развеселились сегодня, я погляжу!
– Давай, Федорыч, пособи властям, – съехидничал Ефим Беспалов. – Ты что-то давно не горланил. Прихворнул, я слышал?
– Поискать у них, чего тут лясы точить! – сказал Сергей Федорыч, обращаясь к Кузьме. – Припрятали, это ж понятно. Я первый пойду к Ефиму Беспалову.
– Милости просим! – откликнулся Ефим. – Угощу, чем бог послал.
– Чем ворота закрывают, – негромко подсказал Ефимов свояк.
– Попробуй, – спокойно сказал Сергей Федорыч и сел, не глядя на Беспаловых.
– Я тоже гляжу, что вам сегодня что-то весело! – заговорил Кузьма. – А зря! Зря веселитесь, мужики. Хлеб нужен рабочим. Им сейчас не до смеха, они голодные сидят. Неужели вам не стыдно? Ведь есть у вас хлеб! И предупреждаю: найдем – не жалуйтесь, – он обращался в ту сторону, где сидели Любавины, Беспаловы, Холманские – богачи. – С вами, видно, только так надо разговаривать. Простого русского языка вы не понимаете. Все. Можете расходиться.
Расходились весело, точно на представлении побывали. Шутили… Тут же сговаривались группами человек по пять, соображали насчет самогона – воскресенье было.
Хоть и обозлился Кузьма, но, наблюдая, как расходятся мужики, слушая их разговоры, он понял, что им невыносимо скучно зимой, и ему пришла в голову неожиданная мысль: а что если закатить какую-нибудь постановку, а в постановке той поддеть богачей – про то, как они хлеб зажимают? На постановку охотно пойдут, а тут уж постараться допечь их.
К Кузьме подошли Сергей Федорыч, Федя Байкалов, Пронька Воронцов.
– Надо искать, – сказал Сергей Федорыч. – Так ничего не выйдет.
– Будем искать, – кивнул Кузьма. – Завтра начнем. Найдем, думаете?
– Черт его… – Федя поскреб в затылке. – Под снегом – это нелегко.
– Потом – даже, наверно, не в деревне прятали, – высказал предположение Пронька.
– А где?
– На пашнях.
– Ладно, попробуем, – Кузьма поймал себя на мысли, что даже сейчас думает про постановку. Представил, с каким недоверием, любопытством и интересом будут собираться на эту постановку. Только, конечно, не в церкви надо, а в школе.
Он пошел в сельсовет и долго сочинял докладную в район. Честно описал сходку и высказал соображения насчет дальнейших своих действий. Искать он, конечно, будет, но едва ли найдет. Середняки могут поделиться и поделятся, но это крохи. Весь хлеб – у богачей и зажиточных, а они его надежно припрятали.
Взял бумажку с собой и пошел домой.
И дома, ночью, думал Кузьма о постановке. Надо, конечно, ее сперва написать… А может, готовые есть?
Он вскочил, оделся и среди ночи поперся к Завьялихе (вспомнил, что Галина Петровна книги оставила здесь).
Завьялиха, привычная к поздним посетителям, скоро открыла ему.
– Я книги возьму, бабушка.
– Возьми, милай, возьми… Я одной тут надысь печку растопила, отсырели дровишки, хоть плачь.
– Ладно, хорошо, что одной хоть. Помоги собрать.
– Да ведь не унесешь один-то? Возьми саночки у меня, только завтра привези их, саночки-то, а то я без их как без рук
Кузьма сложил книги в мешок и на санках привез домой.
Почти до света сидел он в горнице на полу, листал книгу за книгой – искал пьесу. Нашел «Ревизора» Гоголя, некоторые коротенькие пьесы Чехова, «Грозу» Островского… Того, что нужно, не было.
«Придется писать самому», – решил Кузьма.
