Текст книги "Детские странствия"

Автор книги: Василий Абрамов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 10 страниц)

ГЛАВНАЯ ЗАГВОЗДКА – ПРОТОИЕРЕЙ

Распростившись с дедом, оставшимся со своими рыжиками чаевничать в последней перед городом деревне, я быстро зашагал один по песчаной дороге в Пудож. Долго маячил он на горизонте позолоченными куполами своей церкви, будто не было в городе ничего больше, кроме этой церкви, похожей на кучку богатырей, стоящих на краю земли. А потом, когда я прошел деревянный мост, вдруг вынырнули, точно из-под земли, старые, покосившиеся избы. Вот уж не думал я, что это начался город! Дальше на дороге появился деревянный тротуар, избы стали получше, и в окнах я увидел кружевные занавески и горшочки с цветами, которых в наших деревнях не найдешь. Но я все еще сомневался, Пудож ли это, пока не вышел на другую улицу, где попадались уже дома, не похожие на деревенские избы. Большой двухэтажный каменный дом со множеством окон совсем убедил меня в том, что я попал в город. Я остановился и, заглядевшись на этот дом, задумался: как это люди могут жить в таком огромном доме – ведь в нем можно заблудиться, как в нашем Поддолгом лесу!

По тротуару, пошатываясь, шел чиновник в фуражке с кокардой, в пиджаке с золотыми пуговицами и с тросточкой, имевшей белую, как кость, рукоятку. Остановившись, он оперся обеими руками на тросточку и стал разглядывать меня, склоняя голову то на один бок, то на другой.

– Откуда ты, такой краси-ивый? – спросил он икнув.

– Из Спировой, – ответил я робко.

Чиновник замахал тросточкой и двинулся на меня:

– Как ты сказал? Повтори-и-ка!

– Из Спировой, – поспешно повторил я и попятился, решив, что он сейчас будет бить меня своей тросточкой.

– Это что же, в Афри-ике будет иди в Австралии?

Икая, он надвигался на меня, а я все пятился по узкому деревянному тротуару, пока не оступился с него. Упав навзничь, я не сразу поднялся, потому что чиновник успел поставить мне свою тросточку на грудь и опять оперся на нее обеими руками.

– Отвечай мне, мерзавец, у кого ты стянул фуражку?

Когда мне удалось столкнуть с груди палку, чиновник, пошатнувшись, сел на тротуар. Проворно вскочив на ноги, я перебежал на другую сторону улицы, где стояла, подбоченившись, толстая баба.

Она качала головой, укоряя чиновника:

– Ох, и нехорошо же! Ну чего к мальчику пристали? А еще барин называется! Хуже мужика нализались… Ты, парень, чей будешь? – повернувшись ко мне, спросила она.

– Я, тетенька, издалека. Меня в городское училище вызвали, – ответил я, глотая слезы.

– Вот видите, как нехорошо! – Она снова стала укорять чиновника. – Парень издалека пришел в училище, а вы его, словно, червя, палкой своей к земле придавили! А еще барин! Образованный!

Я не отходил от своей защитницы, во избежание новой опасности, которая, как мне казалось, вот-вот обрушится на меня из-за какого-нибудь угла.

– Ну, чего стоишь как вкопанный? – подозрительно глянув на мою фуражку, спросила толстуха. – Вызвали в училище, так и иди – вон оно! – показала она на почерневший от старости длинный одноэтажный дом, чуть видневшийся из-за высокого, глухого деревянного забора.

Калитка в заборе оказалась запертой. Я постучал, и калитку открыл молодой косоглазый мужик.

– Чего надо? – угрюмо спросил он.

Я сказал, что пришел учиться по вызову земской управы, и показал полученную оттуда бумагу.

– Ладно, – буркнул мужик. – Пошли на кухню. Пущай сам инспектор читает.

На кухне, у печки, хлопотала молодая женщина с растрепанными волосами. Она оглянулась на меня, но ничего не сказала. Я остановился у двери и разглядывал кухню, ожидая, пока косоглазый мужик приведет инспектора.

В хороших домах меня редко когда пускали в комнаты, и я с малых лет привык определять, как живут люди, по кухне. Эта кухня мне не понравилась – грязная, посуда простая. «Небогато живут», – подумал я.

Инспектор вошел в кухню, ковыряя в зубах спичкой. На рыжей бороде его что-то блестело – наверно, жирный борщ ел.

– От Ивана Емельяновича пришел? – спросил он. Поглядев на мою бумагу, сказал: – Ну вот и хорошо! Благодари Ивана Емельяновича. А мы тебя ждали. Товарищ твой уже тут… Тоже Васькой звать? Значит, в третий класс думаете? Пожалуй, трудновато будет в третий, но попробуем – может, и выйдет. А сейчас иди в общежитие. Алексей покажет тебе, как пройти. Отдохни получше перед экзаменом, вспомни молитвы.

После первого неудачного знакомства с Пудожем разговор на кухне с инспектором приободрил меня; но прошло несколько минут, и я снова был повергнут в уныние. Алексей, тот же косоглазый мужик, вывел меня за калитку, объяснил, как пройти в общежитие, а потом вдруг поглядел на меня с сожалением, вздохнул и сказал:

– Эх, гляжу я на вас, учеников, и плакать хочется! Держат вас в строгости ужасной, учат еще того строже, а кормят так уж плохо, что хуже и нельзя – вечно вы рыщете по городу, как голодные собаки.

Строгости я не боялся – пусть бы били, да кормили. «Дадут ли сегодня чего поесть?» – вот о чем думал я, разыскивая общежитие.

Общежитие было на самой окраине города, под склоном холма, – только что отстроенный двухэтажный деревянный дом. За ним уже начиналось поле.

На дворе общежития при моем появлении раздался крик:

– Новичок пришел!

Меня тотчас окружила толпа учеников. По одежде – у одних из домотканой материи, у других из чертовой кожи – видно было, что все тут деревенские. Моя одежда произвела на ребят сильное впечатление. Они молча разглядывали меня. Потом, растолкав всех, ко мне подошел один парень и спросил:

– Кто такой будешь?

«Ну, начинается, сейчас драться станет», – подумал я.

И верно, как только я назвал себя, он в упор задал мне вопрос:

– Драться умеешь?

– Умею, – ответил я.

– Давай попробуем, – предложил он довольно миролюбиво, однако согласия не стал ждать.

Неожиданный удар сбил меня с ног. Когда я поднимался, парень снова пытался ударить меня, но я изловчился, сделал ему подножку, и он, в свою очередь, грохнулся на землю. И в этот момент откуда-то появился Потапов.

– Чего вы, петухи? – спросил он.

– Мы-то? – переспросил мой обидчик, уже вскочивший на ноги.

– Мыто корыто, а ты дурак! – сказал Потапов и, взяв меня за руку, потащил в общежитие.

– Гляди, какие чистые сени!… Гляди, какая светлая кухня! – говорил Потапов, показывая мне дом, будто бы он тут был уже хозяином.

В первой комнате я остановился, пораженный ее богатством: пол крашеный, потолок тоже крашеный, стены оклеены обоями с рисунками.

И в других комнатах были обои, в каждой разного цвета.

В деревне я видел обои только в избе отца Виктора, и то не такие красивые.

В одной из комнат стояло два черных длинных стола со скамейками по бокам, тоже черными. В дальнем углу на скамейке лежала гора новеньких, набитых соломой матрацев.

– Мать честная! – невольно вырвалось у меня при виде всей этой роскоши.

– Да, брат, вот куда мы с тобой попали! – сказал Потапов.

Но вот прозвенел звонок на ужин, и оказалось, что хоть в комнатах и обои, но на столе не богато: дали всего по кружке чая, куску хлеба и кусочку сахара.

После такого ужина мне захотелось есть еще больше, и я стал поглядывать, не дадут ли добавки.

Потапов потянул меня:

– Вставай, больше ничего не положено.

Когда мы вышли во двор, я вспомнил, что в кармане у меня есть завернутый в тряпочку пятиалтынный, и подумал: «Хорошо, что сберег, – хлеба можно будет купить». Увидев в тряпочке серебряную монетку, Потапов загорелся:

– Давай купим калачей и поедим сегодня досыта, чтобы сил перед экзаменом набраться!

– Давай!

Мы побежали с ним в лавочку, купили по большому калачу и, вернувшись во двор, снова начали ужинать.

Жадно глотая калач, Потапов выкладывал мне все, что он уже успел разведать о предстоящих нам завтра экзаменах: какие учителя будут спрашивать, кто подобрее, кто построже, какие каверзные вопросы задают.

– Увидишь за столом красивого учителя – его не бойся, – говорил Потапов. – А другой, с красными глазами, его Плотицей зовут, – это загвоздка! Любит, чтобы ему отвечали без запинки. Правильно или неправильно отвечаешь, но, если без запинки, – пять поставит; а запнешься – пропал. Но главная загвоздка не он, а поп. Будешь ему отвечать не по-книжному, враз перебьет. Тут, брат, поп не просто поп, а протоиерей!

Он так меня напугал протоиереем, что моя рука с калачом, не дотянувшись до рта, повисла в воздухе, и один из ребят, затеявших во дворе игру в прыжки через головы, воспользовался случаем – вырвал у меня из руки недоеденный калач и проглотил его на моих глазах, прежде чем я успел опомниться.

– Это тебе не Спирова: тут будешь зевать – со слюной изо рта вырвут, – сказал Потапов, раздосадованный моей оплошкой.

Всего на несколько дней раньше меня пришел он в Пудож, но я почувствовал себя перед ним деревенщиной – вот что значит город! С этой мыслью я и засыпал в тот день на соломенном матраце, который постелил на полу рядом с матрацем Потапова.

Под головой – соломенная подушка, укрыт одеялом… Нет, все-таки в городе неплохо! Одна только загвоздка – протоиерей!

«СНЕБЕСДРАЩИТЕ»

Утром нас разбудил голос нашей кухарки, рябой бабы Домны:

– Вставайте, ребятки, пора!

Потапов поспешно вскочил, стащил с меня одеяло.

– Ты, Васька, не разлеживайся, сейчас Удав явится, – предупредил он.

«Удавом» ребята прозвали надзирателя. Он жил в том же доме, занимая со своей семьей все четыре комнаты верхнего этажа. Основная его служба была в канцелярии уездного воинского начальника. За общежитием училища он наблюдал между прочим – заходил сюда на минутку утром и вечером.

Как только мы поднялись, он явился, в кителе с погонами.

Стоя в дверях, Удав презрительно оглядывал спешивших одеться ребят. Он поглядел на Потапова, и Васька под его взглядом тотчас же стал прыгать на одной ноге, запутавшись в своих длинных, не по его росту, отцовских штанах. Потом Удав отрывисто скомандовал:

– Собрать и сдать матрацы!

Мертвящий взгляд Удава остановился и на мне, когда я с собранным в охапку матрацем в веренице ребят проходил мимо него в дальнюю комнату, где матрацы складывались один на другой в правильную стопку.

Под его взглядом у меня сразу ослабели руки, и я чуть не уронил матрац. И потом, в кухне, где мы столпились у двух медных умывальников, мне казалось, что Удав не спускает с меня глаз, что сейчас схватит за шиворот и вытолкает вон.

Молча наблюдавший за умыванием, Удав вдруг подал команду:

– Шеи мыть?

У меня не было привычки мыть шею, и я никогда не видел в деревне, чтобы кто-нибудь мыл ее, но тут, после команды надзирателя, я так старательно принялся мыть шею, что даже забыл умыть лицо.

Завтрак ничем не отличался от ужина и был проглочен мгновенно.

Все торопились повторить уроки, хватались за учебники; потом одни сидели, заткнув уши, другие ходили по комнате, тоже заткнув уши, и все зубрили вслух закон божий.

Это напомнило мне, что на экзамене главная загвоздка будет протоиерей, и я начал повторять про себя все известные мне молитвы. Но надо было уже идти в училище – дежурный велел выходить на двор строиться.

Строимся по двое в колонну; впереди – ученики-первогодки, посередине – ребята на голову выше, среди них становимся и мы с Потаповым, а позади встают парни, похожие на новобранцев, некоторые уже с усиками.

Со двора колонна бодрым шагом двигается к центру города под командой дежурного, который идет сбоку и покрикивает:

– Подайся вправо!

– Подайся влево!

– Тише кричать!

– Не разбегаться!

– Не драться!

Команда звучит строго, но действует слабо. Младшие шумят, дерутся, выбегают из строя, кидают камни в собак, а старшие пугают редких прохожих разбойничьим свистом.

Если навстречу идет чиновник или купец, дежурный, а за ним и вся колонна снимают шапки и громко, вразнобой приветствуют его:

– Здравствуйте!

Отступая подальше от колонны и опасливо поглядывая на нас, чиновник или купец отвечает:

– Здравствуйте, ребятки!

Вот и училище… Заходим в длинный коридор с одним светящимся из глубины окном, с давно не беленными, измаранными углем и карандашом, исцарапанными чем-то стенами и множеством дверей с обеих сторон. Потапов (он уже и тут все разведал) объясняет мне, какая дверь в какой класс (всего их четыре), какая в квартиру инспектора, какая в учительскую, какая в уборную.

Ребята разбегаются по своим классам, а мы остаемся в коридоре: ждем, когда нас позовут на экзамен; там уже выяснится, в какой класс идти.

Потапову не терпится – он заглядывает одним глазом в учительскую и крестится.

– Чего там?

– Сидит.

– Кто?

– Сам батюшка протоиерей.

Наконец в коридоре появляется косоглазый сторож Алексей и говорит нам:

– Пожалуйте на экзамен!

Голос у него такой, будто нам сейчас головы отрубят.

Экзаменуемся только мы двое, принятые в училище с опозданием. Первым входит в учительскую Потапов, я следую за ним.

– Здравствуйте! – громко говорит он, останавливаясь посреди комнаты и кланяясь.

– Здравствуйте! – повторяю я потише и тоже кланяюсь.

Перед нами стол, покрытый красным сукном, за ним сидят инспектор в мундире с золотыми пуговицами, седой протоиерей в черной рясе с золотым крестом в брильянтах, а по бокам их – учителя.

– Подойдите, дети, к столу, – говорит инспектор, показывая рукой, куда нам подойти.

Мы подходим, и Потапов опять кланяется и громко говорит:

– Здравствуйте!

– Как тебя звать? – сердито спрашивает его протоиерей.

– Василий Потапов с Кармоозера.

– А тебя разве спрашивают, с какого ты озера?

Потапов растерялся:

– Кого – меня-то?

– Да, тебя-то.

«Раз Потапов растерялся, дело плохо», – подумал я.

Но вскоре мы приободрились.

Инспектор начал задавать нам вопросы по русскому языку, и они оказались нетрудными: что такое существительное, что такое прилагательное. Мне пришлось просклонять «стол», а Потапову – «окно». Инспектор одобрительно кивал головой. Потом нас спрашивал по арифметике красивый молодой учитель, и он тоже остался доволен нашими бойкими ответами.

– А вот ответьте еще на такой вопрос: что тяжелее – пуд железа или пуд пуха? – обращаясь ко мне, спросил другой учитель, тот самый, с красными, как у плотвы, глазами, которому надо было отвечать без запинки.

Я уже знал, что этот каверзный вопрос будет задан, и Потапов научил меня, как на него надо ответить: по арифметике тяжесть одна, но если на голову, да без шапки, поставить пудовую гирьку, то будет тяжело; а если вместо гирьки поставить мешок с пудом пуха, то покажется куда легче.

– А ведь верно! Молодец! – оживленно заговорил инспектор. – Попробуйте, отец протоиерей, поставить себе на голову гирьку – покажется тяжеленько! – И он похлопал себя по рыжей голове.

Учителя заулыбались, а протоиерей, который сидел нахмурившись, нахмурился еще больше.

Инспектор, повернувшись к нему, с поклоном сказал:

– Прошу, отец Владимир.

И протоиерей обратил взгляд на меня:

– Ты вот, вижу, шустрый… А скажи, молитвы знаешь?

– Знаю. Я даже на клиросе пел.

– Я тебя не спрашиваю, где ты пел, – на клиросе или в подворотне. Тропарь рождества Христова знаешь?

– Как не знать! В прошлом году все рождество христославил.

– Опять болтаешь всуе. Придержи язык! Читай! Я начал читать, но не дочитал – протоиерей перебил меня и велел читать снова.

– Слово божье должно читать с чувством, – сказал он.

«Наверно, надо быстрее», – решил я.

И опять он перебил:

– Ты что читаешь?

– Тропарь рождества Христова, батюшка.

– Батюшка твой дома остался, а ты, балаболка, тут оказался. Начни еще раз!

Я стал читать возможно реже. Дочитал почти до конца, и вдруг протоиерей замахал на меня руками:

– Замолчи, балаболка! Читаешь слово божье без понятия… Читай ты! – сказал он Потапову.

С Потаповым произошло то же самое.

– И ты балаболка! Оба не знаете молитвы! Таких балаболок надо садить не в третий класс, а в первый, чтобы молитвы учили!

Встав, протоиерей сердито одернул рясу и вышел из комнаты.

Мы с Потаповым переглянулись, не понимая, чем прогневали батюшку, и понурили головы.

– А вот скажите… хотя бы вы, – обратился ко мне Плотица: – кто разбил татар на Куликовом поле?

Обрадовавшись, что, может быть, еще не все пропало, я ответил бойкой скороговоркой:

– Князь Дмитрий Донской с монахами Пересветом и Ослябей.

И на другие вопросы по истории, а затем по географии я ответил без единой запинки.

А Потапов, ответив о Ермаке все, что мы учили о нем, от себя еще добавил, что про Ермака у нас в деревнях поют песню: «Ревела буря, гром гремел».

По географии он, кроме указанных в учебнике озер, назвал еще Кармоозеро, Ундозеро и Кенозеро; стал даже, по своей словоохотливости, рассказывать, какая в них рыба водится, но учителя засмеялись, и инспектор сказал, что экзамен кончился.

Нам велено было выйти в коридор и ждать решения.

Ждать пришлось долго.

Через дверь были слышны громкие голоса. Мы думали, что, наверно, отец Виктор нажаловался на нас за архиерея с трубкой. А то чего бы протоиерею придираться? Молитву знаем хорошо и читали ее, как все читают.

Наконец нас вызвали, и инспектор, глядя на стол и постукивая по столу пальцами, сказал:

– По всем предметам отвечали вы хорошо, даже очень хорошо, но по закону божьему… сами знаете… В общем, в третий класс нельзя. Комиссия постановила посадить вас во второй. Можете идти!

Вслед за нами в коридор вышел красивый учитель с черными усиками.

– Вот как бывает! – сказал он. – А знаете, почему отец протоиерей остался вами недоволен?

Мы ответили, что не можем понять, почему он нас перебивал.

– Оттого, что вместо «с небес срящите» вы читали все время «снебесдращите». Теперь поняли?

– А у нас в деревнях все поют «снебесдращите», – сказал я.

Учитель засмеялся:

– Ну то в деревнях, а вы теперь в городе – значит, надо «с небес срящите». – Потом он посочувствовал нам: – И нужно же было засыпаться на рождественском тропаре! Это будет стоить вам целого года ученья.

Мы зачесали свои затылки.

– Не везет нам с законом божьим, – сказал Потапов. – И христославили мы, и евангелие ты носил на полотенце, и на клиросе пел – всё нипочем!

БИБЛИОТЕКА В ЧАЙНОЙ

Первый день на переменах городские ребята рассматривали нас, словно каких-то невиданных, заморских птиц.

– Это те, кого отец протоиерей прокатил на «снебесдращите».

– И откуда такие притопали?

– И оба – Васьки!

– Гляди, мужичок, а штаны в полоску.

– А у другого-то, смотри-ка, смотри – штаны сейчас с ног свалятся.

– Эй ты, снебесдрящий, подтяни портки!

– Ребята, утрите Васькам сопли!

У меня кулаки сжимались, я наскакивал и грозил:

– А ну давай?

А Потапов как ни в чем не бывало подтягивал штаны и утирал нос рукавом рубахи, будто у него действительно сопли текли, и, при этом смеясь, преспокойно говорил:

– Я и сам утру, мамки мне для этого не надо.

Деревенские ребята, вчера уже насмотревшиеся на меня в общежитии, а с Потаповым познакомившиеся еще раньше, тоже рассматривали нас, словно впервые видели, и, заискивая перед городскими, вместе с ними высмеивали наше невежество и наши деревенские привычки.

– Если на молитве завалились, какое им может быть ученье!

– Небось староверы.

– Были бы с умом – пошли в пастухи, а они – в третий класс?

– А нам что в пастухи идти! Мы с Васькой уже напастушествовались, – говорил Потапов.

– Может, и милостыню просили?

– А чего тут такого? – Он пожимал плечами. – Жрать захочешь – попросишь.

Один верзила, со светлой бляхой на поясе, долго глядел на нас, а потом покачал напомаженной головой и сказал укоризненно:

– Эх вы, Васьки, Васьки! Темная, нищая деревня, а туда же – в город учиться притопали!

– Ничего! Отец протоиерей покажет им, как в городе учиться! – сказал другой, тоже с бляхой на поясе.

И вдруг окружавшая нас толпа недоброжелателей расступилась, и к нам подошел красивый, напомаженный парень в выутюженных касторовых брюках навыпуск и в такой же черной куртке со стоячим воротником, какую мы видели на одном учителе.

Услыхав, что мы оба из деревенских пастушков, этот красавец тут же объявил всем, что никому не позволит обижать таких бедняков горемык.

Так мы неожиданно обрели покровителя, оказавшегося сыном одного из самых богатых людей в городе. Он всех учеников держал в кулаке и не упускал случая напомнить о своем богатстве.

«Мы, богатые, должны помогать бедноте», – часто говорил он нам потом.

Вскоре у нас появились и приятели.

Особенно сдружились мы с Ваней, у которого были такие светлые волосы, что выглядел он седым. На переменах, когда все выбегали в коридор, Ваня оставался в пустом классе, вынимал из парты книжку и читал ее до звонка. Каждый день у него была новая книга и всегда толстая, в переплете с кожаным корешком.

Мы с Потаповым думали, что нет на свете более дорогой вещи, чем книга в переплете, что такие книги читают только очень богатые люди. И мы решили, что Ваня тоже богач.

– У тебя, должно быть, целый шкаф книг? – спросили мы его, надеясь, что он даст нам почитать что-нибудь из своего богатства.

– Шкаф у меня будет, только бы папа разбогател, – сказал он, сразу оживившись.

– А разве твой папа не богатый? – удивились мы.

– Еще не богатый, но у него есть выигрышные билеты, – сказал Ваня и стал рассказывать, нам, что, когда его папа выиграет, он купит ему такой шкаф, в котором книги будут стоять за стеклом, чтобы все могли ими любоваться, но зря не трогали руками. – А вы, ребята, аккуратно обращаетесь с книгами? – спросил он вдруг. И пообещал: Если аккуратно, тогда я вам буду давать.

Шкаф когда-то еще будет, а нам сейчас хотелось почитать.

– А ты дай нам пока не из шкафа, – попросили мы.

Оказалось, что он брал книги в общественной библиотеке при городской чайной, той самой чайной, в которой наши спировские мужики пили чай, когда ездили в город на ярмарку.

Эта чайная, с номерами для приезжающих и общественной библиотекой, помещалась на ярмарочной площади в деревянном, когда-то покрашенном, но давно уже выцветшем доме с мезонином.

Однажды после занятий Ваня привел нас сюда, и здесь нас встретили Степан Иванович и Мария Степановна, муж и жена, оба чисто одетые, оба в очках и оба очень приветливые.

Степан Иванович был в этом заведении за главного и работал по чайной части, а Мария Степановна – по книжной; но так как посетители в чайной бывали только в ярмарочные дни, а в номерах редко когда кто останавливался, Степан Иванович от нечего делать тоже занимался по книжной части.

Войдя в чайную, мы попали е большие сени. Отсюда через арку была видна просторная комната с чайными столами и лестница в номера для приезжающих, помещавшиеся наверху, в мезонине. Направо дверь вела в другую комнату, поменьше, с одним столом посередине.

Тут был буфет, а за перегородкой стояли два…книжных шкафа – городская общественная библиотека.

– Ну вот, молодые люди, выбирайте себе книжки по вкусу, – сказала Мария Степановна, раскрыв перед нами оба шкафа.

Мы кидались от одного шкафа к другому, не зная, у какого остановиться. Оба шкафа были полны толстых книг в разноцветных переплетах. Такого книжного богатства мы еще не видели.

Стоять бы и стоять перед этими шкафами, глядеть на книги – век нс наглядишься!

– А вы про что больше любите читать? – спросила нас Мария Степановна. – Вот в этом шкафу книги про Вселенную – как она устроена, – и про наш земной шар, описания разных стран, морей, гор, рек, про жизнь животных, растений и рыб, – говорила она. – А в этом шкафу находятся книги про жизнь людей, про бедных и богатых, про войны, про путешествия и разные приключения…

– Нам бы про богатых… и про путешествия, – выговорил наконец Потапов.

– И про войну, – добавил я.

Забравшись на лавку, Ваня вынимал книжки из шкафа.

– Это про индейцев, ирокезов и гуронов, как они воюют с бледнолицыми, – говорил он, показывая нам книгу. – А это про детей капитана Гранта, – показывал он другую. – Тут про путешествие вокруг света. А есть еще и про путешествие на Луну и про всадника без головы.

Все было так интересно, каждую книгу хотелось поскорее прочесть, узнать, что это за ирокезы и гуроны и что это за бледнолицые братья, с которыми они воюют, что такое сделали дети капитана Гранта, если о них написана такая толстая книга, и как всадник может быть без головы?

С этого дня мы с Потаповым надолго отбились от сна. Много ли можно прочесть за день, если после занятий в училище до позднего вечера надо зубрить закон божий и церковнославянский язык?

Когда в общежитии дежурный тушил на ночь свет, мы, затаившись под одеялами, терпеливо ждали, пока все заснут, чтобы вытащить из-под матрацев принесенные из чайной книги, осторожно взять со стола лампу и на цыпочках, сдерживая дыхание, подняться по лестнице на чердак, мимо квартиры Удава.

Только бы хватило керосина в лампе, чтобы дочитать до конца, узнать, кто же возьмет верх – индейцы или белолицые, кто окажется этот страшный убийца в черной маске.

Мы лежали бок о бок на голом чердачном полу. Стуча зубами от холода, каждый читал свою книгу и каждый совал нос в книгу другого – что это там за всадник, вздыбивший коня над пропастью, кто это там плывет один на бревне в разбушевавшемся море?

То Потапов меня, то я его толкал в бок:

– Ну что, поймали?… Убили?… Спасли?

– Обожди, Васька, сейчас расскажу.

– А у меня, Васька, знаешь какая сейчас буря – все мачты посрывало!

Все перемешивалось у нас в голове – индейцы, пираты, капитаны, ковбои…

Но вот в лампе догорел керосин. Тихонько спустившись к себе в комнату и заснув на своих матрацах, мы поднимали страшный крик – нам снилось, что за нами гонятся безголовые всадники, крокодилы, что мы падаем в пропасти и идем на дно, потерпев кораблекрушение.

Хромой Максимка, неутомимый шут, разбуженный нашим криком, вскакивал на лавку; подпрыгнув, хватался за вбитый в потолок крюк и повисал на нем, болтая ногами.

– Караул, братцы, тонем, спасайся кто может! – орал он, представляя наши бурные сновидения.

Чтобы мы не мешали им спать, ребята вытаскивали нас на матрацах в холодные сени.