Текст книги "Нечистая сила"

Автор книги: Василий Королив-Старый

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 7 страниц)

С жутким криком пастушок бросился прочь. В селе он рассказал об увиденном. Все сбежались на кладбище.

– Не иначе, как Оборотень разрыл могилу госпожи и обглодал ее кости! – говорили перепуганные люди.

Ни в чем не повинный Хреб, так старательно оберегавший покой умерших и так терпеливо поддерживавший на кладбище порядок, громко застонал от обиды и горя… А люди удивлялись, как гулко в этот вечер стонет ветер в буераках. И с той поры они боялись ходить на кладбище, особенно по вечерам…

А между тем ничего страшного там не было.

ЛЕТАВИЦА

Гаврилка был добрым и послушным мальчиком. За это его любили и отец с матерью, и бабушка. И потому, что все его любили и пестовали, он становился все лучше да милее.

Жилось ему прекрасно…

Однажды его мать занемогла. Работая в поле, она попала под сильный ливень и насквозь промокла. Придя домой, не сняла сразу мокрую обувь, простудилась и сильно захворала. Несколько недель проболела она, но никакие лекарства не помогли, и она умерла.

С тех пор жить Гаврилке стало худо.

Отец работал от зари до зари, а бабушка была такой старенькой и немощной, что едва управлялась с домашними делами, и за Гаврилкой некому было присмотреть. Теперь он часто ходил голодный, немытый, нечесаный, спал на грязной постели. Он помогал бабушке чем только мог. И лишь ненадолго брался за книжку, чтобы научиться всему хорошему, о чем там написано, и стать умным, способным помощником отцу, как завещала ему покойная матушка.

Вскоре умерла и старенькая бабушка, а в доме стало так тоскливо и одиноко, словно в пустыне. Гаврилка теперь был предоставлен сам себе и лишен всякого ухода и помощи. Отец приходил домой поздним вечером, уставший, грустный и недовольный. Он больше уже не играл со своим сыночком, не рассказывал ему сказок, не мастерил игрушек. Все чаще отец кричал на бедного Гаврилку за то, что тот всегда грязный, нестриженный и ободранный. Но мальчик был не виноват, ведь не мог же он сам себя постричь или поставить заплатки на прохудившуюся одежду. Отец сердился на Гаврилку потому, что очень страдал, ведь в горе люди часто становятся несправедливы к другим и иногда обижают невинных.

И Гаврилка понимал это. Он не только не роптал на судьбу, не только молча сносил незаслуженные упреки, а напротив – старался как-то утешить несчастного отца, заставить его улыбнуться.

Но, к сожалению, ему это удавалось нечасто…

Как-то раз отец не пошел на работу. Оставшись дома, он починил все во дворе, помыл и прибрал в комнате, повел Гаврилку постричься к цирюльнику и сам побрился. Когда вечером они вернулись домой, отец, как бывало, посадил Гаврилку к себе на колени, погладил его по головке и грустно сказал:

– Ну, сынок! Видно, не прожить нам одним, без мамки. Хорошая была у нас мама, да только оставила она нас, ушла на небо!

Глаза у отца заблестели, и маленькие слезинки одна за другой покатились по щекам на усы. Он вытер их платком и продолжал:

– Значит, нужна нам другая мама. Завтра она придет. Только, гляди, слушай ее, не перечь и люби, как любил родную мать. А тогда и тебе будет хорошо, да и мне тоже.

Гаврилка не знал, что и думать. Всю ночь не сомкнул он глаз. Горько было ему от того, что придет к ним «новая» мама, ведь любил он только ту, свою, родную мамочку… Он не знал, сможет ли отдать свое сердце той «новой», которую еще не видел. Но он был послушным, разумным мальчиком и понял, что отец поступает так для их общего блага. Потому и должен он подчиниться отцовской воле, если не для своего – то ради его, отцова, счастья…

На следующий день было воскресенье. Отец нарядился во все новое, одел и Гаврилку в лучшую его одежду, а потом привез из церкви «новую мать».

Это была совсем чужая для Гаврилки женщина, и он сразу почувствовал, что не станет она ему родной. Поначалу «новая мать» была добра к мальчику, а Гаврилка во всем угождал ей и всячески старался заслужить ее любовь.

Но так продолжалось недолго. Очень скоро мачеха переменилась. Она уже не ласкала его, не баловала, перестала обращать на него внимание, а потом начала вовсю бранить Гаврилку. Мачеха всегда была им недовольна, ругала за каждый шаг, за каждое слово.

Стоило ему взять в руки книжку, она уже кричала:

– И что ты в эту книжку уставился? Все равно останешься дураком. Только и норовишь от работы отлынить. Я, что ли, буду для тебя дрова носить?!

Так говорила она, хоть и дров у печи было довольно, и топила она для всех, а не только для Гаврилки.

А когда он носил в дом дрова и, случалось, задев дверной косяк, ненароком ронял полено, она кричала:

– Бросай, бросай, разиня! Недаром говорится: заставь дурака Богу молиться, он и лоб расшибет!..

Если когда-нибудь за обедом с его ложки случайно падала на скатерть капля борща, она била его своей ложкой по голове, приговаривая:

– Тебе только со свиньями из корыта есть, а не сидеть за одним столом с людьми!

И чем дальше, тем хуже… Казалось, чем покорнее становился Гаврилка, тем сильнее ненавидела его мачеха. И совсем плохо пришлось бедному мальчику, когда у мачехи родился сын. Тогда Гаврилке просто житья не стало в отцовском доме. С утра до вечера трудился он, не покладая рук. И по хозяйству работал, и ребенка нянчил, но мачеха только и делала, что бранилась, а частенько и била Гаврилку.

Если он случайно хлопал дверью, то она кричала, что он нарочно будит ребенка. Когда ходил на цыпочках – упрекала, что крадется, как вор. Спросит Гаврилка о чем-нибудь – она отвечает, чтобы «не лез не в свое дело», а молчит он – издевается, что «сидит, как чучело…»

Невыносимо горько было Гаврилке от нападок и обид, которые он терпел от мачехи. Но обиднее всего было то, что все реже и реже заступался за него отец. А когда, бывало, и пытался защитить сына, то и на его долю доставалось много брани, упреков, слез и чуть ли не побоев.

Так и жил теперь Гаврилка сам по себе один-одинешенек. И среди ребятишек не было у него друзей. Он так много работал, что некогда было ем выйти со двора. Только когда выдавалась свободна минута или когда мачеха уходила из дому, он мог встав на колени, вволю поплакать перед маленьким портретом своей матери. Гаврилка умолял свою маму чтобы она сжалилась над ним и забрала к себе на небо из этой нестерпимо трудной жизни.

А мать смотрела с высокого неба на страдания своего любимого сыночка, и рай был ей в тягость. Долго не знала она, что делать, чем помочь, раз уж нельзя оградить его от бед и обид. И стала просить она ангелов, чтобы сделали ее Летавицей.

Летавицей может стать только очень добрая человеческая душа, согласившаяся взять на себя страдания невинных. И мать Гаврилки знала, что принимает на свои плечи тяжкое бремя. Но не могла она болыше смотреть, как страдает ее любимый сынок. Вот и стала она Летавицей – сверкающей звездой, падающей с неба на то место на земле, где жестокие и несправедливые люди заставляют плакать других.

Мы часто видим, как летит в ночном небе светлая звезда. Это Летавица спешит на помощь к несчастным, чтобы дать им утешение и надежду, тешит их счастливым, радостным сновидением, стоя ночью у постели обездоленного. Так она разделяет с ним его горе и хоть на краткий миг облегчает его страдания…

И вот начала Летавица прилетать к своему бедному сыночку. Когда она бывала рядом с Гаврилкой у него становилось легче на сердце. Мальчик чувствовал, как кто-то нежный, ласковый, добрый невидимо любит его, дарит ему тепло и надежду, согревает его измученную душу. Теперь он спокойно спал по ночам, а на губах его играла радостная улыбка. Во сне он видел прекрасные райские сады и слышал чудесное пение птиц. Видел ангелов в белых сияющих одеяниях, а среди них – свою милую маму. Всякий раз она являлась к нему в темно-синем бархатном наряде, а с головы ниспадало прозрачное голубое, затканное серебряными нитями, покрывало. Огненная, переливающаяся звезда сверкала над ее головой.

С ласковой улыбкой склонялась к нему матушка, целовала его, ласкала, утешала. Она просила его смириться, покориться судьбе, перетерпеть все муки, но не предаваться отчаянию и злобе. «Так уж повелось на земле, – говорила она, – что добро соседствует со злом, но нужно надеяться на лучшее…»

Однако никаких радостей в жизни Гаврилки не было, а плохого становилось все больше…

Однажды мачеха собралась к своим родственникам на крестины. Она принарядилась, напудрилась и выглядела так роскошно, как какая-нибудь городская дама. Уходя, она ни за что побила Гаврилку, который ей прислуживал, и приказала присматривать за ребенком, пока не вернется домой отец.

Гаврилка сидел в темной комнате возле люльки и думал о своей маме. У него горело ухо и болела рука, по которой мачеха сильно ударила палкой. Он мечтал теперь только об одном: как бы ему поскорее умереть, чтобы быть вместе со своей мамочкой…

Вдруг в сенях послышались тяжелые шаги: это пришел отец. Он был совсем пьян. В последнее время это случалось с ним часто, и тогда никому в доме не было жизни.

– Где мать? – крикнул отец еще с порога. – Почему темно?

– Она пошла в гости, а мне велела смотреть за малышом и запретила зажигать свет, – тихо ответил Гаврилка.

Отец стал ругаться, схватил лампу и хотел зажечь ее. Но он едва держался на ногах, а его руки, спьяну, сильно дрожали. Шатаясь из стороны в сторону, он чиркал и чиркал спичками.

– Давай я помогу тебе, папа! – сказал Гаврилка, подходя к нему.

Но было слишком поздно. Отец пошатнулся и уронил зажженную спичку в керосин. Вспыхнуло пламя. Гаврилка бросился к отцу, но тот с такой силой оттолкнул его, что мальчик упал навзничь. Падая, он со всего размаху ударился о люльку. Та перевернулась, и ребенок шлепнулся на пол.

На мгновение Гаврилка потерял сознание. Когда он открыл глаза, то увидел перед собой стену огня. На полу неподвижно лежал ребенок. А по двору, пылая как факел, метался отец.

Первой мыслью мальчика было броситься в огонь, сгореть там, умереть. Но, взглянув на ребенка, он передумал. «Сначала нужно спасти малыша», – мелькнула новая мысль. Он схватил на руки неродного брата и сквозь огненную пелену выскочил во двор. Он чувствовал, что сильно обжегся. Последнее, что он видел, – сбегающихся к дому соседей. Потом голова у него закружилась, перед глазами поплыли желтые круги и бедный мальчик снова потерял сознание…

И когда Гаврилка лежал у сарая, перед ним вдруг засиял свет. Нет, это не был отблеск пожара. Какое-то нежно-лиловое свечение разлилось вокруг, и он, как никогда отчетливо, увидел свою милую маму. Она склонилась над ним, положила его головку к себе на колени, окутала его серебристо-голубым кисейным покрывалом.

– Мама! Мамочка! – простонал несчастный мальчик. – Возьми меня с собой! Спаси меня! Я не могу, не хочу больше жить! Все равно теперь мачеха убьет меня!..

Летавица успокаивала его, рассказывала, как живут в раю добрые души, как стала она Летавицей и каждую ночь слетает с неба для утешения несчастных и обездоленных. Мальчику вдруг стало так хорошо от ее родного тихого голоса. По телу разлилось тепло, а душу наполнил покой…

Гаврилка уже не слышал, как голосила мачеха над мертвым ребенком, не видел догорающего пожара и того, как понесли в больницу обгоревшего отца.

– Ну, любимый мой! – говорила ему мама. – Мне пора возвращаться! Жди меня вечером!..

– Мама! Забери меня с собой!

– Не могу, сынок. Я не в силах, ведь ты должен жить. Впереди у тебя долгая жизнь. Не бойся, скоро тебе станет хорошо. А до того времени я буду за тобой присматривать, прилетать к тебе с неба…

Она обняла его и несколько раз крепко поцеловала…

И тут в соседнем дворе закричал петух…

– Прощай! – сказала Летавица и полетела.

Собрав все силы, маленький Гаврилка ухватился за ее бархатное платье.

Он почувствовал, как его легкое тело оторвалось от земли, как обдувает его свежим утренним ветерком.

Он увидел внизу свое село – там, на краю, еще теплился огонь.

Розовело небо…

– Что же ты наделал, сыночек! – услышал он полный отчаяния голос матери. – Ты – живой, ты не можешь лететь со мной в царство мертвых, а мне уже нельзя вернуться. Не могу я и отпустить тебя, ведь ты упадешь и разобьешься. Так будь же ты птичкой, ранней пташкой, поющей хвалу восходящему солнцу!

Гаврилка почувствовал, как его руки разомкнулись.

Только мгновение он еще видел сияющую над головой матери звезду, а потом и звезда, и мама исчезли, словно растворившись в солнечном свете…

А он замахал маленькими крылышками.

Счастливый, напоенный радостью и безграничной свободой, запел Гаврилка звонкую песню, все выше и выше уносясь в небо, к солнцу.

Он слышал вокруг такое же пение и видел, как, трепеща крылышками, летают в небе такие же, как он, маленькие птички – жаворонки.

Так бедный Гаврилка стал жаворонком.

Каждое утро летал он над полями и пел свою громкую, радостную песню.

А по вечерам, перед сном, Гаврилка издали видел, как с темного неба падала звезда-Летавица, его милая мама, спешащая к обездоленным детям с добрым словом и счастливым сновидением. Он окликал ее своим чистым голоском, а она улыбалась ему…

А там, в селе, злая мачеха думала, что Гаврилка сгорел на пожаре.

БЕДЫ-НАПАСТИ

Жил-был один человек. Жил он хорошо и богато.

Трудился в поте лица, в срок выполнял всякую работу и жил – не тужил.

Была у него жена: работящая, опрятная, ласковая. Жили они счастливо, от работы не бегали, всего имели вдоволь и лучшей доли не желали.

Но вот однажды принесли им с почты письмо. А в письме писалось, что этот человек должен приехать в город и получить там много-много денег. Деньги эти завещал ему дядя, который недавно умер.

Люди всегда радуются деньгам. И муж с женой обрадовались этому нежданному богатству. Быстренько собрались, бросив на произвол судьбы все хозяйство, – ведь надеялись скоро вернуться, – и укатили в город. Получили там уйму денег и захотелось им погулять.

– Наработались мы, словно каторжные. Довольно! – сказал муж. – Можно теперь немного отдохнуть и развлечься.

– Твоя правда, муженек, – ответила жена.

Она всегда соглашалась с мужем, ведь была примерной женой.

Только были они простые крестьяне, не барского пошиба, и не знали, на что в городе тратят деньги.

Была зима. Мороз стоял такой, что даже под ногами поскрипывало. Прохаживались они, словно господа, по городу туда-сюда, пока не замерзли. Одежда-то их была хороша для крестьянской работы, а для городских прогулок не годилась. А ведь известно, как заведутся у человека деньжата, то охота ему не только гулять да бездельничать, но и выглядеть барином.

Перво-наперво пошли муж с женой к портному и заказали себе господскую одежду: муж – плюшевую, а жена – бархатную с большими стеклянными пуговицами. Портной взялся все это быстро пошить, да вдобавок стал навязывать им дубленые шубы на лисьем меху. Пришлось заказать им и шубы.

Управлялся портной долго, а они все ждали и маялись от безделья. Только и работы у них было – наедаться с утра пораньше апельсинами да медовыми пряниками с миндалем. В чай они клали по четыре куска сахару. А жена и помимо чая без конца ела сахар, так что тошно ей стало. Даже на ночь клала себе под подушку шоколадные конфеты в золотых обертках.

Так и лакомились они изо дня в день, пока не сшил им портной одежду. А когда нарядились (муж – во все плюшевое, жена – в бархатное с большими стеклянными пуговицами, поверх – барские шубы на лисьем меху) – пошли прогуливаться.

День проходил за днем.

Вот как-то раз жена и спрашивает:

– А не пора ли нам, муженек, домой возвращаться?

– Куда нам, женушка, торопиться? Деньги есть – будем гулять! – отвечал ей муж. – Неужто тебе не надоело наше деревенское житье-бытье?

– Так-то оно так, – говорит жена. – Только мне от сахара и шоколада уже тошно. Да и делать здесь нечего.

А муж ей:

– Мы теперь как баре! Ты не бойся: к сладкому привыкнешь, а что до работы – то видишь – господа же ничего не делают, а как-то живут! И ты – ешь да спи. А вечером пойдем в цирк на представление, смотреть, как собаки верхом на свиньях ездят.

– Как скажешь, муженек, – так и будет.

Так и продолжали они кутить в городе.

Как-то вечером дошли они, гуляя, до городской окраины, где располагался большой парк. В парке был замерзший пруд, освещенный разноцветными фонариками, а на льду – видимо-невидимо всякого народа. Больше всего было детворы, но немало и взрослых. Все они катались на коньках под веселые звуки духового оркестра.

Очень понравилась супругам эта забава.

Муж говорит:

– Видно, женушка, придется и нам научиться на коньках бегать!

– Как скажешь, муженек, так и будет! Почему бы и не научиться! – ответила жена, ведь она была доброй, покладистой и мужу ни в чем не перечила.

На другой день купил муж две пары блестящих коньков, а к ним – сапоги с подковками на каблуках и вязаную шерстяную одежду. Отправились они на каток.

Целую неделю старались, пока, наконец, выучились. И так им понравилось по льду бегать, что вроде и нет ничего лучше на свете. Раскатывают себе, пряники на ходу грызут, забегут в буфет – погреются, кофе напьются – и снова на лед.

Так за весельем и не заметили они, что денежки-то все и вышли…

– Ну, женушка, должно быть, пора нам домой возвращаться! – сказал однажды вечером муж, заглядывая в кошелек.

– Ехать – так ехать! – сразу согласилась жена.

На последние гроши наняли они городского извозчика, кони которого были увешаны колокольчиками да бубенчиками, и поехали домой. А приехав, глянули на свое хозяйство – и руки у них опустились!..

В доме – разруха. Холод. На стенах повсюду паутина. На столах пыль, словно летом на большой дороге. То ли ветер, то ли мальчишки разбили в окнах стекла, а воробьи залетели за печку и чирикают. В хлеву такое, что и смотреть страшно! Корова куда-то убежала, коня цыгане украли, а песик их – Колобочком звали – так тот бедняга и сдох на привязи от голода и холода. Калитку сорвал ветер, а сарай так замело снегом, что внутрь и не попасть. Птица из курятника в лес убежала, а деревья в саду погрызли зайцы. Одним словом, – всего и осталось живности – мыши да пауки… Беда да и только!

Начали они запущенный дом кое-как приводить в порядок. Окна подушками и тряпьем заткнули, выгнали воробьев, сняли паутину, а кольями из плетня растопили печь. Да только все у них выходило вкривь и вкось. Печь дымит, как фабрика. Воробьи так и норовят снова за печь залететь, мыши чуть ли не по столу бегают. Уже и ночь наступает, а в доме темно и холодно: лампу мыши разбили, а в щели ветер дует. Но хуже всего, что была им теперь работа не в радость – и руки болят, и ноги трясутся.

И стало здесь мужу и жене все немило.

В селе темно. Ни огней разноцветных, ни пешеходов. Да еще и соседи со всех сторон пальцами на них показывают, смеются над их барскими шубами на лисьем меху.

Тяжело стало мужу на душе, да и жене – не слаще. Раньше были они всегда веселыми и разговорчивыми, а теперь надулись, как совы. Молча поужинали тем, что из города привезли, и улеглись спать в грязную постель. Ночью жена просунула руку под подушку за конфеткой, как в городе привыкла, но вместо шоколадной конфеты в золотой бумажке вытянула… мышь… Брррр!..

Жил в их доме прилежный, работящий Домовой. Конечно, самому Домовому со всем не управиться, но хозяевам он во всякой работе помощник. И их Домовой раньше во всяком деле пособлял и за всем в хозяйстве присматривал. А по вечерам, когда хозяева отдыхали после трудов, он забирался под теплую печь и так славно пел сверчком, что эхо расходилось по комнате.

Худо пришлось Домовому, когда хозяева бросили дом… И голодно, и холодно, да еще и нахальные воробьи – сколько их ни гоняй, все равно лезут в дом! Поначалу он сам хозяйничал, а когда отощал – рассердился.

– Что я, – говорит, – нанялся что ли? Не буду я один все хозяйство на себе тащить, черта с два! Днем и во двор-то не выйдешь – мальчишки гоняют, того и гляди попадет какой-нибудь озорник снежком. Не хочу – и все тут!..

Залез он за дымоход на чердаке, зарылся в пыль и спал там, как медведь.

Теперь же, когда печь затопили и дымоход стал теплым, он проснулся, потянулся несколько раз, словно кот, и решил посмотреть, в чем дело. Выбираясь, он так крутился и возился, что хозяева не могли уснуть.

На другой день муж с женой еще с большим пылом принялись за работу. А Домовой помогал им изо всех сил – такой он был добрый и до работы охочий. Да только заметил он, что никудышные стали из хозяев работники. Раньше, бывало, муж работал до седьмого пота, хоть и одет был легко. А теперь, в плюшевом кафтане и в шубе на лисьем меху, махнет пару раз лопатой, отбрасывая снег, – и тут же отдыхает, руки трет да за спину держится. Так же и хозяйка. Повозит-повозит тряпкой по горшку – и бегает по дому туда-сюда в поисках кусочка сахару.

– Э нет! Так дело не пойдет! – подумал Домовой. – Так нам самим не управиться. Придется позвать на подмогу Беды-Напасти. Хоть и невелика от них помощь, но и они сгодятся, ведь хорошего работника тут и накормить нечем!

Залез он ночью на трубу, потряс своей седой бородой на запад и восток, на север и на юг, засунул ‘два пальца в рот да как свистнул раз-два-три! И вмиг со всех четырех сторон, откуда ни возьмись – Беды-Напасти. Крошечные такие, совсем как божьи коровки или как козявки, что весной ползают по завалинкам, только еще меньше и зеленые с рыжими крапинками. А издали похожи на блошек. Начали они сползаться на чердак к дымоходу. И набралось их там видимо-невидимо, как муравьев. И такие они были сухие и тощие, что аж косточки светятся. Убогие, чахлые, едва дышат. Построились перед Домовым, дрожат и ждут приказаний. Глянул на них Домовой – и жалость его взяла.

– И откуда только вас таких паршивых прислали? – спрашивает.

А они пищат едва слышно:

– Были мы у очень ленивого хозяина. Захирели, дяденька!

Разделил их Домовой на несколько бригад и каждой поручил разную работу. Одним пришлось помогать хозяину в хлеву; другим – присматривать за постройками; третьим – за санями и возами; остальных отослал к хозяйке в дом, чтобы помогали варить, убирать, шить и стирать.

Но эти Беды-Напасти пришли с убогого двора и были так истощены голодом и изнурительным трудом, что теперь совсем ни на что не годились. В хозяйстве от таких, как говорится, не помощь, а немощь!

Те, которым приказали в хлеву работать, очень мерзли и все норовили забраться в дом, вроде бы по делу. А сидевшие в доме не шили, не стирали, а только шарили по горшкам в поисках чего-нибудь съестного. Но есть было нечего. Ведь из чего же печь и варить, если муку в сусеках мыши съели, картошка в чулане замерзла, а во дворе – ни одной курицы.

А тут еще такой случай.

Пошел хозяин в тот день в лес за дровами и увидел замерзший пруд. И так ему снова захотелось на коньках покататься, что даже все поджилки затряслись! Не утерпел он, вернулся скорей домой, прикрутил коньки к сапогам и – айда на лед! И жена следом, ведь она всегда была заодно с мужем.

А в доме не топлено, обед не сварен!

Ну просто беда Домовому с такими хозяевами, а того хуже – несчастным бестолковым Бедам-Напастям…

Поначалу Домовой еще прикрикивал на них, а потом и рукой махнул, увидев, что вконец они отощали, просто на ладан дышат…

А Беды-Напасти и вправду совсем извелись, уже и хворать стали. И так их трясет лихорадка, что и на ногах не держатся. Заметив, что Домовой на них не наседает больше, решили они забраться к людям под одежду: на живом теле все-таки теплее. Так и обсели они мужа и жену с головы до пят.

А хозяева тоже мерзли. Не могут они за дровами до леса дойти, когда каток на пути!

Как станет их мороз донимать, привинчивают коньки к стоптанным сапогам и – на пруд. Бегают там, пока не согреются. А тогда и Бедам-Напастям теплее становится. Начинают они копошиться и выпадать сквозь прорехи. Господская-то одежда не такая прочная, как крестьянская, а потому и износилась быстро. А еще и потому, что в нетопленном доме людям приходилось спать в своих городских шубах на лисьем меху.

Так мало-помалу высыпались все Беды-Напасти на пруду и по дороге. И вернулась их к Домовому только небольшая горстка. Тот глянул на них и говорит:

– Идите вы к Чертовой Матери! Пусть она вас хоть немного подкормит, того и гляди перемрете тут все. А я из-за вас неприятностей не оберусь. И передайте там Весовому Батьке, что и я, наверное, скоро приду. Нет больше мочи терпеть!..

Одним словом, обнищали хозяева так, что даже Беды-Напасти их покинули. Одна только и осталась целая вещь на все хозяйство – блестящие коньки. Да еще – кусочек мыла, ведь в холодном доме боялись они и умыться.

А когда пришлось им совсем туго, уселись они друг против друга за непокрытым столом, поглядели в немытые лица и давай советоваться.

– Дальше-то что будет? – спрашивает жена.

– А я почем знаю? – отвечает муж. Да и что тут скажешь!..

– Так что же нам делать?

– Займемся чем-нибудь, да только не тяжелым! – говорит муж.

– Да, лучше бы не тяжелым! – отвечает жена.

А Домовой выглянул из-за печки, незаметно подкрался к хозяину и зашептал на ухо:

– Одно вам только и осталось. Возьмите-ка кусок мыла, растворите в воде, выдерните из стрехи две соломинки и пускайте мыльные пузыри. Легче работы не бывает.

А одуревшему от беды хозяину было невдомек, что это Домовой так зло над ним посмеялся. Взял он мыло, воду, соломинку, другую – жене дал, и начали они мыльные пузыри пускать. Один пузырь лопнул, другой лопнул. Захохотал тогда Домовой и изо всех сил так хлопнул дверью, что последние стекла из окон вылетели. И пошел прочь.

Отправился Домовой к Весовому Батьке просить, чтобы тот послал его к людям работящим, где не придется звать на подмогу Беды-Напасти…

МАВКА ВЕРБИНКА

В лесу поднялся переполох…

Первым принес худую весть видавший виды черноухий Заяц. От страха он был ни жив ни мертв, даже мордочка побелела. И никак Заяц не мог отдышаться, ведь обежал он весь лес. Повстречав кого-нибудь на дороге, он садился на задние лапки, передними – вытирал усы и, откашлявшись, шепотом говорил:

– Беда, братва!. Беда-а!.. Видел я, собственными глазами видел на опушке охотников, собак, загонщиков… И идут их сюда тысячи!.. У каждого – по нескольку блестящих ружей… Рожки медные, а сумки огро-о-мные, как мешки… А собак! Собак – тысячи! Разбегайтесь, братцы, кто куда!..

После этих слов, едва переведя дух, он стремглав мчался дальше. Даже столкнувшись нос к носу с Лисой, которая только что вылезла из норы и, жмурясь на солнышке, потягивалась после сна, – даже перед ней он остановился было и крикнул:

– Беда, братва!.. Охотники на опушке!.. Тысячи…

Но, вспомнив, что и от самой Лисы ему ничего хорошего ждать не приходится, пустился бежать пуще прежнего.

Все обитатели леса всполошились… Кто побежал в поле, кто забился в нору, кто искал убежища в дупле или прятался в густых камышах у болота.

Тут, и вправду, прогремел выстрел, залаяли гончие псы, затрубили рожки…

Мавка-Вербинка, которая днем пряталась в большом дупле старой вербы у болота, проснулась и прислушалась. Сердце ее больно сжалось. Множество раз на своем веку доводилось ей слышать этот собачий лай, звук рожков, громкие выстрелы… Знала она, что многим зверям и птицам они предвещают смерть, что появятся снова несчастные, которые долго будут умирать в муках от ран, зарывшись в листья где-нибудь под кустами. Некоторые выживут, но останутся калеками на всю жизнь.

Блестящие слезы заструились из ее чудесных фиалковых глаз. Она мигом выскочила из вербы и, невидимая, понеслась, словно летя над землей, к соседнему большому лесу, чтобы позвать на помощь своих подруг.

Но, не добежав до опушки леса, вновь услышала выстрел ы.

– Поздно! Слишком поздно! – с отчаянием подумала Вербинка. – Может, там уже есть подстреленные и им нужна помощь. А пока я вернусь с подругами – жизнь покинет эти бедные создания!..

И тогда она запела звонким, словно серебряным голоском, созывая Хух.

– Бегите скорее, сестренки, в соседние леса. Зовите Мавок: Ясенинку, Дубовинку, Ольшанку, Кленовницу и Шиповницу. Сегодня у нас будет много несчастных, и, боюсь, не управиться мне одной.

Не успела она произнести эти слова, как маленькие зеленые Хухи понеслись, словно перекати-поле, в разные стороны. А Вербинка поспешила снова в лес, чтобы оказаться позади охотников. Она думала, что там быстрее отыщет раненых зверьков.

Вербинка пронеслась мимо молодых и старых господ, одетых в охотничьи костюмы и зеленые шляпы. Пролетая, она коснулась одного пса, который едва не укусил ее, учуяв запах ее длинных синих волос. Пролетела она и над сторожкой лесничего, где ей раньше приходилось бывать. Лесничий был добрым, никогда не обижал зверей, уважал Лешего, жалел маленьких Хух, а ее, Мавку, очень любил. Иногда он оставлял для нее в мисочке на пеньке молочную кашу.

Сейчас домик лесничего был пуст. Самого же его Вербинка увидела впереди охотников, с ружьем наготове и двумя собаками на поводке.

Она услышала, как снова загремели выстрелы и как жалобно запищал подстреленный Зайчик.

Слыша все новые и новые выстрелы, Мавка начала внимательно осматривать траву под кустами.

У старого трухлявого дуба повстречался ей Леший. Он был печален и зол. Его ясные голубые глаза сверкали, как синие огоньки в печи, а кулаки были так крепко сжаты, что длинные когти вонзились в ладони.

– Доченька! – тихо сказал он Вербинке. – Позови кого-нибудь себе на помощь. Будет много горя.

– Я уже позвала, отец. Послала Хух.

– Вот и хорошо. Не теряй времени… Ох и натворят же сегодня бед эти безбожники… Много их, много… Пойду-ка я предупредить Водяного и Русалок. Вдруг кто-нибудь прибежит умирать к воде…

И, опираясь на свой сучковатый посох, он тихо побрел к болоту.

А Мавка-Вербинка уже нашла раненого Зайчика. Он схоронился во мху, и только по тому, как сотрясался мох, можно было догадаться, что там кто-то есть. Вербинка осторожно раздвинула мох. Вспугнутый Зайчик собрался с последними силами, чтобы убежать, но, глянув мутными глазами, увидел Мавку и тихо застонал:

– Убили, убили меня, сестренка Вербинка!..

– Куда тебя ранили, Зайчик-Ушастик? – спросила она.

У Зайчика был прострелен бок и перебита задняя лапка. Вербинка быстренько нашла сухой гриб-дымовик, присыпала ему раны, приложила к ножке лист подорожника и перевязала все плоской, как лента, травинкой. Потом остановила летевших мимо пушистых шмелей, чтобы те угостили раненого своим сладким белым медом, и напоила его водой, собравшейся на большом листе «медвежьего ушка». Зайчику стало легче.

– Большое спасибо, сестрица! Теперь прикрой меня хорошенько мхом и листьями, а сверху положи большую сухую ветку, чтобы какой-нибудь пес не смог меня отсюда вытащить, – попросил Зайчик-Ушастик.

В тот день Мавкам пришлось много поработать в лесу. Охотники перебили немало тихих Зайчиков, подстрелили даже хитрую Лисичку. Гончие псы напали на целое семейство куропаток: одних поймали сами, других перестреляли охотники, а некоторых только ранили.