Текст книги "Фронт до самого неба (Записки морского летчика)"

Автор книги: Василий Минаков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 16 страниц)

В горле пересохло, но кроме меня покупателей было не видно. Должно быть, заметив мое замешательство, женщины закричали наперебой:

– Эй, морячок, молочка холодного!

– Ряженки, только из погреба!

Подошел к ближней, смущаясь взял протянутую пол-литровую кружку. Разглядел под платком темное, в белых морщинках вокруг добрых, невыцветших глаз лицо. Женщина кивком провожала каждый мой торопливый глоток.

– Пей, сынок, пей! Не спеши, а то горло застудишь…

– Спасибо, – вынул десятку, протянул вместе с пустой кружкой.

– Не надо, не обижай! У самой сын на фронте, где и не знаю. Все вы теперь наши сыновья! Я тебя молочком попою, а твоя мать – моего, может, Леню… – Она поднесла к глазам уголок платка. – Лишь бы вражину остановить. Остановите, а, сынок?

В мокрых от слез глазах ее были страх и надежда.

– Остановим…

– Ну то и главное, ежели так.

– Так, мать, так!

– Хоть бы сюда не пришел, проклятый!

В станицу идти расхотелось, вернулся обратно к ребятам.

– Ты чего? – заботливо оглядел меня Димыч. – Вроде бы не в себе.

– Да так… Насчет задания не слышно?

– Пока нет. Ансамбль приехал!

– Какой ансамбль?

– Песни и пляски! Черноморского флота. Через полчаса начало, в железнодорожном клубе. Ботинки обмахни и айда!

– Чего-то не хочется. Лучше вздремну, наверно…

– Да ты что! В кои-то веки… Культурный отдых! Пошли, пошли, а то места все займут!..

По пути рассказал ему о базаре.

– Да… – вздохнул Димыч. – А что ты ей мог сказать? Ух! – стиснул вдруг зубы. – Ну и дадим им [65] ночью… Только бы цель подходящую, чтобы побольше накрыть!

В клубе свободных мест уже не было, устроились стоя, у входа. Концерт прошел с огромным успехом. «Катюшу» вместе с артистами пел весь зал…

Ни шагу назад!

Ранним утром 30 июля 1942 года полк построили на летном поле. Майор Ефремов зачитал приказ народного комиссара обороны № 227.

"Ни шагу назад! Таким теперь должен быть наш главный призыв. Надо упорно, до последней капли крови защищать каждую позицию, каждый метр советской территории, цепляться за каждый клочок советской земли и отстаивать его до последней возможности…"

Обнаженная правда создавшегося положения горечью и болью отозвалась в сердце каждого из нас. Разошлись молча. Только когда уже готовили машину к ночному вылету, Никитин признался:

– Знаешь, Вася, у меня мурашки по спине ползали, когда его читали…

– Не только у тебя…

Авиаразведка подтвердила предположение командования: противник готовился к высадке крупного десанта из Крыма на Таманский полуостров. Нам было приказано заминировать Керченский пролив и фарватер в направлении к порту Геническ.

Постановку мин производили скрытно. Самолеты выходили на минометание на высоте пятьдесят – сто метров, прожектора противника не успевали осветить район. Зенитный огонь гитлеровцы открывали, уже когда мы пролетали над Керченским полуостровом, возвращаясь обратно домой.

Не успели отдохнуть после ночного вылета, как вновь были вызваны на аэродром. Всем срочно подвешивали под фюзеляж сто– и двухсотпятидесятикилограммовые бомбы. Появился вечно озабоченный инженер по вооружению Петухов, приказал оружейникам ввернуть взрыватели с установкой на мгновенное действие.

Двенадцати самолетам во взаимодействии с тремя ДБ-3ф 5-го гвардейского авиаполка под прикрытием шести ЛаГГ-3 и четырех Як-1 было приказано уничтожить корабли противника в Двуякорной бухте у мыса Киик-Атлама. Запасная цель – плавсредства в порту Феодосия. Удар предполагалось нанести звеньями с высоты тысячи метров.

– Вопросы есть? – майор Пересада торопился.

– Состав плавсредств?

– Четыре тральщика, две быстроходные десантные баржи и мотоботы.

– Когда обнаружены?

– Вчера на восемнадцать ноль-ноль. Сейчас самолет-разведчик уточняет. Истребители прикрытия вылетят с берега. Встреча на кругу аэродрома. Готовьтесь, а я поехал в Белореченскую уточнять местонахождение целей.

Мы разработали боевой порядок вылета. В девятку эскадрильи Стародуба вошли три машины 5-го гвардейского авиаполка. Наша группа во главе с Балиным состояла из шести самолетов. Определили порядок захода на цель. Никитин предложил выходить боевым курсом вдоль восточной стороны мыса Киик-Атлама: легче будет ориентироваться. С ним согласились.

Рассчитали возможность встречи с истребителями противника. От Мысхако до цели летим напрямую. Фашисты смогут обнаружить нас за восемь – десять километров, то есть за две минуты до выхода на цель. «Мессеры» базируются в Багерово, от него до Киик-Атлама восемьдесят пять километров. Значит, лететь им по вызову нужно одиннадцать минут. На оповещение уйдет одна-две минуты, на взлет две, итого пятнадцать. Мы в это время будем уже в пятидесяти – шестидесяти километрах от вражеского берега.

– А если они дежурят на другом аэродроме?

– Тогда нас захватят над целью или на отходе после бомбометания. В любом случае – следи за воздухом.

На этот раз летели днем, стояла тридцатиградусная жара. Впереди шла девятка Стародуба, в пятистах метрах за ней – наша шестерка. Проплыли станицы Саратовская, Калужская. Хлеб уже убран, ровные ряды стогов уходят к горизонту. Над ним синие предгорья Кавказского хребта. Развернулись на Геленджик, набрали высоту, чтобы перевалить через прибрежные горы. Из-за [67] отрогов Мархотского хребта блеснуло море. Сверкающая лазурная чаша – бухта Геленджик. Справа – Мысхако.

– Со стороны берега к нам пристраиваются два «яка», – докладывает Панов.

К девятке Стародуба тоже прилепилась пара «ястребков». Слева этажеркой попарно повисли «лаги». Группа в сборе. Ведущий ложится на курс к Керченскому полуострову. Для скрытности снижаемся до шестисот метров. До цели двадцать километров. Истребители выписывают змейку за змейкой, зорко осматривая воздух. Небо пока чистое. Все четче вырисовывается крымский берег. Похожий на палец, вытянулся в море мыс Киик-Атлама. Вокруг впереди идущей девятки засверкали строчки «эрликонов»…

Стародуб сбрасывает бомбы. Пора и нам выходить на боевой курс. Но в Двуякорной не видно подходящих целей, одни катера и мотоботы. Летим на Феодосию.

Девятка Стародуба, сделав свое дело, отвернула в море. Теперь весь шквал огня обрушился на нас. Трассы заполнили все пространство вокруг. От переплетения огненных шнуров «эрликонов» рябит в глазах. Начинает подташнивать – предел нервного напряжения. Изо всех сил сжимаю штурвал, чтобы не отвернуть в сторону из этого губительного пекла…

После войны часто приходилось слышать о знакомых фронтовиках: умер такой-то, тяжело болен другой, а совсем недавно их знали здоровыми, крепкими людьми! Я всегда вспоминаю при этом Феодосию. На сколько лет вперед расходуется нервная энергия в минуты, когда находишься на боевом курсе?

Бросаю взгляд на штурмана, инстинктивно ища опоры. Димыч прикован к прицелу, только слегка шевелятся губы. "Ну и огонек, ну и огонек…" – повторяю за ним и, кажется, немного успокаиваюсь.

В переговорном устройстве раздается голос Панова:

– Командир, зацепило! Пробит стабилизатор, сорвано несколько листов дюраля…

"Хоть бы не заклинило рули…"

– Понатыкали, гады, пушек! – в сердцах не выдерживает Панов. – Вот бы проутюжить их бомбами…

Никитин облегченно вздыхает:

– Пошли, родимые!

Наконец-то! Разворот в сторону моря – скорей вырваться из этого ада. Плавно вожу штурвалом, проверяю [68] рули. Машина управляется, все в порядке. Димыч улыбается, довольно потирает руки – накрыли транспорт. Через минуту тихо, вышли из зоны огня. Снижаемся до пятидесяти метров, для маскировки от вражеских истребителей. Постепенно нервы успокаиваются, появляется легкая слабость.

– Шикарный фейерверк устроили фрицы в нашу честь. Умеют встречать гостей! – восхищается с опозданием Лубинец.

– Ожил, Алеша! Здравствуй, – приветствует друга Панов. – Что-то не слышно было тебя давненько.

– Что было, то было, – неопределенно отвечает Лубинец. – У самого-то штаны в порядке?

Скрылся из виду крымский берег, впереди гористый кавказский пейзаж. Ведущий набирает высоту. Истребители сопровождения, помахав на прощанье крыльями, уходят в сторону своего аэродрома. Перевалив через прибрежные горы, снижаемся, идем на Белореченскую. С ходу произвожу посадку, осматриваю самолет. Страшно подумать, что можно лететь на такой машине. Не обшивка – решето!

Подошел командир эскадрильи.

– Ну, как впечатление от курорта Феодосия?

– Не очень, знаете…

– Погода прохладная?

– Наоборот…

– Вот видишь, даже не знаешь, чем недоволен. Н-да, – оглядел самолет. – Матчасть, Минаков, не жалеешь.

Железный человек Балин. Охота ему еще и шутить…

На другой день принесли фотоснимки с результатами нашего удара. Сильно повреждены транспорт и самоходная баржа в порту, сожжен гараж, в Двуякорной бухте потоплено четыре катера. Закончив разбор, Андрей Яковлевич Ефремов поставил новую боевую задачу:

– Сегодня ночью совершаем налет на аэродромы Керчь-два и Багерово. В Багерово пятьдесять "сто десятых", в Керчи – двадцать пять транспортных машин и бомбардировщиков.

Вечером вылетели.

За Краснодаром отвесной стеной встала высокая облачность. Посоветовавшись со штурманом, решил подняться на четыре тысячи метров, чтобы выйти к цели [69] с приглушенными моторами. Как только вошли в облака, самолет начало трясти, бросать из стороны в сторону. С трудом удерживаю штурвал, его буквально вырывает из рук. Изредка вспыхивают зарницы молний.

– Попали в переплет, командир! – кричит Димыч. – Скорей выходи!

– Самолет светится! – докладывает Панов.

Действительно, зеленоватые змейки сбегают с фонаря кабины. Кроме того, началось обледенение крыльев – это уже совсем плохо. С опозданием осознаю опасность. Ясно, что совершил непростительную ошибку, надеясь пробить грозовые облака. Надо немедленно развернуться на обратный курс…

На счастье, обошлось благополучно. Через несколько минут беспорядочной тряски показались темные пятна «окон», мелькнул край луны. Руки тряслись, пот застилал глаза. Вспомнился случай, еще в аэроклубе, когда мы с Алефиренко попробовали проскочить облако…

– Что будем делать, командир? – спрашивает Димыч. – Есть моральное право вернуться в базу.

Конечно, основание есть. Но возвратиться с полным боекомплектом…

– Приготовить кислородные маски!

Облака перемахнули на большой высоте. Подошли к цели, но ни прожекторов, ни заградительного огня. Внизу взрывы, пожары – наши уже поработали над Багеровом. И вдруг сразу со всех сторон – пунктиры «эрликонов».

– Гутен морген! – бодрится Лубинец.

– Не моргай сам-то! – сдерживает Панов.

Подходим к цели. По команде Димыча произвожу несколько доворотов. По левой плоскости скользнула трасса, другая. Пристрелялись

– Пошли!

Вслед за бомбами сбрасываем листовки.

– Почитывайте, не скучайте, – острит Лубинец. – До скорой встречи!

На аэродроме узнали: четыре экипажа возвратились благополучно, а самолет младшего лейтенанта Виктора Алексеева над Керченским проливом попал в зону грозовых облаков. Машину бросило вверх. Виктор предпринял отчаянную попытку удержать самолет от бешеного набора высоты, но безуспешно. Сделав горку, машина свалилась на крыло, начала падать. Летчик повис на привязных ремнях, оказался в состоянии невесомости. [70]

Напрягая все силы, пытался штурвалом вывести самолет из пикирования, но безуспешно. Последними усилиями добрался до триммера и на высоте триста метров над морем вывел самолет из пике. Во время падения из кабин выбросило штурмана капитана Михаила Захожего и стрелка младшего сержанта Арсентия Храбром [видимо, «Храброго», надо уточнить – Прим. lenok555]. Алексеев довел самолет до аэродрома. Взглянув на его машину, я обомлел. Как он смог дотянуть? Вся обшивка деформирована, нет ни одного стекла, крылья прогнулись назад, кусок штурманской кабины вырван…

Случай досадный: гроза унесла жизнь двух боевых товарищей…

3 августа мы собрались, как всегда, на дворе в ожидании машины на аэродром. Надо было спешить подготовить самолеты к ночному рейду.

Мимо школы проходили группы красноармейцев,

– Откуда топаете, орлы? – крикнул Лубинец.

Они угрюмо посмотрели на него, на меня.

– Дай, морячок, закурить, коли есть. Я достал пачку «Беломора».

Они нерешительно протянули черные от копоти и грязи руки.

– Живут же люди!

Боец отстегнул флягу, поднес к потрескавшийся губам. Капли воды, застревая в седой щетине, стекали по подбородку, оставляли темные бороздки. Красноармеец вытер ладонью рот, протянул флягу товарищу.

– Спасибо, морячок, за «Беломор». Мирную жизнь вспомнил… Вот остановим фрица…

Положение на Северо-Кавказском фронте было критическим. Наши войска отошли за Кубань. Враг, не считаясь с потерями, изо всех сил рвался к Краснодару, Невинномысску, Ставрополю.

Ночью мы вылетали бомбить десантные средства противника, сосредоточенные в порту Мама-Русская, в сорока километрах западнее Керчи.

Ночь была темная, пилотировать приходитесь по приборам. Пролетая над кубанскими степями, видели много пожаров, вспышки разрывов, разноцветные всплески ракет. Здесь уже вовсю полыхала война.

Над Азовским морем машину снова поглотила непроглядная тьма. Только в штурманской кабине голубым светом мерцали циферблаты приборов. Ночью над морем молодые [71] неопытные летчики часто теряют пространственную ориентировку, принимают за небо воду с отражением звезд…

Нетерпеливый голос Никитина:

– Начинай разворот!

Энергично ввожу самолет в вираж.

– Ты мне свою технику пилотирования не показывай, – кричит Димыч. Доверни на тридцать градусов влево! Плавнее, плавнее… Так, так… еще немного… На боевом! Сброс!

Самолет осветился прожектором. Все внимание – на приборы. Лубинец посылает длинные очереди из люкового пулемета в основание луча. Прожектор гаснет.

– Серия легла нормально! – докладывает Панов. – Взрыв на барже, на берегу пожар…

К аэродрому подошли на рассвете, все вокруг было покрыто серым, зыбким туманом. При посадке заметил на летном поле несколько Ил-2 и «яков».

– Сегодня ночью на армавирский аэродром немцы высадили десант. Часть штурмовиков и истребителей перелетела к нам, – пояснил Варварычев.

К стоянке подъехал майор Пересада.

– Командир полка приказал немедленно готовиться к перебазированию. Вылет в девять ноль-ноль. Захватите штабное имущество.

"Эмка" рванулась и мгновенно растворилась в тумане.

Мы вернемся, Белореченская!

С нелегкой душой добрались до станицы. Мысль, что вскоре враг вступит в ставшую для нас родной Белореченскую, болью отзывалась в сердце. На улицах было тихо, казалось, они вымерли. В голове не укладывалось, что в эти опрятные, белые хаты, в тенистые сады с ветками, гнущимися от тяжести яблок, вступит кованый фашистский сапог, что под этим небом будут раздаваться вопли перепившихся грабителей в серо-зеленых мундирах. За завтраком кусок не лез в горло. Выйдя из столовой, услышали в одном из соседних дворов горькие рыдания. Приткнувшись головой к плетню, плакала молоденькая девушка. Похоже, нездешняя, одета по-городскому. [72]

– Что случилось, сестренка? – положил ей руку на плечо Никитин.

Девчонка сквозь слезы взглянула на нас и снова уткнула лицо в ладони.

С трудом узнали, в чем дело.

Оказывается, она учительница из Нефтегорска, приехала погостить к тетке. Собралась обратно, а через мост не пускают, переправляют войска.

– А сюда придут фашисты. А я не местная… Обязательно привяжутся…

– Что же делать, а, Вася? – Димыч смотрел виновато. – Может, возьмем дивчину с собой?

Я с опозданием дернул его за рукав: "С ума спятил, что ли?"

– Сам знаешь, от нас не зависит…

Девушка услышала, зарыдала еще сильней. Черт бы побрал этого Димыча!

– Ну вот что, – решился наконец я. – Мы сейчас попробуем, спросим… Если что, пришлем машину. Договорились?

Она недоверчиво кивнула, в глазах на секунду мелькнула надежда.

Начальник штаба второпях даже не понял нас.

– Какая девушка? Твоя? А ты, Минаков, знаешь, что у тебя машина перегружена?

– Знаю. Но не моя девушка.

– Его? – кивнул на Димыча.

– Ничья. Застряла тут, боится немцев, есть основания…

– Ну вот. Всех ведь не возьмешь?

– Но этой уже обещали.

– Обещали? А кто разрешал обещать? – И вдруг махнул рукой. – Бери, коли взлететь сумеешь. Не сумеешь – останешься сам тут расхлебывать…

Я моментально разыскал Лубинца.

– Дуй на «санитарке» в станицу за учительницей. Скажи, начштаба приказал… Четвертая хата от столовой!

Мы поспешили к самолету. От машины тянуло, как от печки. Обливаясь потом, проверили крепление грузов, прикинули центровку. С нами летело двое офицеров штаба.

Вскоре, волоча за собой клубы пыли, подкатила «санитарка». Из кабины выскочила наша новая знакомая с [73] едва просохшими от слез глазами, за ней улыбающийся Лубинец с корзинкой, полной крупных румяных яблок.

– Угощайтесь! Калым!

Корзинка мигом опустела.

– По местам!

Запустив моторы, выруливаю в самый конец аэродрома, чтобы хватило запаса полосы. После удлиненного разбега самолет нехотя отрывается от земли. Делаю круг, беру курс на Адлер.

– Прощай, Белореченская! – с невольным тяжелым вздохом восклицает Лубинец.

Панов недовольно поправляет товарища:

– Не прощай, Алешка, а до свидания!

В самолете наступила долгая пауза. Под крылом тянулись холмы, постепенно переходящие в горы. Над Туапсе развернулись, полетели вдоль побережья. Над зеленью парков, над светлыми зданиями санаториев, домов отдыха. Теперь здесь госпитали. Вместо беззаботного говора, шуток, смеха стоны раненых, сигналы воздушных тревог…

Лазаревская, Сочи, Хоста, Адлер. Вот и наш небольшой аэродром. Делаю круг, знакомлюсь с подходами. Летное поле в долине, окруженной холмами, только со стороны моря можно подойти со снижением. Однако посадочный знак из белых полотнищ выложен по короткому старту. Значит, заход – со стороны солнца. Что ж, на Дальнем Востоке нам то и дело приходилось садиться на ограниченные площадки. Искусство заключается в том, чтобы прижаться к сопкам, скользить по их склонам, не увеличивая скорости. Захожу на посадку и вижу: самолет, коснувшийся земли за минуту передо мной, выкатился за кромку взлетной полосы, осел в овраг и стал на нос, высоко задрав хвост. Да, первое время многим придется трудно. Заруливаю к кукурузному полю, выключаю моторы. Наша пассажирка счастливо улыбается, благодарит. Она отправляется в Гагры к своим родственникам, приглашает нас в гости.

– Спасибо! – обещает за всех Лубинец. – Вот с фрицами малость разберемся, нагрянем всем экипажем!

Начали разгрузку. Подъехал Ефремов.

– Как с топливом?

– На четыре часа полета.

– Отлично! Быстрей разгружайтесь и по кабинам. Я за пилота, ты садись к стрелкам. Летим обратно в Белореченскую. [74] Там остался И-5. Его перегоню сюда, а вы возьмете запчасти с техбазы.

– А зачем нам это старье, И-5, товарищ майор?

– Пригодится. Пулеметы на нем стоят? Значит, будем на штурмовку ходить. Все, что может стрелять, должно сейчас стрелять по фашистам!

Залезая в кабину, обернулся, с досадой кивнул на хвост, торчащий из оврага.

– Видал, куда Пашуна занесло? Опытный летчик, был в Одессе и Севастополе…

– Знакомое дело.

– Не надо планировать на повышенной скорости…

Кроме машин нашего полка, на аэродроме находилось еще десятка три самолетов различных типов.

– Чьи это?

– Воздушной армии. Полки разные. Со всей Кубани слетелись…

Белореченский аэродром был непривычно пуст. Тишина. На том месте, где стоял И-5, – черное пятно. Истребитель поторопились сжечь, чтобы не достался врагу. Подвезли запчасти. Быстро загрузившись, мы вернулись в Адлер.

Ночь провели под машинами. Охраны аэродрома не было, службы тыла находились еще в пути. Нарвав кукурузных листьев, расстелили на них моторные чехлы, и постель готова. Распределив вахту, заснули крепким сном.

На другой день устроили стоянку для самолета, закатили его, замаскировали огромными лопухами, скрепив их шпагатом. Обед никто не подвозил, наварили молодой кукурузы, а на десерт нарвали фруктов. Все дни и ночи проводили у самолетов, используя вынужденную паузу для ремонта и проведения регламентных работ.

Однажды на аэродром прибыл начальник политотдела 63-й авиационной бригады полковой комиссар Соловьев. Осмотрел стоянки, поинтересовался настроением, проинформировал о положении на фронтах. На нетерпеливый вопрос, когда мы включимся в боевую работу, обещал:

– На днях, товарищи. Тылы еще не подтянулись. Автомобиль – не самолет. Отдохните, приведите себя и матчасть в порядок, чтобы после сторицей отдать долг фашистам за потерянные дни.

Оказалось, что для нас готовится посадочная площадка где-то на мысе, а сюда перелетит 40-й авиаполк [75] из Елизаветинской: на краснодарском направлении тоже создалась тяжелая обстановка. Наш полк включен в состав 63-й авиационной бригады, в которую еще входят 5-й гвардейский и 40-й авиационные полки.

На четвертый день подвезли топливо, заправили самолеты, и мы перелетели на новый аэродром на песчаном мысе. Хотя взлетная полоса тут тоже была невелика, но подходы открыты с двух сторон. Самолеты укрыли под кронами гигантских деревьев, глядя с воздуха, нельзя было и предположить, что здесь разместился целый авиаполк. Все уже было подготовлено для непосредственной боевой работы.

Утром передали приказание всем собраться у самолета комэска. Задание на вылет? Оказалось, не то: комиссар эскадрильи старший политрук Николай Григорьевич Ермак развернул газету "Красный черноморец":

– "…Родина переживает тяжелое время. Наступили решающие дни войны, решительные бои, от исхода которых зависит судьба нашего государства, судьба нашего народа… Оставляя на своем кровавом пути дымящиеся развалины… бандиты Гитлера рвутся очертя голову… Нависла реальная угроза над побережьем Азовского и Черного морей, на защите которых стоят черноморцы. Морякам Черноморского флота Родина дает строгий и властный приказ: не отступать ни на шаг, любой ценой держать свои позиции, защищать их во что бы то ни стало. Слушай, черноморец, этот приказ!"

Когда комиссар закончил, наступила мертвая тишина.

Комэск окинул взглядом суровые лица летчиков.

– Кажется, все ясно, друзья. Беспощадно истреблять фашистских гадов! Нет этим извергам места на нашей земле!

И, как назло, пошли грозовые дожди.

Ночью 41 августа Осипов вылетел на разведку погоды в район аэродрома Керчь-2, предполагаемого объекта удара. Но разыгравшаяся гроза над Керченским полуостровом вынудила его вернуться.

А с фронта приходили плохие вести. Оставлены Армавир, Невинномысск, Ставрополь, Майкоп, Краснодар… Больно было смотреть на товарищей, родные места которых оказывались под фашистской пятой. Наступил и в моей жизни черный день, оккупанты захватили Минеральные Воды. Что с родителями, с Тамарой? Как бы то ни было, нужно держать себя в руках, нужно![76]