Текст книги "Фронт до самого неба (Записки морского летчика)"

Автор книги: Василий Минаков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 16 страниц)

Над перевалами

В середине августа 1942 года горнострелковые части 49-го корпуса вермахта захватили важнейшие перевалы Центрального Кавказа – Санчаро, Клухорский, Марухский, – а также несколько перевалов Эльбрусской горной гряды. Нависла угроза над Сухуми и Кутаиси. Благодаря срочно принятым мерам враг был остановлен. Дальнейшие усилия наших войск направлялись на то, чтобы отбросить противника обратно за перевалы.

Военный совет Закавказского фронта поставил перед авиацией Черноморского флота задачу систематическими бомбардировочными ударами воспрепятствовать закреплению гитлеровцев, не допустить переброску подкреплений их прорвавшимся частям. Командующий 46-й армией генерал-майор Леселидзе специальным приказом определил способы обозначения наших войск, целеуказания, опознавательные сигналы.

Резко пересеченная лесистая местность и прерывистая линия фронта сильно затрудняли действия авиации. Личный состав нашего полка опыта ведения боевых действий в горах вообще не имел. Потребовалась дополнительная подготовка летчиков и штурманов в ходе боевых действий. [139] Перед каждым вылетом полк получал от штаба армии задачу с конкретным указанием целей, основных ориентиров, начертания линии фронта. Получив эти данные, штурманы тщательно изучали по карте район удара, маршрут. Объекты ударов находились на высоте шестьсот – две тысячи восемьсот метров над уровнем моря. Бомбежка осуществлялась с нескольких заходов. Первый заход пристрелка, остальные – на поражение.

7 сентября было приказано нанести удар по живой силе и технике врага в селении Псху. Экипажи 36, 40 и 5-го гвардейского авиаполков совершили сорок самолетовылетов. В результате было уничтожено не менее четырехсот солдат и офицеров противника, взорван склад боеприпасов, разрушены оборонительные сооружения. Вслед за бомбовым ударом наши наземные войска освободили это селение.

По отзывам командования 46-й армии, действия авиации в этот период решали успех сухопутных войск. Стоит отметить хотя бы психологическое воздействие наших ударов на гитлеровцев. При бомбежке фугасными бомбами в горах поднимался немыслимый грохот, который длился двадцать – тридцать минут. Обвалившиеся скалы загромождали дороги, камни обрушивались на головы оглушенных фашистов…

Однажды мы заступили на боевое дежурство. Предполагалась разведка в море, но задания не поступало, и несколько экипажей, собравшись у нашей «семерки», вели оживленную беседу. Особенно разговорчивым был молодой штурман сержант Евгений Джинчелашвили, а попросту Джан. Он сегодня летел со мной, в свой первый боевой вылет, вместо заболевшего Никитина. Джан был в ударе и забавлял нас, рассказывая смешные истории, расхваливая на все лады свою солнечную родину.

– Па-а-сматри, какая красота вокруг! А воздух? Его же пить можно, есть! Одним воздухом можно питаться! Верь слову!

– Значит, с завтрашнего дня ты будешь передавать свой паек мне, – послышался сзади знакомый голос.

– Коля? Панов! – раздалось сразу несколько голосов.

– Что, не узнали?

– Как тебя не узнать! По одному трепу…

– Ну, в трепачах у вас, кажется, и без меня недостатка нету. [140]

Поздравив стрелка с возвращением, я предложил ему отдохнуть.

– Нет, командир, хватит, наотдыхался! Чуть с тоски не помер. Разрешите лететь!

– Ну что ж, готовься!

Немного погодя, подошел командир полка:

– Разведка отменяется. Летим бомбить минометную батарею и мортиры на Санчарском перевале. Я, вы и Балин. На подготовку сорок минут.

Техсостав принялся за подвеску бомб, мы со штурманами разобрали предстоящий вылет, установили порядок бомбежки.

– Джан, со сбросом не спеши, – предупредил я. – Осмотрись, выбери наиболее важную цель…

– Будет порядок, товарищ командир! Не беспокойтесь!

Это, конечно, хорошо, что он так в себе уверен. Но еще лучше бы было, если бы в нем был уверен я. Первый боевой вылет, а цель, считай, точечная…

– На маршруте будем вписываться в рельеф местности, – проинструктировал нас майор Ефремов. – Удар наносить с трех заходов, посамолетно, с малой высоты. Для подавления цели использовать и пулеметы…

После взлета командир полка затягивает первый разворот, и мы с Балиным успеваем пристроиться к нему. С набором высоты летим вдоль побережья на Гудауту. Чтобы ввести в заблуждение посты наблюдения противника, заходим к перевалу Санчаро не с юга, а с севера. Миновали Сухуми. Я лечу с принижением на интервале двадцать – тридцать метров от ведущего. Вдруг замечаю под фюзеляжем машины Ефремова разноцветные светлячки. Скользя, они подбираются к бомбам на внешних подвесках. Никак не могу сообразить, что это такое…

Слышу доклад Панова:

– Командир! К нам пристроился «И-шестнадцать» и обстреливает ведущего!

Черт возьми, пулеметные трассы! Поворачиваю голову вправо – в самом деле «ишак» врезался в наш строй.

– Разрешите, чесану по нему, чтобы опомнился!

– Только не по мотору! Дай впереди заградительную очередь.

Панов выпустил трассу, она прошла перед самым носом истребителя подействовало. «Ишачок» стремительно развернулся и ушел в сторону берега. Потом узнали, что [141] это была машина из авиаполка, несколько дней назад перебазировавшегося для прикрытия сухумского порта. Горячий, но неопытный летчик принял наши машины за немецкие Хе-111, силуэтом напоминавшие ДБ-3ф.

Всякие случайности возможны на войне. Но страшно было подумать, что из-за этой ошибки мы могли лишиться своего командира полка, ветерана морской авиации, одного из тех, кто в сорок первом бомбил Берлин…

Повернув от Сухуми на север, снизились и летели над самыми вершинами елей и кедров. Наш выход на цель явился полной неожиданностью для немцев, их зенитки не успели сделать ни одного выстрела. На переднем крае наших войск были выложены белые полотнища – опознавательный знак, обозначавший, что позиции противника в пятистах метрах впереди.

Мой штурман стал заметно нервничать. Ежесекундно просил довернуть то вправо, то влево.

– Не волнуйся, спокойнее, – пытался советовать я.

Но уже чувствовал, что промажем.

Так и получилось. На первом заходе проскочили цель.

– Один – ноль, в пользу фрица, – невесело пошутил Панов.

Ефремов и Балин отбомбились нормально. Противник опомнился, открыл огонь.

– Ты хоть цель-то видел? – спросил я штурмана.

– Видел… Теперь они от меня не уйдут!

На втором заходе Джан сбросил бомбы прямо на батареи мортир. Черные султаны дыма закрыли их огневые позиции.

– Молодец, штурман!

– Спасибо, командир!

Под огнем вражеских зенитчиков делаем третий заход на минометы. И эту серию Джинчелашвили положил удачно. Азартный парень! Хороший получатся штурман. Зашли еще раз, и последние бомбы легли в расположение батарей. Лубинец и Панов поливали перевал из пулеметов, настигая разбегавшихся гитлеровцев.

Боезапас кончился, можно возвращаться домой.

– Как впечатление, Джан?

– Нормально.

Ишь ты, какой стал солидный! Но мы-то знаем, что сейчас творится в твоей душе. Первый боевой вылет, первая удача, на миг утраченная и вновь обретенная уверенность в себе…[142]

– Смотри за ориентирами, – напоминаю, как бы напомнил и Димычу.

– Есть!

Ну вот. Никакой обиды, никакого балагурства. Великая школа – бой.

После разбора Ефремов подошел ко мне, протянул руку.

– А тебя должен поблагодарить особо.

– Панова благодарите, товарищ майор. Он первый понял, в чем дело.

– Ну и Панова. Если б не вы, мог бы срезать меня тот «ас». Сам виноват, увлекся маскировкой подхода. А летчик должен видеть вокруг на все триста шестьдесят градусов…

Дальний маршрут

Наступление фашистских полчищ на новороссийском направлении выдыхалось. Их отчаянные попытки прорваться в район Туапсинского шоссе неизменно разбивались об упорное сопротивление мужественных советских воинов. Несмотря на то, что гитлеровское командование бросало в бой все новые и новые части и соединения, дальше цементного завода им продвинуться не удавалось. Путь на Кавказское побережье был прегражден. Однако положение еще оставалось серьезным. Противник не отказался от своих планов захвата Новороссийска и Туапсе, на перевалах Главного Кавказского хребта шли ожесточенные бои. Не добившись успеха на сухопутном фронте, враг все чаще обращал взоры к морю. Не исключалось, что он попытается высадить морской десант на побережье Кавказа. Стало также известно, что итальянская эскадра готовится войти в Черное море через Босфор. Политика Турции становилась явно враждебной. К лету 1942 года в районах, граничащих с Советским Закавказьем, сосредоточилось около двадцати шести турецких дивизий.

Чтобы исключить внезапное появление десантных сил врага, штаб Черноморского флота организовал в шести секторах южной части бассейна Черного моря постоянную воздушную и морскую разведку.

Два экипажа нашего полка впервые вылетели на это задание 12 сентября. Перед капитаном Балиным и мной [143] стояла задача провести дальнюю разведку с целью поиска кораблей и транспортов противника в море. Вместо бомб самолеты вооружили торпедами. Балину предстояло обследовать сектор номер три, по маршруту: Сухуми – Босфор – побережье Турции – Сухуми. Мне – сектор четыре, по маршруту Сухуми – Варна – Бургас – Сухуми. Протяженность моего маршрута над морем составляла две тысячи двести километров. Штурманом ко мне назначили недавно вернувшегося после болезни Николая Колесова.

Хотя оба мы были не новички – о Балине нечего и говорить, но и я уже сделал не один десяток боевых вылетов в различных погодных условиях, – к этому необычному заданию готовились с особой тщательностью. Дело в том, что полеты над открытым морем во многом отличаются от полетов над сушей. Во-первых, лететь приходится без ориентиров, преимущественно на малой высоте, в быстро меняющихся метеорологических условиях. Направление выдерживается в основном по приборам, малейшая неточность летчика, ошибка штурмана, неверное показание прибора приводят к значительному отклонению от заданного маршрута. Во-вторых, экипаж летит в одиночку. Оторванность от родных берегов, отсутствие "чувства локтя" накладывают дополнительную нагрузку на психику. Как и сознание того, что в случае отказа моторов или другой аварии придется совершить вынужденную посадку или прыжок с парашютом на воду, а в открытом море помощи ждать неоткуда.

Все это требовало от летного состава крепкого морального духа и хорошей специальной подготовки. Кроме своего летного дела мы должны были знать морской театр военных действий, тактику ведения разведки, классификацию кораблей и судов противника, их боевые возможности нести вооружение, сильные и уязвимые стороны. Наконец нам предстояло освоить торпедную атаку на корабли, с чем раньше дела иметь не приходилось. Таким образом назначение на выполнение этого задания было и большой честью и накладывало на нас огромную ответственность.

Погода стояла скверная. Тяжелые свинцовые тучи, пронзительный ветер. По маршруту метеорологи также не предсказывали ничего хорошего.

Закончив последнюю подготовку, мы направились в аэродромную теплушку, чтобы обогреться, перекурить. [144] Лубинец подбросил в «буржуйку» дровишек, в избушке стало веселей, повеяло родным, домашним. Однако мысли вертелись вокруг предстоящего полета. Казалось, все проверено, рассчитано, разобраны различные варианты обстановки, которая может сложиться в длительном полете. И все же все молчали, не было ни шуток, ни смеха. За время совместной фронтовой жизни мы настолько узнали друг друга, что я бы мог безошибочно угадать, о чем думает каждый.

Отворилась дверь, вошел командир полка. Я доложил о готовности, Андрей Яковлевич кивнул.

– Верю, что задание выполните с честью. Уверенность в машине, в своих силах, в умении – ведь это у вас есть? Ну, значит, и все будет в порядке. Желаю счастливого полета по первому дальнему маршруту!

И вот мы выходим к старту. Механик Саша Загоскин прячет нос в ворсистый воротник куртки. Самолет Балина уже набирает скорость. Форсирую моторы, плавно отпускаю педали тормозов, и машина устремляется вперед. Взлет. Глаза различают только два цвета: свинцовый – низких облаков и темно-серый – моря. Через двадцать минут Панов перехватывает радиограмму Балина на берег: обнаружена подводная лодка. Вражеские лодки постоянно патрулируют у Кавказского побережья с целью поиска и торпедирования наших надводных кораблей. Были случаи, когда обнаглевшие фашисты после неудачной охоты всплывали и обстреливали пушечным огнем железнодорожные составы на берегу. Летим на высоте пятьдесят – сто метров, под нижним слоем облаков. Дождь, сильный боковой ветер. Местами приходится обходить грозовые заряды. Через полчаса узнаем, что Балин был вынужден вернуться на аэродром из-за интенсивной грозовой активности по маршруту.

Мы продолжаем полет. Каждый член экипажа занят своим делом. Летим не на своей «семерке» – на ней меняют моторы, – а на том самолете, который в конце августа потерпел аварию, столкнулся на взлетной полосе с другой машиной. Тогда у него отвалилось крыло, и вот сегодня он впервые поднялся в воздух после ремонта.

Время идет. Позади уже более тысячи километров. По расчетам, должны выйти к Варне, но из-за дождя берега не видно. Разворачиваюсь к Бургасу. Пролетев положенное время, ложусь на обратный курс.

– Штурман, сколько до нашего берега?[145]

– Три с половиной часа.

Проскочили очередную полосу дождя, и вдруг вижу – на нас наползает берег. Резко развернул самолет, мимо крыла промелькнула огромная темная скала.

– Штурман, где мы находимся?

Николай не отвечает. Видимо, сам ошеломлен происшедшим.

– Ну, определился?

– Ничего не понимаю, командир. Никакого берега по расчетам быть не должно. Похоже, попали к туркам…

– Ориентируйся быстрее!

Пока мы препирались, показался пролив Босфор.

– Вот это да! Ничего себе ошибочка, двести километров!

– Очевидно, непорядок с компасами, – недоуменно разводит руками Колесов. – Других причин не вижу.

– А куда смотрел, когда готовили машину?

– Ничего не понимаю… Лично проверял, на аэродроме все было в норме.

– В норме… А бензина знаешь, сколько осталось? Что теперь делать? К туркам лететь заправляться?

– В самом деле, тяни вдоль их побережья, так будет ближе!

Придется так и сделать. Сначала до Синопа, оттуда кратчайшим путем на Сухуми. Разворачиваюсь на сто восемьдесят градусов, сообщаю штурману остаток бензина, приказываю произвести точный расчет маршрута. Дорого может обойтись эта экскурсия к одному из красивейших проливов мира…

– Командир! – обрывает раздумья Колесов. – Горючего тютелька в тютельку, в самый обрез!

– Чему же ты радуешься?

– Что все-таки может хватить.

Что тут скажешь? Подбираю наиболее экономичный режим. Кто летал, тот знает, что такое килограмм топлива, когда оно на исходе, а впереди не видно аэродрома. Летим в ста метрах от берега, вода мутная после обильных дождей. Мелькают дома в непривычном стиле, люди, одетые в длинные цветные одежды…

– Ну вот тебе, Коля, экскурсия! Расскажешь после детишкам, если, конечно, останешься жив.

– Шутишь, командир, у меня из головы не выходят: что случилось с компасами?

– Чего теперь гадать? Долетим – разберемся. Если, конечно, долетим. В чем я не так-то уж и уверен.

В районе Зонгулдак встретились с летающей лодкой До-24. Немец шел встречным курсом, видимо, тоже просматривал коммуникации. Слава богу, на нас не обратил внимания, наверно, принял за своих. Показался Синоп с характерным очертанием мыса и бухты. Спрашиваю штурмана, сколько лететь до ближайшего аэродрома, где базируются наши истребители.

– И до них, и до Сухуми час лету, командир.

Да, дела… Взглянул на топливомеры – горючего едва ли хватит. Через полчаса стрелки приборов легли влево до упора, топливо в основных и консольных баках кончилось. Оставалось еще минут на тридцать в аварийном баке, но я не спешил переключаться на него, старался насухо выработать консольные.

– Панов, дай радиограмму на берег: кончается горючее. Сообщи, где нас искать.

На земле слово «горючее» приняли как «горим». Начался переполох, запросы. С трудом объяснили им ошибку.

Еще десять минут моторы работали на консольных баках, выбрали все до капли. Переключился на маленький аварийный бак – последняя надежда. И как раз показался берег и слева по курсу мыс Баглан, наш аэродром.

На стоянке ждали нас Балин, Ефремов, штурман полка Тимонин и инспектор ВВС ЧФ майор Буркин. Командир полка терпеливо выслушал доклад и только после этого выразил свои чувства:

– Фу, черт! Наделали шуму! Сколько находились в воздухе?

– Восемь часов!

– Ну ладно, все хорошо, что хорошо кончается. Капитан Тимонин, проверьте девиацию компасов.

Когда начальство ушло, Лубинец спросил Колесова:

– А что такое девиация?

– Отклонение стрелки компаса от магнитного меридиана.

– А почему она отклоняется?

– Влияние электромагнитных полей, больших масс железа… Постой-ка, командир! А не повлияла ли торпеда на показания компаса?

– Возможно. Скажи Тимонину. [147]

На другой день установили, что, действительно, подвешенные к самолету торпеды увеличивали девиацию. Ошибка в показании компаса доходила до двадцати пяти градусов. На будущее было принято решение размагничивать торпеды перед подвеской, а с компасов списывать остаточную девиацию и учитывать ее при нахождении на маршруте.

Наступил новый день, 13 сентября. Экипаж готовился к повторному разведывательному полету. Сегодня летел со мной штурман Коля Прилуцкий. Он тщательно изучил маршрут, долго беседовал с Колесовым. После подвески торпеды списали остаточную девиацию, с особым пристрастием проверили все навигационные приборы. Метеосводка не радовала: по всему маршруту грозы, низкая облачность, сильный ветер. Однако отбоя не последовало, мы своевременно поднялись в воздух. Коля уточняет поправку курса, замеряет скорость ветра, рассчитывает время прохода очередной точки маршрута. Работает быстро, уверенно. Все члены экипажа наблюдают за морем. Время бежит быстро, нас уже отделяет от родного берега более тысячи километров. Развернувшись у конечной точки, возвращаемся назад. После почти семичасового полета чувствуется усталость. Как и в прошлый раз, мы не обнаружили в море кораблей и транспортов противника. Экипаж капитана Балина также не встретил врага.

В последующие дни мы с Балиным еще несколько раз вылетали на воздушную разведку. Однако дождь, туман, почти полное отсутствие видимости вынуждали с полпути возвращаться назад. За это время наша «семерка» прошла ремонт и даже частичную модернизацию: в башню вместо пулемета ШКАС поставили крупнокалиберный – 12,7 миллиметра.

– Теперь фрица будем угощать метров с четырехсот! – ликовал Панов.

– А какой боекомплект к нему?

– Маловат, командир. Один ящик, двести пятьдесят патронов.

– Мало! Давайте, ребята, в кабину стрелков брать еще один боекомплект.

– Попробуем!

Готовили машину к полету особенно тщательно, соскучились по ней, как по хорошему фронтовому другу. [148]

Вечером зашел к комэску. Балин был один. Желтый свет керосиновой лампы падал на непривычно печальное лицо. На столе несколько убористо исписанных листков бумаги. Я уж хотел повернуть обратно. Но Николай Андреевич поднял взгляд.

– Садись. Письмо вот пишу… Сколько отправил, счет потерял. Все без ответа…

Что тут сказать? Я знал, что у комэска жена, дети. Затерялись то ли в эвакуации, то ли на оккупированной территории…

– У меня тоже…

– Знаю.

Помолчали.

– Доволен своей «семеркой»?

– Доволен.

– Завтра опробуй на дальнем маршруте. Не подведет старушка?

– Не подведет. Я к вам, Николай Андреевич, с просьбой.

– Выкладывай.

– Разрешите на обратном пути уклониться от курса, осмотреть побережье Крыма от мыса Тарханкут до Севастополя.

– Проявление инициативы? Ладно, можешь не говорить. Добро! Только смотри, будь осторожен. Противовоздушная оборона Крымского берега организована так, что и муха не пролетит.

– Так то – муха.

– А горючего хватит?

– Все рассчитано, Николай Андреевич.

– Тогда ни пуха, ни пера!

И озорно рассмеялся. Таким и запомнился мне на всю жизнь…

Утро 15 сентября не предвещало ничего ни хорошего, ни плохого: хмурое, сырое, обыкновенное. Николай Андреевич шагал рядом со мной, как всегда, подтянутый и собранный. Кажется, только был чуть задумчивей, чем всегда. Еще не рассвело, ориентировались по огням фонариков – это наши техники готовили самолеты. Пожелав друг другу удачи, разошлись к своим машинам. Через несколько минут взлетели. Почти по всему маршруту моросил дождь, дул сильный ветер.

На обратном пути у траверза мыса Тарханкут я повернул к крымскому берегу. Погода испортилась окончательно, [149] видимость сократилась до ста метров. Набрал высоту, пробил облачность, до самого берега летел в голубом просторе. С приходом в расчетную точку сбавил обороты, снизился до нижней кромки облаков. Внизу показалось море, черное, с седыми барашками на гребнях волн, видимость улучшилась, и мы сразу заметили торпедный катер. На такую малую цель торпеды пожалели, обстреляли катер из пулеметов и повернули домой. Остаток маршрута прошли на малой высоте в зоне дождя. На аэродроме я первым увидел штурмана полка Тимонина.

– Балин еще не вернулся?

– Ждем с минуты на минуту…

Но прошел час, другой, а комэска не было. Обзвонили все близлежащие аэродромы, ответ был один: не видели, не садился. Мы знали, что Николаю Андреевичу не раз приходилось выкарабкиваться из серьезных переделок. Но чем больше проходило времени, тем и больше росла тревога. В конце концов стало ясно – беда.

Трудно терять боевых друзей. Тем более так вот: пожал руку, пожелал удачи и ушел. Ушел навсегда.

Скупы фразы военных документов. В боевом донесении командиру 63-й авиационной бригады за 15 сентября 1942 года сообщается:

"…С боевого задания не возвратился экипаж командира 1-й авиаэскадрильи в составе капитана Балина Н. А., штурмана капитана Кочергина Г. П., стрелка-радиста сержанта Колосовцева В. А., стрелка краснофлотца Торопова А. Н.".

Всего несколько строк, а за ними – жизни…