Текст книги "Наедине с совестью"

Автор книги: Василий Глотов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 14 страниц)

– Он не женат еще?

– Женат. Уже потомство имеет.

– Какой молодец! Он ведь Герой Советского Союза?

– Да. Под Берлином дали. А я вот не дошел до немецкой столицы. Очень хотелось. Видимо, не судьба.

– Не жалейте, Михаил Петрович.

За разговором они даже не заметили, как подошли к уютному домику, в котором жила Таня. Остановились у калитки. Вечер был теплый, лунный. Далекие и мелкие звезды казались золотыми, густо рассыпанными по голубому атласу неба. Прямо впереди весело сияли светло-желтые огоньки пригорода. Смугляк на прощанье пожал руку Тани и приговорил с грустью в голосе:

– Очень мило у вас здесь.

– Теперь вы дорогу знаете, приходите, – пригласила его Таня, закрывая калитку. – Если поедете на трамвае, садитесь на шестерку и – до самого конца. Словом, я вас жду в выходной.

– Спасибо, приду.

В воскресный день, надев еще новый военный китель и синие брюки с выпоротыми кантами, захватив учебник по технологии металлов, Михаил направился к Тане, сказав хозяйке, что вернется поздно. Таня уже ждала его. Она сидела в саду на зеленой скамеечке, перечитывая лекцию по современной литературе. Когда Смугляк вошел в домик, Таня представила его родителям как однополчанина и боевого гвардейца-командира. Мать Тани накрыла стол, а отец поставил большой графин наливки. Михаил сразу же почувствовал себя своим в этой рабочей семье. За столом он рассказал о Тане, как они вместе "охотились на фрицев", как она была ранена и как ему пришлось выносить ее из-под сильного артиллерийского обстрела. Отец гордился дочерью-фронтовичкой, а мать, вздыхая, неодобрительно говорила:

– Не женское это дело – воевать.

– Как это не женское? – горячился отец. – А ты знаешь, сколько твоя дочь фашистов уничтожила? Знаешь? Так вот, не каждый мужчина способен на это. Молодец, дочь!

– Хватит, папа, хвалить меня!

Октябрьские праздники Михаил провел в семье Лобачевых. Вместе они встречали Новый год. В День Советской Армии он пригласил Лобачевых к себе. Но пришла только Таня, прямо с занятий. Хозяйка приняла ее очень ласково, как родную. На столе появились наливки и закуска. Увидев баян, Таня спросила Михаила:

– Вы даже играете?

– Так, для себя. Сначала от скуки, а теперь привык.

Он взял баян, присел на стул и, не спеша, исполнил фронтовую лирическую песню "Бьется в тесной печурке огонь". Задушевная мелодия растрогала Таню и Марью Ивановну. Хозяйка, вытирая на глазах слезы, вздохнула:

– Вот так всегда...

Сидели долго. Выпили, закусили, вспомнили фронтовых однополчан. Время шло незаметно. Вот уже полночь. Таня осталась ночевать у Михаила. А утром они направились в загс.

*

Институт Смугляк закончил с отличием. Получил диплом инженера-металлурга и назначение в Закарпатье на труболитейный завод. К этому времени у него родился сын, которого назвали Янкой, в память о погибшем друге Михаила – Янке Корне.

В конце августа Смугляк прибыл на место работы, оставив жену в Харькове, у родителей. Директор завода сразу же повел его в литейный цех. Год тому назад этот завод был создан на базе маленькой мастерской, изготовлявшей гвозди и газовые плитки. Нужно было многое сделать, чтобы он стал заметным предприятием, способным обеспечивать города и колхозы канализационными и водопроводными трубами.

– Придется ехать за оборудованием, – сказал директор Смугляку. Выписывайте командировочное удостоверение, Михаил Петрович, и в конце недели выезжайте. Нужно побывать в Донбассе, в Запорожье. Подумайте, что нам в первую очередь необходимо.

После обеда новый инженер зашел в отдел кадров завода сдать документы и выписать пропуск. В кабинете было темно и как-то неуютно. На столах лежали пожелтевшие от времени папки и разные бумаги. Начальник отдела, узколицый, с плоским носом человек, просмотрел документы Смугляка, сдвинул очки на лоб и неопределенно сказал:

– Оказывается, вы мой однофамилец. В каких местах, разрешите узнать, вы родились? Какой институт закончили?

– Там, в бумагах, сказано все, – ответил Михаил, услышав в голосе плосконосого начальника неприятные нотки. – Прочтите.

– Ясно! Значит, однофамилец. Что ж, поработаем!

– Когда к вам зайти? – спросил Михаил.

– К концу дня.

Михаил вышел от начальника кадров с неприятным осадком на душе. "А что, если плосконосый – родственник того самого старшины Смугляка? подумал он, направляясь в литейный цех. – Вполне возможно. А может, просто совпадение фамилий? Но тот был приятным человеком, а этот какой-то отталкивающий тип. Ну, и черт с ним! Чему быть, того не миновать. Письмо в Верховный Суд послано.

Поздно вечером Смугляк написал большое письмо жене, а на рассвете отбыл в командировку. В Запорожье он прожил четыре дня, достал все, что требовалось, и отгрузил. В субботу Михаил купил билет и выехал в Донбасс. По дороге он решил побывать у старого друга-горняка. В шахтерский поселок приехал на рассвете. Степан еще на подходе увидел его в окно и узнал. Скрипя протезами, он широко распахнул двери и крикнул во всю силу голоса:

– Вот он, вот!.. Живой, здоровый! Раздевайся, Миша! – радовался Ковальчук, обнимая друга, не зная, как лучше принять его. – Ну, и бес ты, Мишка, так неожиданно нагрянул, аж руки у меня трясутся. А ну, сынок, беги в огород за дедом! Пусть ставит старик свои спиртные запасы. Сегодня-то мы выпьем!

– А ты все увлекаешься этим?

– С горя, Миша. Но редко.

– Не помогает она горю, Степан. Я в этом много раз убеждался. Горе у тебя, конечно, большое, да и у меня немалое! Садись и рассказывай, кто из нашей бывшей бригады живет в поселке?

– Никто, Миша. Война всех разбросала по свету. Шапочка и Дудник погибли на фронте. Остальные работают на других шахтах.

– А где Алеша Волчков? – поправляя галстук, спросил Михаил еще не успокоившегося друга. – Помнишь, я присылал к тебе освобожденного из лагеря паренька? Ну, Волчков?

– Здесь, Миша, у нас на шахте работает. Свойский человек. Был на войне, ранен. Теперь бригадой руководит. Недавно получил квартиру, женился. Дружу я с ним. В конце дня он придет.

– Очень хорошо. Хочу видеть его.

Весь день и почти всю ночь проговорили старые друзья. Степан с болью в сердце рассказал, как он после тяжелого ранения вернулся домой и в каком жутком положении застал свою семью. Мать Степана была при смерти после отравления Стефы, дети тощие, грязные, бескровные. Только один отец держался еще на ногах, собирал отбросы в столовой, кое-как кормил детвору. А потом Степан получил две посылки от Таси с фронта. Приодел детей и родителей и кое-что обменял на продукты.

– Что же все-таки случилось со Стефой? – спросил Михаил.

– Страшное дело случилось с ней! – всхлипнул Степан. – Она сильно любила детей, Миша, ты знаешь. И вот, несмотря на такую любовь, Стефа не пощадила их, отравилась. Значит, душа ее совсем изболела. В поселке гестаповцы подозревали ее в связи с партизанами. Они вызвали Стефу в гестапо и надругались над ее женской честью. Потом раздели и голую провели по улице города.

– Когда Донбасс был освобожден, – продолжал Степан удручающий рассказ, – останки Стефы перенесли на площадь и похоронили вместе с погибшими партизанами. Несколько лет тому назад им поставили памятник.

Друзья помолчали.

– Да, чуть было не забыл, – спохватился Степан, – недели две тому назад ко мне приходил человек из судебных органов. Называл твою прежнюю фамилию, спрашивал при каких обстоятельствах был убит Гришка Федько, интересовался, как разбиралось дело в суде. Я во всем признался, Миша. Тошно мне носить камень на своей душе! Целую тетрадь исписал этот товарищ: спрашивал, уточнял, в поселковый совет ходил.

– А еще что?

– При повторной встрече он сказал мне, что во время войны ты бежал из лагеря заключения, воевал под чужой фамилией и даже был в партизанах. Я сначала не поверил.

– Все это правда, Степан.

– Да, но откуда он знает об этом?

– Я сам написал в Москву. Мне тоже тошно носить вину. Теперь буду ждать решения.

На душе Михаила немного отлегло.

– Давай поспим, Степан. Уже четверть шестого.

В десять часов утра, когда Михаил и Степан сели завтракать, в двери прихожей вошел опрятно одетый человек, лет тридцати на вид. Степан вышел ему навстречу, ловко переставляя протезы.

– А-а, Алеша! – протянул он. – Ну, заходи, заходи. Как раз вовремя. Ты выходной, видать, сегодня? Узнай-ка, браток, кто у меня сидит. Ну? Не стесняйся, проходи!

Алеша перешагнул порог, остановился, застыл.

– Михаил Петрович! – проговорил он, разглядывая бывшего лагерного бригадира. – Да вы ли это?

– Я, я, Алеша! – поднялся Михаил, пожимая руку горняка. – Тебя тоже не сразу узнаешь: возмужал, окреп.

– Это он после женитьбы, – вставил Степан.

– Значит, семейная жизнь на пользу пошла, – пошутил Михаил. – Это хорошо.

– Его бригада на доске почета, – вставил Степан и наполнил рюмки. За горняков, хлопцы!

– В тебе я не ошибся, Алеша, – говорил Михаил ласково, все еще разглядывая шахтера.

– Но и я не забыл ваших слов, Михаил Петрович. Помните? Помогая поднять мне непосильное бревно, вы сказали: "Тебе еще жить да жить придется. Беречь себя надо".

Приятно было Михаилу беседовать с дорогими друзьями, но дела службы звали и торопили его.

*

Начало марта. Слякоть. Туман.

В обеденный перерыв главный инженер завода Михаил Петрович Смугляк сидел за столом и разбирал свежую почту. Писем было много. Поступили они из разных городов страны, из совхозов и колхозов. В кабинет вошел начальник литейного цеха.

– Что пишут, Михаил Петрович? – спросил он, бросая взгляд на папку с письмами. – Наверно, опять благодарности шлют?

– Есть и благодарности, но больше – заказы, – серьезно ответил главный инженер, продолжая просматривать письма. – Большой спрос на трубы, Сергей Васильевич. Притом повсеместно. Как у тебя дела?

– Первая смена сегодня работала на пяти машинах. Хлопцы отлили пятьсот двадцать труб. Вторая намерена дать больше. Настроение – боевое. Братья Дубковичи снова три сменных нормы выполнили. Умеют работать ребята!

– Нужно объявить им благодарность, Сергей Васильевич, а к Первому мая премировать. Они заслуживают.

– Точно! В прошлом году мы за восемь месяцев годовой план выполнили, а в этом году за семь выполним.

Начальник цеха присел на стул возле стола, разжег свою любимую трубку. Окна кабинета выходили во двор завода. Туман поредел. По небу ползли клочковатые облака, похожие на кучи шлака и пепла. К литейному цеху прижималась подъездная железная дорога. Из окна видно было, как в полуоткрытые вагоны рабочие грузили трубы для отправки – в совхозы Волыни и в районы Полесья.

О заводе узнали, заговорили.

Еще полгода тому назад совхозы и колхозы нуждались в водопроводах для скотоводческих ферм, а труб не хватало. Руководители ломали головы, как выйти из трудного положения. Писали во все инстанции, говорили на совещаниях. Время шло, а положение оставалось прежним.

Наконец, правительство Украины решило срочно создать двенадцать труболитейных цехов при заводах разных городов. Работники научно-исследовательского института разработали и утвердили технологию производства водопроводных труб, а институт "Гипросталь" подготовил проект труболитейной машины. Колесо завертелось. Появились надежды. Через некоторое время на заводы уже поступило оборудование. Пришло оно и в Закарпатье.

Смугляк взялся за голову. К ним доставлена не просто машина, а машина-гигант с комплексом громоздких и неудобных агрегатов, со множеством разных приспособлений. Но это еще полбеды. Вся беда заключалась в том, что предложенная технология была слишком стара, а "гигант-машина" малопроизводительна.

– Что же делать? – мучился Смугляк.

– Подумать нужно, Михаил Петрович, – говорил ему директор.

Пока они думали, решали, на многих заводах оборудование "Гипростали" было смонтированно и пущено в эксплуатацию. Раньше других дал трубы Макеевский завод. Закарпатцы решили послать туда представителей. Пробыли они в Макеевке больше месяца, изучали машину, знакомились с технологией. Вернулись хмурые и недовольные. Инженер завода собрал их в своем кабинете.

– Ну, рассказывайте, как там?

Труболитейщики молчали. Один покашливал, другой смотрел в потолок, третий опустил голову. Никому не хотелось говорить первым. Смугляк ждал, поглядывая на притихших рабочих.

– Ну, что же вы, говорить разучились?

– О чем тут говорить, – поднялся слесарь Гущак. – Плохие дела у макеевцев, слишком сложно все делается, малопроизводительно и дорого. Вот я записал цифры: машину "Гипростали" обслуживают сто два человека. За смену они отливают сорок, пятьдесят труб. Механизмы очень быстро изнашиваются. Затрата труда большая, а результаты мизерные. Разве это дело? Мы вот на обратном пути думали: нельзя ли нам приспособить машину Покровского для отливки водопроводных труб? Давайте попробуем, мы же ничего не теряем.

– Мысль у вас хорошая, – сказал Смугляк. – Я тоже думал над этим. Но присланную "гигант-машину" нужно начинать монтировать завтра же Жмут на нас.

После этой беседы на второй день Смугляк создал инициативную группу по усовершенствованию машины Покровского. В группу вошли инженер-конструктор завода, слесарь Гущак, токарь Дубовик и главный инженер. Они знали, что машина Покровского предназначена для отливки канализационных труб желобным способом. Для производства водопроводных груб она совершенно непригодна. Что же делать? С чего начинать? В первую очередь Смугляк решил снять желоб и заливать чугун непосредственно в изложницу через воронку. Первенец вышел "недоноском". Зато последующие трубы стали получаться все лучше и лучше, правда на них оставались поры и всевозможные "язвочки". Подвергли продукцию испытанию под давлением. Трубы не выдерживали давления воды в двадцать атмосфер, протекали. Значит, что-то не найдено еще, не определено в технологии. Снова поиски.

Смугляк и его товарищи не выходили из цеха с семи часов утра до десяти вечера. Однажды Гущак и Дубовик, возбужденные и сияющие, ворвались в кабинет главного инженера, сбросили кепки и наперебой начали доказывать новую идею.

– А вы по очереди говорите, – сказал Смугляк. – Ну, выкладывайте, что у вас?

– Вот какая мысль, Михаил Петрович, – заговорил уже один Гущак, вытирая пот со лба. – Нужно найти точную скорость ротора, и тогда дело пойдет. Даю голову на отсечение!

– Этого как раз делать не надо, – улыбнулся главный инженер. – Без головы ничего не придумаешь. Будем реализовывать вашу идею.

После многочисленных опытов Смугляк решил целый ряд сложных инженерных задач: определил угол наклона машины, сконструировал специальное заливочное устройство, нашел оптимальную скорость оборотов ротора. Гущак и Дубовик неустанно помогали ему. И трубы пошли, выдержав все технические и качественные испытания. Победа была налицо. Вся установка обошлась в десять раз дешевле, чем оборудование "Гипростали". Маленькая безжелобная машина для центробежной отливки труб весила всего семьсот килограммов, была проста в изготовлении и очень удобна. Ее обслуживало только два рабочих, давая за смену больше ста труб. На заводе радовались.

Поздно вечером, уже дома, Смугляк подсчитал: если убрать из цеха оборудование "Гипростали" и установить на этой площади несколько своих машин, производство труб можно удесятерить. В этот же вечер он написал письмо в министерство с просьбой разрешить заводу убрать из цеха машину "Гипростали" и поставить свои. Ответа на письмо не последовало.

Тогда Смугляк уговорил директора, на свой риск и страх убрал негодное оборудование и поставил в цехе свои машины. Годовой план был выполнен за восемь месяцев. На завод начали приезжать представители с других предприятий страны знакомиться с технологией изготовления труб, копировать чертежи машины, учиться. Это было широкое признание нового способа отливки водопроводных труб. Но высокопоставленные ученые мужи ахнули: как? что? почему? Была сразу же образована комиссия. Через пять дней на самолете она прибыла уже в Закарпатье, холодная, неприступная. Председатель комиссии солидный человек, отмеченный сединами профессор, сразу же направился в цех. Смугляк подумал: вот сейчас этот розовощекий, высокий индюк повернется к нему и скажет, как раньше говорили в селе соседи: "От тебя, Мишка, навозом пахнет, а ты всякими выдумками голову нам крутишь". Но этого он не сказал. Только осмотрелся кругом и надменно, выпятив грудь, спросил:

– Где же ваши машины?

– А вот перед вами, товарищ профессор.

– Чепуха! Нет у вас машин!

– Зато трубы есть, товарищ профессор! – почувствовав обиду, не сдержался Смугляк. – А у вас машины есть – труб нет. Сегодня наши рабочие на пяти "малютках" отлили пятьсот труб. Это получается тысяча метров, или один водопровод в колхозе.

Председатель комиссии поморщился.

– Все это – простая случайность, – заносчиво проговорил он, направляясь к вагранкам. – У вас не было и нет научного обоснования нового, якобы вами открытого способа отливки водопроводных труб. Смешная самодеятельность! Короче, вам на какое-то время повезло.

Смугляк достал из кармана письмо.

– Разрешите, товарищ профессор, зачитать один документ. Вот что пишут нам из Сибири: "Дорогие товарищи закарпатцы! Еще в январе мы получили чертежи вашей машины и схему технологии. Сегодня у нас работают уже четыре "малютки", изготовленные своими силами. Отливка труб центробежным способом дает прекрасные результаты. Трубы получаются дешевыми и высококачественными. Еще раз спасибо!

Камень-на-Оби. Директор завода М. Катков".

– Все ясно! – невозмутимо воскликнул профессор. – По этому письму понятно, что у сибиряков вообще никакого оборудования не было. Они обрадовались вашим новшествам. Подшейте в дело это письмо, инженер, оно может когда-то пригодиться.

Комиссия уехала, не признав достижений завода.

Вскоре из Москвы прибыли опытные инженеры, специалисты по труболитейному делу. Десять дней они прожили на Закарпатском заводе, присматривались, анализировали, обобщали. После отъезда инженеры напечатали статью в "Известиях", в которой говорилось:

"Инициатива труболитейщиков Закарпатского завода, проявленная ими в усовершенствовании машины Покровского и применении нового способа безжелобной отливки водопроводных труб, заслуживает всяческой поддержки и поощрения. Полугодовые итоги дают возможность и право считать, что при дальнейшей отработке технологического процесса новый способ закарпатцев, как прогрессивный, должен стать и станет самым распространенным способом на заводах страны".

И закарпатцам пошли новые письма и заказы.

В то время, когда Михаил Петрович работал над усовершенствованием труболитейной машины, отдавая этому все силы, знания и досуг, начальник отдела кадров Сидор Сидорович Смугляк подбирал на него компрометирующие материалы. Он совершенно лишился сна и покоя. Сидор Сидорович уже несколько раз побывал в областном отделе уголовного розыска, откопал в древних архивах пожелтевшую фотокарточку Михаила Молчкова и два отношения: о его побеге из лагеря заключения в 1941 году и о повсеместном розыске бежавшего преступника.

– Где вы пропадаете, Сидор Сидорович? – спрашивал его директор, замечая, что начальник отдела кадров часто уходит с работы.

– Лечусь, – отвечал тот, – зубы разболелись.

Тем временем секретная папка Сидора Сидоровича распухала не по дням, а по часам. Даже ночью мозг его настойчиво работал. Лежа на скрипучей койке, начальник кадров со злорадством думал: "Вот напал на след шакала! Этот главный инженер завода не просто аферист, а крупный преступник. Во время войны он бежал из лагеря, а зачем? Затем, чтобы мстить за свою обиду нам, советской власти, и работать в пользу немецких фашистов. Это первое. Второе: для того, чтобы не разоблачить себя, нужно было сменить фамилию, стало быть, достать и присвоить чужие документы. Так он и сделал. Значит, есть все основания предполагать, что двоюродный брат мой старшина Михаил Петрович Смугляк – стал жертвой этого бандита. Кто может опровергнуть такие доводы? Никто! Дальше. После войны преступнику нужно было жить и продолжать свое черное дело. Для этого он подделал диплом об окончании института и, как инженер, устроился к нам. На заводе он пытается опорочить новейшее оборудование и его создателей. Словом, целый клубок преступлений! Голова кругом идет. Но меня не проведешь. Пусть начальство готовит премию!"

Улыбаясь, Сидор Сидорович поднялся, набросил на плечи рыжее с белыми полосками одеяло и присел к столу. Ему захотелось быстрее и убедительнее оформить новый материал о загадочной гибели двоюродного брата. Положив перед собой стопку бумаги, он обмакнул перо в фиолетовое чернило и принялся писать просторное доказательство о фронтовых похождениях бежавшего преступника. "Видимо, опять не удастся заснуть до самого рассвета", – с грустью подумал он.

Дня через два Сидор Сидорович сунул подмышку серую папку и поспешил в кабинет директора завода. Мягко ступая по ковровой дорожке, Сидор Сидорович прошел прямо к столу, кланяясь на ходу.

– Приветствую вас, Максим Борисович! – сладко улыбнулся он, ожидая, когда директор кивнет на стул. – Ну, и подсунули же вам главного инженера! – сокрушенно покачал головой Сидор Сидорович. – Не могу представить себе, как вы сухим из воды выберетесь?

– В чем дело, Сидор Сидорович?

– Одну минуточку. Сейчас я доложу вам все по порядку. – Он раскрыл папку, двумя пальцами взял верхний документ и подал его директору. – Вы знаете, что наш главный инженер никто иной, как крупный и опасный преступник? Действительная фамилия его не Смугляк, а Молчков. В 1939 году он убил шахтера в Донбассе и был приговорен к десяти годам лишения свободы. Во время войны этот субъект бежал из лагеря на фронт. Есть доказательство, что там он пристрелил моего двоюродного брата и присвоил его документы. Ясно?

– Какой ужас! А вы верите в это, Сидор Сидорович?

– Безусловно! Читайте, читайте дальше, – говорил он директору, подкладывая новые материалы. – Можете даже посмотреть на его фотографию. Я извлек ее из архивов уголовного розыска. Мне дали копию. Видите, какой орел в тюремной спецовке! Гнилой фрукт, ясно!

Директор сидел словно на гвоздях. Очень уж убедительными были документы. Лицо его то бледнело, то покрывалось холодным потом. Внимательно просмотрев еще несколько документов, он вышел из-за стола и начал нервно ходить по кабинету, от стены к стене. Ему было досадно и неприятно.

– Опорочил он нас, Максим Борисович! – по-женски голосил начальник отдела кадров. – Нужно срочно принимать меры. Иначе вам могут приписать и укрывательство и пособничество.

– И какие же меры вы предлагаете?

– Созвать партийное собрание сегодня же, немедленно! – внушительно заговорил Сидор Сидорович, складывая бумаги в "секретную папку" и не спеша завязывая ее. – Нужно исключить проходимца из рядов партии и добиться увольнения его с работы. Тут все ясно! Я глубоко уверен, что никто не осудит вас за строгие меры.

– Ясно. Но правы ли мы будем?

– Что заслужил, то пускай и получает.

Директор снова прошелся по кабинету. Начальника отдела кадров он знал уже давно как мелочного человека-склочника, хитрого интригана и неутомимого клеветника. К людям Сидор Сидорович всегда и везде относился с подозрением, очень болезненно реагировал, когда некоторые его сослуживцы выдвигались на большую работу или в революционные праздники отмечались как лучшие производственники. В душе директор ненавидел этого человека, часто не обращал внимания на его сигналы, но на этот раз вынужден был терпеливо выслушивать его доводы, соглашаться с ними. Позвонив секретарю партбюро, он пригласил его к себе, а Сидору Сидоровичу сказал:

– Вы пока можете идти.

Как и директор, секретарь партийного бюро был поражен обвинительными документами на главного инженера. Поняв, что дело чрезвычайно серьезное и что оно требует срочного разбора, он все же посоветовал директору вызвать Михаила Петровича на личную беседу, потом принять решение на бюро и уже тогда выносить дело на обсуждение закрытого партийного собрания. Директор согласился. Смугляка в это время на заводе не было: он еще утром ушел на вокзал встречать жену и сына, приехавших к нему из Харькова. Послали за ним машину со срочным вызовом. Приехав на завод, Михаил Петрович встретил во дворе директора, мрачного, недовольного. Спросил о причине срочного вызова. Тот кивнул на кабинет, натянуто сказал:

– Заходите ко мне, узнаете.

– А попозже нельзя?

– Нет, только сейчас.

– Что же случилось?

– Узнаете сейчас, узнаете!

Разговаривали долго. Потом состоялось заседание партийного бюро, а в шесть часов вечера в клубе завода началось закрытое собрание. Слово для информации предоставили Сидору Сидоровичу, как члену бюро. Длинный и нескладный, он вышел на трибуну и не спеша начал развязывать "секретную папку".

– Многоуважаемые товарищи коммунисты! – притворно сокрушаясь, обратился Сидор Сидорович к собравшимся. – Как ни больно мне, но я должен глубоко огорчить вас неслыханным делом в нашем коллективе. Речь пойдет о главном инженере завода. Этот более чем подозрительный человек, незаконно присвоивший себе фамилию моего погибшего дорогого двоюродного брата, много лет бесстыдно обманывал власти, бежал из лагеря заключения и с корыстной целью пролез в ряды нашей партии. Тут все ясно! Его боевые действия на фронте и учеба в институте являются для нас тайной, покрытой мраком неизвестности. Вы знаете, что этот замаскированный субъект совсем недавно опорочил прекрасную труболитейную машину и ее создателей. На руках его не отмылась еще кровь донбасского шахтера Григория Федько и, может быть, невинная кровь моего двоюродного брата, старшины Смугляка Михаила Петровича.

Коммунисты словно окаменели. Слова начальника отдела кадров сыпались на них, как снег на голову. За восемь месяцев совместной работы труболитейщики, техники и простые рабочие успели полюбить главного инженера. Они ценили его как высококвалифицированного специалиста, распорядительного начальника, удивительно скромного и отзывчивого человека. Смугляк сидел в углу, не поднимая глаз. Большим усилием воли удавалось ему скрыть свое волнение. Но как он ни держался, его широкие и сильные плечи опускались все ниже и ниже, на смуглом лице ходили желваки. А Сидор Сидорович все говорил и говорил. Потом для убедительности показал коммунистам фотографию Молчкова, скопированную в уголовном розыске и, заканчивая выступление, выкрикнул:

– Все ясно. Сорную траву с поля долой!

Наступила неловкая тишина. Несколько минут все молчали, подавленные только что сообщенными фактами. Наконец, один из молодых труболитейщиков внес предложение послушать главного инженера. Председатель собрания дал слово виновному для объяснения зачитанных документов. Михаил Петрович в новом зеленоватом костюме медленно подошел к трибуне и взглянул на собравшихся товарищей.

– Сегодня утром ко мне приехали жена и сын, – мягко и просто начал он свое выступление. – Я от души порадовался, что теперь еще полнее могу отдаться производству. Но радость моя неожиданно омрачилась. – Он вздохнул и помолчал. – Многие факты, о которых говорил начальник отдела кадров, соответствуют действительности. О них я давно уже написал в Москву, Генеральному Прокурору. Но расследование, видимо, затянулось. Этим воспользовались и стали подбирать новые ложные обвинения, чтобы окончательно убить и похоронить меня.

– Ты сам похоронил себя! – возмущенно бросил реплику Сидор Сидорович. – Не пеняй на кривое зеркало, если рыло кривое.

Михаил Петрович не ответил на реплику. Спокойно и убедительно он начал рассказывать, при каких обстоятельствах был убит шахтер Федько, как и почему он, юный Молчков, принял на себя вину товарища, по какой причине бежал из лагеря заключения и как на формировочном пункте ему присвоили чужую фамилию. Все эти факты он убедительно аргументировал, называя свидетелей.

Когда главный инженер сошел с трибуны, зал облегченно вздохнул. Мрачные картины, нарисованные начальником отдела кадров, несколько прояснились. На лицах многих коммунистов появились счастливые улыбки. Выступая в прениях, они искренне отмечали большую и добросовестную работу Михаила Петровича, его смелость и умение, отзывчивое отношение к людям и заботу о них. Все это злило Сидора Сидоровича, он то и дело вскакивал со стула и забрасывал выступающих репликами.

Очередным взял слово начальник литейного цеха Сергей Васильевич Лось, человек честный и прямолинейный, скромного нрава и богатырского телосложения. Он подошел к трибуне и навалился на нее могучей грудью. Сначала казалось, что трибуна вот-вот затрещит и развалится под его тяжестью.

– Я не собираюсь приукрашивать главного инженера, – загремел голос Сергея Васильевича. – Но справедливость требует называть факты своими именами. Тут говорили, будто Михаил Петрович опорочил присланную нам труболитейную машину. Ложь! Мы ее просто выбросили, как громоздкую и бестолковую, а на ее место поставили пять своих – дешевых и простых по изготовлению, но высокопроизводительных. На них мы выполнили годовой план за восемь месяцев. В этом большая заслуга главного инженера. Так какого же черта наклеивать на него глупое обвинение?!

– Правильно! – послышались голоса.

– Теперь второй вопрос, – продолжал начальник цеха, вытирая высокий лоб синеватым платком. – Нам, например, известно, кто в прошлую войну штурмовал Ташкент, а кто Берлин. Михаил Петрович бежал из лагеря не в кустах отсиживаться. Шесть орденов вручили ему не за красивую выправку и черные глаза. А ранений сколько! Нет, мы не можем выбрасывать за борт такого человека! А судить его за ошибки пятнадцатилетней давности тоже нельзя. Он ввел в заблуждение судебные органы – это так. За это нужно его наказать. Я вношу предложение: объявить ему строгий выговор с занесением в учетную карточку. Вот и все. Я кончил, товарищи!

– Кто еще желает выступить? – спросил председатель собрания, оглядывая зал. – Нет таких? Какие еще будут предложения?

– Позвольте, – поднялся Сидор Сидорович, снимая очки. – Первое предложение товарища Лося непозволительно мягкое. Я вношу такое: за совокупность всех преступлений и умышленный обман властей исключить Смугляка из партии, а дело передать в прокуратуру, для привлечения его к судебной ответственности.

В зале зашевелились, закашляли:

– Вот сказанул! Он же не в Ташкент бежал из лагеря!

– У него сплошные рубцы на теле от ран!..

– И планы выполнял не Сидор Сидорович!..

– Тише, товарищи! – крикнул председатель, помахивая карандашом перед носом. – Больше предложений не будет? Значит, голосуем...

На этом собрании Смугляк Михаил Петрович большинством голосов был исключен из партии. С этого вечера и начались его новые, самые тяжелые дни страданий и бесконечные хождения по мукам.