Текст книги "Десант на Эльтиген"

Автор книги: Василий Гладков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 16 страниц)

Большинство отличившихся в боях были ранены, но остались в строю. Толстов еще находился в госпитале.

– Я навещал его, – сказал Копылов, – рана не заживает. Питание плохое, организм борется на одних нервах. Мирошник, сам раненный, но пришел его проведать, принес в подарок печеного бурака. Этот Мирошник…

– Ну, ты про Андрея Мирошника мне не рассказывай. Я тебе сам про него могу рассказать. На роман хватит! Этот человек рожден для таких дел, как десант. В мою молодость, в гражданскую, из таких Котовские вырастали. Наше счастье, что у нас хорошая молодежь и что такие, как Мирошник, встают на тот путь, для которого рождены.

– И впрямь ты, Василий Федорович, как романист, заговорил, – рассмеялся Копылов.

Я спросил Копылова, знает ли он подробности биографии капитана. Незадолго до начала войны Андрей Мирошник, тогда еще восемнадцатилетний паренек, пошел учиться в библиотечный техникум. Под Анапой он мне сам рассказывал: "Я, товарищ комдив, сначала учился на библиотекаря, но чувствовал – не туда пошел. И подал заявление в военное училище…" Уже в войну его кончил и вышел лейтенантом.

– Удивительные люди растут на нашей земле! – откликнулся задумчиво Копылов.

Так мы с ним посидели вдвоем, глядя на красивую даль Керченского пролива и перебирая знакомые и дорогие нам имена. Эти люди не щадили своей жизни. Первые ворвались на крымский берег. В ожесточенных схватках с фашистами отвоевывали буквально каждый метр родной земли. Среди них мое внимание привлекали прежде всего два молодых офицера. Мирошник и Ковешников. Первый – двадцати двух лет, капитан, командир роты героев. Второй – двадцати трех лет, фактически командир полка, слава о котором уже разнеслась по всей Тамани.

В золотую книгу комсомола надо бы записывать имена таких людей.

– Жалко, что корреспондент отбыл. Подсказать бы ему, чтобы описал, каких командиров воспитал комсомол и наши военные школы.

– А о нем самом, как ты полагаешь, Василий Федорович? – спросил Копылов.

– О Борзенко? Боевой человек!

– В тридцать девятом полку на него составили наградной лист. Представляют к званию Героя.

– Редкостный случай!

– И главное – весь полк за него горой стоит, – подтвердил Копылов. – Я сам сомневался и расспрашивал людей первого эшелона. И Рыбаков, и Беляков, и Мовшович, и Ковешников – все, как один, настаивают на этом представлении.

– Вот оно в чем дело! – Я вспомнил, с какими сияющими глазами Дмитрий Ковешников докладывал о корреспонденте. – С дальним прицелом докладывал майор!..

Командование полка и батальона моряков единодушно отмечали боевые, командирские качества корреспондента. Пусть так. Это имело свое значение. Но мне хочется сосредоточить мысль на другом – на роли армейской печати в боевой деятельности войск. Мы, командиры частей и соединений, бывало, поругивали сотрудников красноармейских газет. А по существу, без этих газет трудно представить нашу фронтовую жизнь, воспитание людей, пропаганду боевого опыта и организацию общественного мнения в войсках.

Десантной операции через Керченский пролив придавалась огромное значение: предстояло форсировать крупнейшую водную преграду. В Крым ушла вся немецкая группировка, находившаяся на Северном Кавказе. В Тамань съехалось много корреспондентов из центральных, фронтовых и флотских газет. С десантом отправился только один – сотрудник газеты 18-й армии "Знамя родины".

Редактор подполковник В. И. Верховский сказал ему: "Бронирую 50 строк на первой полосе, без них газета не может выйти", и журналист сел в мотобот передового отряда, чтобы добыть эти 50 строк. Полз с солдатами. Бросал гранаты. Вел людей штурмовать дзот. И передал через пролив заметку, которую ждала армейская газета.

Он переслал ее затемно под утро первого ноября. К полудню самолет сбросил на плацдарм свежую пачку газет. Заметка называлась "Наши войска ворвались в Крым".

Этих слов ждала страна. Их ждали люди, первыми вступившие на крымскую землю.

Характерная деталь: из 13 солдат и офицеров, названных корреспондентом, почти все впоследствии удостоились звания Героя Советского Союза. Меткость наблюдения, дающаяся личным участием в бою.

Другая деталь. Материал был доставлен из Крыма в Тамань связным – рядовым Сидоренко. Заметка шла в редакцию через ночной штурмующий пролив, через минные поля, под огнем врага – один из незаметных подвигов, которые должны были делать люди на "Огненной земле". Следующую корреспонденцию с плацдарма поручено было передать в армейскую газету тяжело раненному офицеру, которого эвакуировали на Большую землю. Мотобот подорвался на мине. Все погибли. Тело офицера волны вынесли на таманский берег, с ним в Тамань приплыла заметка: ее нашли среди документов погибшего. Она была напечатана.

Газета "Знамя Родины" вела летопись десанта в Крым. Ее материалы перепечатывали центральные газеты, и подвиг Новороссийской дивизии стал известен в те дни всей стране.

Ночь плотно накрыла Эльтиген и пролив. Лицо Копылова уже не различалось. Только губы изредка освещались вспыхивающим угольком трубки. Ощущение товарищеской близости было приятно. Как будто мы только что прошли по полкам, поглядели золотые кадры дивизий. И с новой силой почувствовали меру своей ответственности перед этими людьми. И перед партией – за жизнь и судьбу всех этих людей. Я служил в Красной Армии с 1918 года, воевал уже третью войну. Не раз был в тяжелых переплетах, не раз видел волевых и храбрых командиров. Помню боевые дивизии гражданской войны. Они не назывались тогда по присвоенным номерам, а просто по фамилии командиров. Авторитет этих командиров был высок, и люди рвались воевать под их руководством. Для меня это осталось образцом на всю жизнь.

Авторитет этих командиров был высок не только потому, что они были волевыми и храбрыми, а и потому, что они умели подкреплять волю и требовательность большой работой с бойцами. Не скрывали от масс ни хорошего, ни плохого. Не только знали, как бить врага, но знали дорогу к сердцу солдата. Они были творцами высокого духа своих войск. Сумеем ли мы в тяжелых условиях Эльтигена хоть в какой-то мере приблизиться к этому идеалу?.. Сзади послышались шаги.

– Кто там?

– Командир дивизии здесь? – узнал я голос Модина.

Часы показывали 22.30. Инженер был вызван к этому времени на КП, чтобы пойти со мной в 31-й полк, проверить, как выполняются указания по сооружению траншей и ходов сообщения.

– Холодно, – поеживаясь, поднялся Копылов. – Люди ночами замерзают. А что будет, если пойдут дожди? Надо как-то решать, Василий Федорович.

– Вернусь от Челова, обдумаем, что предпринять. Может быть, снова свяжемся с руководством?

Модин сказал, что поведет на южную окраину Эльтигена по только что отрытому дивизионными саперами ходу сообщения. Ему, видимо, хотелось показать товар лицом.

Мы поднялись вверх и, не доходя до КП, свернули в новый ход. Взошла луна… Линия хода, спускавшегося к морю, стала подчеркнуто черной.

Инженер шел впереди и, как хороший экскурсовод, объяснял значение каждого изгиба – почему в одном месте ход отрыт глубже, а в другом помельче. Я с удовольствием его слушал. Человек должен гордиться делом своих рук, если это стоящий человек.

Модин с увлечением начал рассказывать, каким образом строилась оборонительная линия под Новороссийском. На ней 318-я дивизия держала оборону почти год.

Заметив мою улыбку, он вдруг остановился:

– Виноват, товарищ комдив, я забыл, что вы «малоземелец».

– Ничего, опыт других, если он полезен, всегда с удовольствием перенимаю.

Мы подошли к берегу.

– Знаете, Борис Федорович, какой, по-моему, недостаток у этого хода?

– Слушаю вас. – Инженер круто повернулся и стал пристально всматриваться в сооружение, по которому мы только что шли. Ему хотелось самому найти, в чем дело, и упредить замечание. Я подождал, хотя чувствовал, что Модин не найдет ошибку. Он был мастер своего дела, но инерция мысли связала его. Хорошей, боевой мысли: с плацдарма – вперед! Он был весь еще устремлен вперед, в наступление. Для него плацдарм был мгновением задержки перед мощным рывком, и это сказывалось на саперных сооружениях.

– Вот посмотрите, – сказал ему я. – От КП мы все время спускались к берегу под прямым углом. Хорошо! Если не учитывать возможной атаки с моря. А в наших условиях я бы советовал сделать здесь ход серпантинами. Тогда по нему можно будет свободно передвигаться в момент обстрела с воды и использовать в качестве траншеи для ведения огня по подступам к берегу.

– Это верно, товарищ комдив. Как я не догадался?

– Я бы тоже не догадался, да меня семь месяцев на Малой земле многому научили. Если придется, то сдам зачет по саперному делу на «отлично».

– Я слышал, что Малая земля была серьезной школой.

– Эльтиген будет повыше классом, Борис Федорович. Ведь вот у вас за эти дни на плацдарме сколько интересного, нового накопилось! Вы заметки по фортификации делаете?

– Есть кое-какие записи. Мечтаю, как выйдем с "Огненной земли", поработать над пособием по военно-инженерному делу.

Следуя вдоль берега, мы добрались до южной окраины поселка и вышли к другому ходу сообщения. Он вел от моря на КП полка. Модин сказал, что его отрыла полковая саперная рота.

Ход был сделан добротно, хорошо замаскирован от наблюдения со стороны противника, но та же мысль о скором наступлении помешала.

– Вы проверяли этот ход сообщения?

– Так точно, проверял.

– Попробуйте, подполковник, на минуту отказаться от мысли, что мы недолго задержимся в Эльтигене. Освободитесь от идеи трамплина, и вы найдете более удачное решение.

– Вы имеете в виду тот дом? – додумав, спросил инженер. Он указал на строение, стоявшее метрах в тридцати справа.

– Конечно!

– Следовало провести ход через его подвал?

– Думаю, что так.

– На сто процентов согласен с вами. Решение должно быть таким: здесь в большинстве домов подвалы цементированы, мы их в случае тяжелой обстановки используем как доты и заранее соединяем ходами сообщения. Ход идет от подвала к подвалу. Убиваем двух зайцев?.. Так, товарищ комдив?

– Именно так.

– Да, тут у нас с Ивакиным вышел просчет. Намечая этот ход, мы старались выбрать наикратчайшее расстояние. Когда-то в военно-инженерном училище от нас требовали: как бы ни было успешно наступление, думай об обороне. Я считал, что в десанте этого закона не обязательно придерживаться.

На КП полка были Ивакин, Челов, Зайцев и полковой инженер. Небольшой столик закрывала схема инженерного оборудования оборонительного участка. Челов начал по ней докладывать. Офицеры пошли по верному пути – использовать все подвальные помещения в качестве дотов. Мы внесли необходимую поправку: привязали к ним ходы сообщения, и все вместе отправились в батальоны.

Ход сообщения разделялся. Указка вправо – к Бирюкову, влево – к Клинковскому. Здесь нас накрыл артиллерийский налет. Все попадали прямо на дно.

Снаряды ложились рядом, но прямого попадания не было.

– Спасибо, крот! – сказал Модину, поднимаясь, Ивакин.

– Василий Николаевич, не обижай саперов!

– Я же по-дружески, Василий Федорович!

Условившись, что полковник Ивакин и инженер внимательно проверят опорный пункт на безымянной высотке – на той самой, прославленной высотке, где недавно Клинковский вызывал огонь на себя, мы с Человым двинулись к школе.

Командир батальона капитан Бирюков был в своем блиндаже. Он сидел за столом, сбитым из старых досок, и что-то писал. Увидев нас, он встал и доложил:

– Товарищ командир дивизии! В районе обороны батальона противник час назад вел разведку, наблюдатели разведку обнаружили.

– Случаем не захватили пленного?

– Нет.

– Ну, расскажите, комбат, как у вас оборудуется оборона.

– Рассказывать не умею. Разрешите показать?

– Хорошо сказано, капитан. Пойдемте на правый фланг, в школу.

Бирюков повел по только что отрытой траншее. Она подходила к зданию школы с тыльной стороны и соединялась с подвалом. В углу, около тускло горевшей плошки, сидели командир роты старший лейтенант Колбасов, его заместитель по политчасти лейтенант Кучмезов и парторг старшина Покорный. Они составляли план партийно-политической работы на неделю. 3адача: мобилизовать людей на лучшее оборудование позиций.

Опорный пункт оставил наилучшее впечатление. Узкая, глубокая траншея в семидесяти метрах огибала школу. В нескольких местах сделаны перекрытия. (Оборудованы ячейки для ПТР, пулеметов и автоматов, с хорошим обзором и обстрелом. На каждое отделение – блиндаж. Вторая траншея – немецкого происхождения – проходила непосредственно около школы, а третья – в ста метрах позади нее. Здесь еще ячейки не были оборудованы.

– Молодцы! У вас – настоящая крепость!

Колбасов ответил просто:

– Немцы уже испытали нашу силу. Вы знаете – третьего ноября. Еще полезут – снова дадим по зубам.

– Товарищ полковник, – спросил Кучмезов, – а вы меня не помните?

Мы вернулись в подвал и сидели у плошки, как у костра. Фитиль чадил и давал мало света. Я вгляделся в лицо замполита. Память не подсказала ничего.

– Простите, лейтенант, но не помню. Где встречались?

– В Сталинграде. Перед войной. На курсах усовершенствования политсостава. Вы тогда были замначальника. Я у вас учился.

– Да ну? Приятно, лейтенант, встретить такого ученика!

– На курсах крепко требовали. Я часто вспоминаю умные слова: "тяжело в ученье – легко в бою".

– Вот видите, суворовское изречение и в Эльтигене пригодилось… А как у вас, замполит, с питанием?

– С питанием еще так-сяк, а вот с водой трудновато. На другой край, к Ковешникову ходим. Ближе нигде нет. Готовим прямо в подвале, но только ночью. Днем нельзя. Раз как-то затопили днем. Противник открыл бешеный огонь.

– Русский солдат нигде не пропадет, – сказал Бирюков. – Старшина Шурупов где-то в деревне разыскал картофель и бураки. Взял на учет. Добавляет к рациону.

– По скольку же добавляет?

– По одной картофелине и по одному бураку в день на каждого солдата.

– У него лишнего не получишь, – сказал Колбасов. – Даже командиру роты лишней полкартошки не даст. Раненым дает по два бурака.

– А как же вы варите картошку и бураки?

– Не варим, – объяснил Кучмезов. – Для варки вода нужна. Мы печем. Это еще вкуснее.

– Где же ваш старшина-то?

– Его ночью не бывает. Он ночью достает воду и продукты.

– Жалко! Хотел бы пожать ему руку. Передайте старшине, что он награжден орденом Красной Звезды. И впредь имейте в виду: за такую заботу о людях надо поощрять, как за мужество в бою.

Возвращаясь из школы, я расспрашивал Челова, как он нашел принятый им полк. Подполковник сказал, что, несмотря на серьезные потери в боях 1—4 ноября, полк как боевая единица представляет ещё грозную силу. Настроение у людей правильное.

Под утро Челову, Блбуляну и Нестерову было отдано распоряжение подготовить в тылу своих полков все подвалы в домах как доты и соединить их между собой траншеями. Модину приказано собрать полковых инженеров и проинструктировать.

КП батальона морской пехоты был расположен в удобном месте. Северные высотки, в том числе и "Высота отважных", прикрывали его от глаз неприятеля. Немецкие снаряды ложились здесь реже. Помещение было довольно просторным. Здесь мы и решили собрать партийный актив.

На активе решили поставить два кратких доклада – командира дивизии и начальника политотдела. Вопрос один: мобилизация людей на совершенствование обороны. В чем я, командир десанта, хотел получить поддержку коммунистов? Нужно было авторитет командования подкрепить партийным словом, всей силой партийного влияния.

Сумеем мы убедить людей в необходимости во что бы то ни стало удержать плацдарм, тогда сохраним дисциплину и боеспособность, и не возьмет нас ни голод, ни холод, ни вражеская агитация, ни психические атаки. Такова была одна мысль, с которой я готовился и партийному активу.

Мне приходилось не раз говорить Копылову: "Михаил Васильевич, я все время нажимаю на вас и на всех политработников, потому что знаю силу нашей агитации. Особенно когда приходится принимать жесткие меры. Девятого ноябри мы прибегнули к ним. Расстреляли двух негодяев, самочинно захвативших продукты. Грош была бы нам цена, если бы эту крутую меру мы не подкрепили разъяснительной работой. Подкрепили – и с нами согласились все, а это – главное для нас".

Сила наша будет тогда, когда жесткие требования будем сочетать с большой разъяснительной работой. Такова была вторая мысль.

И, наконец, третье. Военная практика показывает, что, когда люди попадают в тяжелое, даже в бедственное положение, в этот момент спасает непоколебимая воля старшего начальника. Люди должны верить, что командир десанта имеет определенный опыт, имеет знания и твердость и не пожалеет сил, чтобы все у нас на "Огненной земле" было в порядке. Иными словами, я ждал от коммунистов дивизии поддержки в расширении той нравственной основы, на которой в нашей армии зиждется власть начальника.

Старые кадровые командиры поймут меня. Каждый из них не жалеет сил, чтобы заслужить доверие подчиненных. Есть это доверие, приказ действительно выполняется, с полным напряжением сил, нет его – все идет вразброд. Вот почему так важно, чтобы коммунисты были первыми проводниками командирской воли.

Мы пришли к морякам немного раньше назначенного времени.

Копылов присел в углу с Рыбаковым, который сразу стал горячо что-то ему доказывать. Доносились отдельные слова: "Нормы… сухари… наш батальон…" Замполит морской пехоты был всем хорош. Ему мешал один недостаток: он был слишком уж патриотом своего батальона. Вдруг ему начинало казаться, что моряков «обижают» или «недооценивают», и тогда он со всей горячностью ломился в открытые ворота. Копылов прощал ему эту струнку, зная, что Рыбаков искренне заботится о людях и нет для него ничего в жизни дороже, нежели морской батальон.

Среди собиравшихся коммунистов я заметил майора Трофимова и спросил, как идут дела у врачей.

– Замучились с помещением, – ответил он.

– Саперы вам помогают?

– Помогают… Сегодня Модин утвердил разработанный мной проект операционной. Будут копать. Но безопасноти для раненых нет. "Новое слово" в санитарной службе – эвакуируем раненых в боевое охранение, – Трофимов заставил себя улыбнуться.

– 3айду к вам, доктор, посмотрим, что можно сделать.

В помещении стало тесновато – собралось человек пятьдесят.

Копылов взглянул на часы и постучал по столу.

– Начнем, товарищи. Думаю, уложимся в сорок пять – пятьдесят минут. Для докладов по десять минут, в прениях – три. Слово имеет командир дивизии…

Мы с Копыловым откровенно рассказали активу партийной организации о положении вещей. Наша армия переброшена Ставкой на другой фронт. 56-я армия после нескольких попыток прорвать позиции противника под Керчью успеха не имеет. Эльтиген полностью блокирован с суши, с моря и с воздуха. Видимо, немцы думают взять нас на измор. В этих условиях надо не теряться, верить в свои силы, находить выход из создавшегося положения. Готовя десант, мы много поработили. И труд наш дал прекрасные результаты: отвоевана первая пядь крымской земли, личный состав показал высокую выучку и массовый героизм, десант приковал к себе большие силы врага. В этом наш успех. Задача: превратить Эльтиген в крепость, держать противника в напряжении, совершенствовать позиции, все укрыть от наблюдения, хорошо организовать систему огня.

Руководство десантом теперь осуществляет непосредственно командование фронта. Генерал-полковник Петров – известный стране герой обороны Севастополя. Он сообщил, что десант будут снабжать на самолетах По-2. Необходимое будем иметь. Важно завести строгий учет продуктов и следить, чтобы установленный паек доходил до каждого солдата. Поднимать на щит героев периода блокады. Кто они такие? Это командир роты Колбасов, у которого участок обороны действительно стал крепостью. Это старшина Шурупов с его заботой о питании и быте солдат. Это связист комсомолец Егоров, который в своем блиндажике исправляет за день десяток аппаратов, и поэтому рации и телефонная связь действуют безотказно.

Копылов в своем докладе особо остановился на пополнении партийных рядов. Перед началом десантной операции в нашей дивизии насчитывалось около двух тысяч коммунистов и более тысячи комсомольцев. Во всех ротах были полнокровные партийные и комсомольские организации. За дни боев их ряды поредели. Коммунисты были впереди, и многие из них пали смертью храбрых. Их место хотят занять сотни новых товарищей. Надо по-настоящему работать с ними.

– Если солдат в бою подает заявление в партию, он вдвое увеличивает нашу боевую мощь. Мысль о партии – самая сильная у людей. Вот я за последние два дня получил несколько заявлений с просьбой принять в коммунисты… – Лейтенант Кучмезов вынул из полевой сумки листки и поднял их в руке перед собранием. – В них душа солдата. В них вся наша боеспособность. Наша рота школу защищает. Вы все знаете, что такое в Эльтигене школа. Вот эту школу наш солдат прошел и подает заявление в коммунисты!..

Майор Афанасьев резко выступил против отдельных нытиков, которые раздувают сложившиеся трудности. Прокурор дивизии майор Франгулов осудил тех, кто, слушая наглые радиопередачи фашистов, не разоблачает их гнусную ложь. Фашист каждый день орет на весь плацдарм, что нашу дивизию «бросили», что десантники «обречены». Мы должны противопоставить этой брехне свою систематическую агитацию. Капитан Шашкин, помощник начальника политотдела по комсомолу, поддержал Франгулова: слабо ставим свою агитацию и поэтому в полках нет-нет да и слышатся разговоры, будто положение безвыходное.

Партактив закончился во втором часу ночи. Возвращаясь, мы наблюдали, как самолеты По-2 освещали пролив специальными авиабомбами, разыскивая вражески суда.

Катера противника вели по самолетам огонь из зенитных пушек. Огненные трассы прорезали плотный воздух…

– Какое красивое зрелище, – сказал Копылов.

– А какое самочувствие у девушек летчиц, как думаешь? – ответил ему я. – Наверное не из приятных.

Иван уже приготовил для нас чай. У него была забинтована нога.

– Что с тобой?

– Немного царапнуло, – смущенно улыбаясь, ответил он.

– Где?

– У колодца. Немцы по нему шибко стреляют. Ночью там много людей собирается, все идут за водой… Ранит многих.

Тут же я позвонил майору Кращенко и спросил:

– Вы когда-нибудь были около колодца?

– Да, был, – ответил начальник продотдела.

– Ну, как там?

– Воды много. Хватает всем.

– А огня там тоже всем хватает, майор?

– Так ведь ничего нельзя предпринять, товарищ полковник!

– Идете к Модину, составьте вместе план обеспечение безопасности колодца и утром доложите.

Сели ужинать и под впечатлением партактива разговорились с Копыловым о наших людях. Собранием мы были удовлетворены. Много выяснилось важных вопросов, легче и вернее будет работать дальше.

Было принято решение: всем участникам актива идти в траншеи, во взводы и разъяснить бойцам создавшуюся на плацдарме обстановку, в частях провести партийные собрания. Условились воспользоваться этими собраниями, чтобы глубже изучить людей. Разговор зашел об одном из офицеров.

– Я давно присматриваюсь к нему, – сказал Копылов. – Странная вещь – человеческий характер. На первый взгляд, куда какой боевой офицер. Когда с ним беседуешь, то создается впечатление, что это волевой, энергичный человек, а в действительности он то и дело теряет способность владеть собой.

– Очевидно, мы самоуверенность приняли за волю, – ответил я. – Изучение характеров – это сложный процесс. Бывает, что ошибешься. Знаешь, до войны мне пришлось некоторое время работать в военно-учебном заведении. Столкнулся с этой проблемой. Бывает, характер столь ясный и цельный, что сразу поверишь в такого человека. Ну, скажем, как Ковешников, Мирошник, Колбасов, Григорян, Тулинов… А встречается и характер неровный. В нем и мужество есть и вдруг обнаруживается нерешительность. И не поймешь, что на него влияет. Таких приходится все время в вожжах держать.

– А какого мнения о Шашкине?

– По-моему, настоящий комсомольский вожак, хороший, скромный политработник. Мне в нем нравится, что он постоянно ходит по частям, все время с людьми, у него струнка массовика сильная. За это его уважают. Третьего ноября он был в школе, мужественно воевал. Ты знаешь, он дружен с Кучмезовым?

– Знаю, – улыбнулся Копылов. – Шашкин мне о Кучмезове много рассказывал. Он, кажется, немного влюблен в него.

– Хорошая дружба!

Кучмезов – один из лучших наших политработников. Темперамент горца, характер большевика. Во время отражений атак всегда на самом опасном направлений. Сам ложился за пулемет. Бросал гранаты. Своим примером воодушевлял людей. Наш Шашкин у него многому может поучиться.

Люди раскрываются в бою. Взять того же Мирошника. В повседневной жизни это мягкий, застенчивый человек, но в бою он перевоплощается. У него как будто незаметно накапливается энергия и в нужный момент проявляется с огромной силой. Или майор Григорян, помощник начальника оперативного отделения штаба дивизии. Вежливый, чрезвычайно скромный и трудолюбивый, производит впечатление тихого, нерешительного. Но в жизни, то есть в бою, – исключительно храбр и находчив. Я ему доверял самые ответственные поручения и всегда был уверен, что он их выполнит.

Мы с Копыловым были хорошего мнения о заместителях по политической части командиров 37-го и 39-го полков, Мовшовиче и Афанасьеве. Их любили бойцы.

– Ты знаешь, за Афанасьева мне один раз попало, – указал я Копылову.

– От кого?

– От Брежнева. Это было еще в период подготовки к десанту. Леонид Ильич приехал – и сразу в полки. Потом приходит и говорит: "Товарищ Гладков, я у вас крепко поругал замполита Афанасьева". Я спрашиваю, как же так, это же опытный и боевой политработник и прекрасный человек! Брежнев говорит: "Согласен с вами и даже могу добавить, что на войне он с сорок первого года, сам – уральский рабочий. Но он плохо знает людей вверенного полка. Спрашиваю, сколько в стрелковых взводах комсомольцев, а он не знает, хотя идет подготовка к серьезной операции…" Теперь майора на этом не поймаешь, у него такой характер, что урок он запоминает на всю жизнь.

Но и для нас в этом примере был урок. Мы обнаружили с Копыловым, что плохо знаем политработника 31-го полка и почти не знаем командный состав гвардейского полка, прибывшего на плацдарм в ночь на 3 ноября. А там как раз были особенно сильны тревожные настроения. Воодушевление, вызванное форсированием и захватом плацдарма, не затронуло эту часть. Вступив на "Огненную землю" позже других, она особенно тяжело переживала томительное бездействие в условиях блокады. Отразилось это и в выступлениях коммунистов на партактиве. Решили усилить внимание к этому полку.

Наша партийная организация пополнялась. За полмесяца было принято 120 новых членов партии.

На третью ночь после собрания актива я побывал в учебной роте. Она находилась в резерве дивизии и занимала позицию в ста метрах впереди КП. Проходя по траншее, услышал в блиндаже разговор двух солдат и, каюсь, остановился.

– …Ты вчера слушал беседу комроты?

– Нет, я был на часах. О чем он говорил?

– У соседей за Керчью заело. Не могли фронт прорвать. Теперь мы кругом в блокаде. Есть приказ зарываться в землю.

– Петра, ты как считаешь, перебьют нас здесь немцы?

– Может, бомбами и артиллерией перебьют, а живой силой они нам ничего не сделают… Потому и дан Гладковым приказ рыть траншеи.

– Ты его хорошо знаешь?

– Не так чтобы хорошо, но слышал, что он семь месяцев на Малой земле был…

Больше я не мог выдержать и, стараясь погромче двигаться, вошел в блиндаж.

– Почему не спите, ребята?

– Пока что не хочется, товарищ комдив!

Я их узнал обоих. Это были Вьюнов и Кузьмин. Оба проявили большое мужество при отражений вражеских атак на южной окраине Эльтигена.

Потолковали о трудной жизни на "Огненной земле". Спросил я их, состоят ли в рядах партии. Вьюнов ответил, что нет, хотел бы, да не знает, примут ли, "потому что надо знать устав партии, а я его не читал".

– Конечно примут, ведь вы оба уже давно большевики, только что еще не оформлены. Советую, подавайте заявление…

Выяснив, когда будет партсобрание, я пошел на него. Членов партии в роте тогда было шестеро: командир роты, замполит, один командир взвода, сержант и двое рядовых. Собрание открыл командир взвода Лукьянченко. Первым вопросом стоял прием в партию (в условиях десанта нашим ротным парторганизациям приходилось выполнять некоторые функции первичных).

Биографии принимаемых были короткие. Кузьмину – двадцать лет. Вьюнову – двадцать один. Оба колхозники – первый из Ставропольского края, второй с Кубани. В характеристике, данной командиром, было сказано, что товарищи являются участниками героического десанта в Крым, проявили мужество и умение. Вполне достаточная характеристика, чтобы подтвердить преданность партии.

Эти двое юношей прошли сквозь огонь и воду, и каждый стоил целого отделения. Приняли их единогласно. Второй вопрос на партийном собрании был об очередных задачах парторганизаций роты. Доклад делал командир подразделения. В своем выступлении он уделил внимание тем вопросам, о которых говорилось на партактиве: о необходимости соблюдать высокую организованность, лучше отрывать ходы сообщения, чтобы не нести напрасных потерь. Мне запомнилось одно из выступлений по докладу – солдата Першева. Он говорил о героизме коммунистов роты. Они первыми покинули катер, призвав всех: "Вперед, за наш Крым!" В первый же день коммунист Магдиев вместе с Першевым притащили «языка».

– Однажды немцы провокацией нас взять захотели. Идут в контратаку и кричат полундру. Я бойцам растолковал: до чего же пал духом фриц, что нашей полундрой себя подстегивает! Большая польза от такого разъяснения бывает.

– Расскажите еще молодым коммунистам, как вы вели агитацию в бою.

– Ну… немцы приближаются, мы ждем в окопах. На сердце все-таки тревожно. Я крикнул: "Ребята, из фрица теперь солдат, как из хряка кондитер!"

– Помогло?

– Бодрое слово помогает, товарищ комдив. Мы тогда такое громовое «ура» подняли…

– Товарищ полковник, – докладывал по телефону Н. М. Челов, – из тыла противника только что вышла группа солдат.

– Пришлите тотчас на КП дивизии!

Челов осторожно сказал:

– Разрешите не трогать их до утра. Очень они слабые.

– Сколько вышло?

– Шли трое, пришли двое. Из нашей шестой роты. Цыганков и Петин. Одиннадцатые сутки не евши.

Ивану я приказал собрать, что есть, съестного. Он покопался в своем углу и принес… плитку шоколада.

– Откуда, Иван?

– Берег на крайний случай, товарищ полковник!

– Снеси Челову.

На другой день удалось увидеть этих солдат и расспросить, где были, что делали. Они были настолько худые, что можно было, наверно, подсчитать каждую косточку на теле. Даже голоса стали тонкими, как у детей.