Текст книги "Десант на Эльтиген"

Автор книги: Василий Гладков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 16 страниц)

Надо прорываться

Ноябрь подходил к концу. Мы больше не слышали огневого боя в районе севернее Керчи. Там все затихло. С 20-го числа части Отдельной Приморской армии, в которую был теперь преобразован Северо-Кавказский фронт, перешли к обороне на полуострове Еникале, что немедленно отразилось на нашем положении. Майор Полур со своими людьми пропадал в разведке. Он возвращался усталый, перепачканный и докладывал, что противник активизируется по всему фронту, особенно на южном участке. «Теперь, – говорил майор, – немцы будут жать на нас. В ближайшие же дни. Пока руки у них свободные».

Уже больше десяти суток мы не имели пленных. Разведчики старались, но враг был бдителен. Наконец заместитель командира 39-го полка майор Гетманец доложил по телефону:

– Достали языка.

– Где взяли?

– Севернее отметки "плюс шесть" в недавно отрытой траншее, там противник на ночь выставлял наблюдателей.

Один из них и попал в руки разведчиков В. Швайницкого и Т. Гукасова. Приятно было услышать, что у моего "малоземельного земляка" по-прежнему крепкая хватка!

Пленного привели в наш капонир. Это был румын, знающий русский язык. Он охотно отвечал на вопросы. Есть приказ командира корпуса Альмендингера уничтожить десант в Эльтигене. К плацдарму подбрасывают войска – пополненную 98-ю дивизию немцев и 6-ю дивизию румын. Траншея, где его взяли, предназначена для немецких подразделений.

28 ноября было установлено сосредоточение немецких танков на юге, близ коммуны «Инициатива», и в центре, у высоты "+6", той самой, на которой помещался НП 98-й немецкой дивизии. Разведчики донесли, что там же заняли позиции две батареи шестиствольных минометов. На следующий день сведения были еще тревожнее: к высоте "+6" и коммуне проследовало до трех полков пехоты. Двое пленных, взятых с подбитой ночью немецкой баржи, подтвердили – на Эльтиген готовится комбинированное наступление с суши и с моря.

1 декабря командарм И. Е. Петров запросил по радио: как ведет себя противник и что получил десант в последнюю ночь из продовольствия и боеприпасов? Я доложил данные нашей разведки и сообщил, что пока немцы нас не тревожат. Ночью противник вел редкий артиллерийский и ружейно-пулеметный огонь по боевым порядкам. Шесть десантных барж патрулировали на рейде Эльтигена, не пропуская наши катера. Самолеты женского авиаполка сбросили на плацдарм за ночь 41 мешок с боеприпасами и 11 мешков продовольствия.

Этого было мало. У нас в строю находилось около трех тысяч человек. Каждый из них стоил десяти. И каждый требовал одного: патронов и гранат. О хлебе на плацдарме говорили в последнюю очередь. В мешках с боеприпасами было 15 тысяч патронов для автоматов, 8 тысяч – для станковых пулеметов, 80 штук – для ПТР и 160 ручных гранат. В мешках с продовольствием – 180 килограммов хлеба и 240 килограммов мясо-рыбных изделий. За время блокады дивизия создала некоторый запас боепитания. И все-таки навстречу новым боям мы шли крайне стеснённые в огневых средствах.

Оставалась надежда на огонь Большой земли, однако приходилось учитывать новые трудности: основная масса артиллерии поддерживавшая наш десант ушла с 18-й армией.

Перед вечером, только я вызвал к себе Полура, наблюдатель крикнул: "Воздух!" Мы выскочили посмотреть.

С юга вдоль берега к нашему плацдарму подлетали вражеские бомбардировщики. Их было три группы. Полур успел подсчитать; в первой – 32, во второй – 25, в третьей – 21 самолет. Они начали перестраиваться по ведущему и пошли в пике, направляя удар вдоль нашего плацдарма. От взрывов на части раздиралась земля. Эхо гула отзывалось далеко в море. Затем все утихло, только дым и гарь долго висели над плацдармом.

После такого налета казалось всё должно бы перемешаться в поселке, но благодаря хорошо оборудованной обороне потери были сравнительно небольшими. Телефонная связь с некоторыми частями нарушилась. Начальник связи майор Подлазов разослал связистов исправлять линии. Челов и Нестеров по радио запрашивали, не разбит ли КП.

– Мы наблюдали: в районе вашего КП ложилось большое количество бомб.

Подлазов отвечал:

– А мы думали, что от вас и мокрого места не осталось.

Бушин крикнул:

– Вы там дурака не валяйте, скорее исправляйте связь!

Подлазов ответил:

– С медсанбатом есть связь. Чернов передал – взрывной волной контужен Трофимов. Ему придется отлеживаться.

– Передайте Трофимову, комдив не разрешает хирургу болеть!

В этот раз Бушин тоже острил, видимо от радости, что не было прямого попадания в командный пункт.

В 20 часов Чернов принес сведений о раненых, поступивших в медсанбат. Он мне рассказал, что из учебной роты принесли лейтенанта Никольского. У него тяжелое ранение в живот, операцию производить нельзя. Жить ему осталось минуты. Около него дежурила сестра Дуся Нечипуренко. Никольский попросил записать домашний адрес. "Напишите, Дуся моей жене, что я погиб на "Огненной земле". Пусть она бережет сыночка Петю. Мне осталось недолго жить… И спойте мне "Темную ночь". Сестра держала лейтенанта за руку и тихо пела. Она пела, пока рука его не стала совсем холодной. Дусе много раз приходилось видеть, как умирали раненые, но смерть Никольского ее потрясла. "Если бы можно было, – говорила она Чернову, – я отдала бы лейтенанту свою жизнь, хотя он мне совершенно незнаком. Я не обладаю голосом, но откуда появилась сила – голос звучал особенно, как будто пел кто-то другой, а не я".

– А кто теперь ведущий хирург? – спросил я Чернова.

– Любиев.

Я знал его. В. П. Любиев – молодой способный врач. В 1941 году окончил институт и сразу на фронт, в нашу дивизию. Он провел уже сотни операций.

2 декабря рация Блохина приняла обращение Военного совета армии к десанту. Начальник спецсвязи капитан Травкин принес мелко исписанные им листки. Я не могу не отметить неутомимого труженика лейтенанта Блохина. Он обладал исключительной выдержкой. Несколько раз его засыпало землей вместе с рацией. Он выбирался из завала, извлекал изуродованную аппаратуру и возился с ней, пока она снова не начинала работать.

Обращение было адресовано красноармейцам, краснофлотцам и командирам десантного отряда в Эльтигене. Оно было тревожным.

"Боевые товарищи!

Обстановка на вашем участке фронта сложилась тяжелая. Враг подтянул против вас еще до трех полков пехоты, до двадцати танков, имея намерение наступать, с целью уничтожить вас и сбросить в море…"

Военный совет не скрывал угрозы, нависшей над десантом. Обещал помощь и требовал стойкости.

– Иван, позови полковника Копылова и начальника штаба!

Товарищи вошли. Мы вместе еще раз прочитали документ.

– Что же, товарищи, давайте обменяемся мнениями…

Бушин посмотрел крайне усталыми глазами:

– Что ж, надо держаться. Но надолго ли нас хватит? Ведь придется полагаться только на свои силы.

– Я не кадровый военный, – сказал Михаил Васильевич Копылов. – Иногда мне трудно разобраться в этой сложной обстановке. Все мы с вами верим в стойкость и светлый разум наших солдат и офицеров. Но речь сейчас не о моральной стороне дела. В этом смысле Эльтиген – нерушимая стена, наши ребята живыми его не отдадут. А вот когда я думаю о материально-техническом обеспечении обороны плацдарма, то не вижу выхода. Мы не удержим его, если не будет помощи. Василий Федорович, скажи, сколько мы сможем продержаться, если немцы серьезно на нас нажмут?

– Те несколько дней, которые, как я понимаю, требует от нас командующий.

– В чем военная идея обращения?

– В том, что наш десант должен еще раз отвлечь на себя значительные силы противника. Сейчас враг сосредоточивает против Эльтигена две дивизии из семи, имеющихся на Керченском полуострове, – вновь укомплектованную девяносто восьмую пехотную и шестую кавдивизию румын. Плюс сводный немецкий полк, артиллерийские части и танки. Немцы вынуждены ослаблять свою оборону под Керчью. Военный совет армии учитывает это и готовит удар.

– Хорошо, так и будем говорить с людьми. Пойду соберу замполитов полков, – сказал Копылов.

– Да, не будем терять времени.

Бушин спросил:

– А если армии не удастся прорвать оборону под Керчью?..

– Не удастся, тогда будем искать другой выход.

Мы немедленно развернули во всех подразделениях работу, разъясняя обращение Военного совета армии. Я, мой штаб и командиры частей сознавали, что нужно приложить сверхчеловеческие усилия, чтобы отразить новое наступление противника на Эльтиген.

Десантники улучшали позиции. Устанавливали огневые точки в таких местах, откуда можно было вести косоприцельный и фланговый огонь. Тщательно маскировались. Ставили новые минные заграждения, благо летчицы сбросили на плацдарм 30 ноября шесть мешков мин. Совершенствовали ходы сообщения.

Мы с Ивакиным и инженером еще раз проверили оборудование цементированных подвалов в качестве дотов на случай, если придется вести бой внутри самого поселка. Поправившиеся солдаты и офицеры из числа легко раненных возвращались в строй. Для тяжелораненых саперы рыли в скалистых обрывах запасные ниши, где бы они могли быть укрыты от бомбежек. Словом, все было мобилизовано, чтобы удержать "Огненную землю".

Третьего декабря командарму была послана радиограмма такого содержания:

«Изучение противника и его сосредоточения дает право сделать вывод, что противник завтра, видимо, перейдет в наступление с целью уничтожить наш десант. Прошу оказать нам помощь огнем артиллерии, авиацией, а также не допустить атак с моря».

И. Е. Петров не замедлил с ответом:

«Товарищ Гладков, я тоже это предвижу. Рекомендую вам собрать военный совет, где решить, куда вам пробиваться. Помочь вам живой силой не могу. Артиллерия и авиация будут действовать по вашему указанию. Рекомендую маршрут через Камыш-Бурун – Горком на мыс Ак-Бурун».

Когда капитан Травкин передал мне эту депешу, я предупредил его: никому не показывать. Я не мог показать ее даже ближайшим своим помощникам. Во всяком случае, в тот день не мог, чтобы отрицательно не подействовать на настроение офицеров и, следовательно, на предстоящий бой.

Мне хотелось побыть одному. Предупредил Ивана, чтобы ко мне никого не пускал. Долго сидел и думал: что же могло измениться? Неужели недостаточно наших сил для прорыва обороны под Керчью? Если армия не прорвет фронт, мы обречены. Видимо, противник подбросил новые силы на Керченский полуостров. Против нашего плацдарма сосредоточивается до двух дивизий. Пленные показывают: есть приказ Гитлера уничтожить нас. Командование советует подумать о выходе, но как выйти и куда? Как быть с ранеными? Оставить своих боевых товарищей на растерзание врагу – страшно даже представить себе такое. А что же другое придумаешь?

Взял карту, начал внимательно рассматривать прибрежные укрепления противника. Кратчайший путь на Керчь – через Камыш-Бурун. Но этот населенный пункт тянется вдоль берега и сильно укреплен! По данным нашей разведки, его обороняют две портовые команды в составе 500 человек, а в порту всегда находится до пяти катеров. Преодолеть это препятствие мы не в состоянии. Единственный выход – взять маршрут глубже в тыл, через Чурбашское озеро, пройти по тылам противника и выйти в район Митридатских гор. Этот маршрут по расстоянию будет длиннее, но зато менее опасен.

А что у противника на Митридате? Надо полагать, что там больших сил не может быть. Сумеем ли преодолеть Чурбашское озеро и пройти 25 километров?

Командир гвардейского полка Нестеров несколько раз намекал, что если выходить с плацдарма, то только к партизанам, в Старый Крым. Это значит идти в неизвестность. Если пробиваться, то только на Керчь. Большой риск, однако здравый смысл в этом предложении есть.

…И все-таки в тот вечер после мучительных раздумий я не мог примириться с мыслью, что десанту придется уйти с плацдарма! Я сообщил И. Е. Петрову, что не могу согласиться на выход – у нас до тысячи раненых, бросить их мы не имеем права.

Потом все-таки добавил: "Посмотрим, что покажет первый день боя".

Подготовка к боям в ночь на 4-е была завершена экстренными партсобраниями. Я проводил собрание коммунистов управления, Копылов ушел в полк Блбуляна, Павлов – к коммунистам медсанбата.

В 6.30 ожесточенной канонадой на левом фланге противник начал наступление. Обработка переднего края человского полка продолжалась 45 минут. Потом в этом направлении двинулось до трех батальонов румынской пехоты и 10 танков. На южную окраину Эльтигена, где держал оборону полк Нестерова, наступали немцы. Почти одновременно два батальона немецкой пехоты при поддержке 10 танков атаковали центр.

С первых же минут наступления бомбардировщики пикировали на КП дивизии. За день они сбросили на наш командный пункт сотни авиабомб, но прямого попадания не было. Мы укрыли артиллерийские рации в помещениях капонира, наблюдение вели только с помощью стереотруб, чтобы не высовываться из укрытия. Большую помощь в этих условиях оказал дополнительный НП, оборудованный близ берега. Здесь работал полковник Ивакин. Он доносил:

– Клинковский держится прекрасно. Вижу – перед ним на минах подорвалось два танка. Пехота отброшена. Противник накапливается для атаки школы…

– Василий Николаевич! Нацеливай на них авиацию!

К плацдарму приближались 15 наших штурмовиков. Они прижали к земле вражескую пехоту, ослабив силу первого удара противника по школе.

Бушин доложил:

– С Блбуляном нет связи. Уже послал троих связных – и никаких результатов. Полагаю, весь штаб погиб…

– Не торопитесь хоронить, полковник. Пошлите лучше туда Григоряна. Он дойдет!

Услышав приказание, майор Григорян схватил автомат, две гранаты и выбежал из капонира. Ему хорошо была знакома и местность, и траншеи, ведущие на командный пункт полка. Но в этот раз он ничего не узнавал вокруг.

Все на пути движения было разворочено. Воронки от авиабомб почти соединялись друг с другом. Траншея завалена. Земля усыпана стальными осколками, как осенними листьями.

Григорян нырял из воронки в воронку под дождем пуль и осколков. Кое-где пришлось ползти. КП полка оказался уже на переднем крае. Около него стояла противотанковая пушка – единственная уцелевшая пушка. Сам подполковник Блбулян из автомата вел огонь по наступающей пехоте. Рядом с ним был И. X. Иванян, наш неофициальный командующий противотанковой обороной "Огненной земли".

Григорян подбежал к ним в момент, когда на КП шло три танка. Командир полка возбуждённо крикнул Иваняну:

– Давай огонь!

Подполковник успокаивающе ответил:

– Имеем три снаряда. И три танка. Подожди. Будем бить наверняка.

Он встал к орудию и замер, наводя на головную машину. Осталось метров шестьдесят.

Раздался выстрел. Первый танк задымился. Второй выстрел – у второй машины разбита гусеница. Третий танк резко дал задний ход.

Через некоторое время Григорян докладывал мне:

– Иванян как закричит: "Ага! Испугались!" Командир полка бросился к нему и давай обнимать. Обнимает, целует!..

Майору Блбулян сказал: "Передайте командиру дивизии: отбили пятую атаку. Мы тут удержимся, но образовался большой разрыв с Ковешниковым. Нам его нечем прикрыть". Обратно Григорян бежал, уже не маскируясь. Несколько раз взрывная волна сшибала его с ног. Он вставал и, задыхаясь от пыли и боли, пригнувшись, бежал дальше.

– Товарищ комдив! Я ушел из полка, когда немцы начали артналет. Сейчас пойдут. Надо спешить.

Ватник на плече майора был разорван в клочья. На пропыленном лице сверкали черные глаза. Он весь горел энергией.

– Хорошо, майор. Берите учебную роту. Введите ее в стык. Постарайтесь успеть.

Учебная рота – последний резерв. Больше у меня ничего не было. Пятьдесят человек. Но все – на подбор! Они должны спасти положение в центре.

Григорян снова выскочил из капонира. Едва он добрался до роты, весь Эльтиген был накрыт артиллерийским и минометным огнем. Вести людей было невозможно. Майор скомандовал: "Ползком – за мной!" Триста метров рота ползла, прижимаясь к дрожащей от разрывов земле. Все же сумела занять оборону и встретила огнем атакующего противника. Немцы оказались менее решительными, чем наши люди. Если бы немцы посмелее наступали, они смогли бы тогда опередить Григоряна, ворваться в Эльтиген, и "Огненная земля" была бы разрезана на две части.

Но для этого у противника не хватило духу.

В книжке "Утерянные победы" Манштейн расхвалил действия немецких солдат в Крыму, будто бы проявивших "чудеса храбрости", "несравненный наступательный порыв" и прочее. Бывший гитлеровский фельдмаршал более заботился о рекламе, нежели об истории. Я привожу факты. В Эльтигене мы не раз наблюдали, что противник мог нанести нам поражение, но не нанес именно потому, что у него не хватало ни подлинного наступательного порыва, ни гибкости в тактике.

Новороссийская дивизия дралась сорок дней и ночей без минометов, противотанковой и зенитной артиллерии, без танков, без достаточного инженерного оборудования. Не хватало боеприпасов. Как говорил Иванян, "на три танка имеем три снаряда, будем действовать наверняка". 4 декабря десантники вступили в бой, истощенные месяцем блокады, и враг ничего не смог сделать, хотя подавлял нас числом и техникой. Он не ликвидировал плацдарм.

Вот это действительно храбрость и геройство советского солдата! "Не будет преувеличением, если скажу, что большое духовное удовольствие я и ныне получаю от воспоминаний об эльтигенских боях. Какое богатство характеров, какое достоинство солдат великой Советской страны!" – так пишет мне Рачия Левонович Григорян из Еревана, где он теперь работает старшим научным сотрудником в республиканском архиве. В Новороссийской дивизии гордились этим офицером-коммунистом, самообладание и инициатива которого не раз выручали десант.

…Через час Григорян прислал связного с сообщением, что попытка противника пробиться в стык между полками ликвидирована. Записку принес Вьюнов, солдат, которого недавно мы на ротном партсобрании принимали в партию. Сначала я его не узнал, настолько грязь и пыль покрывали его лицо. Доложив, что было приказано, солдат отступил в сторонку. Чувствовалось, что он не все сказал, что хотел.

– Дали здорово фрицам по зубам, товарищ Вьюнов?

– В пору подоспели, товарищ комдив, – ответил он и, видимо, решив, что можно сказать, продолжал: – Разрешите доложить?..

– Слушаю!

– Началось, товарищ комдив!

– Что началось?

– Армия пробивается. Сам слышал…

– Ну? Выйдем послушаем!

Бой, гремевший вокруг Эльтигена, сначала мешал что-либо различить. Но вот ухо уловило иные, посторонние звуки. Открыв рот, чтобы легче переносить толчки воздушных волн, я вслушивался в гул, доносившийся с севера. Вьюнов стоял рядом, тоже жадно дыша открытым ртом. На лице его было глубокое удовлетворение.

Несомненно, мы слышали довольно сильную артподготовку на северном плацдарме. Я сказал Вьюнову, что будем надеяться на соседа, но прежде всего на собственные силы. В Керчи у противника мощная оборона, сразу ее, возможно, и не прорвать. Он взглянул серьезно и понимающе, а на вопрос, о чем думают солдаты, ответил:

– В роте большинство мечтает скорее соединиться с нашей армией, товарищ комдив.

Да, об этом думают все на плацдарме. Была бы у нас артиллерия, танки – ударили бы мы немцам с тыла, еще раз показали бы, на что способны новороссийцы…

Отведя угрозу рассечения плацдарма, мы вздохнули немного свободнее. Но у Нестерова все еще было крайне тяжело: к 16.00 полк отбивал двенадцатую атаку.

Перед высоткой батальона Клинковского горело уже пять танков. «Фердинанд», подбитый бронебойщиками, навис над первой траншеей. Она вся была изуродована, смята попаданиями снарядов и мин. Челов приказал комбату отвести людей во вторую траншею, опоясавшую высоту по склону, и доложил на КП дивизии, что здесь батальон безусловно продержится до наступления темноты.

От школы осталась груда дымящегося кирпича. Этот опорный пункт с его фланговым огнем в помощь центру житья не давал врагу. На нем немцы сосредоточили огонь артиллерии и минометов, направили на него несколько орудий прямой наводки. Но в роте Колбасова были отлично оборудованы подвал, траншеи и блиндажи. И каждый раз после огневого шквала из земли поднимались десантники и в упор расстреливали атакующую пехоту. Противник откатывался. Снова долбил школу огнем. На правом фланге в первой траншее к концу дня оставалось всего пять человек: сам Колбасов, Кучмезов, старшина Шурупов и двое солдат-телефонистов – Кучеренко и Голдобин. На них двигались танк и до роты пехоты. Танк нечем было остановить. Он перевалил траншею и, стреляя, двинулся к школе. Там, за второй траншеей, его перехватили бронебойщики, посланные Человым на помощь.

Колбасов и Кучмезов стали стрелять по румынской пехоте. Патроны были на исходе. Ночью на партсобрании было принято решение: "Коммунистам беречь боеприпасы, поражать цели только наверняка".

Кучмезов стрелял из двух автоматов и винтовки по очереди. Рядом сидел Кучеренко, перезаряжая оружие и устраняя задержки. Пятеро героев заставили вражескую роту отступить. Огневой налет завалил траншею землей. Колбасов тяжело ранен, но пистолет держит наготове.

Он говорит: "Абдула, ты скажи людям – били… и будем бить…"

Четверо в крови и пыли еще раз поднялись навстречу врагу…

Челов, увидев, что рота, оборонявшая школу, истекает кровью, собрал небольшой отряд и лично повел его на выручку. С гранатами в руках они бежали по второй траншее. Подполковник услышал впереди частые разрывы гранат. Длинная очередь из немецкого пулемета. Очевидно, все было кончено.

И вдруг в ходе сообщения, соединявшем первую и вторую траншеи, показался Кучмезов. Хватаясь рукой за стенку, замполит тащил потерявшего сознание командира роты. Челов с бойцами подбежал к нему и принял с рук на руки тело Колбасова.

– Он еще жив… – выдохнул замполит, снял с пояса гранату, поставил на боевой взвод и сказал: – Их там немного. Пошли, товарищ подполковник. Штук десять фрицев и один ручной пулемет. Мы их сейчас вышибем!..

Первую траншею отбили. В блиндаже подобрали раненого старшину и отнесли в медсанбат. С его слов мы позже узнали, что произошло в тот момент, когда командир полка бросился на помощь Колбасову.

…Четверо поднялись навстречу врагу. Колбасов лежал на дне траншеи. Стреляли все четверо, подпуская противника на полсотни метров. Принудили залечь. "Сейчас опять дадут огня", – сказал замполит. С помощью Кучеренко он оттащил в блиндаж командира роты, вернулся и помог перейти в укрытие старшине. Мины накрыли траншею. Грохот затих. Кучмезов взял два автомата. "Пошли!" – скомандовал он телефонисту, и в это время в проходе к блиндажу разорвалось шесть немецких гранат. Траншеей овладел враг. Кучеренко был убит наповал. Снова ранен Колбасов. Считая, что все защитники перебиты, гитлеровцы стали устанавливать метрах в трех два легких пулемета. Замполит поднял командира роты на ноги, полуобнял и двинулся к проходу. Отсюда он метнул противотанковую гранату и, взвалив на себя Колбасова, спрыгнул в траншею.

Вслед ударила очередь, но замполит был уже за изгибом.

Пишу эти строки, а рядом на столе лежит тронутый желтизной архивный документ: наградной лист, который я надписывал много лет назад.

"Ф. И. О. Кучмезов Абдула Юсупович.

Звание: лейтенант, заместитель командира батальона по политчасти. Год рождения: 1919.

Участвовал в боях: Крымский фронт, февраль 1942 г. Северо-Кавказский – сентябрь 1942 г.

Имеет 3 ранения, находится в строю. В армии с 1939 г.

…Смелый, решительный, хладнокровный офицер Кучмезов всегда личным примером показывал бойцам, как надо бить врага.

…Достоин награждения орденом Ленина".

На «Огненной земле» лейтенант до последнего дня командовал героическим гарнизоном школы.

Над плацдармом бушевал огонь. Бой затихал только с наступлением темноты и возобновлялся на рассвете.

На море шумел шторм. Волны долбили берег. И на земле был шторм: вздымались тучи земли и мелкого камня. В капонирах срывало и ломало двери, развалины Эльтигена с каждым взрывом меняли свои очертания.

Изредка «юнкерсы» сбрасывали не бомбы, а листовки. В мгновения затишья кричал радиопропагандист. Листовки и радио требовали: "Сдавайтесь!" – и сулили золотые горы, пищу и жизнь.

Нового в тактике немецкое командование не придумало. Как и в первые дни борьбы за плацдарм, противник резко нажимал на южном участке фронта, стараясь сломить оборону в районе школы и безымянной высотки, которую держал Клинковский. Затем – атаки в центре, на позиции полка Блбуляна.

С моря удара не последовало. Мы с Бушиным и Ивакиным с тревогой следили за морем, держа на крайний случай единственный резерв командира дивизии – учебную роту. Но десантные баржи и катера противника маячили на рейде, не подходя к берегу. Они лишь обстреливали Эльтиген.

Огнем нас действительно давили со всех сторон – и с моря, и с суши, и с воздуха. О силе бомбового удара можно судить по такому факту. 4 и 5 декабря в воздушных боях над плацдармом «ястребки» генерала Вершинина сбили более десяти фашистских бомбардировщиков.

Очевидно, противник прежде всего рассчитывал на успех массированного огня. Но Эльтиген к декабрю стал прочной крепостью. Ее отстаивали самоотверженные люди.

Перед вечером бой постепенно угасал. Странное дело – и море тоже успокаивалось. Может быть, ночью смогут прорваться и подойти к Эльтигену наши катера.

С южной окраины доносились редкие автоматные и пулеметные очереди, зато вдоль берега все чаще плясали ясно видимые в наступающей темноте тусклые огни разрывов. Вражеская артиллерия взяла под обстрел район причалов. Видимо, немцы тоже ждали подхода катеров.

Бушин докладывал: нужно переносить КП.

– Сегодня противнику не удалось добиться прямого попадания по нашему капониру. Но это дело случая. Ведь сброшено сто бомб. Завтра он, безусловно, повторит атаки и добьется цели.

– Это верно. Вы наметили место?

– Предлагаю перейти на правый фланг и разместить КП в блиндаже морского батальона. Оттуда спокойнее будет управлять боем.

– Так и делайте. Совсем стемнеет – переносите КП и к двадцати трем ноль-ноль соберите командиров.

Иван уже несколько раз пытался предложить мне поесть, но никак не мог найти удобный момент, наконец он подошел и сказал:

– Товарищ командир, вы еще ничего не ели. Я приготовил. Пойдемте.

Вместе с Копыловым мы прошли в мою трехметровую комнатушку. Иван по-хозяйски накрыл стол на двоих. Две солдатские кружки с кипятком. Две порции сухарей по сто граммов. Две порции колбасы – 50 граммов.

Только сели, прервал телефон.

– Челов у аппарата!

Я взял трубку, и сразу рука непроизвольно стиснула ее, как ложе автомата.

– Товарищ комдив! Смертельно ранен Клинковский.

– Клинковский?!

– Только что отправил его в медсанбат.

Копылов смотрел на меня, не мигая. Он тоже не хотел верить в случившееся. Я отодвинул еду и встал из-за стола.

– Вы куда? – спросил Копылов.

– В медсанбат.

Копылов молча вышел следом. Почти бежали по траншее.

Трофимов доложил, что у майора оторваны обе ноги. Он в очень тяжелом состоянии.

– Все же проведите нас к нему.

Мы спустились в подвал, где размещались все тяжело раненные. Их было до восьмидесяти человек. Клинковский лежал сразу же у входа. Его трудно было узнать: глаза впали, нос заострился, губы посинели. Увидел нас, глаза налились слезами. Тихо, почти шепотом сказал: "Умираю, прощайте!"

Трофимов держал Клинковского за руку, проверяя пульс, сказал: "Потерял сознание".

Мы прошли на середину подвала. Раненые спрашивали, отбили ли атаки, удержали ли позиции, будет ли пополнение. Отвечали, а у самих сердце кровью обливалось.

После медсанбата мы направились в 37-й полк. Жизнь шла своим чередом и предъявляла требования к тем, кто продолжал жить. Нужно было проверить, где теперь проходит передний край, насколько немцы потеснили нас в центре, как готовятся позиции на новом рубеже.

Пробираясь по разрушенному ходу сообщения, поднялись на склоны косогора западнее Эльтигена и остановились там, где проходила третья траншея обороны полка. Ночную тишину нарушали шум прибрежных волн и далекие орудийные выстрелы. Над морем мерцали всполохи.

– Это, должно быть, наши катера пытаются пробиться к нам, – сказал Копылов.

– Хорошо бы получить сегодня ночью побольше боеприпасов и особенно ручных гранат. Они нам вот как будут нужны, – ответил я. – Кроме того, побольше бы отправить раненых.

– Что-то севернее Керчи все затихло, – говорил Копылов.

– Да, сегодня с утра там была сильная канонада. Душа радовалась, были надежды на успех, но оказались – безрезультатно. Наши войска понесли потери и ни на шаг не продвинулись.

– Неужели?

– Не хотел говорить об этом, – ответил я, – но вам скажу. В девятнадцать часов я запрашивал штаб армии, и мне ответили: успеха нет.

Мы стояли, глядя на море. Там, в темноте, за проливом, лежал берег Тамани.

– Сегодняшний бой показал, Михаил Васильевич, что своими силами нам плацдарм не удержать.

– Каков же выход? – спросил Копылов.

– Выход один – будем прорываться на Керчь. Об этом я подробно доложу. Думаю, что вы, Михаил Васильевич, меня поддержите. Другого выхода не вижу.

План выхода с боем на Керчь у меня созревал постепенно. Первая наметка его возникла, когда мы с Беляковым и Ковешниковым осматривали Чурбашские болота. Тогда мелькнула мысль, не удастся ли, если дойдет до крайности, воспользоваться рутиной в мышлении противника. Правый фланг десанта упирался в труднопроходимый участок местности между Чурбашским озером и побережьем Керченского пролива. Теоретически здесь невозможны были действия крупных сил, особенно в период осенних дождей. Тщательная разведка в течение двух недель показала, что гитлеровские командиры положились на труднопроходимость этого района и слабо его обороняли. Оплошность, открывавшая нам ворота на север! Удастся прорваться через болота – пойдем на Митридат. Если захватим Митридатские высоты, положение под Керчью существенно изменится в пользу нашей армии.

Правый фланг у Блбуляна отодвинулся к поселку метров на сто. Здесь в нашей обороне образовалась небольшая вмятина, как раз в направлении КП дивизии.

– Смотри, Михаил Васильевич, как фрицам хотелось захватить наш КП!

Проходя по траншее, мы наблюдали, с каким усердием солдаты укрепляли свои новые позиции. Ночь на плацдарме всегда была заполнена упорным трудом. Ночь – наша спасительница. Вот еще один штрих к характеристике противника: за все 36 суток боев на "Огненной земле" немцы совершенно не атаковали нас ночью. Это давало нам возможность восстановить разрушенные днем окопы и траншеи, пополнить боеприпасы, покормить людей и хоть немного отдохнуть.

Густая темнота плотно окутала Эльтиген. Над ним застыли мрачные тучи. Однако в восточной части небосвода появились просветы – первый признак улучшения погоды. Значит, прилетят девушки и сбросят боеприпасы. И, может быть, подойдут катера.