Текст книги "Десант на Эльтиген"

Автор книги: Василий Гладков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 16 страниц)

Я спросил у майора, будет ли он в каждой роте вот так же давать указания. Он ответил отрицательно. 3-я рота, в которой мы находились, обороняла основную высоту. Как раз ту ключевую высотку, о которой Клинковский докладывал прошлой ночью на КП. Потеряешь эту позицию, не удержать тогда всей южной окраины Эльтигена. Поэтому комбат занялся с 3-й ротой, а по другим он собирался просто пройти и проверить выполнение земляных работ и организацию огня.

– Вы, случаем, не были, товарищ Клинковский, на Малой земле под Новороссийском?

– Нет, не пришлось. А что?

– Метод мне ваш нравится. Слушаю вас, и кажется, что мы с вами прошли одну боевую школу.

– Нет, на Малой земле не был, – повторил майор, помолчал и добавил: – Я Севастополь оборонял.

– О! Вот где была ваша академия. Тяжелая. Ну да ведь и опыт, там полученный, ничем не заменишь… Скажите, не пройдут здесь завтра немцы?

– Могут пройти, товарищ комдив. Через трупы пройти могут, а пока мы живы не пройдут.

Много лет миновало с того времени, а картина той ночи, точно живая, стоит перед глазами. Глубоко отрытая траншея. Умело отрытая. Нечеткие громадины двух танков, застывших невдалеке. Дружная группа солдат, симпатизирующих своему комбату. И он сам – ладный, энергичный офицер, рассудительно хозяйничающий на своем участке.

Севастополец! За такими командирами люди пойдут в любой огонь.

Во второй роте нас встретил солдат. Свой доклад он закончил словами:

– …Докладывает командир первого взвода рядовой Попов.

– А где же у вас офицер и сержанты?

– Лейтенанта сегодня утром, тяжело раненного, отправили в медсанбат. Сержантов уже двое суток нет: погибли при высадке. Пришлось заступить в командование мне.

– Как прошел день, товарищ комвзвода?

– Отбили пять атак.

– Потери?

– Пять солдат и лейтенант товарищ Смирнов.

– Сколько осталось у вас во взводе?

– Девятнадцать наших солдат и один приблудный.

– Откуда ж он взялся?

– Не могли выяснить, товарищ комдив. Он по нации казах, русского не знает. Но он боевой парень, хорошо дрался весь день. Разрешите оставить во взводе.

Спросил я, где он, этот самый «двадцатый-приблудный», и, получив ответ, что в 3-м отделении, послал к нему Ивана.

Попов – невысокий, суховатый, с хорошей спортивной фигурой. Под белесыми бровями – смелые глаза. Я приказал ему доложить о состоянии взвода. Он докладывал уверенно, как будто бы имел большой командирский стаж.

Из оставшихся во взводе людей Попов организовал три отделения, на каждое назначил отделенного командира. Поставил взводу на ночь и на завтра боевую задачу. Тут же, на местности, Попов показал мне секторы обстрела ручных пулеметов, рубежи, по которым будут вести огонь автоматы; сказал, где он намерен отсечь немецкую пехоту от танков и когда будут бросать противотанковые гранаты. В отделениях имелось по одному ручному пулемету и по пять автоматов. Боеприпасы: на пулемет 100 патронов, на автомат по полсотне, на каждого солдата по одной ручной гранате, а противотанковых осталось всего две на взвод.

Я был приятно удивлен таким грамотным докладом и решил собрать солдат. Попов обвел вокруг глазами: где их собрать?

– Давайте вот сюда, – указал я ему на яму, из которой раньше жители Эльтигена, по-видимому, брали глину. – Оставьте в отделениях по наблюдателю…

– Слушаюсь, – ответил он и через связного передал приказание.

Солдаты быстро собрались. Одеты они были плохо: кто в шинели, кто в куртке, у некоторых не было поясов и шапок. Увидев меня, они смутились: слишком непригляден был их вид.

– Не стесняйтесь, ребята! Подходите поближе. Вы же не обмундированием бьете врага, а умением и мужеством своим.

В яме было тесно. Все сбились вокруг в кучку. Я спросил, трудно ли было сегодня.

– Терпимо, – ответил коренастый пулеметчик. – Нам не впервые воевать в таких условиях. На Малой земле бывало и хуже.

– А где вы там были? В какой части?

– В восьмой гвардейской.

– Ну, эту бригаду я знаю. Помните, двадцатого апреля немцы вашу бригаду атаковали? Жаркое было дело.

– Как же не помнить, товарищ комдив. Очень даже помню. Там меня тогда же и ранило.

– Так мы с вами, выходит, земляки по Малой земле. Теперь будем дважды земляками. Как ваша фамилия?

– Сидоркин.

Товарищи разговорились. Рассказали, что взвод днем уложил наверняка десятка три гитлеровцев. "Как быки вот там лежат. Жалко, что темно – не видно". Бой был неистовый. "Не поверишь, что так бывает". "Прямо как в кино". "Если завтра фрицы полезут как сёдни, сил не хватит отбиться".

– Гранаты нужны, товарищ комдив!

– Ну, а вы что скажете, товарищ командир взвода? – спрашиваю Попова. Это был рискованный вопрос, но я решил испытать человека до конца. – Какое ваше мнение?

– Мое мнение сталинградское, товарищ комдив…

"Вон у него какая школа", – мелькнула мысль. Здорово получается: комбат – севастополец, комвзвода – сталинградец, бойцы – новороссийцы. Великая академия войны.

– О чем речь, товарищи? – говорил между тем Попов. – Гранаты нужны? Действительно…

Я обещал взводу, что прикажу подбросить им больше и патронов и гранат. Так протекала у нас беседа. Было сказано, что у нас, конечно, есть предел сил, но и у врага есть предел. До боев за Эльтиген в немецкой 98-й дивизии было по 100—120 солдат в роте, а сегодня пленные показывают, что в ротах осталось по 20—30 солдат.

– Но на завтра, я вас предупреждаю, товарищи, – подготовьтесь. По моим расчетам, немцы ночью подбросят пополнение для девяносто восьмой дивизии. Завтра они еще полезут, а послезавтра уже нечем будет им лезть.

Между солдатами протискивался Иван. За ним шел «двадцатый-приблудный». Я приказал Ивану доложить собранию, что это за человек. Казах оказался солдатом 3-й роты 37-го полка. Во время форсирования пролива катер был разбит. Солдат кое-как выплыл и присоединился к первому попавшемуся подразделению. Вторые сутки воюет, не знает, где его полк. Взвод хором крикнул: "Оставьте его нам!" Попов поддержал: "Хороший товарищ, смелый солдат", Иван что-то сказал другому казаху. Тот ему ответил, и оба засмеялись.

– Что такое, Иван?

– У него талисман есть. Мать заговор против пули знала. Поэтому он пули не боится, а против снаряда талисман не годится. Мать не заговорила. Старый человек, откуда ей знать про снаряд?

Все весело смеялись. Я стал прощаться, сказав, что приятно видеть такой дружный боевой коллектив.

– Уверен, что завтра все атаки противника отобьете под командованием своего взводного – младшего лейтенанта Попова.

Попов вспыхнул.

– Не смущайтесь, товарищ Попов! Как приду на КП, дам радиограмму командующему фронтом генералу Петрову с просьбой присвоить вам офицерское звание. Уверен, что он не откажет.

Негромко, но дружно, от всего сердца, ребята захлопали в ладоши. Аплодисменты резко оборвались.

– Немцы лезут! – крикнул наблюдатель.

– К бою! – скомандовал Попов.

Я тоже взял автомат и рядом с командиром взвода встал в ячейку окопа. Когда разобрались, оказалось, что немцы оттаскивали трупы своих солдат.

– Разрешите открыть огонь? – спросил Попов.

– Не надо. Мы с мертвыми не воюем. Пусть убирают. Кроме того, трупы будут мешать взводу вести огонь. Да и вони меньше будет.

Блиндаж командного пункта полка тускло освещала свеча: она догорала, оставался совсем маленький кусочек, почти один фитилек среди оплывшего стеарина. Фитилек чихал и снова принимался светить. Видно, последняя свечка. Придется обзаводиться коптилкой. Мы втроем работали над картой обороны полка: я, полковник Ивакин и майор Зайцев. Оба они были опытные штабные офицеры. Два дня назад я послал их в этот полк и теперь видел, что они вполне освоились со своей частью, слились с полком душой.

Очутись в таком положении другой, он чувствовал бы себя временно исполняющим обязанности. Он бы работал умело, скрупулезно, не жалея сил, но под ним был бы чемодан. Полковник Ивакин не умел нигде жить на чемоданах. Он сразу становился своим. В кадрах Ивакин служил давно. В тридцать седьмом году у него произошли неприятности, однако они не ожесточили его характер. Работал он с упоением, с жадностью и быстро рос на войне.

Я рассказал Ивакину про Попова и просил, как только будет приказ, провести соответствующую работу во всех подразделениях. Это же событие для полка: на "Огненной земле" родился, вырос новый способный офицер. Пришлось поругать командира полка за траншеи. Мелковаты траншеи в полку! Жалко, обстановка не подходящая для экскурсий, а то нужно было бы привести всех комвзводов во вторую роту, к Попову, и продемонстрировать: вот как зарывается в землю опытный взвод. И солдат будет спасен, и врагов много побьет из таких окопов.

Удалось порадовать Ивакина с Зайцевым: у меня были данные, что к утру должен подойти на плацдарм один полк 117-й дивизии.

– Полагаю, что его можно поставить во второй эшелон, в затылок вашему полку. Тогда вы сможете уплотнить своим резервом боевые порядки первого эшелона.

Ивакин воскликнул:

– Это будет прекрасно!..

Затем он доложил, что днем с юга наступали на Эльтиген два полка противника: на позиции Клинковского – 282-й немецкий полк, а вдоль берега 183-й.

– Нами взято пять тяжело раненных пленных. Они показали, что имеют большие потери от нашего огня.

– Где пленные?

– Отправили в санроту. Вряд ли выживут. Трое были без сознания, а двоих кое-как допросили.

В полку Ивакина потери были тоже значительные, хотя и меньше, чем на центральном участке плацдарма. В течение дня выбыло убитыми до 80 человек и до 100 ранеными. Как герой погиб командир роты лейтенант Очаков. По карте Ивакин подвинул ко мне пачку документов.

Очаков?.. Да, юный офицер, горячо выступавший однажды на комсомольском активе!.. Среди документов – два письма.

Одно из Таганрога: "Дорогой мой сыночек Петя! Немцы на третий день забрали папу, и я не знаю, что они сделали с ним. Катю перед отступлением угнали в Германию. Сейчас наш город освобожден от врага. Но я осталась одна. Дорогой мой, бей фашистов за отца и за сестренку…"

Другое письмо было только начато: "Дорогая мамочка! Получил от тебя письмо. Я не мог удержаться от слез, я буду беспощадно мстить врагу…" Больше на листочке ничего не было написано. Под листочком лежал комсомольский билет с пятнами крови.

Очаков погиб во время четвертой атаки фашистов вдоль берега. После отражения трех атак из шести отделений бронебойщиков в роте осталось два. Лейтенант подтянул их ближе к НП. Тут немцы пошли в четвертый раз. Очаков руководил боем и сам стрелял из бронебойки. Он подбил головной танк, был ранен в голову и в руку. Три танка подбили бойцы. Потом люди взялись за гранаты. Очаков тоже вместе с ними бросал гранаты и вел огонь из автомата, отсекая вражескую пехоту от танков.

Пришел Модин, измученный и сердитый.

– Большие потери, товарищ командир дивизии, – говорил он. – Шесть человек убито и десять ранено. И как назло – лучшие саперы.

Чтобы отвлечь инженера от тяжелых мыслей, я спросил, сколько вражеских танков подорвалось сегодня на минах.

– Пять, – ответил Модин.

– Вот немцы ругаются, что на своих минах подрываются! – сказал Ивакин и удивленно добавил: – Смотри, не заметил, как стихами заговорил.

Модин не откликнулся на шутку. Он был злой:

– Больше бы подорвалось. Но они у Блбуляна на правом фланге полностью разбомбили наш минный участок. Там у них из десяти танков только один подорвался. Работаешь, работаешь… эх, такая тоска берет! Прекрасное было минное поле.

Я сказал нашему инженеру, что мы тут сообща сделали вывод: завтра противник нанесет основной удар вдоль берега. Второй удар ждем в стык 37-го и 39-го полков или же по левому флангу последнего. Необходимо прикрыть минами оба направления.

– Нам удалось снять в течение дня с берега пятьсот мин. Вот все, чем располагаем. Эти мины, конечно, поставим. Кроме того, пожалуй, на левом фланге полка заложим несколько фугасов.

– Пусть будет так. Теперь личный вопрос, Борис Федорович. Вы не извольте ходить в контратаки. Держите себя в руках. Когда будет нужно, я сам вам дам в руки гранату. А сейчас вы нужны дивизии в качестве инженера. Ясно?

Ивакин рассмеялся. Он был дружен с Модиным и любил его, как любили его мы все. Полковник совсем охрип, от этого смех был похож на кашель.

– Ну, Борис Федорович, попарились в баньке? Когда Ивакин встал и вышел из-за стола, я увидел, что шинель на нем без правой полы.

– Это что такое, Василий Николаевич?

– Да вот, так случилось… Стоял я в окопе, наблюдал, как подходили танки к позициям Клинковского, и не заметил, что пикировал фашистский самолет. Рядом упала бомба, и меня взрывной волной, как мячик, выбросило из окопа. Поднялся, а полы у шинели нет… Ну, погоди, стервятник, придет время – представлю тебе счет за шинель!

В тяжелом настроении возвращались мы около полуночи на КП. Война требует жертв. Война предполагает и убитых и раненых. Вон от батальона Григорьева почти ничего не осталось. Был батальон, и не стало его. Кадровые военные привыкают к этому. Иначе нельзя. Но вот мы зашли по пути из полка в медсанбат – нужно было проверить положение дела – и сердце дрогнуло. Условия для медсанбата в десанте, на «пятачке», перепахиваемом снарядами и бомбами, невыносимые. Здесь к нравственным и физическим силам людей война предъявила немыслимые требования. Солдаты на переднем крае могли зарыться в землю и укрыться в окопе от бомб, раненый не мог сделать этого. Хирург в операционной мог только одно: не замечать бомб.

К вечеру в центральной части Эльтигена сосредоточилось до трехсот раненых. Они лежали кто где: в разбитых домах, в подвалах, нишах, холодные и голодные, и не все еще прошли первичную обработку. Врачи и сестры не в состоянии были управиться.

В течение дня операционный взвод три раза менял место расположения. Сейчас он разместился в полуразрушенном доме. Бомбы так растрясли строение, что ходить приходилось на носках, иначе сверху сыпалась штукатурка.

Встретиться с ведущим хирургом медсанбата Трофимовым не удалось: он работал в операционной.

С темнотой обстрел плацдарма утих. Врачи вздохнули: "Наконец-то нормальная обстановка"; они называют это нормальной обстановкой! Через перекошенный проем двери была видна фигура хирурга. Рукава халата засучены выше локтей. Марлевая маска на лице. Время от времени голос приказывал: "Кохер!.. пеан!.." Слова звучали, как команда в бою.

Операционная сестра Колесникова подавала майору инструменты. Вокруг стола горело несколько свечей. Они давали мало света. Простыня, покрывавшая тело раненого, казалась желтой. На столе лежал командир роты из 37-го полка капитан Калинин. Уже двадцать пятого человека оперировал сегодня Трофимов.

Подполковник Павлов, посланный сюда Копыловым, докладывал о деятельности медсанбата. Упрекал начальника санитарной службы Чернова: нерасторопен.

Майор Чернов, конечно, несколько вяловат, но это человек, созданный для десанта, – спокойный, беспредельно смелый.

– А вы зачем сюда посланы? – строго сказал я Павлову. – Надо помогать Чернову. Видите же, как тяжело.

О трудностях, с которыми встретились медицинские работники в Эльтигене, пусть расскажет сам врач. Вот выписка из дневника хирурга В. А. Трофимова:

"…Идем с десантом в Крым. Известно лишь одно: берега Крыма сильно укреплены. Опыта работы в десанте никто из нас пока не имел и поучиться было не у кого. После длительных исканий пришли к решению: операционный взвод, приемно-сортировочный и эвакоотделение разбить на две самостоятельные группы. Одну возглавил ведущий хирург, другую – старший ординатор хирургического взвода. Имущество, инструментарий поделены поровну. Набор для полостных операций только в группе ведущего хирурга. Все имущество упаковано в вещевые мешки и распределено среди десантников по принципу взаимозаменяемости.

Идем на пристань. Расстановка по отделениям. Погрузка на сейнер «Орел». В 3.60 выход на старт.

В пути к крымскому берегу. Фейерверк наших артиллеристов. Люстры с немецких самолетов. Прожекторы. Трассирующие снаряды и пули. На берегу пожар. Под обстрелом береговых батарей противника ждем мотобот для высадки. Мина с правого борта. Разрыв снаряда перед носом сейнера. Осколки на палубе. Справа погиб катер. Впереди на сейнере пожар. Медсестры-десантницы прижались в кубрике. Наш сейнер продолжает вынужденную прогулку под обстрелом. Мотобота нет. Рассвет. Сосредоточенный огонь по сейнеру. И вдруг приказ – возвращаться обратно. Столкновение с другим судном. Повреждено рулевое управление. Нас относит к батареям противника. Прикрываемся дымовой завесой. Рулевое управление исправлено, и мы идем назад, на Тамань, к Соленому Озеру.

На пристани первые известия о десанте. Хорошие: передовые отряды зацепились за плацдарм. Плохие: погибла санчасть одного полка – подорвались в море на минах.

Снова погрузка на судно. Идем на запад. Море сейчас спокойное. Мина справа, в пяти метрах. Высадка прямо в воду. Сбор группы – проверка имущества и людей. Куда идти? Разведка. Встреча со второй группой медсанбата. Остановка под горой. Обстрел из минометов и автоматов. Организуем оборону. Совещание под огневым налетом. Выбор помещения. Принцип: откуда меньше стреляют.

Домики под горой. Операционная и палаты. Приятные соседи – огневая позиция минометчиков под окнами операционной.

Начинаем прием больных. Борьба за честь обработки первого раненого. Что значит не иметь автоклава и потерять биксы[2]2
  Автоклав – аппарат для стерилизации под высоким давлением при большой температуре; биксы – металлические сосуды для хранения стерильных материалов.


[Закрыть] со стерильным бельем. Печальные последствия небрежной упаковки хлороформа. Куда девались носилки? Хирургическая тактика обработки раненых в десанте. Делать ли лапоратомию[3]3
  Лапоратомия – полостное вскрытие.


[Закрыть], когда нет стерильного белья и при большом потоке раненных в конечности? Быстрое заполнение мест в палате нетранспортабельных.

Слухи: погибла замполит Исаева и ее группа. Не верю!

Наша авиация штурмовала танки противника, подошедшие к Эльтигену. Обстрел минами района приемосортировочной группы. Снаряды ложатся за стеной нашего дома, обращенной к морю. На дороге ранен в плечо доктор Запорожец. Кончается запас эфира и хлор-этила. Вата на исходе.

За сутки обработали 120 раненых. Задержка в подаче раненых на стол.

Море снова шумит. Под вечер «Юнкерс-88» делает два захода и бомбит поселок в районе медсанбата. В операционной обработка раненой медсестры из полка. Кровотечение. Обвал потолка. Раненая просыпается в ужасе. На стерильном столе кирпичи и штукатурка. Уборка. Через час начинаем работу. Новый налет. Снова обвал потолка.

Иссякли запасы наркозных средств. Одна бутылка эфира на десять раненых.

Во время маскировки окон тяжело ранен осколком снаряда в грудь санитар Хижняк. Ранение средостения. Нарастает удушье. Делаю операцию без надежды на успех.

Да, Исаева погибла. Ее тело выброшено морем на берег. Хижняк умер. На операционном столе солдат Пигунов.

Час назад он был в контратаке. Взрыв за окном. Повторное ранение осколком на операционном столе. "Режьте мое тело снова, майор. Но только скорее!.." Операция по Пирогову без наркоза".

На этом в дневнике майора Трофимова кончаются записи за 1 и 2 ноября. Офицеры-врачи и солдаты-санитары и сестры делали в полуразрушенном доме свою работу так же, как делал ее Хасанов в окопе у трофейных пушек в ста метрах от КП, как лейтенант Очаков на кромке берега.

Героизм имеет много граней. В санитарном батальоне десанта его облик был полон трагизма и человеколюбия. В этих условиях мог выдержать только тот, кто или вовсе не имел сердца, или имел в сердце такую любовь к людям, что полностью забывал о себе.

Хотя люди сделали очень много, от них требовалось еще больше. Ставлю задачу: к утру обработать всех раненых, накормить, разместить в самых безопасных местах.

– Вы, – говорю Павлову и Чернову, – отвечаете за то, чтобы люди, ведущие бой, были спокойны за выбывших из строя товарищей… Поговорите с Модиным. Пусть саперы помогут обезопасить жизнь людей.

От старшего морского начальника Плаксина прибежал посыльный: подошли два мотобота, в них полевой госпиталь. Той же комиссии поручено разместить госпиталь в поселке, передать ему раненых. У Павлова повеселели глаза. А рано ему считать свою задачу выполненной. Новые врачи и сестры помогут, обслужат ночью всех тяжелораненых. Но утро уже недалеко. Через несколько часов немцы снова начнут молотить плацдарм. Где укрыть медсанбат и госпиталь? В Эльтигене решительно нет ни одного укромного местечка.

Появился Трофимов. Он уже был без марлевой маски. Лицо заросло рыжеватой щетиной. Очень красные, возбужденные глаза, в которых крайняя усталость боролась с огнем душевного подъема. Я успел лишь крепко пожать ему руку и отпустил: он спешил навстречу военврачам, только что пересекшим пролив. Трофимов говорил громко, обращаясь к одному из прибывших:

– Парфенов, дорогой мой, может быть, вы догадались прихватить с собой если не Днепрогэс, то хотя бы керосиновую лампу? Всю ночь мечтал о "молнии"!.. Удивительное дело: голос майора был такой же звучный и сочный, как тогда, на пристани в Кротково.

Вернулся я на КП около полуночи. Почти у самого капонира столкнулся с Копыловым. Он пришел из 39-го полка.

– Ефремов все болеет, – сказал Михаил Васильевич. – В полку все держит в руках Ковешников. Хорошо воюет, только вот до моряков все еще не добрался. Те по-прежнему на отшибе оказываются. Надо бы их подчинить непосредственно комдиву.

– А что думает Беляков? Говорили с ним?

Мы вошли в капонир. Навстречу поднялся Бушин и доложил, что получена срочная радиограмма от командования десантного корпуса: "Гладкову. Передайте сердечную благодарность всем героическим защитникам Эльтигена за храбрость и стойкость в отражении многочисленных атак ненавистного врага. Родина никогда не забудет ваших подвигов, вашу преданность советскому народу, большевистской партии… Держитесь крепче, чудо-богатыри. Для вашей поддержки сделаем все возможное. Шварев, Рыжов, Долгов. 2 ноября 1943 года, 20.00".

Десантный корпус был образован из соединений Малой земли. Перед началом Эльтигенской операции в него вошла наша дивизия.

Телеграмма весьма обрадовала нас. Она была крайне нужна. Бушин передал текст в полки. Виниченко послали в медсанбат с приказанием: "Пусть подполковник Павлов лично сам в каждой палате прочитает. Сейчас это самое лучшее лекарство".

Мы с Копыловым вернулись к положению дел в морском батальоне. Пожалуй, прав Михаил Васильевич: моряков не стоит вливать в другую часть, пусть они будут в моем резерве. Велю Бушину отдать распоряжение, что с сего часа 386-й батальон морской пехоты переходит в мое распоряжение. Комбату капитану Белякову в 2.00 прибыть на КП дивизии.

Южный участок плацдарма ни на минуту не выходил у нас из головы. Я сказал товарищам:

– Пока ходил, мне пришла такая мысль – назначить Челова командиром тридцать первого полка. А моему заместителю Ивакину приступить к исполнению своих обязанностей. Оперативнее будет руководство частями. Создадим на левом фланге дополнительный НП. С него Ивакин будет руководить левым флангом. Какое ваше мнение?

– Это будет разумно, – ответил Копылов.

– А вы как смотрите? – спросил я Челова.

– Согласен, товарищ комдив, – сказал Челов. Было видно, что он доволен. Руководить полком на плацдарме – большая честь, а на южном участке вдвойне.

– Совсем ослабим штаб, – сказал Бушин.

– Ничего, в штабе можно использовать начхима Безверхнева.

Прибыл комбат морской пехоты Беляков вместе с заместителем по политической части капитаном Рыбаковым. Следом за ними зашел на КП Модин. Инженер с претензией: неохотно окапываются моряки.

– Мы крепко обороняем свой район, – с обидой в голосе ответил комбат. – А окапываться как следует не успеваем, потому что лопат не хватает.

– Почему мне не доложили об этом?

Я сказал, что знаю морскую пехоту еще по Малой земле. Прекрасно там оборонялись моряки. Даже лучше пехотных частей строили свою оборону. У моряков имеются великолепные качества: порыв, смелость в атаке, находчивость, инициатива, товарищеская выручка. Надо эти качества использовать не только в наступлении, но и в обороне.

– Инженер-майор Модин получит приказ выдать вам шанцевый инструмент. Зарывайтесь в землю, берегите людей. Ведь люди у вас замечательные.

– Да, матросы наши что надо, – с воодушевлением подхватил Рыбаков. – Вы уже слышали о лейтенанте Шумском. А как дрались с танками моряки Дубковский, Займулла, Киселев, Андрюшенко! Ведь у них все оружие было – гранаты, и все-таки задержали врага…

– Горжусь вашими людьми, – сказал я. – И надеюсь, что моряки и впредь не подкачают. Передайте им горячее спасибо от всех нас. Имейте в виду, что теперь ваш батальон будет подчиняться непосредственно мне.

Копылов тихо сказал комбату:

– Крепкий у вас замполит, капитан?

– О, да! – воскликнул Беляков. – Моряк всей душой! – Было видно, что эти слова стали для него высшей похвалой.

– Ведь вы не моряк, насколько мне известно, – продолжал Копылов.

– Пограничник, товарищ полковник, – ответил Беляков.

– А моряки о вас хорошо судят. Был в вашем батальоне, слышал. Так и называют – наш капитан. Лестно завоевать души таких ребят.

– Бой роднит, товарищ полковник! – Комбат сказал это убежденно и просто. Он был уравновешенным, опытным человеком и принял похвалу как должное.

Конечно, ему было приятно услышать от вышестоящего начальника подтверждение своего успеха в самом главном для офицера деле. Главное для настоящего офицера – завоевать уважение и доверие солдатского коллектива. А если к тому же удастся приобрести и любовь людей, то большего счастья трудно и пожелать. На мой взгляд, капитан приближался к этому идеалу так же, как и в коллективе своего полка Ковешников. Мы с Копыловым испытывали глубокое удовлетворение, тем более что в морском батальоне был прекрасный личный состав – участники боев за Одессу, за Севастополь, десантники Малой земли и Новороссийска, боевые, опытные люди.

Отпустив командира морской пехоты, мы занялись текущими делами. В 4.00 разведчики привели «языка». Бушин поставил задачу взять пленного в районе отметки "+6", хотя и мало надеялся на успех. Начальник штаба предполагал, что на этой высотке противник разместил свой НП. Он оказался прав. Там был оборудован наблюдательный пункт командира 98-й немецкой дивизии. Пленный служил связистом, вышел исправлять повреждение на линии, тут его и захватили семеро наших смельчаков. Он показал: вчера вечером офицеры на НП говорили о том, что в район Багерово приезжал командующий 17-й армией генерал Енике и проводил совещание. На совещании указывалось, что главные силы красных будут высаживаться в Эльтигене, а севернее Керчи ожидается вспомогательный удар. В данное время идет сосредоточение немецких войск главным образом в районе Тобечикского озера, то есть против левого фланга нашего плацдарма. Пленный передал услышанные им разговоры, из которых было ясно, что немецкое командование поставило задачу 3 ноября уничтожить эльтигенский десант.

К утру у нас на основе разнообразных данных сложилось определенное мнение о замысле противника. Ставя перед собой задачу ликвидации нашего десанта, он, очевидно, нанесет удар вдоль берега и в центр 31-го полка, с тем чтобы лишить десант возможности прорваться на юг и уйти на соединение с партизанами, действовавшими тогда в Старом Крыму.

Исходя из этого мы и строили свои контрпланы.

К 5.00 на мотоботах подошел 335-й гвардейский полк. Я рассказал полковнику Павлу Ильичу Нестерову, что представляет собой наш плацдарм, как войска бились вчера и к чему они готовятся сейчас.

– С местностью вас познакомит подполковник Челов. Он здесь уже как рыба в воде. Прошу поторопиться. В вашем распоряжении осталось не более двух часов.

Наблюдательный пункт командира дивизии был вынесен на сто метров в сторону от КП. За ночь саперы провели к нему глубокую траншею. Серые бугры земли и высокая, густая, уже посохшая трава надежно прикрывали НП от глаз неприятеля. В то же время отсюда был хороший обзор: просматривались исходные позиции и тылы противника вплоть до Багерово.

Легкий утренний ветерок чуть колыхал натянутую над нашими головами зеленовато-коричневую трофейную сетку. Тамань с рассвета начала пристрелку. Полковник Новиков корректировал огонь.

Всего вторые сутки мы воевали вместе, а он стал в штабе дивизии вполне своим человеком. "Бой роднит", – как сказал комбат моряков… В артиллерийском полковнике нравилось все: и плотная, внушающая уверенность, слегка горбящаяся фигура, и успокаивающий вологодский говорок, и характерная для кадрового офицера готовность подчинить себя воле старшего начальника. В это утро полковник работал на НП с обычной деловитостью, только большие серые глаза глубже запали, выдавая утомление. Склонившись над планшетом, он произвел последний подсчет, выпрямился, доложил:

– Пристрелка реперов закончена. Можно вызывать огонь. – Потом, поправив на груди бинокль, добавил другим, довольным, тоном: – Молодцы оружейники. Ночью восстановили обе трофейные зенитки. Думаю, преподнесем немцам сюрприз!

– Это хорошо. Надо их проучить, а то они слишком обнаглели.

Рядом молодой солдат-радист, пригнувшись к трубке, отчетливо выговаривал: "Даю настройку, раз – два – три…"

– Надо сообщить генералу Кариофилли, что сегодня десантники, как никогда, надеются на высокое мастерство его артиллеристов.

Нам необходимо обеспечить исключительно гибкий маневр артогнем. Берег и школа – вот два участка, где немцы будут таранить с упорством и яростью. Без помощи Тамани мы с ними не справимся.

Подошел белокурый сержант с авиационными погонами и доложил, что авиация Вершинина готова к вылету, летчики ждут координаты.

– Вот, передавайте. И пусть ждут нашего вызова!

Сержант молодцевато отдал честь и повернулся. Он не успел отойти, как противник открыл огонь. По всему переднему краю нашей обороны – вспышки и дымы разрывов. Снаряды ложились вокруг НП. "Начнем, пожалуй", – сказал Новиков.

Артиллерийский налет длился десять минут, затем взметнулись серии ракет. Немцы пошли в атаку. Они двинулись с двух направлений сразу, как мы и ожидали. На самом южном участке плацдарма, по берегу, наступали два немецких полка при поддержке пятнадцати танков. Район школы штурмовали один полк и десять танков. Острие атаки здесь было направлено на позиции батальона Клинковского, на ту безымянную высотку, где окопалась вторая рота. Недаром рассудительный майор провел там ночь.

Атака была энергичная. Артиллерия вела огонь по нашей первой траншее. Немецкие солдаты шли густыми цепями, прижимаясь к стене огня. Танки двигались в боевых порядках пехоты.

Над плацдармом появилась вражеская авиация. Десять «юнкерсов» перешли на бреющий полет, нацеливались накрыть бомбами КП и резервы. Первый самолет десятки круто пошел вниз, чтобы удачнее сбросить груз, но тут же задымился. Охваченный огнем, он упал в море.