Текст книги "Десант на Эльтиген"

Автор книги: Василий Гладков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 16 страниц)

Десант закреплялся. Полк Ковешникова и морская пехота заняли оборону на северо-восточных склонах, подполковник Блбулян начал работы на северной окраине предместья Керчи, а человский полк встал на юге от Митридата и перекрыл дорогу на Солдатскую Слободку. Разведчики, саперы и учебная рота заняли восточные скаты высоты 94,4, весьма важной в системе нашей обороны.

Новый плацдарм новороссийцев был достаточно обширен по территории и удобен для обороны. Не хватало только сил и боеприпасов.

Половина солдат спали мертвым сном, половина – копали. Работали и с надеждой смотрели на север. Каждый орудийный выстрел оттуда мы готовы были принять за начало артподготовки, каждое заметное движение – за начало наступления 16-го корпуса. Но там было спокойно. Момент, когда возможный успех мог стать действительным, истекал.

После полудня 7 декабря противник, видя, что с фронта никто не наступает, подбросил резервы и атаковал десант с северо-запада. Немцы потеснили Ковешникова и заняли одну господствовавшую на левом фланге Митрадата высотку. Отсюда они уже все время держали под артиллерийским и минометным обстрелом позиции десанта. У нас, кроме автоматов и ручных гранат, не было ничего. Полковник Никифоров вызвал огонь армейской тяжелой артиллерии, но та стреляла на предельной дистанции, ее снаряды, случалось, падали на наши боевые порядки.

Обстановка для нас опять становилась напряженной. Стараясь сбросить десант с Митридата, немцы поставили артиллерию на прямую наводку. Разведчики доносили: подходят танки. Из частей сообщали: ручных гранат осталось мало. В 14.00 командарму была послана радиограмма: "Противник сосредоточивает все новые и новые подразделения. Уже со всех сторон замкнул кольцо вокруг захваченного нами рубежа. У нас сил мало. Боеприпасы на исходе. Раненые сосредоточены у пристани… Нам нужна срочная помощь в людях и боеприпасах. Выбрасывайте ко мне десант. Гору Митридат не сдадим. Это такой рубеж, который обеспечит победу над противником, занимающим Керчь. Боеприпасы сбрасывайте самолетами в район отметки 91,4."

Через час получили ответ:

"Части 16-го стрелкового корпуса начнут действовать в 16 часов и будут продолжать всю ночь. Готовлю к ночи вам крупную партию пополнения и боеприпасов. Днем боеприпасы будем сбрасывать с воздуха, а ночью подам морем. Петров".

Дело шло к вечеру. Противник торопился засветло разделаться с нами. Дмитрий Ковешников с остатками своего полка и Беляков с отрядом морской пехоты дрались неистово. У подножия и на склонах высоты, где располагался штаб десанта, бой все время переходил в рукопашные схватки. Вражеские штурмовые группы скатывались вниз и молча лезли снова по крутому скату.

Они овладели вершиной и держали под обстрелом все входы и выходы из капонира.

Но в этот раз враг не смог окружить штаб. Отряд морской пехоты, человек сорок, бросился навстречу гитлеровцам, приближавшимся к капониру. Редкие выстрелы. Патронов мало. Наших гранат не слышно – их уже не было. Яростная русская ругань и пронзительные выкрики на немецком языке.

Со звоном лопнуло стекло в окне. Все бросились на пол. Свистнули осколки. Иван своим телом прижал меня к стенке, тяжело дыша, задыхаясь от пыли, поднятой разрывом гранаты. Блохин привстал. Сел, ухватившись руками за голову. Через минуту он возился у рации, проверяя ее исправность. Грузное тело Никифорова лежало посредине блиндажа. Полковник был убит.

Командовать артиллерией поручаю подполковнику Иваняну. Для нас делом жизни было наладить точный и организованный огонь армейской тяжелой артиллерии. Иванян справился с задачей. Это был энергичный, образованный гвардеец-офицер. На "Огненной земле" его называли грозой танков! При штурме Митридата подполковник первым ворвался в блиндаж одного из артиллерийских НП и крикнул "Руки вверх!" находившимся там немцам. На помощь ему подоспел мой ординарец Байбубинов, и они вдвоем очистили наблюдательный пункт, уничтожив до 25 фашистов.

Спасительная темнота опустилась на нашу высоту. Оставлять штаб здесь было нельзя. Получив приказ, Бушин увел всю штабную группу в капонир на отметке 91,4.

Мы с Виниченко задержались, поджидая командира 39-го полка. В воздухе нарастал рокот моторов. Наши самолеты кружились над Митридатом. Они несли жизнь – боеприпасы! Отдав Ковешникову указания по удержанию высоты, мы пошли на новый командный пункт. Кто-то невидимый бежал навстречу. Неуверенные шаги и прерывистое рыдание. Остановились. Из темноты появилась небольшая фигурка. На шинели погоны лейтенанта. Автомат болтается на плече. Я узнал Сашу Покалявину, секретаря дивизионного трибунала. Эта 19-летняя девушка, дочь бакинского корабельного мастера, пошла добровольцем на фронт, мечтая об авиации или танковой части. Но ее послали на юридические курсы, а оттуда – в нашу дивизию. В Эльтигене мы часто видели ее: то бежит с документами, то помогает перевязывать раненых, то подносит снаряды.

– Куда бежите, лейтенант?

– Трем солдатам-штрафникам сняли судимость, товарищ полковник, нужно вручить справки.

– Почему же сегодня? Уже темно. Где их найдете?

– Я знаю, они в цепи тридцать девятого полка. Днем я их видела. Надо отдать до завтрашнего боя.

– Почему же вы плачете? – спросил я ее.

– Юру похоронила. Вон под той сопкой… – Девушка махнула в темноту рукой и перехватила ею ложе автомата. – Это его автомат.

Саша Покалявина училась с Юрием Бандуркиным в одной школе. До восьмого класса. Потом она поступила в техникум, а он работал на заводе, но дружба их не прервалась. Война разъединила молодых людей. И вдруг вчера при выходе с "Огненной земли" Саша увидела знакомое дорогое лицо. Да, это был Юрий. Он возмужал. Гвардеец. Сержант-связист. Они шли по болотам рядом, забыв обо всем на свете. Бросались в грязь при свете прожекторов, принимали лицом хлещущий декабрьский дождь, а перед глазами возникал прекрасный мирный город, набережные Баку, школьные дни и светлые надежды, во имя которых нужно было бороться и идти вперед по этой страшной степи.

Днем на Митридате то и дело прерывалась связь с 37-м полком. Сержант Бандуркин два раза выходил на линию, исправлял повреждения. Он пошел в третий раз и был убит. Еще одна любовь сгорела в огне войны, оставив вместо себя неутолимую ненависть к врагу.

Девушка-лейтенант стояла рядом с нами, сжимая автомат погибшего друга.

Ночью десантники усовершенствовали позиции и готовились к отражению вражеских атак. В небольшой комнате капонира на отметке 91,4 находились я, Копылов, Бушин, Ивакин и Иванян.

Подмоги все не было. 16-й корпус не прорвал вражескую оборону.

– Не надо было нам задерживаться на Митридате – задумчиво произнес Ивакин. – Прорвали бы с ходу оборону восточнее Керчи…

– Нет, – покачал головой Копылов, – Не могли мы двигаться дальше Митридата. Людям нужен был отдых. Да и отдать Митридат, это, знаете ли… совесть не позволила бы!

– Ничего, товарищи! – бодро заявил Иванян. – Сейчас мы ближе к огневым позициям нашей армии. Дадим цели и с утра будем отбивать атаки!

– А танки чем будешь отбивать, подполковник? – спросил Ивакин. – Кулаком?

– Не в том дело, – сказал Бушин. – Главное – время уже упущено. Сегодняшней ночью противник подгонит к Керчи те дивизии, которые до сих пор были привязаны к Эльтигену.

Начальник штаба был прав. В ночь на 8 декабря немцы подбросили в район Керчи свои резервы и части, которые действовали против "Огненной земли". Наступать Приморской армии теперь будет еще труднее.

Майор Кащенко, войдя в капонир, доложил, что самолеты начали сбрасывать боеприпасы. Мы с Копыловым и Ивакиным вышли из КП.

– Я пойду соберу политработников, – сказал Копылов.

С вершины было видно, как то в одном, то в другом месте вспыхивали автоматные очереди: должно быть, противник прощупывал наши позиции.

Проверив, как организована приемка боеприпасов, мы возвратились в штаб, Иванян и Бушин спали, сидя за столом. Их сморил тот мертвецкий крепкий сон, когда можно стрелять над ухом и человек не шевельнется. А нам с Ивакиным не спалось. Предложив ему сходить к Челову и проверить, как организована оборона, я пошел к Блбуляну. Его полк занимал северо-восточную окраину керченского предместья. Для обороны подполковник использовал противотанковый ров, подготовленный немцами в качестве третьей позиции их главной обороны. За рвом было три дота, а впереди стояли проволочные заграждения. Эта хорошая оборонительная позиция помогла полку крепко удерживать рубеж.

Свой штаб Блбулян разместил в подвале пустого дома. Здесь же лежали раненые, сновали медицинские сестры и санитары.

Командир полка просил одного – побольше гранат и патронов и головой ручался, что противник на участке его обороны не пройдет.

Ивакин, вернувшись от Челова, доложил, что тот тоже занял удобную оборону. В качестве опорных пунктов использованы завод и угольные склады на южной окраине предместья.

– Значит, – сказал я, – можно сделать вывод, что с северо-востока и запада мы срочно прикрыли плацдарм. Ненадежен лишь северный участок. Там нет укреплений. Что ж, будем здесь надеяться на помощь огнем артиллерии и авиации.

В шесть утра к Угольной пристани подошли суда с батальоном 83-й морской бригады. Мы хотели направить его для усиления к Ковешникову, но пришлось оставить в обороне недалеко от пристани.

Для оперативности в руководстве боем я направил Ивакина в 31-й полк, а Бушина – в 39-й.

В 7.30 немцы открыли артиллерийский огонь по участку полка Ковешникова. Батальон пехоты при поддержке шести танков пошел в атаку. Отдельные штурмовые группы атаковали полк Блбуляна. Мы вызвали огонь артиллерии. Появилась наша авиация. Артиллеристы и летчики работали удачно и помогли остановить противника на северо-восточных склонах Митридата.

Командарм лично следил за огневой поддержкой десанта. 8 декабря он предупредил Шварева: "Гладков ведет ожесточенные бои с наступающим противником из района церкви севернее отметки 91,4. Туда он просит огонь артиллерии и авиации. Как только получите данные от Гладкова, докладывайте мне".

В тот же день Петров указал Вершинину: "Гладков просит бомбовый удар по району церкви. Кроме того, он просит подать ему ручных и противотанковых гранат. Немедленно организуйте. Сбрасывайте смелее на южные склоны горы Митридат".

Блбулян и Челов держались крепко. Полк Ковешникова до полудня отбивал атаки, но танкам все же удалось выбить десантников с господствующих высот. Полк и морская пехота оставили позиции и отошли западнее КП дивизии. Штаб остался без прикрытия и стал самостоятельно отбивать атаки. Связь с частями прервалась. Немцы окружили наш капонир. Они сидели даже на его вершине.

В этот момент мы были боевой группой и вели такой же бой, как и все.

Капонир имел четыре амбразуры: одна выходила на центральную широкую дорогу, две – на очень крутой и глубокий спуск, а последняя позволяла держать под обстрелом подступы с тыла. Взвизгивая, влетали пули и с тупым звуком ударялись о земляные стенки. Гранаты рвались под окнами, застилая обзор желтой вонючей пылью. К счастью, дул ветер, и пыль долго не держалась. Было видно, как на дорогу выползал вражеский расчет, толкая впереди пулемет. Прокурор дивизии майор Франгулов и рядовой Ковалев в черном морском бушлате стояли у первой амбразуры. Они не стреляли, выжидая верный момент. Виниченко с парикмахером Сашей Говбергом защищали амбразуру тыла.

Иван все старался встать между мной и проемом.

– Не мешай!

Он отступил на шаг и стоял с автоматом, как бы готовый к прыжку.

– Давай! – крикнул Франгулов моряку.

Ковалев, согнувшись, прицелился и выстрелил. Одновременно послал всю обойму из «вальтера» прокурор. Один немец ткнулся лицом в дорожную колею, другой скатился вниз. Тотчас под амбразурой грохнули гранаты, подняв вихрь пыли и камней. Подскочив к товарищам, я всматривался в густую желтую пелену. Виниченко и Говберг стреляли короткими очередями, чтобы не подползли вражеские гранатометчики.

Франгулов вогнал в пистолет новую обойму. К пулемету снова ползли вражеские солдаты.

Несколько раз я посылал связистов в полки, но они не могли пройти.

Надежда на артиллерию армии. Радирую командарму: "КП дивизии на отметке 91,4 окружен противником. Прошу огонь артиллерии сосредоточить по отметке 91,4".

Подойдя к аппарату и вызывая огонь на себя, я машинально следил за работой радиста. Блохин, согнувшись над рацией, повторял: "Огонь по отметке 91,4… скорее – огонь…" Вскоре послышался грохот: снаряды нашей артиллерии обрушились на вершину высоты, в которой был вырыт наш капонир, падали вокруг нее. Мы знали, что этот огонь для нас безопасен: крыша над нами прочная, выдержит любое прямое попадание. И все же слушать, как над головой рвутся снаряды своих же батарей, нельзя без волнения. Но мы старались не обращать внимания на этот грохот. Каждый был занят своим делом. Копылов у противоположного проема стрелял, тщательно выбирая цели. Рой пуль пронесся над ухом, и вдруг я почувствовал сильный толчок, повернулся и едва успел подхватить бессильное тело Ивана. Друг мой, солдат! Он принял на себя пулю, предназначавшуюся командиру.

Иван лежал на полу. Около уже хлопотала Дуся Нечипуренко. Вытаскивая из кармана шинели бинты, она приговаривала грудным своим голосом, будто песню напевала: "Миленький, ты будешь жить… Он жив, товарищ полковник, он только ранен… Такие разве могут помереть?.."

Эта картина вечно живет в сердце: сероглазая украинская девушка – вся олицетворение лирической мягкости своего народа – присела на коленях около юного солдата, подхватив его сильной рукой за шею. Бинт ложится на рану, окрашивается кровью. Но виток за витком накладывает умелая рука, и кровотечение останавливается. "Все будет хорошо, дорогой!" – сестра опускает голову Ивана на свернутый ватник. У нее у самой перевязана нога и лоб перекрещен полосами бинта. Вчера в бою Дуся с сумкой через плечо подбегала к раненым, говоря: "Сейчас, миленький, перевяжу… У тебя есть гранаты и патроны?" Она делала перевязку и несла боеприпасы здоровым.

За окнами разрывались гранаты. Капонир сотрясался под ударами снарядов. С каждой минутой обстановка усложнялась. Казалось, что люди могли бы потерять уверенность. Но этого не было. Все, кто бы ни был: врач, прокурор, сестра, связист, санитар, повар – все состояли в боевом расчете и оборонялись подобно любому строевому подразделению. Они даже шутили между собой. Каждый думал не столько о себе, сколько о товарище, стараясь подбодрить шуткой, поддержать делом. Но мы с Копыловым понимали, что настроение-то настроением, а надо находить какой-то выход из создавшегося положения. Уже около двух часов штаб находился в окружении.

Требовались активные меры, чтобы спасти людей и вывести их из капонира до темноты. "Ночью, – думал я, – немцы нас или подорвут, или выжгут огнеметами". Днем они этого пока не могли сделать из-за сильного огня нашей артиллерии по отметке 91,4. Артиллеристы выручали нас на Митридате, как в свое время на "Огненной земле". Их меткий и мощный огонь не давал немецким танкам подойти к капониру штаба. Это пока спасало. Пока! Что будет через час?

Мы стояли по своим местам у амбразур, ведя огонь. Ковалев уже отразил пятую попытку гитлеровцев вытащить пулемет на дорогу. Байбубинов лежал у стены, не приходя в себя. Сознание ответственности перед этими людьми и перед теми, кто, не щадя жизни, отбивал врага за пределами капонира, заставляло лихорадочно работать мысль. Я подошел к амбразуре, обращенной на юго-восток. Копылов перебросил автомат на грудь, быстро шагнул ко мне:

– Василий Федорович, я предлагаю…

Ужасной силы взрыв ошеломил всех. Снаряд из немецкого орудия прямой наводкой разорвался в стенке окна. Взрывная волна ударила в грудь. Песок, земля, камни понеслись с силою пуль. Вскрикнув, Копылов схватился обеими руками за глаза и упал. Мелькнуло его лицо, пальцы, прижатые к глазам, кровь. И ничего больше не стало видно от пыли и дыма. "Вот момент!" – блеснуло, как молния, в голове.

Крикнул Франгулову:

– Оставайся за меня! Иду выручать штаб!

Выбросился в амбразуру и кубарем покатился по склону вниз. Немцы заметили, начали стрелять, но я уже был в мертвом пространстве.

Наскоро организовал подразделение в атаку: отбить штабной капонир.

В это время в капонире Франгулов, приняв командование, расставил у амбразур всех, кто еще мог стрелять. Сам он вместе с моряком по-прежнему следил за дорогой. Одиннадцатая попытка поставить на дороге пулемет была отражена. Майора позвали к тыльной амбразуре. К ней ползла штурмовая группа фашистов. Посреди блиндажа Франгулова остановил крик Ковалева:

– Товарищ майор! Меня ранило!

У моряка бессильно повисла правая рука. Бросившись назад, Франгулов разрядил обойму навстречу немецким пулеметчикам и – назад, к тыловой амбразуре в железной двери. Здесь с автоматами стояли Блохин, Говберг и санитар.

– Вот мы им сейчас дадим, – сказал прокурор товарищам, – пусть подходят поближе.

– Товарищ майор! – подбежал солдат. – Комдив с группой заходит во фланг. Кажись, немцы подаются!.. Но железную дверь кто-то рванул со страшной силой. Немецкие штурмовики кинули в амбразуру связку гранат. Дверь развалило. Франгулова засыпало кирпичом, отбросило к противоположной стене. Он потерял сознание…

Мы подоспели вовремя. Отбили штаб, но дорогой ценой.

В атаку удалось собрать до взвода солдат 31-го полка. Шли на крутой подъем. Противнику удобно было вести по атакующим огонь и особенно бросать ручные гранаты. Справа от меня шагал подполковник Челов, чуть пригнувшись, откинув назад голову – весь как сжатая пружина, по левую сторону – замполит 37-го полка уралец Афанасьев. Взбираясь по склону, он выкрикивал назад, солдатам: "Быстрей, быстрей, ребята!"

Сверху летели гранаты. Они еще не достигали нас. Рвались впереди, поднимая частокол из столбов земли и дыма.

Теперь был нужен бросок. Воздух секли светящиеся очереди.

– Ура! – выкрикнул замполит громким, привычным к бою, голосом.

Атакующие уже были в сфере действительного огня. Бежали вверх, ловя воздух открытым ртом. Пуля ударила Челова в сердце, он упал мне под ноги. Слева разорвалась граната – и вот уже нет рядом Афанасьева. Его грузное тело повалилось на землю.

Среди солдат замешательство.

– За мной! Вперед!

Наконец нашу атаку увидел Ковешников. Взмахивая над головой рукой, он поднял своих солдат и ударил во фланг немцам. Его-то и заметил солдат, подбежавший к Франгулову с докладом.

Стало темнеть. Противник вновь готовился к борьбе за отметку 91,4. По моему приказу сюда подошел батальон 83-й морской бригады. Но он состоял из молодых, необстрелянных бойцов и не смог удержать позиций.

От командующего поступила радиограмма:

"Держитесь до вечера. Сообщите Военному совету свое мнение об эвакуации. Петров".

Митридат, подобно огромной туше, навис над низиной предместья, где еще держался десант. Его высоты снова были в руках врага. Мы ответили Военному совету согласием: "Подброска мелких подразделений не обеспечивает захвата и обороны горы Митридат. Как ни больно, приходится высказаться за эвакуацию".

В ночь на 9 декабря мы распрощались с полковником Копыловым. В сопровождении медсестры его отправляли на Большую землю. Вместе с ним катер принял ещё 60 раненых, в их числе были мой боевой ординарец Иван Байбубинов и майор Франгулов, все еще не пришедший в сознание после тяжелой контузии.

Расставание с Михаилом Васильевичем было грустным. Нас настолько сроднила "Огненная земля", что мы не представляли себе, как обойдемся друг без друга.

Высокий, худой, с завязанными глазами, он стоял, потирая грязной рукой лоб, а другой все ощупывал мое плечо. Когда прощались, Копылов обнял меня, сдерживая рыдание. Успокаивая его, я радовался, что он не видит моего мокрого лица.

Немного успокоившись, Копылов начал уговаривать:

– Ты очень-то не рискуй, Василий Федорович.

– О чем говоришь! Днями мы встретимся…

– Нет, ты слушай. Я сейчас не столько о тебе говорю. Помнишь, когда прерывали фронт, ты все ругался, что солдаты мешают идти? Они же тогда командира берегли. Они прекрасно понимают, что, пока комдив жив, десант представляет организованную силу. Не рискуй зря, уважай любовь людей…

Копылов, пошарив в карманах, вытянул кисет. Я взял у него замызганный мешочек. Потряс – пусто. Окликнул солдата:

– Пойди поищи на закурку комиссару! Санитары проносили мимо носилки с ранеными. Старались идти осторожно, не в ногу, чтобы легче были толчки. Погрузка близилась к концу. Подбежал солдат, открыл ладонь с горсткой махорочной пыли.

– Другого, извиняйте, нету. Из трех кисетов наскребли…

Пора было расставаться. Последнее крепкое рукопожатие.

– Ну, будь здоров, Василий Федорович. Передай привет друзьям. Вам – далеко идти с дивизией, а я, кажется… отвоевался.

Копылов пошел к лодке, держась за плечо сестры. Голова была откинута назад: как будто он смотрел в небо и видел там то, чего еще не видели мы.

Весь следующий день нас спасала хорошая оборона 37-го полка. Она не дала немцам успешно действовать в южном направлении. После гибели Н. М. Челова полковник Ивакин снова принял 31-й полк и ушел на юго-восточную окраину предместья. Он сообщил, что немцы начали сосредоточивать подразделения в районе Солдатской Слободки, видимо готовя оттуда последний нажим. От Митридата мы прикрылись огнем. Иванян все время держал под обстрелом тяжелой артиллерии южные склоны горы, и немцы отсюда не решились атаковать предместье.

В ночь на 10 декабря начали эвакуацию. Обозначили пункты посадки фонарями. Под прикрытием артиллерийского огня подходили катера. Противник повел обстрел берега. Вместе с Виниченко мы стояли у пристани и смотрели, как десантники бросались в воду, шли, пока позволяла глубина, и садились в лодки. После сорока дней боев они отправлялись в Тамань на отдых и формирование.

Привожу выписку из письма Героя Советского Союза Ларисы Литвиновой:

"…Совершенно неожиданно мы повстречались с героями «Огненной земли» в декабре. А было это так. Шофер вез четырех десантников, решил дать им отдых и остановил машину у домика, из трубы которого вился приятный дымок. Декабрьский ветер подгонял людей быстрее к дому. Они вскочили на крыльцо и распахнули дверь. Четверо солдат с длинными бородами предстали перед нами. Они остановились на пороге, растерянно озираясь. В летной столовой ужинали девушки-летчицы и штурманы. Первое замешательство с обеих сторон прошло.

– Десантники! – звонко крикнул кто-то из нас.

Солдаты бросились с объятиями, приговаривая:

– Сестренки! Так это вы к нам летали?

– Ну, спасибо за помощь, спасительницы!

Девушки потеснились. Усадили за стол дорогих гостей, накормили эльтигенских «братишек». За столом долго не смолкала беседа. Нам было очень приятно услышать от самих защитников "Огненной земли", что наш женский полк хорошо помогал славному десанту. Потом мы их проводили, как братьев".

Катер доставил меня на КП Приморской армии. Я вошел в капонир командарма. Генерал Петров поднялся навстречу, обнял и сказал:

– Спасибо, товарищ Гладков.

Я хотел доложить командарму, как протекали события, но он сказал:

– Не надо. Я все знаю. Все это пережил вместе с вами.

15 декабря мне позвонили из штаба армии.

– Был у вас такой врач – хирург Трофимов?

Майор медицинской службы Трофимов! Мы уже считали его погибшим, после того как он исчез в первый день боя новороссийцев за Митридат. Особенно о нем жалели в медсанбате.

– Где же он? Что с ним?

– В штабе армии. С группой солдат вышел в расположение шестнадцатого корпуса.

– Куда послать за ним машину?

Вскоре наш хирург сидел рядом со мной, смущенно улыбаясь. С каким удовольствием смотрел я на его сильно похудевшее, но по-прежнему мужественное лицо.

– Ну, рассказывайте, дорогой, что пережили.

– Да, товарищ командир дивизии, пришлось много испытать. Обстановка научила не только лечить людей, но и командовать,

– Хватили лиха?

– Всего попробовали! Но я, должен признаться, чуть привык к командирским обязанностям, то есть оценивать обстановку, принимать решение. И кажется, выходило. Видимо, специальность хирурга приучила к выдержке.

Шутя, я сказал ему:

– Ну, значит, в тяжелую минуту смогу доверить батальон или полк?

Долго мне рассказывал В. А. Трофимов о своих приключениях. Неделя в логове оккупантов, в центре города. Мне об этом не рассказать лучше, чем он сам написал в дневнике.

"Ночь на 7-е декабря. Впереди штурмуют сопку. Гранатами забрасывают доты. Справа ожесточенный огонь. Проволочные заграждения. Набрасываю плащ-палатку. Переваливаюсь через проволоку. Ползем в гору. Капонир. Солдат бросает, вернее, проталкивает в амбразуру РГД, потом туда же лимонку. Вбегаем. Вход направо и налево. Автоматные опереди и туда, и сюда. Заскакиваем в помещение. Свечу фонариком. Посредине труп фашиста у исковерканного пулемета. Через коридор налево. Выходит немецкий офицер. Ребята живо его обступили, обыскали.

7 декабря. Что делать? Где наши? Говорят, пошли в город на соединение. Группа солдат движется вперед. Я – за ними. Беспечность. Идут толпой с оружием за плечами. Спрашиваю, кто командует, кто старший. "Вы, товарищ майор!" К сожалению, это так. Везде стреляют. Выходим на площадь. Пулемёт обстрелял из переулка. Пытаюсь навести порядок. Части бойцов поручаю вести перестрелку с пулеметчиком, а другим – идти в обход. Двое бойцов гранатами закидали огневую точку. Снова бежим по улице. Обстрел сзади. Рядом падают убитые. Рассыпаемся. Гуськом – вперед, а куда – неизвестно. Пробираемся огородами. Близка окраина. Встреча с жителями. Бедные! Как они мучаются. Старуха обхватила, целует. Впереди отчаянная стрельба. Напоролись на засаду. Лежим. Ребята кидают гранаты. Я тоже. Граната летит мимо. Стукнувшись о простенок, отскакивает и рвется в стороне. Вторую – уже с расстановкой, не торопясь. Вопль. Пулемет смолк. Рядом убило бойца. Немцы в большом количестве перебежками окружают квартал. Ломаем стенку сарайчика и по одному уходим в сад. Нас уже мало. Кто-то предлагает занять второй этаж. Нет, не годится, кругом немцы. Ещё 3–4 квартала в сторону. Забрались в одиночный домик. Ставим караул. Приводим в порядок оружие. Решаем с наступлением темноты пробиваться к своим. Разведка обстановки через местных жителей. Впереди огневые позиции немцев. Темно. Выходим. Нарываемся на окоп. По нам открывают стрельбу. Прячемся в большой воронке. Земля кипит от пуль. Движемся левее. Снова окоп. Залегаем в придорожной канаве. Придется ждать следующей ночи. Отползаем втроем. Останавливаем выбор на одном здании. Окна разбиты, двери сорваны. Зато есть ход на чердак. Забрались. Подтянули лестницу. В караул назначил бойца Панченко.

8 декабря. Проснулся от грохота в 11 утра. Наши обрабатывают передний край. Панченко храпит вовсю. Проходил бы близко кто из фашистов, наша песенка была бы спета. Наши НП: дыры в стене и на крыше. Вокруг пустые дома. На западной стороне большой фруктовый сад. Виден Митридат. Там идет бой. Мучает жажда. Огневой налет нашей артиллерии. Снаряды рвутся вокруг. Вечером пытаемся пройти к передовой. Луна. За сто метров видно кошку. Возвращаемся. По дороге выкопали несколько корней кормовой свеклы. Воды напились из пожарной бочки.

9 декабря. День спали, как суслики. Вечер снова пропал. Луна как по заказу. Ночью сильный огонь. Немцы бьют по Митридату. Засек огневые точки. Орудийные батареи расположились в садиках.

10 декабря. Обход патруля. В подвале румыны нашли старика со старухой. Забрали подушки и одеяла. В саду оживление. К соседнему зданию беспрерывно идут солдаты с ведрами и мешками. Наверно, продсклад.

11 декабря. На Митридате тихо. Днем – обход патруля. После каждого визита патруль нагружается барахлом, вплоть до бутылей. Грабьармия. В наш дом зашли четверо. Интересовались комодом. Хорошо, что не чердаком. Панченко зашел в хату к старику побриться, а мы думали, его схватили. От волнения Петрашевский дал ему пару горячих. Ночью идти нельзя. Светло, как днем.

12 декабря. Идти, во что бы то ни стало! Ночь. Идем садом. Встретили румын, но прошли мимо спокойно. Залегли – выяснить обстановку. Прошел румынский солдат.

Поднялись – и следом за ним. Окликнул: "Сидер! Сидер!" Успокоили очередью из автомата, а сами бегом. Линия траншеи. Вторая. Перескакиваем. Пробежав метров десять, бросаемся на землю. Снова идем. В небе ракеты. Каждой земной поклон. Так прошли метров пятьсот. Впереди к Керчи идут два румына. Пропустили и пошли туда, откуда шли они. Железнодорожное полотно. Проволочные заграждения. Ватник на проволоку – и бегом. Выстрелы. Навстречу русская ругань. Ребята, не стреляй! Свои!"

Минули годы. Владимир Андреевич Трофимов работает в педиатрической клинике. Он стал ученым. Читатель теперь знает, каким путем шел наш хирург в науку.