Текст книги "Десант на Эльтиген"

Автор книги: Василий Гладков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 16 страниц)

На берегу проволочное заграждение. Как пройти? Наверняка мины! Отбежал метров на двадцать назад, бросил на проволоку две противотанковые гранаты, а сам укрылся за камнем. Взрыв улегся, и мы со вторым номером Фуниковым кинулись стремглав по месту разрыва гранат вперед, к Эльтигену. За нами и рядом бежали другие солдаты. Кругом пошла стрельба. "Молодец, сержант! – крикнул подбежавший командир роты. – Возьми тот пулемет!" Он указал на дом, откуда лилась пулеметная очередь. Наш расчет укрылся за стенкой. Я увидел, как капитан Мирошник, прижимаясь к стене, втолкнул гранату в амбразуру дота, но дальше некогда было смотреть.

Я выстрелил. Строчит проклятый пулемет! Второй выстрел. Замолк… Быстро схватившись за ружье, бросились по улице дальше. Фуников очередями из автомата бил по окнам. Квартал проскочили свободно, а далее снова уперлись в пулеметную точку. Установили бронебойку в канаве и своим огнем открыли путь роте. Опять рядом я увидел капитана. Он приказал не тратить больше патронов. "Видишь ту высоту? – указал командир роты на сопочку за поселком. – Валяй быстрее туда, окапывайся, там будем держаться…"

Когда рассвело, немцы пошли в атаку. Ужасный был огонь их артиллерии и танков. Вокруг не осталось ни одного метра живой земли. Все изрыто снарядами. Но не мы, а противник должен был найти здесь свою гибель. Такая была мысль. Мы с Фуниковым стояли в окопе. Недалеко находился расчет ручного пулемета. По склону ползли два вражеских танка, а следом за ними шла пехота. Подсчитали свои резервы. Фуников говорит: "Патронов мало, нет смысла, Василий, вести огонь с такого расстояния". Слышна команда комвзвода: "Подпускай ближе!" Метрах в пятидесяти были немцы, когда высота открыла огонь.

Первый выстрел из ПТР не достиг цели. Подумал: "Все одно не уйдешь!" Вторым выстрелом загнал пулю в бензобак. Танк загорелся. Экипаж бросился в бегство. Но далеко не ушли. Соседи пулеметчики положили всех на землю.

Показались еще танки. Мы перебежали на другое место, откуда удобнее вести огонь. Выстрел! Выстрел! И второй танк загорелся. Но третий идет. Он наше место заметил и шлет снаряд за снарядом. Осколком ранило боевого напарника Фуникова. Перестал стрелять его автомат. Подпускаю танк ближе и ближе. "Сколько патронов, Василий?" Отвечаю: "Лежи, Сережа, еще два есть". Удалось этими патронами подбить третий танк. Справа замолк расчет пулемета. Нет огня по пехоте. Фуников застонал, срывая с пояса гранату. Трудно ему было двигаться. Я бросился к пулеметчикам. У них патрон перекосило, и оба солдата ранены.

Затихла наша высота.

Немецкие автоматчики, должно быть, посчитали, что кончено с ее защитниками. Идут в рост.

Диск заменен. Отирая кровь, заливавшую глаза, пулеметчик повел огонь. Из окопа, где лежал Фуников, полетела граната. Но слабая уже была рука у Сергея, и граната разорвалась, не причинив урона врагу. Приготовил я свою РГД. Нас двое осталось на высоте. Подал пулеметчику новый диск и вдруг услышал за спиной крик «ура». Наши подымались на высоту от поселка. Впереди спешил замполит полка…"

Вот почему назвали десантники эту голую сопочку "высотой Толстова" (позже за ней укрепилось в дивизии название "Высота отважных"). Отдавать ее нельзя. Это была бы погибель всего отряда на северном участке, Ковешников чувствовал по шуму боя, что там назревает кризис. Он хотел сам вести туда всех, кого можно было собрать около КП, но Мовшович его остановил:

– Ты должен остаться на КП. Руководи боем. Я пойду…

Замполит созвал связистов, саперов и бросился с ними к высоте. Выскочив на вершину, он увидел Толстова. Размахнувшись, сержант метнул гранату. Замполит послал следом вторую. Комсорг полка лейтенант Алексеев лег за пулемет. Высота жила, боролась. С ее вершины Мовшович увидел автоколонну, ползшую по дороге от Камыш-Буруна. Головные машины останавливались метрах в шестистах от подножия высоты. Выскакивали солдаты, принимая боевой порядок. Замполит послал донесение на КП, приписав: "Остаюсь для отражения атаки".

Командир минометной роты Цикаридзе нещадно ругал сержанта Костецкого, у которого, при высадке заблудился солдат с плитой. Его еле разыскали. Пять 82-миллиметровых минометов были установлены и своим огнем накрыли первый отряд немецкой портовой команды, подошедшей из Камыш-Буруна. Грузовики горели. Падали и разбегались вражеские солдаты, а с северных сопок, от берега, то скрываясь в дыму разрывов, то появляясь между фонтанами взвихренной земли, бежали к высоте бойцы морской пехоты Белякова, вызванные на поддержку группы замполита полка.

А ведь у самого Белякова тоже шел тяжелый бой. Взвод лейтенанта Алексея Шумского далеко вырвался вперед и захватил высоту 47,7. Враг перешел в атаку, стал окружать высоту. Лейтенант обратился к бойцам:

– Отбитое у врага моряки не сдают! Стоять насмерть!

Кольцо вокруг высоты сжималось все теснее. У моряков кончились боеприпасы. Их было восемнадцать, и каждый ранен.

Вдруг на высоте грянула песня: "Наверх вы, товарищи, все по местам! Последний парад наступает!" И с этой песней они ушли в бессмертие. На высоте лежало восемнадцать погибших героев, а вокруг – десятки вражеских трупов.

В отряде первого эшелона находился журналист майор С. А. Борзенко. Тогда он служил корреспондентом в нашей армейской газете. Сейчас полковник Сергей Александрович Борзенко работает в «Правде». Его свидетельство пусть завершит общую картину штурма и обороны Эльтигена 1 ноября:

"Отвечаю на письмо, в котором Вы просите, товарищ генерал, поделиться для Вашей книги впечатлениями о первых часах высадки десанта на крымское побережье. Прибыв в Тамань с заданием редакции, я должен был, конечно, явиться к Вам. Но, памятуя злополучную историю с Анапой, не решился и пошел прямо в батальон морской пехоты, который придавался тридцать девятому полку. Батальон только что прибыл в нашу армию, никого я не знал в нем, в меня тоже никто не знал. Комбат капитан-лейтенант Н. А. Беляков встретил корреспондента скептически. Впрочем, ему было не до меня. Я был уверен, что доберусь с моряками до Крыма, но как передам корреспонденцию? Решил взять связного тихого, скромного матроса Ивана Сидоренко, уроженца Сталинграда. С ним я провел весь вечер. Сидоренко лежал на плащ-палатке и вполголоса пел. Мысли его были за тридевять земель, на Волге.

В 22.00 батальон в кромешной тьме отправился к разбитым таманским причалам. Противник изредка обстреливал их из дальнобойных орудий. Пламя разрывов было единственным освещением, помогавшим людям найти расписанные для них суда и погрузить пулеметы и боеприпасы. Я должен был сесть на мотобот № 10. Командир его, старшина 1-й статьи Елизаров, обещал доставить десантников на берег сухими. Мотобот – тихоходное, изрядно потрепанное суденышко, но зато плоскодонное. Находясь на нем, подвергаешься меньшему риску сесть на мель или застрять на каком-нибудь баре – песчаной косе".

С этого мотобота Борзенко и высадился вместе с первыми десантниками морской пехоты.

"…Бойцы падали на песок перед колючей проволокой. Вокруг рвались снаряды. Луч прожектора осветил нас. Моряки увидели мои погоны – я был среди них старший по званию, – крикнули:

– Что делать дальше, товарищ майор?

– Саперы, ко мне!

Как из-под земли появилось шесть саперов.

– Резать проволоку.

– Подорвемся, мины…

Но я и сам знал, что к каждой нитке подвязаны толовые заряды. Чуть дернешь – и сразу взрыв.

– Черт с ними. Если взорвемся, то вместе.

Присутствие офицера ободрило саперов, никто из них, конечно, не знал, что я – корреспондент. Прошло несколько томительно длинных минут – проход был сделан. Теперь кому-то надо было рвануться, увлечь всех за собой. Это было трудно сделать. Лежа перед проволокой, можно на пять минут прожить дольше. В упор прямой наводкой била пушка. Рядом я узнал Цибизова, командира роты автоматчиков. Слышал, как замполит батальона Н. В. Рыбаков посылал кого-то заткнуть пушке глотку.

Вдруг я увидел девушку. Она поднялась во весь рост и рванулась в проход между проволокой:

– Вперед!

Какой моряк мог допустить, чтобы девушка была впереди него в атаке? Будто ветер поднял людей. Но несколько человек все-таки взорвались на минах. Все бежали вперед, пробиваясь через огненную метель трассирующих пуль. На берегу свирепствовал ураган железа и огня. Люди глохли, из горла и ушей шла кровь.

С мыса ударил луч прожектора, осветил дорогу, вишневые деревья, каменные домики поселка. Оттуда строчили пулеметы и автоматы. У нас почему-то никто не стрелял.

– Огонь! – закричал я не своим голосом. Затрещали наши автоматы.

– За Родину! – кричали моряки, врываясь в поселок и забрасывая гранатами дома, в которых засели гитлеровцы. Победный клич, подхваченный всеми бойцами, поражал оккупантов так же, как огонь. Бой шел на улицах и во дворах. Светало, и я увидел пехоту, сражавшуюся левее нас.

– Вперед, на высоты! – сорвавшимся голосом кричал человек, в котором я узнал командира стрелкового батальона Петра Жукова.

Высоты, при свете ракет казавшиеся у самого моря, на самом деде были за поселком, метрах в трехстах от берега. Пехота устремилась туда. И тут я вспомнил, что я – корреспондент, что моя задача написать 50 строк в номер. Вся армия, все 150 тысяч человек должны перебираться через пролив, и им интересно знать, как это происходит. Я вбежал в первый попавшийся дом. На столе стояли недопитые бутылки вина. Отодвинул их и в несколько минут написал первую корреспонденцию. В ней упомянул офицеров Петра Декайло, Платона Цикаридзе, Ивана Цибизова, Петра Жукова, Дмитрия Тулинова, Николая Мельникова, которые храбро дрались в момент высадки. Завернув корреспонденцию в противоипритную накидку, чтобы она не промокла в воде, я отдал ее связному и приказал бежать на берег, садиться в первый отходящий мотобот и отправляться в Тамань".

Узнав, что большинство судов не смогло пристать и вернулось на Тамань, замполит батальона Н. В. Рыбаков, высадившийся раньше комбата, решил занять оборону, благо поблизости оказались прошлогодние окопы и глубокий противотанковый ров. В это время самолет сбросил вымпел. В полотнище была завернута записка командарма – он запрашивал обстановку.

К девяти утра из Камыш-Буруна гитлеровцы подвезли автоматчиков на 17 автомашинах и пошли, в атаку на узком участке роты капитана Андрея Мирошника. Вся передняя линия кипела от минометных и артиллерийских разрывов. Жужжали осколки, скашивая бурьян. Азарт боя был настолько велик, что серьезно раненные ограничивались перевязками и продолжали сражаться. Солдат Петр Зноба, раненный в грудь, убил восемь фашистов и сказал, что скорее умрет, чем покинет товарищей.

Потеряв много солдат убитыми и не подбирая трупы, враг отошел на исходный рубеж. Через час туда подошли 12 танков и 7 «фердинандов». Не задерживаясь, они двинулись в атаку. В полный рост шли автоматчики. Гитлеровцы наступали в стык между морским батальоном и батальоном Жукова. Их было в два раза больше, чем наших. Это происходило в одиннадцатом часу утра. Одновременно выстрелили две 45-миллиметровые пушки нашего десанта. Передний вражеский танк помчался в сторону, стараясь сбить разгоревшееся на нем пламя. Его подбил наводчик Кидацкий. «Фердинанд» разбил пушку героя. Второе орудие тоже замолкло. Уцелевшие артиллеристы взялись за винтовки.

Бой с танками вели и стрелки. На младшего сержанта Михаила Хряпа и солдата Степана Рубанова, сидевших в одном окопе, шли четыре танка. Бойцы пропустили их через окоп и автоматным огнем уложили пехоту, следовавшую за танками. Если бы Хряп и Рубанов не выдержали, побежали, их наверняка убили бы, но они сражались и вышли победителями.

В штаб Ковешникова со всех сторон все больше приходило сведений об убитых офицерах, о нехватке гранат и патронов, о разбитых минометах и пулеметах. После кровопролитного боя были сданы один за другим три господствующих холма. Все ждали наступления ночи. Фашисты усилили нажим. В центр нашей обороны просочились автоматчики. Два танкам подошли на сто метров к командному пункту. Весь наш «пятачок» простреливался ружейным огнем. Положение было критическое. Читатель об этом уже знает из рассказов Ковешникова и Мовшовича. Они тогда подняли людей в контратаку. Вот как видел эту атаку корреспондент армейской газеты:

"…Шли без шинелей, при всех орденах, во весь рост, не кланяясь ни осколкам, ни пулям.

На душе было удивительно спокойно. Чуда не могло быть. Каждый это знал и хотел как можно дороже отдать свою жизнь. Стреляли из автоматов одиночными выстрелами, без промаха, наверняка.

– Вперед! Храбрым помогает счастье! – узнал я голос Мовшовича. Обрадовался: значит, он пока жив. И вдруг молодой голос торжественно запел:

Широка страна моя родная…

Пел раненый лейтенант, комсомолец Женя Малов. Кровь заливала его лицо, по которому осколок прошелся раньше, чем бритва. Песню подхватила атакующая цепь. Я, никогда в жизни не певший, присоединился к хору. Песня убеждала, что мы не умрем, враг не выдержит и побежит. И тут заработала артиллерия с Тамани. Она накрыла врагов дождем осколков. Но это было только начало возмездия. Двадцать один штурмовик с бреющего полета добавил огня. А мы все приближались, идя за огневым валом.

Прилетели два самолета, сбросили дымовую завесу, словно туманом затянувшую берег. К нему подходило одно судно. Немецкая артиллерия била по кораблю. Находясь на высотах, мы видели весь ужас положения, в котором недавно были сами".

Судно, о котором тут говорится, и был мотобот, доставивший в Эльтиген управление 318-й дивизии.

Мовшович и Ковешников ушли. Начальник штаба еще работал над планом обороны плацдарма. Ну, кажется, теперь можно побыть одному, сосредоточиться, представить в целости картину завтрашнего дня. Однако сделать этого не удалось. В полночь явился начальник санитарной службы майор Чернов. Он доложил, что прибыл медсанбат и размещается в центре поселка в подвалах.

– Потери медперсонала есть?

– Ночью во время форсирования погибли замполит медсанбата майор Исаева и пять санитаров. Тело Исаевой вечером волны выбросили на берег. На южной окраине. Медработники похоронили ее прямо на берегу.

– Размещайте медсанбат так, чтобы раненые меньше подвергались опасности, – сказал я, думая об Исаевой. Она была умелым политработником, человеком большой души. Материнской души. Такие политработники нужны как раз в медсанбате.

– Занимаем подвалы, – говорил Чернов. – Затруднения с водой. В Эльтигене совершенно нет пресной воды. Есть два колодца метрах в шестистах от поселка, но они в нейтральной зоне и все время под обстрелом.

– Сколько раненых уже поступило? – спросил я.

– Пока у меня нет точных данных…

– Как же так? Идите, майор, уточняйте. А насчет воды мы подумаем. Кстати, узнайте и доложите о состоянии Толстова.

Начальник санслужбы удивленно посмотрел на меня:

– Кто он такой, этот Толстов? Я постараюсь выяснить…

– Это сержант тридцать девятого полка. Он сегодня проявил исключительный героизм.

– Слушаюсь, товарищ комдив.

Внезапно меня охватило раздражение:

– Так дело не пойдет, товарищ майор. Будьте внимательнее к людям. Каждая залеченная вами рана усиливает боеспособность десанта. И помните: каждый, кто лежит у вас, – герой. Вы это должны знать. И, главное, раненые должны чувствовать, что вы это знаете. Понятно?

Чернов ушел. Я думал о том, что не вовремя, так не вовремя погибла Исаева. Кого туда послать комиссаром?

Взволнованный, вошел Новиков:

– Уже второй час ночи, а боеприпасов нет, и неизвестно, отправлены ли они из Тамани.

– Что же вы раньше не доложили? – возмутился я и приказал радисту вызвать командующего армией или начальника штаба. – Кодируйте мой разговор: "У аппарата двадцатый. Ко мне не поступили боеприпасы. Срочно отправляйте".

– Ждите у аппарата. Сейчас проверю, – ответил помощник начальника оперативного отдела штаба армии Соловейкин.

Через пять минут мы получили сообщение: снаряды отправлены в 24.00. Новиков послал начартснабжения к Плаксину: как только прибудут баржи, тотчас выдавать боеприпасы полкам.

В 2.00 Бушин вместе с Человым принесли на утверждение план обороны. Толковый план. Десант нацеливался на активные действия.

– Вот только варианты контратак резерва надо бы еще раз продумать. Не подошли ли вы немного шаблонно?

– В чем, товарищ комдив? – спросил Челов.

– План пока предусматривает разновременные контратаки в северном, западном и южном направлениях. Север для нас завтра не проблема. Отложим его. Давайте-ка обдумаем, например, такой вариант: одновременная контратака в стык между тридцать девятым и тридцать седьмым полками в направлении школы. Или же одновременный удар по направлению отметки "плюс шесть" и вдоль берега. Попрошу вас, товарищи, подумайте, потом вызовите комбата, командира учебной роты и роты моряков и проработайте с ними эти варианты.

Глубокая ночь; время – к трем часам, а боя севернее Керчи не слышно. Работая, я все ловил себя на мысли, что прислушиваюсь: началось ли? Нет, все еще не началось! По плану операции в ночь на 2 ноября должен был высадиться второй десант севернее Керчи, а к нам на плацдарм выйти еще одна дивизия. Пока прибывали только наши подразделения. Севернее Керчи тишина. Я вызвал к аппарату оперативного дежурного штаба армии и спросил, почему сосед не работает. Ответ: сегодня работать не будет. Для меня это было загадкой. В чем же дело? Неужели операция отменена? Если 56-я армия сегодня не будет работать и не потревожит немцев севернее Керчи, то, пожалуй, они сосредоточат против Эльтигена достаточно сил, чтобы сбросить нас в море. Надо быть готовым достойно встретить врага.

Я вышел из капонира и пошел вниз к берегу. За мной шел Иван. Ночь была темная, с моросящим дождем. Над проливом повисла туманная пелена. Шумели волны. Казалось, что это покачивается и глухо шумит тьма, повисшая, как занавес, над берегом. Артиллерия противника методически вела огонь по причалам Эльтигена. На плацдарме то в одном месте, то в другом строчили пулеметы: видимо, преграждали подступы пытливым разведчикам врага. Над морем иногда вспыхивали осветительные снаряды. Это наши По-2 разыскивали вражеские быстроходные баржи.

На берегу выгружались прибывающие суда. Взгляд еще не различал движения в темноте, но было слышно, как люди соскакивали с катеров в воду, выходили, хлюпая сапогами, на сушу.

Мимо нас по скользкой глинистой тропинке прошла группа солдат. Их было человек десять. Они шли гуськом, неся что-то тяжелое. Я спросил:

– Что несете, товарищи?

– Саперы, – ответил один солдат негромко. – Мины на передовую.

Пройдя еще немного, мы натолкнулись на артиллеристов. Они возились с 45-миллиметровой пушкой.

– Что случилось?

– Да в яму попали и никак не вытащим.

– Ну-ка, Иван, давай! Поможем им.

Дружно взяли и вытащили. Люди были мокрые, грязные, усталые, голодные. Но они знали, что к утру им нужно подготовить оборону, и делали свое дело.

В капонире снова назойливо полезла в голову мысль: "Раз не будут высаживаться, значит, враг сможет больше подбросить сил против нас". Иван открыл банку мясных консервов. Есть очень хотелось; уже сутки ничего не ел. Но есть я не мог и сказал Ивану: "Убери, не лезет в горло".

Начальник продотдела майор Кащенко доложил: из продовольствия ничего не прибыло.

– Хоть кипятку утром дадите людям?

– Это трудно сделать, – ответил он.

– Не труднее форсирования. Организуйте, майор, кипяток и к семи часам доложите.

Из школы возвратился Копылов. Он был доволен. Все больше мне нравился его характер. Пойдет к людям и возвращается, как будто надышался озона. И сейчас он с удовольствием рассказывал, какие замечательные люди командир 2-й роты старший лейтенант Колбасов и его заместитель по политической части Кучмезов. Они понимают, что держат в руках ключ к Эльтигену, и не отдадут его. Михаил Васильевич беседовал с коммунистами и комсомольцами роты. Товарищи дали слово: драться до последнего. Роте придано два взвода станковых пулеметов и два отделения противотанковых ружей.

Рассказывая о школе, Копылов, видимо, тоже, как и я, держал под спудом тревожную мысль. Он в конце концов спросил:

– Василий Федорович, почему не слышно ничего севернее Керчи?

– Сегодня там десанта не будет, – ответил я.

– В чем же дело?

– Не знаю. Знать бы, все полегче… Вы не спрашивали, солдаты-то ели что-нибудь сегодня?

– Спрашивал. Трехдневного пайка, который был выдан, у большинства уже нет. Многие во время форсирования спасали оружие и боеприпасы, а вещевые мешки побросали.

Воображение живо представило весь наш плацдарм и массу людей, делающих в темноте тяжелую работу. Они ничего не смогли поесть. Они напряженно сражались днем, а теперь без отдыха роют, роют, ставят огневые точки, наводят связь, снимают на берегу мины и тащат их к переднему краю. И они дают клятву, как в школе при Копылове, – драться завтра до последнего.

Новиков доложил: прибыли боеприпасы, организуем склад. Начали выдачу полкам. Две трофейные противотанковые пушки и два немецких миномета уже на огневых позициях. Зенитные пушки оружейные мастера обещают исправить завтра.

Бушин доложил: потери во время форсирования и боя за плацдарм около двадцати процентов.

Модин доложил: саперы заминировали три участка. Не успели поставить мины около берега, но, сказал он, солдаты будут работать и днем, будут работать даже во время боя и прикроют это направление.

Борис Федорович не мог нахвалиться своими саперами. Комсомольцы саперного батальона Рыньков, Синицын и Глушко сняли с берега сотни мин. Он рассказывал мне об этих молодых парнях с восхищением, и от этого его красивое лицо под шапкой русых волос делалось еще краше.

Стало понемногу светать. Слева послышалась автоматная и пулеметная стрельба. Зазуммерил телефон: полковник Ивакин докладывал, что противник силой до роты ведет разведку.

"Значит, наше предположение подтверждается, – подумал я. – Противник начинает прощупывать наш левый фланг".