Текст книги "Екатерина Медичи"

Автор книги: Василий Балакин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 20 страниц)

Неисправимые заговорщики

Герцог Алансонский тоже понимал это. Он решил действовать, опираясь на помощь протестантских князей Германии, дабы отстоять свое право и на должность генерального наместника Французского королевства, и, в перспективе, на королевский трон. Людвиг Нассауский изъявил готовность вторгнуться во Францию во главе наемного войска. Предполагалось встретиться близ Седана. Генрих Наваррский охотно согласился участвовать в намечавшейся авантюре. Договорились тайком покинуть двор на пути между Суассоном и Компьенем, где их должен был встретить конный отряд гугенотов и эскортировать к Людвигу Нассаускому в Седан. Однако намеченный побег не состоялся. Генрих Наваррский проболтался Маргарите, а та доложила обо всем матери, и надзор за неверным мужем и зятем ужесточился. Генриху Наваррскому оставалось лишь язвительно шутить, что теща роется под его кроватью и сторожит его двери, так что он опасается, как бы эти меры не явились прелюдией к его убийству, не состоявшемуся в Варфоломеевскую ночь.

Прошло не так много времени, и, несмотря на все принятые королевой-матерью меры, созрел новый заговор, в котором оказались замешанными, помимо непременных участников – герцога Алансонско-го и Генриха Наваррского, герцог Монморанси, маршал Коссе, а также, среди многих представителей дворянства, и очередной любовник Маргариты Бо-нифас де Ла Моль. Дело принимало серьезный оборот. Предполагалось, что несколько сот заговорщиков в последний день карнавала, 23 февраля

1574 года, прорвутся в Сен-Жерменский замок, в котором тогда находился больной Карл IX, и, предварительно арестовав короля, королеву-мать и их приближенных, потребуют для герцога Алансонского должности генерального наместника королевства. В случае сопротивления предполагалось ни с кем не церемониться. Поскольку дело было накануне Великого поста, впоследствии эта авантюра получила название «заговора скоромных дней».

Однако и на этот раз всё сорвалось. Маргарита по прямому поручению матери вытянула из своего любовника секретные сведения. Екатерина незамедлительно забила тревогу, подняв на ноги швейцарскую гвардию и французские роты. Герцога Алансонского привели в кабинет к королю, и он во всем признался, поспешив свалить всю вину на своих товарищей, включая и Генриха Наваррского, а те на допросах старались не отстать от него, обвиняя всех и вся, лишь бы выгородить себя. Посреди ночи королевский кортеж направился из Сен-Жермена в Париж. Своего сына герцога Алансонского и зятя Генриха Наваррского Екатерина везла в собственной карете, не желая ни на минуту спускать глаз с этих отъявленных заговорщиков, отныне находившихся на положении заключенных. Карла IX, сраженного новым потрясением, несли на носилках. По прибытии в Париж он окончательно слег и больше не поднимался. В начале апреля он велел перевезти себя в Венсенн, дабы там, в стороне от придворных интриг, спокойно умереть.

Jla Моль и его сообщник Аннибале Коконна были арестованы и подвергнуты допросу под пытками. Герцога Алансонского и Генриха Наваррского также подвергали весьма унизительным для них допросам. Герцог Алансонский, понимая, что находится в отчаянном положении, во всем сознавался, передавая мельчайшие детали планировавшейся операции, каялся в своих прежних связях с Колиньи. Католическая партия и в первую очередь Гизы наседали на Екатерину Медичи, требуя, чтобы она избавилась от этих неисправимых заговорщиков, прежде всего от короля Наваррского. Хотя они били в самое больное место королевы-матери, указывая ей, сколь опасен был, учитывая безнадежное состояние короля, этот заговор для герцога Анжуйского, она повела себя достойно, не желая совершать столь чудовищное преступление – обрекать на смерть собственных сына и зятя. Правда, она потребовала от них полного признания и покаяния – и получила: главные заговорщики «признались», что их подбили на заговор Ла Моль и Коконна. Принц Конде, которого в момент заговора не было при дворе, бежал к немецким князьям, навсегда выскользнув из рук Екатерины.

В этом заговоре «политиков» и «недовольных» оказались замешанными и такие важные персоны, как маршалы Монморанси и Коссе, которых в качестве наказания посадили в Бастилию, а также знаменитый астролог королевы-матери Козимо Руджери. Хотя этот колдун и внушал многим страх, ему тоже не удалось избежать ареста. Поводом для этого послужило обнаружение у Ла Моля восковой фигурки, какие использовал в своих колдовских целях Руджери. Стали допытываться, кого изображает эта фигурка, и решили, что – короля, которого враги задумали извести подобным способом. Jla Моль и Руджери отпирались, уверяя, что фигурка изображает королеву Марго, которую собирались завлечь подобным способом в постель к Ла Молю. Екатерина, хорошо изучившая свою дочь, знала, что не требовались столь исключительные меры для разжигания ее любовной страсти. Отговорка Руджери показалась неубедительной, и его приговорили к ссылке на галеры, однако колдуну удалось избежать злой участи. Вероятнее всего, он даже и не успел добраться до галеры, поскольку Екатерина, которой колдуны и гадатели заменяли религию, простила его и возвратила в свой ближний круг.

Не имея возможности или не желая привлечь к ответственности главных виновников, королева-мать срывала злость на пособниках, тех, кому отводились в заговоре второстепенные роли. Самую страшную цену заплатили Ла Моль и Коконна. Им публично на Гревской площади отрубили головы. Маргарита, возлюбленная де Ла Моля, и герцогиня де Невер, предававшаяся любовным утехам с Коконна, совершили безумный поступок, о котором в хрониках того времени повествуется в различных версиях: в более умеренной интерпретации, они похитили тела своих возлюбленных, дабы похоронить их в освященной земле аббатства Сен-Мартен-су-Монмартр, в более пикантном варианте – похитили только головы, которые похоронили в известном лишь им месте, предварительно уложив их в золотые ковчежцы. Самую невероятную историю поведал в своем сборнике исторических анекдотов Тальман де Рео: эти две экстравагантные дамы, облачившись в знак траура по утраченным любовникам в платья, украшенные костями и черепами, распорядились забальзамировать сердца Ла Моля и Коконна, уложили их в золотые футлярчики и потом носили в мешочках под своими фижмами.

Благополучно избежав угрозы заговора, Екатерина, словно для полноты счастья, была вознаграждена судьбой за долгое пятнадцатилетнее ожидание: в ее руки попал граф Монтгомери, невольно послуживший в свое время причиной безвременной смерти Генриха II. В ходе успешной военной операции в Нормандии маршал Матиньон 25 мая 1574 года взял его в плен и доставил в Париж, где по приговору суда его обезглавили, а затем еще и четвертовали его бездыханное тело. При этом на лице Екатерины, присутствовавшей на казни, не отразилось никаких эмоций: маска, которая с юных лет словно приросла к ней, скрывала ее истинные чувства.

После наказания виновников заговора Карлу IX ненадолго полегчало, но потом началась долгая агония, сопровождавшаяся кошмарами. Будучи более впечатлительным, чем его мать, он проводил бессонные ночи, мучаясь угрызениями совести за преступления, которые сам же позволил совершить. Из-за таинственной болезни всё его тело покрывалось кровавым потом. Он в ужасе беспрестанно повторял своей старой кормилице-гугенотке, не отходившей от его изголовья: «Кормилица, кормилица, что за кровь вокруг меня? Не та ли, что пролилась по моей вине? Какой страшный совет мне дали!» Та, как могла, успокаивала его. Впрочем, такова версия гугенотов; католики же утверждали, что Карл IX ни о чем не сожалел и покинул этот мир, не испытывая душевных мук.

Уже третий сын на престоле

Едва король навсегда закрыл глаза, как Екатерина отправила в Польшу к Генриху нарочного с сообщением, что пора возвращаться во Францию. Король умер, да здравствует король – Генрих III. Король Польский, которому за несколько месяцев успели до смерти надоесть и страна, и его теперешнее положение, с готовностью откликнулся на призыв. Тайком покинув королевский дворец в Кракове, он, преследуемый пустившимися за ним в погоню подданными, устремился к границе, которую сумел благополучно пересечь. Поскольку прямой путь через протестантские княжества Германии ему был заказан, ехать пришлось кружным путем, через Австрию и Италию. В Вене император Священной Римской империи германской нации Максимилиан II оказал Генриху роскошный прием, втайне рассчитывая, что новый король Франции женится на его дочери, вдове Карла IX. Продолжив путь, беглец прибыл в Венецию, где дож устраивал в его честь такие празднества, которые невозможно было и представить себе во Франции. Жизнь в Венеции настолько понравилась Генриху, что он застрял там на целых два месяца и пробыл бы еще дольше, если бы Екатерина Медичи не приняла решительные меры, дабы поторопить сына с возвращением на родину.

Во время его отсутствия Екатерина вынашивала амбициозные планы, намереваясь представить сыну, когда тот вернется, умиротворенное и сплоченное королевство, верное своему суверену, так что королю останется лишь наслаждаться жизнью, тогда как она, незаменимая, возьмет на себя все заботы по управлению государством. Однако для этого предстояло еще многое сделать. Одна опасность, исходившая от заговорщиков, была ликвидирована, но оставалась другая: по всему королевству зрели очаги бунта, который готовили «политики» и «недовольные». Бежавший принц Конде подстрекал лютеранских князей Германии для нового вторжения во Францию. Поскольку королевская армия в тот момент фактически не существовала, а сам король развлекался в Венеции, Екатерине оставалось лишь полагаться на успех переговоров со своими неприятелями. Верная себе, она давала им обещание за обещанием и по мере возможности подкупала их вождей. Чтобы Генрих по возвращении мог противопоставить врагам хоть какую-то армию, она набрала в Швейцарии наемников.

Охваченная нетерпением, Екатерина не стала дожидаться прибытия Генриха в Париже, устремившись ему навстречу. В Лионе, пока артиллерийские залпы не возвестили, что король пересек границу своего королевства, она в компании своего старинного приятеля герцога Немура инспектировала местные вооруженные отряды. Не упустила она и случая пообщаться с жившими в городе итальянскими банкирами, заручившись их согласием предоставить кредит. С войском и деньгами можно было увереннее смотреть в глаза надвигавшейся военной угрозе. Наконец, после долгой, почти двухлетней разлуки, мать и сын встретились. Это была волнующая встреча. По свидетельству испанского посла, они, обнявшись и со слезами на глазах, проговорили целый час. Генрих, бросившись в объятия матери, сделал знаменательное признание: «Мадам, дорогая моя мать, подарившая мне жизнь, теперь я обязан вам еще и своей свободой и короной». В завершение сцены встречи он, встав на колени перед матерью, целовал ей руки.

Екатерина была без ума от своего любимого сына, считая бесспорными его великие достоинства и стараясь не замечать его недостатки. Неблагоприятные обстоятельства, полагала она, мешают ему в полной мере проявить свои таланты. «Он может всё, стоит лишь ему захотеть», – любила повторять Екатерина. Беда была в том, что он хотел то одного, то другого, стремительно переходя от увлечения к увлечению – а ведь ему предстояло править в непростое время и в непростой стране, править подданными, которые, мягко говоря, не сочувствовали его причудам. Когда он прибыл в родные пределы, французов поразили происшедшие с ним перемены. Их новый король, считали они, переменился не в лучшую сторону, хотя и прежде замечали в нем много такого, что не могло понравиться благородным господам, пытавшимся выглядеть элегантными и утонченными, но в сущности остававшимся солдафонами. Когда Генрих III был еще ребенком, фрейлины его матери часто забавлялись с ним, наряжая в женское платье, опрыскивая духами и украшая, как куклу. С детства у него осталась привычка носить плотно облегающие камзолы, кольца, ожерелья, серьги, пудриться и красить губы помадой. В остальном же он был вполне нормальным принцем: участвовал в придворных попойках, не пропускал ни одной юбки и, по свидетельству хрониста, заслужил славу «самого любезного из принцев, лучше всех сложенного и самого красивого».

Пребывание в Венеции, где он предался самому безудержному разгулу, резко изменило его. Костюмированные балы, фейерверки, карнавалы опьяняли его, пробудив в нем скрытую чувственность и порочную склонность к извращениям. По возвращении в Париж он устроил свою жизнь наподобие карнавала или бала-маскарада, преобразив и тело, и душу. Сначала он стал носить серьги, затем ввел в моду пышные короткие панталоны выше колен, напоминавшие фижмы. Наконец, как-то раз на Крещение он появился перед ошеломленным двором, одетый в казакин с круглым вырезом на обнаженной груди, с шеей в расшитых брыжах, с волосами, перевитыми жемчужными нитями, посасывая конфеты и играя шелковым кружевным веером. Его выщипанный подбородок, лицо, вымазанное румянами и белилами, и напудренная голова еще больше усиливали его сходство с женщиной. Замечая гомосексуальные наклонности сына, Екатерина пыталась по-своему «лечить» его, устраивая застолья, во время которых королю прислуживали совершенно обнаженные девушки.

Впрочем, у Генриха III была и одна женская привязанность – Мария Киевская, супруга принца Конде, ставшая его любовницей. Вернувшись во Францию в качестве короля, он задумал ни много ни мало развести ее с супругом и самому жениться на ней. Только такого скандала и не хватало еще во Французском королевстве! Екатерина не могла допустить ничего подобного, но ей даже не пришлось принимать свои меры, поскольку несчастная женщина умерла при родах. Отчаяние Генриха III было воистину беспредельно. Даже опасались за его рассудок. Нарыдавшись до полного изнеможения, он обращался к показному мистицизму, участвуя в покаянных процессиях флагеллантов. Нередко можно было видеть его босого, в робе из грубой шерстяной ткани и капюшоне с прорезями для глаз, идущего во главе процессии кающихся придворных. Однако эти процессии, всякий раз сменявшиеся оргиями, не вызывали среди правоверных католиков-парижан ничего, кроме раздражения.

Вместе с тем, несмотря на свое шокирующее поведение, Генрих III обладал и бесспорными достоинствами – умом, проницательностью, политическим чутьем и даже волей. Он мог бы стать неплохим королем, если бы ему довелось править в более спокойное время. Однако с самого начала ему пришлось столкнуться с экстремистами двух партий, править в расколотом королевстве. Памятуя о его победах при Жарнаке и Монконтуре, католики ждали от него небывалых чудес, тогда как протестанты люто ненавидели его как убийцу Колиньи. Те и другие едины были в своем порыве дискредитировать его, распуская о нем сплетни и публикуя пасквили. Подобно Екатерине Медичи, он, сообразно сложившейся обстановке, искал поддержку то в одной, то в другой партии и старался использовать любую возможность для укрепления своего авторитета.

В период междуцарствия Екатерина заключила перемирие с протестантами, что давало новому королю возможность определить свою собственную политику. 13 февраля 1575 года в Реймсе состоялась необычайно пышная коронация Генриха III, на которую не пожалели средств. Когда возложили корону на голову нового короля, измученного пятичасовой церемонией коронации, он лишь сказал: «Она причиняет мне боль». Всё его трагическое правление оправдало пророческий смысл этих слов. На следующий день Генрих III венчался с Луизой Воде-мон, герцогиней Лотарингской. Хотя это была весьма достойная принцесса, наделенная чистым и добрым сердцем, до последнего дня обожавшая своего супруга, Екатерина пыталась было отговаривать сына от женитьбы на ней, считая ее недостаточно знатной и богатой, чтобы стать королевой Франции (она была представительницей младшей ветви Лотарингского дома). Кроме того, королева-мать резонно опасалась, как бы Гизы, старавшиеся после Варфоломеевской ночи держаться в тени, вновь не обрели влияние, когда их очередная родственница станет королевой – как в приснопамятные времена Марии Стюарт... Без Гизов, полагала она, ей легче будет находить общий язык с «политиками» и гугенотами. Однако Генрих и слышать не хотел ни о какой другой принцессе. Секрет его неожиданной привязанности к Луизе был прост: она поразительно походила на Марию Клевскую, что сразу же бросилось ему в глаза, когда он впервые увидел ее более полутора лет назад, на пути в Польшу. В лице Луизы для него словно воскресла Мария. Разумеется, Екатерина не могла перечить своему любимчику и уступила ему без борьбы, хотя у нее на примете были и более выгодные в политическом отношении варианты династического брака.

Гораздо больше огорчения доставляло ей отношение Генриха III к сестре Марго и брату Алансону: он откровенно ненавидел их, и они платили ему тем же. Генрих знал, что пока он находился в Польше, Марго и Алансон плели против него нити заговора, дабы помешать ему возвратиться во Францию и занять королевский трон, который королева-мать берегла для него. По возвращении он решил отомстить сестрице, сообщая ей о любовных похождениях ее супруга. Откуда ему было знать, что Генрих Наваррский и Марго давно уже не жили как муж и жена, оставаясь при этом добрыми приятелями и беспрепятственно предаваясь свободной любви! Тем самым он лишь давал им повод на пару посмеяться над собой. Брата же Алансона, и прежде нелюбимого, он смертельно возненавидел после того, как тот задумал нападение на королевский кортеж, двигавшийся из Лиона в Париж по Бургундии, кишевшей вооруженными протестантами. Целью этой безумной авантюры был захват короля, а затем и королевского престола Франции. Алансон считал гугенотов орудием для реализации своих планов, но в действительности был лишь игрушкой в их руках. Авантюра провалилась, а ненависть короля к ничтожному брату осталась и в дальнейшем все более возрастала. Каких усилий стоило Екатерине сдерживать сыновей, чтобы они не перерезали друг другу горло!

Спустя две недели после бракосочетания Генриха III Екатерина была сражена страшной вестью: ее дочь Клод, герцогиня Лотарингская, умерла в возрасте двадцати шести лет. С горя королева даже слегла, терзаемая жестокой лихорадкой. А тем временем ее любимый сын Генрих, на которого не произвели ни малейшего впечатления ни безвременная кончина сестры, ни глубина скорби, переживаемой матерью, бессовестно предавался развлечениям в компании своих приятелей, пресловутых миньонов, едва поспевая с бала на охоту и с охоты на бал. Зная об этом, Екатерина одинаково оплакивала и смерть дочери, и бесстыдное поведение своего дорогого сына, который явно ускользал из-под ее влияния. Пренебрегая советами матери, он внимал только своим драгоценным миньонам, безвольно двигаясь навстречу собственной погибели. «Он скатывается», – говорили в Париже, единодушно осуждая поведение этого непопулярного короля.

Война и мир брата короля

И все же не было таких огорчений, которые могли бы заставить Екатерину забыть о политике. В апреле 1575 года от губернатора Лангедока герцога Дамвиля прибыла делегация, предварительно побывавшая в Базеле у Конде и получившая от него инструкции. К своим традиционным требованиям мятежники прибавили еще одно: незамедлительно созвать сессию Генеральных штатов. От депутатов этого собрания можно было ожидать чего угодно, поэтому Екатерина, верная себе, решила тянуть время. Не отвергая с ходу предъявленные ей требования, она выразила пожелание, чтобы эмиссары Дамвиля дополнительно обсудили их со своими вожаками и пасторами, дабы внести некоторые уточнения, и для этого возвратились в Лангедок. Путь туда был не близкий, а Дамвиль тяжело болел, поэтому Екатерина питала надежду, что после кончины герцога можно будет начать переговоры с чистого листа. Всё та же тактика: тянуть переговоры, выигрывая время. Однако Дамвиль и не думал умирать, и его делегация вновь прибыла в Париж, как никогда полная решимости поставить короля и его мать на колени.

Плохие новости для Екатерины. Она, возможно, и на этот раз придумала бы что-нибудь, продолжая затягивать переговоры, если бы не открылось, что авангард армии Конде и Дамвиля, знаменем которого был брат короля, окопался прямо в Лувре. Мозговым центром заговорщиков была королева Марго, любовными чарами привлекавшая на службу себе нужных ей людей. Едва успела скатиться голова с плеч Ла Моля, как она обольстила Бюсси д’Амбуаза, имевшего репутацию опасного бретера и собравшего вокруг себя целый отряд подобных себе. Этой «гвардии» королевы Марго противостояли королевские миньоны. Генрих III буквально натравливал их на ненавистного ему Алансона (во избежание путаницы будем и дальше называть так младшего брата короля, Месье, хотя после смерти Карла IX он унаследовал от Генриха титул герцога Анжуйского), заставляя публично потешаться над ним и не приветствовать его, как полагается. Герцог Алансон и Генрих Наваррский после провала заговора находились под постоянным надзором Екатерины. Они тяготились своим положением пленников при королевском дворе и мечтали о побеге. Королева Марго взялась помочь им в этом. Побег Генриха Наваррского неоднократно срывался, что невольно порождало сомнение в его желании упорхнуть из «золотой клетки» Валуа. Зато побег Алансона удался с первой попытки. 15 сентября 1575 года Марго устроила ему якобы любовное свидание в доме с двумя входами. Пока приставленные к нему люди королевы-матери караулили его у главного входа, он покинул дом через другой выход и уехал в специально подготовленном для него экипаже в город Дрё, где был в полной безопасности.

После побега Месье последовало бурное выяснение отношений короля с матерью. Генрих III обвинил ее в попустительстве, ибо она, не вняв его совету держать Алансона под жестким контролем, обходилась с ним слишком мягко. Опять Екатерина стала жертвой собственных миротворческих устремлений: мечтая о примирении сыновей, она давала как можно больше свободы Месье в надежде, что тот проникнется признательностью к старшему брату и помирится с ним. Она проиграла и была уязвлена в своих лучших чувствах.

Бегство Алансона повлекло за собой два важных последствия. Первое касалось лично Екатерины: Генрих III лишил ее права первой вскрывать и читать депеши. Хотя она и сохранила свое место в королевском совете, однако ее голос утратил былую весомость. Ее мнение выслушивали, но далеко не всегда прислушивались к нему. Можно было лишь догадываться о том, какие чувства переполняли ее, ибо маска невозмутимости скрывала всё, что бушевало в глубине ее души. Второе, более тяжелое последствие касалось уже королевства в целом: Алансон возглавил войну против брата и матери. Мятежников не смущало, что они вручают руководство, по крайней мере формальное, полному ничтожеству, поскольку это ничтожество было братом короля и ближайшим наследником короны. Сам факт его присутствия придавал мятежу видимость законности.

Положение становилось угрожающим, учитывая, что Конде подготовил вторжение германских наемников в Шампань и Бургундию. Вновь надо было принимать срочные меры. Первое время после побега вероломного сына Екатерина была столь зла на него, что собиралась устроить погоню за ним, арестовать его и заточить в тюрьму. Однако подобный образ действий был не в ее правилах. К тому же материнское сердце отходчиво, и она решила воздействовать на беглеца уговорами. Отправившись по его стопам, она после десяти дней изнурительной езды по плохим дорогам застала его в Шамборе. Не теряя попусту время на препирательства, Екатерина согласилась удовлетворить не только требования сына, но и пожелания его друзей-«политиков» и даже гугенотов, согласившись предоставить в их распоряжение крепости и дать им денег, а вдобавок ко всему освободить содержавшихся в Бастилии маршалов-заговорщиков Монморанси и Коссе. Месье мог ликовать и похваляться, что мать и король уступили ему.

Екатерина же готова была на любые уступки, лишь бы Конде с германскими наемниками не вторгся во Францию. Заключив своего рода перемирие, она тут же написала Дамвилю, что ждет его представителей для подписания мира. Не предъявляя предварительных условий, она сигнализировала, что заранее готова принять условия мятежников. Однако на Конде это не произвело впечатления. Не дожидаясь окончания переговоров, он направил во Францию авангард своей армии под командованием брата Дам-виля, Торе-Монморанси (еще одного сына коннетабля Монморанси, столько лет служившего опорой и поддержкой Екатерины). К счастью для короля, на их пути встал герцог Гиз. В который уже раз клан Гизов, объявленный чуть ли не главным врагом дома Валуа, пришел на выручку ему – теперь в лице герцога Генриха. В результате сражения при Дормане, состоявшегося 10 октября 1575 года, продвижение интервентов было остановлено. Сам герцог получил ранение в щеку, напоминавшее рану его отца и позволившее ему также носить прозвище Меченый – своего рода знак отличия, еще более повышавший его престиж среди католиков, особенно парижан. Собственной славой он совершенно затмил Генриха III, питавшего к нему, вместо благодарности, лютую зависть.

Благодаря уступкам, сделанным Екатериной, и победе, одержанной Генрихом Гизом, удалось склонить Месье к подписанию перемирия в Шампиньи. Королева-мать сумела, по крайней мере на время, остановить гражданскую войну, однако в рядах роялистов возникла мощная оппозиция тому, что открыто называли капитуляцией перед мятежниками. Губернаторы провинций и не думали передавать протестантам города, переходившие к ним по условиям перемирия, а Генрих III решительно отказался выплачивать 500 тысяч ливров, обещанных его матерью германским наемникам только за то, чтобы они оставались по ту сторону Рейна. Своим отказом он фактически перечеркнул результаты миротворческих усилий матери, тем самым причинив ей великое огорчение. Прошли времена, когда Карл IX беспрекословно подписывал любой представленный ею документ, а ее дорогой Генрих клялся в любви к ней. Сама-то она до последнего вздоха не перестанет любить его, безропотно снося от него любые обиды...

Перемирие, подписанное братом короля, оказалось под угрозой. Впрочем, и сам Месье не горел желанием соблюдать его, не собираясь при этом отказываться от того, что было предоставлено ему по условиям временного соглашения. Чтобы найти формальный повод для отказа от перемирия, он 9 января 1576 года заявил, что по приказу Генриха III его пытались отравить, поэтому он считает себя свободным от каких-либо обязательств в отношении его. Не утруждал себя соблюдением обязательств и Конде, поэтому спустя месяц после заявления Месье германские наемники вторглись во Францию. Разочарование Екатерины было столь велико, что она, обремененная летами и застарелыми болезнями, слегла. Король не смог воспрепятствовать продвижению интервентов, и к концу февраля они заняли Бурбонне, намереваясь с наступлением весны соединиться с войсками Дамвиля в Лангедоке. Половина королевства ускользала из-под власти короля. Екатерину ждали новые испытания.

Ко всем прочим неприятностям в начале февраля 1576 года добавился еще и побег Генриха Наваррского, пополнившего собой ряды мятежников. Правда, возникает вопрос, не было ли тонкого расчета королевы-матери в том, что она «проглядела» бегство зятя: ведь она не только не стала преследовать беглеца, но и позволила последовать за ним его слугам со всем имуществом, включая и личную мебель короля Наваррского. Расчет мог состоять в том, что чем больше будет среди гугенотов претендентов на лидерство, тем ожесточеннее разгорится соперничество между ними со всеми вытекающими отсюда последствиями. Так и вышло: принц Конде прямо заявил, что было бы хорошо, если бы король Наваррский предоставил гугенотам, которые до сих пор вполне обходились без него, заниматься своими делами и не мешать им. В очередной раз Екатерина Медичи проявила тонкое политическое чутье.

Обретя свободу, Генрих Наваррский не спешил ввязываться в борьбу, наблюдая за тем, как складывается политическая обстановка в королевстве. Это было истолковано гугенотами не в его пользу. Вожди движения пользовались этим обстоятельством, чтобы не допустить его к дележу пирога. Конде претендовал на губернаторство в Пикардии, Дамвиль – в Лангедоке, а брат короля, Месье, он же герцог Анжуйский, надеялся выкроить себе апанаж в составе Анжу, Берри и Турени. Что же касается германского союзника Конде, Иоганна Казимира, сына курфюрста Пфальцского, то он требовал три епископства —

Мец, Туль и Верден. Месье имел армию численностью в 30 тысяч человек, пополненную за счет многочисленных иностранных контингентов. Располагая достаточными силами, чтобы двинуться на Париж, он тем не менее медлил, видимо, не желая слишком сильно оскорбить короля, своего брата. Его союзники, Конде, Иоганн Казимир и Тюренн, которым надоели эти проволочки, потребовали от него решительных действий, в противном случае обещая начать войну без него. Предназначенная к вторжению армия стояла наготове.

Не имея средств для обороны Парижа и, кажется, не горя желанием сражаться, Генрих III был вынужден вступить в переговоры со своим младшим братом. Правда, при этом он и с места не тронулся, предоставив заниматься столь многотрудным делом своей престарелой больной матери. И опять Екатерине пришлось отправляться в путь, чтобы уламывать своего беспутного сына. Поторговавшись для виду, он, явно не желая таскать из огня каштаны для Конде, Тюренна и прочих, принял условия мирного соглашения. По этой причине договор, подписанный в Больё 6 мая 1576 года, получил название «мир брата короля» или «мир Месье». Протестанты обрели восемь крепостей, представительство в каждом из провинциальных парламентов и возможность свободно отправлять свой культ по всему королевству, кроме Парижа и его предместий на расстоянии двух лье, а также королевских резиденций. «Политики» торжествовали: маршалы Монморанси и Коссе были восстановлены в своих должностях. Дамвиль сохранил за собой должность губернатора Лангедока, сопряженную с полномочиями, которые делали его независимым вице-королем. Месье, он же герцог Анжуйский, как и хотел, получил одноименный апанаж – Анжу, а также Турень и Берри. За Конде закрепили управление Пикардией. Зато Иоганну Казимиру пришлось испытать разочарование: вместо вожделенных трех епископств ему предложили в порядке компенсации 300 тысяч экю. Не был забыт и Генрих Наваррский: ему досталось губернаторство в Гиени.