Текст книги "Екатерина Медичи"

Автор книги: Василий Балакин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 20 страниц)

Всё не так уж и плохо

Королевский тур вступил в завершающую стадию. Продолжив путь, двор сделал остановку в Не-раке, пользуясь гостеприимством гугенотки Жанны д’Альбре, жесткая политика которой в отношении католиков давно беспокоила Екатерину. Королева попыталась убедить ее в необходимости более терпимого отношения к исповедующим другую религию, но ее призывы оставались гласом вопиющего в пустыне. Продвигаясь далее по Гаскони, королевский кортеж сталкивался приблизительно с такой же ситуацией, как и на юге: города оказывали ему то радушный, то сдержанный прием, враждебность католиков и гугенотов друг к другу проявлялась то более открыто, то завуалированно, и хорошо еще, что дело не доходило до кровавых эксцессов. Повсюду, где был возможен диалог, Екатерина проводила свою политику умиротворения и терпимости. Где-то она гарантировала свободное отправление кальвинистского культа, а где-то требовала вновь открыть католические храмы, закрытые гугенотами. Кое-где приходилось напоминать губернаторам о необходимости неукоснительного исполнения королевского эдикта.

Прибыв в Коньяк, родной город Франциска I, Екатерина была приятно удивлена радушным приемом, несмотря на то, что значительную часть населения там составляли гугеноты. Праздновали с искренней радостью и в полном согласии. Это было одно из немногих мест во Франции, в которых королевский эдикт о мире и терпимости был правильно понят, надлежащим образом применялся и приносил свои благотворные плоды – мир и процветание. Приятным сюрпризом для Екатерины оказался и прием, оказанный королевскому семейству в Ла-Рошели, цитадели воинствующего кальвинизма. Особых проявлений радости не наблюдалось, однако встречали достойно, с уважением. Карл IX попытался было заступиться за католиков, но не слишком преуспел в этом. Пришлось довольствоваться тем, что во время его пребывания в городе отслужили католическую мессу.

В Анжере, где гугенотов не было, королевское семейство встречали цветами и приветственными речами. Пребывание в Анжу было подобно увеселительной прогулке в компании преданных и дружески настроенных сеньоров. Двор нанес даже визит поэту Ронсару, певцу красоты, молодости и любви, певшему также славу королю, королеве и короне. Ни полемики, ни ненависти, ни кровопролития. Столь же благостная атмосфера царила и в Туре, куда двор прибыл в конце ноября 1565 года. Католики жили в согласии с весьма многочисленными здесь протестантами, хранившими верность королевской власти, в коей видели гаранта гражданского мира.

Покинув Тур, королевский кортеж разделился: часть его во главе с Екатериной направилась в Шенонсо, столь милый ее сердцу замок, другая часть двинулась в Блуа, а третья – в Амбуаз. В декабре все вновь воссоединились в Блуа, откуда переместились в Мулен. Эта старинная резиденция герцогов Бурбонов на три месяца стала столицей Франции. Здесь Екатерина принимала иностранных послов и отсюда направляла своих к иностранным дворам. Однако больше, чем иностранные дела, ее беспокоила обстановка внутри королевства: столкновения отдельных магнатов грозили вновь перерасти в гражданскую войну. Ее тревожила враждебность в отношениях между кланом Монморанси и Гизами, и она задалась целью помирить их. Три года, взятые Карлом IX на размышление для принятия решения по делу Колиньи, обвинявшегося в убийстве герцога Гиза, истекли, и оба семейства ждали королевского приговора. Наконец 29 января 1566 года на заседании королевского совета объявили: Колиньи невиновен.

За эти годы изменилось отношение к нему короля и королевы-матери: он опять вошел в такой фавор, что был выше любых подозрений. Кроме того, протестантские армии, стоявшие за ним и принцем Конде, были слишком сильны, чтобы выступать против них ради удовлетворения требований Гизов. Миротворица Екатерина хотела любой ценой избежать новой гражданской войны и потому поддержала более сильного. Ее благоволение, пусть и временное, к Колиньи было полезно для сохранения в стране мира. Ради публичного примирения она пригласила в Мулен и адмирала, и Гизов. Кардинал Лотарингский и Колиньи, эти смертельные враги, в которых клокотала ненависть и которые готовы были на месте прикончить друг друга, обнялись в присутствии короля, канцлера и нотаблей. Екатерина была уверена, что совершила великое дело ради сохранения гражданского мира; что же касается «примирившихся», то они возненавидели ее за то, что она принудила их к столь унизительному лицедейству.

Многомесячный королевский тур подходил к концу, и под занавес Екатерина решила посетить родовые владения своей матери в Оверни, наследницей которой являлась. 30 апреля 1566 года королевский кортеж прибыл в Сен-Мор, откуда два года и четыре месяца тому назад начиналось грандиозное путешествие, а на следующий день уже Париж встречал короля, королеву-мать и их свиту Эта поездка по стране явилась одним из наиболее значительных политических актов, совершенных Екатериной Медичи. Никто из французских королей не сделал так много для пропаганды монархической власти, как эта итальянка. Лично для себя она не извлекла из этого выгоды, но ее сыновьям, поочередно занимавшим королевский трон, впоследствии это очень пригодилось, в какой-то мере компенсировав дефицит их политического таланта.

Хрупкий мир нарушен

По завершении королевского тура Екатерина недолго оставалась в Париже, утомлявшем ее своей лихорадочной суетой и интригами. Она предпочла перебраться в более спокойный Фонтенбло, где можно было расслабиться после утомительного путешествия. В ту пору она благоволила так называемым «умеренным», группировавшимся вокруг клана Монморанси; «умеренные» враждебно относились к Гизам и терпимо – к кальвинистам. Колиньи стал приближенным советником Карла IX, который не скрывал своего восхищения им и всё больше проникался мыслью о необходимости войны с Филиппом И,о чем ему постоянно твердил адмирал. Если королева-мать полагала, что умиротворила королевство, приблизив ко двору Колиньи и Конде, то вскоре ей пришлось испытать горькое разочарование.

15 августа 1566 года во Фландрии началось восстание против испанского господства. Огромное войско под командованием герцога Альбы двинулось на подавление мятежа, пройдя в непосредственной близости от восточных границ Франции. Колиньи и его сторонники усмотрели в этом отличную возможность для французских протестантов: французы тем охотнее поддержат вождей гугенотов, чем реальнее будет угроза со стороны Испании. Екатерина, мало доверявшая своему заносчивому зятю, срочно провела через королевский совет чрезвычайное решение о наборе шести тысяч швейцарских наемников и десяти тысяч французской пехоты. Колиньи поддержал ее, рассчитывая, что это войско атакует Филиппа II в Нидерландах. К войне с Испанией с присущим ему безрассудством призывал и Конде. Однако Екатерина, лично проинспектировав гарнизоны пограничных крепостей, заняла оборону – и не только в отношении армий герцога Альбы, но и в отношении Колиньи, беспрестанно помышлявшего о вторжении в Нидерланды. Она старалась всеми силами сдерживать натиск как гугенотов, так и воинственно настроенной католической молодежи и даже собственного сына-короля, подстрекаемого Колиньи. Адмирал внушал Карлу IX мысль о необходимости выйти из-под влияния матери и, возглавив армию, стать великим победоносным королем, чего от него и ждут подданные. Простоватый юноша, в душе считавший себя героем масштаба Цезаря, с жадностью внимал его льстивым речам. Колиньи затеял крупную игру, намереваясь в результате войны восторжествовать не только и не столько над испанским королем, сколько над Екатериной, династией Валуа и французскими католиками.

И все же влияние матери на податливого, словно воск, короля оказалось сильнее. Хоть и с трудом, но ей удалось отговорить его от безнадежной, как она справедливо полагала, войны с Испанией. Правда, тут Екатерина угодила прямо из огня да в полымя: сумев уберечь страну от войны с внешним противником, она не спасла ее от внутреннего конфликта – так называемой второй религиозной войны, которую не замедлили развязать гугеноты. Колиньи рвал и метал с досады, видя, что его план вторжения в Нидерланды провалился. Опять эта проклятая флорентийка встала ему поперек дороги! Но это было не единственное огорчение, которое тогда причинила вождям гугенотов Екатерина: вопреки надеждам Конде стать генеральным наместником королевства, она назначила на эту должность своего шестнадцатилетнего сына Генриха. Горбун воспринял это как личное оскорбление и удалился в свои владения в Валлери, дабы обдумать план мщения за пережитое унижение.

Итак, пока Екатерина, одержимая манией миротворчества, лавировала, Колиньи и Конде хладнокровно готовили новую гражданскую войну. Они уже пожалели, что в свое время поддержали намерение королевы-матери рекрутировать швейцарских наемников, оружие которых теперь будет обращено против них самих. Они попытались было исправить свою ошибку, потребовав, чтобы швейцарцев отправили восвояси, но безуспешно. Несмотря на эту помеху, лидеры гугенотов продолжали подготовку к выполнению задуманного, а задумали они ни много ни мало как захват в заложники королевской семьи, которая тогда, в сентябре 1567 года, находилась в замке Монсо. Екатерину предупредили о подозрительных передвижениях вооруженных людей в окрестностях замка, но она поначалу не придала этому значения, пребывая в уверенности, что Колиньи не станет предпринимать что-либо против короля. Столь же спокойно она восприняла и сообщение о том, что видели вооруженных людей в лесу, в котором король собирался охотиться. Когда кто-то из окружения королевы осмелился заикнуться о заговоре, канцлер Лопиталь, благосклонно относившийся к реформатам, строго отчитал его за столь непозволительные обвинения в адрес Колиньи, находящегося, как он уверял, вне всяких подозрений.

Однако сообщения о готовящемся заговоре множились, а когда пришло донесение об этом из Брюсселя от герцога Альбы, у Екатерины словно пелена с глаз спала. На мгновение она оцепенела от осознания того, что ее одурачили. Она была шокирована предательством людей, которым доверяла и от которых теперь исходила страшная угроза, назвав их заговор, вошедший в историю под названием «заварушки в Mo», «подлой затеей». Тем временем стали приходить вести о захватах гугенотами городов. Гражданская война, которой Екатерина изо всех сил старалась не допустить, разразилась, угрожая жизни ее самой и короля. Ее политика, питаемая иллюзиями, терпела крах. Заговор гугенотов она восприняла как личное оскорбление.

Но не в характере Екатерины было сидеть сложа руки. Прежде всего, надо было бежать из замка, в котором невозможно обеспечить надлежащую оборону, и королевский двор сначала переместился в Mo, а затем под надежной охраной швейцарцев – в Париж. Армия протестантов сконцентрировалась в Сен-Дени, намереваясь взять столицу измором. Верная себе, Екатерина и тут предприняла попытку решить дело за столом переговоров, без кровопролития, для чего направила Лопиталя к Конде, дабы узнать его требования. Ее желание восстановить мир было столь велико, что она сразу же предложила мятежникам амнистию. Конде же решил выказать себя народным освободителем, добавив к требованию неограниченной свободы отправления кальвинистского культа по всему королевству безусловно популярное требование снижения налогов, – ведь страна не находится в состоянии войны, цинично заметил он, словно забыв, как называется то, что затеяли они с Колиньи. Далее, он потребовал созыва Генеральных штатов и удаления из правительства всех итальянцев, начиная, видимо, с самой королевы-матери. Продолжая в том же духе, этот «добрый патриот» заявил притязания на Гавр и Кале, через которые могла бы поступать гугенотам помощь из Англии и которые при случае можно было бы отдать англичанам в обмен на финансовую помощь.

Понятно, что Екатерина не согласилась на эти требования. Однако она продолжила переговоры, желая выиграть время, необходимое для формирования армии, способной смирить мятежников. Сознавая, сколь велика угроза, исходящая от заговорщиков, она скрепя сердце обратилась за поддержкой к Филиппу II и получила ее в виде двух тысяч всадников. Ожидалась также финансовая помощь из Италии.

Пока Конде препирался с представителями Екатерины, Карл IX занимался сбором верных ему войск, обратившись с соответствующим воззванием к католическому дворянству. До сих пор он довольно равнодушно относился к борьбе религиозных группировок, однако «подлая затея» гугенотов открыла ему глаза, и если не религиозное рвение правоверного католика, то во всяком случае оскорбленное королевское достоинство не позволяло ему оставить безнаказанными действия врагов законной власти. Помогая матери выиграть драгоценное время, он прибегнул к старинному обычаю королевского предупреждения, направив герольда к Колиньи и Конде с требованием явиться безоружными к нему, в противном случае рискуя быть объявленными мятежниками. Они и без того были мятежниками и гордились этим, но время работало против них. Вскоре в распоряжении короля была достаточно сильная армия. Если бы гугеноты своевременно получили подкрепление из Германии, они были бы непобедимы, но герцог Гиз задержал германских наемников в Шампани, а Монлюк в Гиени помешал гасконским гугенотам подтянуться к Парижу.

Перевес сил был на стороне короля, и 10 ноября 1567 года королевская армия под командованием престарелого коннетабля Монморанси двинулась в направлении Сен-Дени. Поначалу Конде сумел было дать ей решительный отпор, но в конечном результате сражение, продолжавшееся до глубокой ночи, закончилось победой роялистов, заплативших за свой успех жизнью коннетабля: Монморанси, несмотря на преклонный возраст сражавшийся точно безрассудный юнец, погиб в бою. Однако победа королевских сил не была ни полной, ни окончательной. Гугеноты, вынужденные отойти от Сен-Дени, позднее соединились с германскими рейтарами и гасконцами и вновь стали представлять собой угрозу для противника. В сложившейся ситуации, когда королевская армия лишилась своего главного полководца, Екатерина не видела иного выхода, кроме как предпочесть путь переговоров продолжению вооруженного конфликта.

Уверяя Филиппа II в своей решимости вести войну до победного конца, на деле она намеревалась добиться заключения мирного соглашения, чего бы это ей ни стоило. С этой мыслью она и отправилась в январе 1568 года в Шал он для личной встречи с братом Колиньи кардиналом Оде Шатийоном, отлученным от церкви. Общение с закоренелым еретиком, которого папский нунций требовал арестовать, не прибавило ей популярности среди католиков, но как-то надо было устанавливать контакты для согласования условий мирного договора. Вновь воспрянувший духом Конде ужесточил свои требования. Екатерина, чрезмерно доверяясь собственному дипломатическому таланту, недооценивала значение сильной армии для достижения приемлемых условий соглашения, тогда как ее партнеры по переговорам предъявляли свои требования с позиций силы.

Как следствие, мир, подписанный в Лонжюмо 22 марта 1568 года, был крайне невыгоден для королевской власти, что не мешало гугенотам, как обычно, изображать из себя обиженных. Мало того что мятежники сохранили всё, чего ранее добились, включая и предоставленные в их распоряжение крепости, не понеся при этом ни малейшей ответственности за мятеж против законной власти, так еще они, словно в насмешку, вынудили короля выплатить жалованье германским наемникам, которых позвали, чтобы воевать против него. При этом Конде и Колиньи снизошли до того, чтобы позволить французскому королю сохранить свою армию. Однако по крайней мере в одном, но очень важном отношении гугеноты проиграли: попытка посягательства на короля и его мать разоблачила их в общественном мнении страны, подавляющее большинство населения которой составляли католики-роялисты. Отныне они считались авантюристами, не уважающими ни закон, ни священную личность короля и помышляющими лишь о власти и богатстве.

Екатерина меняет тактику

«Подлая затея» гугенотов вынудила королеву-мать коренным образом изменить свое отношение к ним. Прежде всего она опасалась силовых действий со стороны Филиппа II в ответ на помощь, оказываемую французскими кальвинистами восставшим Нидерландам. А потому Екатерина приказала задержать французов, отправившихся во Фландрию воевать против Испании, и сослать их на галеры. В дальнейшем ее политика в отношении гугенотов будет только ужесточаться. Ставший уже традиционным финансовый дефицит вынуждал Екатерину проявлять чудеса изворотливости. Городские власти Парижа, ранее предоставившие деньги на борьбу с гугенотами, были разочарованы примиренческой, как они считали, линией королевы в отношении еретиков и отказали ей в новой субсидии. Однако надо было как можно скорее расплатиться с германскими наемниками и выпроводить их из страны, дабы лишить Конде и Колиньи возможности воспользоваться их услугами. Эту проблему удалось решить, прибегнув к добровольно-принудительному заимствованию у церкви. Правда, наемники, и без того сверх меры обремененные добычей, сочли размер полученной выплаты недостаточным и еще на какое-то время задержались в Шампани, продолжая заниматься грабежами. Конде, спасаясь как от бывших союзников, так и от репрессий со стороны властей, окопался в своем имении Нуайе, превратив его в крепость. И не напрасно, поскольку Екатерина приказала маршалу Таванну доставить его ко двору живым или мертвым. Колиньи тоже поспешил укрепить рвом и валом свой замок Шатийон. Возвращались времена начального феодализма.

Обстановка была до того неспокойной, что и королевское семейство предпочло укрыться в одном из загородных замков под надежной охраной шести тысяч швейцарцев. Пережитые волнения подорвали здоровье и Карла IX, и его матери. В августе тяжело заболел король, наследственный туберкулез которого стремительно прогрессировал. А когда лихорадка немного отпустила его, слегла Екатерина, да так, что опасались за ее жизнь. Больше всех страшился лишиться матери Карл IX, понимавший, что без нее ему будет нелегко удержать королевство. К счастью, Екатерина встала на ноги и незамедлительно принялась укреплять королевскую армию, с большим трудом добывая необходимые для этого средства. Нужда в деньгах была такой, что она заложила собственные драгоценности. К ее огорчению, попытка обезглавить армию гугенотов, арестовав Конде и Колиньи, провалилась. Разведчики принца своевременно засекли передвижение королевских войск и оповестили его, после чего Конде со своими чадами и домочадцами, багажом и военным эскортом незамедлительно отправился в неприступную гугенотскую твердыню – Лa-Рошель, подбирая по пути всех желавших примкнуть к нему. Присоединился и Колиньи, в письме к Екатерине описавший этот исход как бегство из египетского плена в Землю обетованную. В своем ответном послании королева-мать напомнила ему, что среди бедного еврейского народа, бежавшего от фараона, не было принцев, адмиралов и кардиналов, обладавших огромными богатствами и крепостями, они не владели оружием и не опустошали Египет с намерением захватить фараона и его страну.

Разнообразны были источники, из которых Екатерина черпала силы, чтобы жить и бороться в едва ли не самый тяжелый период французской истории. Как мы помним, во время большого королевского турне в Каркасоне, заваленном снегом, она коротала часы за чтением, в том числе и одного интересного манускрипта, найденного там же. Это было повествование о регентстве Бланш Кастильской в годы малолетства ее сына, короля Людовика IX Святого. В 1226 году в Лангедоке знать с оружием в руках восстала против нее, объединившись с еретиками-альбигойцами и, подобно Конде и Колиньи, призвав на помощь иностранцев, в частности короля Арагона. Тулуза пала, и Бланш была вынуждена заключить с мятежниками мир. Она проиграла, но подготовила условия для будущего реванша своего сына, и Людовик в конце концов вышел из борьбы победителем. Екатерина Медичи впоследствии не раз перечитывала этот манускрипт, проводя аналогию между собой и Бланш Кастильской. Она усматривала в этом благое пророчество о будущем Франции и ее детей, веря в непременный триумф своего сына-короля.

Под натиском обстоятельств Екатерина была вынуждена изменить свою политику, отказавшись от уступок, проволочек и прочих дипломатических уловок. В Лонжюмо она уступила, но дальше отступать было нельзя. Гугеноты собирались с силами и ждали подкрепления из-за границы. Колиньи, рассчитывая на помощь Елизаветы Английской, требовал от короля новых уступок, так что выведенный из себя Карл IX воскликнул: «Сегодня они хотят быть равными нам, завтра вознамерятся господствовать над нами, а потом и вовсе вздумают изгнать нас из королевства!» Еще долго он не мог успокоиться, в сердцах повторяя: «Прав был герцог Альба! Эти головы слишком упрямы». Слушая сына, Екатерина старалась успокоить его, как могла, но в глубине души разделяла его мнение. Она уже подготовила заявление, под которым королю оставалось лишь поставить подпись. В этом документе Карл IX выражал свое сожаление по поводу сделанных ранее уступок гугенотам, что ничуть не помогло умиротворить страну, напротив, реформаты упрямо продолжали раздувать смуту. Он требовал, чтобы гугеноты незамедлительно передали под королевскую юрисдикцию все занятые ими крепости. Далее, все кальвинистские проповедники должны были в течение двух недель покинуть пределы Французского королевства. Все религиозные культы, кроме католического, запрещались под страхом конфискации имущества. Государственные чиновники, исповедовавшие кальвинизм, лишались своих должностей – даже канцлер Мишель Лопи-таль вынужден был подать в отставку. В порядке акта милосердия объявлялась амнистия всем гугенотам, которые в течение семи дней сложат оружие.

Время уступок и терпимости прошло, гугенотам объявлялась война до победного конца. А те и не нуждались в ее объявлении. Используя Ла-Рошель как опорную базу, они захватили Ангулем, где устроили резню священников, женщин и детей. Та же участь постигла обитателей Понса, Орильяка и Буржа. Ла-рошельские корсары захватили семь португальских судов, перевозивших миссионеров в Бразилию, и утопили в море всех пассажиров. Колиньи самолично проводил «чистку» аббатств: потехи ради, дабы повеселить свою солдатню, он заставлял монахов вешать друг друга, после чего монастыри подвергались разграблению и сожжению. Бесчинства гугенотов еще больше усилили ненависть к ним католиков, утверждавших, что приверженцы новой религии во имя Небес устроили ад на земле.

Войну против еретиков возглавил не сам Карл IX (королю, внушала ему Екатерина, не подобает воевать с собственным народом), а его брат Генрих. Когда он в сентябре 1568 года повел королевское войско в Пуату, где концентрировались основные силы гугенотов, рядом с ним были его мать, кардиналы Бурбон и Гиз, а главное – маршал Таванн, военному гению которого роялисты и были обязаны своими успехами.

19 октября, когда Екатерина по возвращении в Париж проводила совещание, в зал заседаний вошел Карл IX, чтобы сообщить матери страшную новость: ее обожаемая дочь Елизавета, королева Испании, умерла. Весь двор еще накануне знал об этом, но никто не решался открыть правду королеве-матери. Все знали, что для нее, недавно пережившей тяжелую болезнь и обремененной государственными заботами, весть о кончине дочери послужит страшным ударом. Эту неприятную обязанность пришлось взять на себя самому королю. Екатерине, «Черной королеве», постоянно облаченной в траур, с колыбели познавшей холодное прикосновение смерти, казалось, было не привыкать к ее посещениям, однако известие о кончине дочери, которую она, несмотря ни на что, любила и при расставании с которой пролила искренние слезы, потрясло ее. Она молча покинула безмолвных и неподвижных, точно окаменевших, советников. Однако спустя час возвратилась в зал заседаний и в полном самообладании заняла свое место. Дело прежде всего. Живым – жить, а мертвым – вечная память. 24 октября в Нотр-Дам-де-Пари отслужили заупокойную мессу по Елизавете, королеве Испанской.

Филипп II в третий раз овдовел, и Екатерина, постоянно озабоченная матримониальными планами относительно своих детей, решила, что место покойной должна занять ее младшая сестра Маргарита. Однако при мадридском дворе и слышать не хотели о повторном династическом браке короля с представительницей Франции. Екатерине и самой следовало бы понять, что ее недостаточно жесткая (по крайней мере, до сих пор) политика в отношении протестантов и общая ситуация во Французском королевстве отнюдь не побуждают Филиппа II к повторению пройденного. Единственное, что он готов был бы сделать для Франции – направить в страну армию и инквизицию для окончательного искоренения ереси. Однако такого «сотрудничества» Екатерина желала не больше, чем войны с гугенотами.