Текст книги "Муза и генерал"

Автор книги: Варвара Синицына

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 14 страниц)

Что же до места моего проживания, которое Лелик рекомендовал сменить, то есть человек, которому я вру редко или стараюсь не врать, ну здесь уж как получается. Этот человек – я. И я знаю, что, предваряя момент ограбления, за мной гнались лохотронщики, которым Роман отдал команду "искать". Очевидно, потрясенные звуковыми возможностями моей сумочки, они взяли ее на вооружение. При таком раскладе переселение отменяется. Почему не сказала Лелику правду? В этом я себе еще не призналась.

Глянула на часы: вечно опаздываю. Ни свет ни заря за Леликом приехала машина, можно было составить ему компанию, тем более по пути в гарнизон, но ждать респондента под дверью, даже если он генерал, не в моих правилах: снижает планку. Потом, у меня же были свои планы, требующие осуществления. Я погладила сумку, даже через замшу рука ощутила могильный холод пистолета. Фетиш, фетиш! Что ни говори, а есть вещи, при наличии которых чувствуешь себя человеком, даже если в кармане гроши, а на голове черте-те что. Обладая столь мощным подкреплением, мирюсь с челкой и ее создателем. Оказывается, как легко прощать, когда ты – сильный.

Я выскочила на самую кромку тротуара, выставила на всеобщее обозрение фиолетовый бок и, балансируя на грани несущихся машин, подняла руку. Белая "шестерка", отделившись от потока, резко затормозила.

Мы еще не выбрались из городской черты, а время зашкаливало. Я постучала по циферблату.

– Цигель, цигель, ай-лю-лю!

Водитель понял, благо воспитаны в одной культуре, и, резво перестроившись, дал по газам.

– За сколько едем? – Конечно, меркантильные вопросы следует решать на переправе, но и сейчас не вечер.

Он оторвал взгляд от дороги, посмотрел мне в глаза.

– А вы за сколько хотите?

– А ни за сколько.

Судя по его смущенному взгляду, не смеющему даже скоситься на мои колени, по старомодной "шестерке", тип передо мной неизбалованный, в порочных связях не замешанный.

Оторопев от моей наглости, он уставился на дорогу. Наверное, вспомнил: заговаривать с незнакомыми женщинами мама не советовала.

– То-ва-рищ, – нараспев произнесла я, – молчание знак согласия.

Едва не выпустив руль, товарищ прыснул и расхохотался.

– Согласен.

Я не испытывала чувства благодарности, за поднятие духа мне самой надо платить. Ехал тютя-матютя, а сейчас – нормальный мужик: врубил музон, без робости, с этаким прищуром оглядывает меня. Мы подъехали к КПП гарнизона, машина остановилась у шлагбаума. Я опустила стекло, протянула выбежавшему матросу журналистское удостоверение.

– К комдиву, у нас назначена встреча.

Шлагбаум поднялся, мы въехали в гарнизон, пересекли его по бетонке, выложенной между КПП и выкрашенным в желтый цвет штабом дивизии. Кивнув водителю, я распахнула дверь.

Тучный капитан с повязкой дежурного по штабу сопроводил меня на второй этаж, прямо по коридору с множеством дверей, потом налево, опять налево. Легко заплутать в коридорах власти. Мы подошли к нарядной двери, на стене табличка: "Командир дивизии. Генерал-майор Чуранов Тимофей Георгиевич". Я не могу ждать, пока сопровождающее меня лицо справится с одышкой, и распахиваю дверь. Пытаясь пресечь произвол, капитан дергает меня за рукав, но я уже в кабинете. Кого я вижу! Лелик! Меня преследует капитан.

– Я доложу обо всем командующему, – говорит он.

– Это ваше право, товарищ полковник, – доносится из глубины кабинета генеральский бас.

Лелик разворачивается к выходу и натыкается на меня. Совершенно синхронно генерал и Лелик обнаруживают мое присутствие.

– Что ты здесь делаешь?

Выскочивший из-за моей спины капитан теснит меня к двери всей своей массой и испуганно бормочет:

– Товарищ генерал, она сама... журналистка... сказала, что интервью...

– И что ты хочешь, журналистка? – вопрошает генерал.

Ну что ж, генерал первый задал этот тон, и я только следую правилам его игры. Подхожу к самому краю стола и, выставив ногу в матовой лайкре, говорю прямо ему в глаза:

– Все.

– Садись, – кивает генерал.

Присутствие Лелика делает эту сцену особенной. Да, Лелик и сам не прочь обогатить драматургическую палитру – он подходит ко мне и, обняв за плечи, целует в щеку.

– Здравствуй, Вака.

Ничего себе сюжетный поворот, тем более сегодня мы уже здоровались! Не знаешь, как и реагировать.

Лелик хлопает дверью.

Исчерпав лимит текста, я сажусь напротив генерала. Пока справляюсь со своими эмоциями в попытке уразуметь, зачем Лелик полез целоваться в высоком присутствии, генерал отвечает на звонки, одновременно перебирая бумаги. Что это было? Вторая волна бунта против генерала или неконтролируемое проявление чувств? И о чем таком Лелик собирался докладывать командующему? Не о кассете ли, которую сам и уничтожил? Если б не моя запасливая натура, бунт не имел бы смысла, а так всегда можно залезть под диван и выудить компромат. Вот что я скажу тебе, Лелик, за ужином.

– Кепку сними, – потребовал генеральский бас и, видя мое недоумение, пояснил: – Хочу разглядеть тебя.

– А что меня разглядывать. – Не обнажая головы, я откинулась на стуле. – Рост метр семьдесят, блондинка, глаза зеленые.

– Подходишь, – сказал генерал. – Ну, где твои вопросы?

Я включила диктофон.

– Начнем с детства.

– А Шуйского меж нами нет? – спросил генерал.

Где я слышала эту фразу и с такими знакомыми интонациями?

Диктофон крутил уже вторую кассету, а я все мучила Тимофея Георгиевича воспоминаниями его отрочества. Время-то купленное, в 17 часов – встреча с избирателями, так что будем беседовать до упора. Как и положено генералу, родился в глубинке, все детство пас гусей и мечтал о небе. Все остальные подробности прошли мимо меня, благо диктофон не дремлет.

Где я слышала эту фразу с такими знакомыми интонациями? И почему это так важно для меня? Вот о чем думала я, псевдовнимательно слушая эпопею его сопливого периода. И еще смотрела на своего собеседника и думала: неплох актер, искренность так и прет, ни один физиономист не обнаружил бы в генерале человека с двойным дном. Хорошего рисунка голова, благородная седина и интеллигентные руки, не стыкующиеся с крестьянским происхождением. Опять же, откуда у бедного крестьянского хлопца мог появиться рубль Константина, не клад же он выкопал? А если не выкопал, то купил, но на офицерскую зарплату такую монету вряд ли купишь, если, конечно, не воровать. А генерал ворует – вот вам и ответ. Если не вспоминать о кассете и монете, он даже симпатичен мне. Беда в том, что помню.

За окном надрывались самолеты, я пододвинула диктофон поближе к генералу.

– Тимофей Георгиевич, почему вы не женаты? – Банальные вопросы зачастую выдают червоточины души.

– Это тоже детский вопрос? – Усмехнувшись, он встал и подошел к окну. Но если тебя интересует, был женат дважды. Я же злодей, жить со мной невозможно, вот они и сбежали от меня. Решил больше не портить жизнь женщинам. Черт возьми! Что он делает?

Генерал подскочил к телефону.

– Немедленно соедините с руководителем полетов! Что там у тебя творится?

Роняя стул, я бросилась к окну. Вдалеке, над желтеющими сопками, беспомощно кувыркался истребитель. В кромешной тишине он тюкнулся носом о сопку, и взрыв пламени разорвал тишину. Матерясь, генерал швырнул трубку и рванулся к выходу. Я – за ним. У самой двери, едва не сбив меня, он развернулся, схватил со стола зеленую папку, засунул ее в сейф, запер на ключ, ключ положил в карман кителя. Именно так: не кинул, не бросил, а положил, крайне бережно.

Обгоняя пожарные машины и машины вспомогательных служб, генеральская "Волга" влетела на аэродром. Проскочила по бетонке, вспарывая гущу вавилонского столпотворения машин и людей, затормозила около вертолета с медицинским крестом на борту. Генерал выскочил из машины. Всю дорогу, когда меня швыряло разные стороны на заднем сиденье, я твердила:

– Ничто не предвещало беды, ничто не предвещало беды.

А теперь, как ватная кукла, не могу выйти из машины и понимаю, что все, все предвещало беду. И то, что я встретила его в кабинете генерала и то, что он вернулся и поцеловал меня, и даже его губы, их прощальный вкус. Все расступились, и я увидела, что к вертолету принесли носилки, и я не видела лица того, кто на носилках, но знала: это – он.

Генерал склонился над телом, потом обернулся ко мне, и я вышла из машины. В бреду, с трудом преодолевая каждый шаг, шла к носилкам. Мертвый Лелик с почерневшим лицом. Я вспомнила, что покойникам всегда закрывают лица простыней и тогда они белые, а Лелик весь черный.

Я провела пальцем по его лицу, палец был в копоти, и светлый след остался на его щеке. Неожиданно кто-то крепко сжал мое запястье, я опустила глаза и чуть не пала замертво: рука покойника, черная как сажа, вцепилась в меня и потянула к себе.

Тот, кого я похоронила, открыл глаза и прошептал замогильным голосом:

– Вака, я живой. Найди майора Климочкина.

От этого ужаса, от того, что Лелик то жив, то мертв, у меня закружилась голова, я почувствовала, как земля уходит из-под ног.

До чего же все-таки грубо будить девушку нашатырем: все приятные сновидения разом улетучиваются, в голове – искры, вокруг – резкий запах этой гадости. Я очнулась в машине, на заднем сиденье. Умостившийся рядом генерал усердно тыкал мне в нос мокрой от нашатыря ватой. Судя по мелькающим за окном пейзажам, мы только что выехали из гарнизона.

– Очнулась? Надо же, какая хилая, только и знаешь, что падать. И как таких только берут в газету? – оставив в покое мой нос, промолвил генерал.

Какое это сейчас имеет значение! На запястье левой руки следы сажи, значит, возвращение Лелика к жизни – не сон.

– Что с Власовым?

– Неудачно катапультировался, что-то с ногой, вроде бы сотрясение мозга, окончательный диагноз поставят в госпитале.

– А с самолетом что?

– А-ва-рия! По всей видимости, отказ двигателя, будет работать комиссия, расшифруют записи черного ящика, тогда и узнаем.

– И часто у вас двигатели отказывают?

– Вот свяжись с журналистами, всю душу вымотают. И ведь надо же, на лучшей машине! Если б за штурвалом был другой летчик, не такой опытный, как Алексей, не ехал бы я с вами, а организовывал похороны.

От его откровения меня прошиб пот. Значит, Лелик был на волоске от смерти. Почему это случилось именно сегодня, сразу после того, как генерал узнал, что Лелик собирается доложить командующему. Что Лелик хотел доложить командующему?

– Куда тебя везти? – спросил генерал.

– Если вы на встречу с избирателями – я с вами.

– Ты что, с луны свалилась? Какая встреча, какие избиратели! – заорал генерал. – У меня летчик чуть не погиб, новейший истребитель е... – Генерал осекся и, так и не подобрав приличного синонима, ударил кулаком по спинке. От его удара и без того съежившийся шофер вздрогнул, машина подпрыгнула, меня бросило на сиденье.

– Воды, – закатив глаза, прошелестела я.

– Вот почему баб не берут в авиацию! – Генерал врезал водителю по плечу. – Купи ей воды.

Притормозив у продуктовой палатки, водила бросился выполнять приказ.

– Лимонада, большую бутылку, – стонала вдогонку я.

– Тьфу, зараза! – Генерал вышел из машины и скомандовал: – Возьми ей два литра, может, лопнет.

Смачно хлопнув дверцей, он пересел вперед.

Итак, приказано – лопнуть. Машина мчится по городу, дом Музы Пегасовны уже на горизонте. Осторожно, чтобы не заметили, я взбалтываю бутылку, хотя и без того трясет. Генерал уже не рычит, он просто пухнет от ненависти.

– И где твой дом?

– Скоро, – тихонько обещаю я.

– Если я из-за тебя опоздаю к командующему, голову оторву... – белыми от злости губами говорит он.

– Кому оторвете? – невинно уточняю я.

– О-о-о-о! Если б ты была здорова, выкинул бы тебя прямо здесь! Подлец Костомаров, прислал какую-то раненую... – стонет генерал. – Тебе! Тебе и твоему Власову все оторву!

Я стараюсь держаться в рамках светского разговора, моя учтивость в условиях, далеких от полевых, – полный аналог оружия стратегического назначения, – доканывает боевого командира дивизии.

– А вы что, способны оторвать все? – спрашиваю я, уже зная, что вопрос – риторический.

Способен. А вот на что способна я, тем более ради Лелика, генерал не знает.

– Вон! – орет генерал.

Я резко откручиваю крышку, бутылка хлещет в него приторной струей фанты. Глаза у генерала, обтекающего желтыми пузырями, круглые-круглые, он силится что-то произнести, но губы застыли в немом крике. Шофер тоже не в лучшей боевой форме: забыв о дороге, уставился на командира. А ведь все так просто: возьми бутылочку, закрути крышечку – и нема фонтану. А еще верный конь! Отпустил удила, и мы въехали в ограждение. Последняя точка в происходящем бедламе. Ничего себе логическая цепь событий: у меня пересохло горло, генерал – мокрый, машина – вдребезги. Генерал вырвал бутылку из моих рук, вылил себе в горло последние капли, выкинул бутылку в окно и как зверь затряс всем телом, брызги летят во все стороны. От страха я жмурю глаза.

– Ну что ты наделала? – миролюбиво спрашивает он.

От его толерантности извинение было готово сорваться с моих губ, но тут я вспомнила, что меня на мякине не проведешь – видела я таких добреньких и нежных.

– Товарищ генерал, это все газы! Пойдемте к моей тете. Она вон в том доме живет, она вас мигом приведет в божеский вид. Ну не тащиться же вам за сухим костюмом обратно в гарнизон, – уговариваю я, а напоследок услужливо подсказываю:

– Командующий, наверное, не любит, когда опаздывают?

Он искоса посмотрел на меня, плюнул самым что ни на есть хулиганским манером под ноги и сказал:

– Веди.

Мы двинулись к подъезду, впереди я, за мной – мокрый генерал. Уже в подъезде он останавливает меня.

– Тетка тоже пишет?

– Да нет, – успокоила я его, – она спектакли ставит. Зовут Муза Пегасовна.

– А нормальные люди в твоей семье есть?

Ну что тут ответишь: к сожалению, нет.

Мизансцена: генерал и Муза Пегасовна в прихожей ее квартиры. Я – тоже здесь. Уж не знаю, чем таким особенным Муза Пегасовна взяла генерала. Если я верно трактую увиденное, то она просто инсценировала условия, максимально приближенные к боевым, наиболее комфортные для человека военного. Как разглядела за моей спиной хоть и мокрого, но генерала, так тут же и нашла банальнейшее решение этюда с заданным героем: бей в барабаны, труби в трубы, будем делать войну! И если меня Муза Пегасовна оставила на задворках яростных атак, то себе самозахватом присвоила маршальское звание вражеской армии.

Генерал тоже не дурак, хоть и мокрый, а сразу в стан противника, прощупать: силен ли? Галантно протянул Музе Пегасовне руку и припал к ее ладони.

– Тетка-то красавица!

– Была красавица, а сейчас старуха.

– Ну что вы, какая же вы старуха? – Генерал все еще искал в Музе Пегасовне приметы женщины обыденной, способной на жеманное кокетство, но никак не на трезвый взгляд.

– Самая настоящая. И вообще, я не понимаю, зачем нужна старость? – не дрогнула под тяжелой артиллерией комплиментов Муза Пегасовна.

Генерал не был желторотым недопеском и оценил ее мужество. Поэтому и позволил Кармен на пенсии то, чего, видимо, давно и никому не позволял:

– Тимофей Георгиевич Чуранов, генерал-майор авиации. Для вас, Муза Пегасовна, просто Тима.

Я знаю, как Муза Пегасовна ценит свободу, отсюда и пренебрежение всеми подарками, особенно дорогими. Ей легче раздать все, чем взять.

– Нет, нет, – строго сказала она, – что это за недоносок "Тима"? Только Тимофей Георгиевич. В крайнем случае – Тимофей.

Я едва не пала смертью трусливых здесь же, в коридоре. Что эта взбесившаяся старуха себе позволяет? Эпатаж эпатажем, но где хоть минимальное уважение к чину? Генерал тоже ведет себя странно – вместо привычной нервозности, бросает какие-то странные реплики.

ГЕНЕРАЛ: Стрелялись?

МУЗА: Нет.

ГЕНЕРАЛ: Рубились?

МУЗА: Нет, нет...

ГЕНЕРАЛ: Так это против правил.

Маскарад, да и только.

Потом Муза Пегасовна кладет свою ладонь на запястье совершенно ручного генерала и говорит:

– Тимофей Георгиевич, сейчас вы примете душ, Варвара почистит ваш мундир, я угощу вас сигарой и коньяком.

– С удовольствием. – Генерал пробует галантно расшаркаться.

Где он только подцепил этот вульгаризм, не у гусей ли?

– Вы что, какой коньяк? К командующему подшофе поедете, Тимофей Георгиевич? – возмущаюсь я, и вовсе не из-за того, что мне выпала самая незавидная доля: неужели генеральский китель – моя цель? Обидно за поколение: Сенькина била-била, я била-била, а престарелая Кармен даже мимо не бежала, а генерал – всмятку.

– При чем тут командующий? – обрывает меня генерал.

Действительно, при чем? Когда рядом – маршал.

– Мне всегда нравились мужчины, от которых пахнет дорогими сигарами и коньяком, – огласила приговор Муза Пегасовна.

Будь у генерала конь, он бы на нем гарцевал, были бы усы – он бы их залихватски подкручивал, но за неимением перечисленного генерал приосанивается. В таком виде и следует за Музой Пегасовной в ванную комнату.

Пока генерал принимает душ, я под руководством Музы Пегасовны мокрой тряпкой тру его китель.

– Ну, и зачем ты притащила его ко мне? – спрашивает она.

– Муза Пегасовна, вы же сами видели, – трясу я кителем, – генерал весь в фанте...

– Варвара, я ведь не спрашиваю: как ты его притащила? Я спрашиваю: зачем? – настаивает Муза Пегасовна.

Меня прорывает, я бросаю ненавистный китель на пол, с остервенением топчу его ногами, бурные всхлипывания и слезы хлещут из меня рекой. Едва справляясь с голосом, я пищу Музе Пегасовне о Лелике, о том, как я встретила его, какой он настоящий, о подслушанном разговоре, о вероломстве генерала и Костомарова. И когда дохожу до Лелика, что как мертвый лежал на носилках, в горле перехватывает, рыдания душат меня, нет сил дышать. Безмятежная доселе как сфинкс, Муза Пегасовна влепляет мне пощечину.

С красной строки: щека точно обожженная, я хватаю воздух губами и... прихожу в себя. Муза Пегасовна выуживает из темного угла бутылку "Зеленой феи". Для употребления абсента нужен особый случай, сегодня он есть. В узкие высокие прозрачные стаканы вслед за глотком абсента медленно, буквально по одной капле, Муза Пегасовна добавляет минеральную воду. Мы молча чокаемся, вкус полыни обжигает горло. И в тот же момент в гортани возникает ощущение ни с чем несравнимой свежести.

– Странно, – говорит Муза Пегасовна, – все, что ты говоришь, похоже на правду, но это так не стыкуется с Тимофеем Георгиевичем, полный диссонанс и дисгармония.

– Муза Пегасовна, вы же знаете его пять минут...

– Варя, не забывай, сколько мне лет, мне хватает и пяти минут, чтобы узнать человека.

C ее молчаливого согласия вытаскиваю из кителя генерала связку ключей, без лишних слов Муза Пегасовна приносит пластилин, и я вдавливаю в него ключи, один за другим.

Из солидарности с Леликом я отказываюсь курить в обществе генерала.

– Муза Пегасовна, я решила бросить курить.

– Не бросай, – протягивая коробку с сигарами, говорит Муза Пегасовна, потеряешь компанию.

Мы дымим в полной тишине. На противоположной стене, едва не касаясь крышки рояля, висит внушительная и очень приличная копия картины Тьеполо "Пир Клеопатры". Похоже, Клеопатра, бросающая в бокал жемчужину, занимает не только меня, но и генерала – после длительного прищура он оставляет кресло и, походя брякнув на рояле несколько связных аккордов, без всякого почтения дымит египетской царице в лицо. Тимофей Георгиевич выуживает из кармана очки. По-моему, он взял след жемчужины. Интересно, уксус в нос не шибает?

– Клеопатра, желая продемонстрировать римлянам свое пренебрежение к богатству, растворила в уксусе одну из крупнейших в мире жемчужин, – голосом уставшей императрицы, с той степенью обыденности, словно все происходящее на картине – из ее жизни, комментирует Муза Пегасовна и, бросив в изголовье подушку с золотыми кистями, величественно раскидывается на диване цвета горького шоколада.

– Вам нехорошо? – спрашивает генерал у возлежащей Музы Пегасовны.

– Как раз наоборот, генерал, – говорит она, пуская в потолок кольца дыма, и добавляет: – Классическая литература допускает принятие гостей в лежачем положении.

Хмыкнув, генерал попеременно вглядывается то в Клеопатру на картине, то в Музу на диване, опять на Клеопатру и снова – на Музу... Сравнивает он их, что ли? Не знаю, находит ли он это сходство достаточным, но, бережно неся сигару, отросший пепельный ствол коей как любовник молодой жаждет пепельницу, возвращается в кресло, и мы опять дымим в полной тишине. В принципе при таком ассортименте табака, представленном в коллекции хозяйки дома, слова излишни. Выбор каждого – красноречивей любых тестов. Как самая мелкая, я мусолю во рту внушительную "Гавану" – Montekristo, генерал нашел отдохновение в Romeo y Yulieta , Муза Пегасовна заявляет о себе клубами Artist Line. На фоне столь разных пристрастий мы выказываем единодушное одобрение коньяку Hennesi, который и потягиваем, наслаждаясь ощущениями под завесой ароматного тумана. Пользуясь завесой, я незаметно исчезаю.

ЛОХМАТЫЙ МАЛЫШ И ДЕВОЧКА МАША

Который день, с тех пор как командование полком принял капитан второго ранга Иван Шкарубо, взвод женщин-военнослужащих узла связи проходил курс молодого бойца. Без роздыха, с редкими перерывами на обед, холостячки и матери семейств обучались нелегкой воинской науке: под "Прощание славянки", до кровавых мозолей, строем, шеренгами по три, печатали шаг. По команде "Противник с фронта. К бою!" слабый пол, облаченный в пятнистый камуфляж, беспрекословно валился на сырую землю и отражал нападение врага, существующего только в фантазиях командира, очередями из автоматов Калашникова. Приказом Шкарубо было запрещено на время учений передвигаться по территории части шагом, только бегом.

Нашла их и утренняя зарядка с ежедневными пробежками, отжиманиями от пола и подтягиванием на перекладине. Вис на перекладине особенно тяжело давался Бибигонше: ее мощное тело не могли бы поднять даже руки тяжеловеса, не то что ее собственные. От солдатских нагрузок адмиральша не только забыла о рюмке, не только стремительно сбавляла вес, но и значительно помолодела. Но беда не приходит одна – наряды из заветного чемодана теперь болтались на адмиральше как на швабре. Впрочем, носить их не представлялось возможным. Как и все однополчанки, она знала теперь только одну форму одежды уставную, злобный Шкарубо не делал никаких скидок званиям. А ведь сейчас Ева как никогда нуждалась в привлекательности.

Случилось странное. Впервые в жизни она поняла, как приятно подчиняться мужчине, этому медведю Шкарубо. Откровение, смутившее ее душу, настигло Бибигоншу в висячем положении. Мощным рывком командир подхватил куль ее тела и поднял до перекладины. Еще долго Ева не могла очнуться от захвата его сильных ладоней на своей талии. Да, да, у нее появилась талия! Вкупе с жировыми отложениями шла под откос и личная жизнь.

Прилетевший на побывку Жора так и не смог добиться от Наташи не только домашнего ужина, сдобренного нежными словами, но и ожидаемых ласк. Поздним вечером, измотанная беспределом начальника, она доползла до постели и свалилась замертво. Тихое дыхание да трепет каштановых ресниц подсказывали Жоре, что подруга пока только спит. Его поцелуи, на которые ее тело всегда отвечало желанием, теперь были не в силах пробудить в ней хоть проблеск такового. Наташа, чье женское начало было так близко, что он порой пугался ненасытности ее натуры, напоминала труп.

Всю ночь Жора мучил себя вопросом: "Может ли мужчина, неспособный разбудить женщину, считать себя мужчиной?" Вопрос остался открытым, более того, тяжким грузом лег в копилку его комплексов. Был дисквалифицирован и будильник, загорланивший под утро. Пришлось Жоре брать спящую красавицу на руки и, презрев рычащего Малыша, нести в ванную. Только струя холодной воды смогла сделать с Наталией то, что у А.С. Пушкина сделал обычный поцелуй. И если после пробуждения героиня классика рванула под венец, то путь прапорщика Киселевой, как и всех связисток, был заказан не поэтом, а служивым.

Шкарубо ввел новый порядок построений, привычный для него еще со службы на эсминце. Ровно в восемь утра, и ни секундой позже, под то же "Прощание славянки" над плацем взвивался Андреевский флаг. И если кто, кроме Шкарубо, получал удовольствие от сей церемонии, так это Малыш: развалясь у ног своей хозяйки, он запрокидывал голову к небу и с надрывом, перекрывая команды, выл на всю ивановскую. Да девочка Маша: присев на корточки в безопасной близости от отца, она вытягивала губы и корчила псу рожи.

Глядя на этот цирк-шапито, капитан второго ранга Шкарубо беленел от злости и бессилия. Не мог же он, боевой морской офицер, гонять собак по гарнизону. Под его взглядом, пронизывающим до печенки, как норд-вест, даже Наташе было неуютно. От этой неуютности она и шлепнула Малыша по морде. Но легче не стало. Живым укором лежал Малыш у ее ног, изредка поднимал на прапорщика Киселеву влажные собачьи глаза, словно не понимал: за что, ведь хозяйке всегда нравилось его пение, даже колбасой кормила, а теперь вот шлепнула. В мертвой тишине, воцарившейся на плацу, капитан второго ранга обратился к строю:

– Здравствуйте, товарищи связисты!

Строй набрал воздух для приветствия и уже был готов достойно ответить своему командиру, как вдруг, неожиданно даже для себя, Наташа тихо, но внятно сказала Малышу:

– Голос.

В восторге от своей востребованности, от того, что хозяйка не сердится и, наверное, уже приготовила для него колбасный шмат, Малыш залаял во всю свою собачью пасть. Личный состав полка громогласным гоготом поддержал пса, сумевшего в такой лаконичной и доступной форме выразить общественное мнение по поводу всех этих реформ.

– Немедленно убрать собаку с территории части! – срываясь на крик, приказал Шкарубо.

Несколько офицеров бросились к собаке, но девочка Маша, шустрая такая девчонка, опередила всех. Раньше, чем отец успел прокричать, она схватила Малыша за ошейник и потащила за собой с плаца. Вслед маленькой девочке и большой лохматой собаке несся гневный командирский приказ, нашлись люди, готовые исполнить его. Нарушив строй, путаясь в тяжелой шинели, Наташа побежала за ними, но, сколько ни плутала среди домов, ни звала в подвальные окна, так и не откликнулись большая лохматая собака и маленькая девочка.

Ночью, когда взрослые, а тем более дети, спят, семья Шкарубо резалась в подкидного дурака. Чуть раньше Иван Шкарубо вернулся со службы и, приняв душ, с мокрой головой вышел на кухню. Поразительно коммуникабельный ребенок Маша сегодня собирала на стол молча.

– Чем это у нас пахнет? Муха, у тебя ничего не пригорело? – спросил Шкарубо, садясь к столу.

Маша лишь покачала головой. Она поставила перед ним тарелку с макаронами, в большую синюю кружку налила чай.

– Муха, достань колбасу, – сказал отец.

Вместо того чтобы распахнуть холодильник, Маша спиной припала к нему, словно заняла оборону, и затараторила:

– Папочка, а ничего нет. Я съела.

– Целый батон? – удивился Шкарубо и даже подумал, до чего некалорийно он кормит ребенка, если дочь способна за один присест умять столько колбасы.

– Остальную выкинула, – бодро продолжала Маша. – Совершенно несвежий продукт.

Шкарубо взял дочь за руку, притянул к себе.

– Рассказывай.

И тогда, понурив голову после молчания и тяжелого вздоха, Маша крикнула куда-то в комнату:

– Малыш!

Вслед за шумом, будто кто-то двигал диван, и топотом на кухне появился лохматый, мокрый Малыш. Остановясь на пороге, он встряхнулся всей своей массой, от кончика хвоста до черного кожаного носа. Капли брызг упали на стол, в тарелку с макаронами, на которой не было колбасы, дождем посыпались в синюю кружку.

– Так вот чем пахнет! – выдохнул Шкарубо, утирая лицо.

– Папочка, он чистый, я его мыла, – не давая опомниться, частила Маша.

– Где?

– В ванной! – с радостной готовностью ответила она.

Малыш тем временем бесцеремонно развалился на пороге, перегородив путь отступления из кухни. Потрясенный видом мокрого чудовища, с которым пришлось делить ванну, Иван откинулся на стуле, закрыл лицо руками. Маша никак не могла понять по его вздрагивающему телу, по всхлипывающим звукам, плачет отец или смеется. Но ведь папа никогда не плачет. И когда он отнял руки от лица, Маша увидела, что нет, не смеялся, так строго звучал его голос:

– Понимаешь, Маша, я не могу оставить его. Командир не имеет права отдавать приказы, которые сам нарушает.

– А если приказ бестолковый?

– Значит, командир... – вздохнул Шкарубо и с горькой усмешкой добавил: – Приказы не обсуждаются.

Другой ребенок забился бы в истерике, требуя оставить собачку, но только не Маша. Как и положено хорошей хозяйке, она собрала со стола тарелку с недоеденными макаронами, синюю кружку с невыпитым чаем, поставила посуду в мойку и даже вытерла тряпкой стол. Оглядев, все ли в порядке, без единого слова, она переступила через развалившегося Малыша в коридор. Молчал и отец; руками подперев голову, он смотрел на собаку.

– Малыш! Малыш! – донеслось с улицы.

Шкарубо подошел к окну. Прищурившись, рассмотрел одинокую женскую фигуру, бредущую по ночному гарнизону, и даже узнал в этой фигуре прапорщика Киселеву. Отсюда, с высоты пятого этажа, не разглядеть, но он явно представил ее в тяжелой длинной шинели, вспомнил, как, путаясь в развевающихся черных полах, она бежала по плацу. И ветер дышал рыжей копной ее волос. Что-то в ней было от гимназистки, получившей незаслуженную двойку.

– Малыш! Малыш! – будоражила прапорщик Киселева спящую провинцию.

Шкарубо обернулся на звук шагов. Маша, тянувшая Малыша за холку, была полностью экипирована для дальней дороги. Помимо теплой куртки и ботинок, за спиной болтался набитый рюкзак.

– Отчаливаем, Малыш, – сказала она.

Он знал решительный характер своего ребенка; если что надумает – то раз и навсегда. Вот тогда капитан второго ранга Шкарубо, выдвинув ящик, кинул на стол колоду карт.

– Сыграем? – предложил он, кивнув на Малыша.

– А как же приказ? – еще не веря такому раскладу, спросила Маша.

– Карточный долг, долг чести, – сказал Иван, тасуя карты.

– Все равно я проиграю.

– Может, повезет. – Споро, руками опытного картежника, он раскидывал карты.

– Что-то до этого не везло, – заметила Маша, но карты в руки взяла.

Она знала своего отца, который предлагает только один раз. Не снимая рюкзак, Маша забралась с коленями на табурет и посмотрела на остатки колоды, лежавшие между ними.

– Что там козырь? Крести, дураки на месте.

Малыш словно почуял, от какой ерунды зависит его судьба. Поднявшись с насиженного места, пес долго, тревожными кругами ходил вокруг стола: наверное, из любопытства, чем сердце успокоится, смотрел на несерьезные картонки с изображениями, которые игроки припечатывали к столу. И когда ожидание стало невозможным для чувствительного собачьего сердца, а картонки по-прежнему мелькали, Малыш подошел к Ивану и, добросовестно обнюхав со всех сторон, доверил свою великолепную львиную голову его коленям.