Текст книги "Муза и генерал"

Автор книги: Варвара Синицына

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 14 страниц)

Почему-то принято считать, что если девушка дарит свою любовь не одному мужчине, то она какая-то бесчувственная и ее можно использовать безо всякого стеснения, тем более – моральных обязательств. Но я все-таки склонна верить, что даже самые распущенные среди нас, впервые обнимая мужчину, надеются это он.

В одном прогадал Климочкин: Сенькина исполнила его волю не ко времени. И спасла меня. Теперь я обязана ей по гроб жизни, обязана хотя бы тем, что могу вот так протянуть руку, ладонью коснуться щеки Лелика, а Лелик будет стоять и смотреть на меня. И моя ладонь ощутит его прохладную, шершавую от щетины кожу.

Наверное, мы перегрелись на солнце, если не слышали, как подошли к нам Муза Пегасовна и генерал. С шубой.

Лелик выразительно посмотрел на меня.

– Она?

Я качнула ресницами. Так Лелик самолично узрел легенду моего устного творчества. Да и трудно было не признать. Кто, как не Муза Пегасовна, эта экзальтированная Кармен, способен в погожий, почти летний день неспешной походкой выйти из глухой тундры в шикарной собольей шубе, с генералом под руку?

– Как вы здесь оказались, Алексей? – Генерал протянул Лелику руку.

– Интуиция, товарищ генерал. – Лелик кивнул на вертолет, который доставил его сюда, одновременно пожимая генералу руку.

– Я сейчас этой интуиции дам по шее, – сказала Муза Пегасовна, обжигая меня взглядом.

Быть бы мне битой, если б не безумолчное сегодня небо. Прямо на нас стремительно шел на посадку еще один вертолет.

– Вертолеты пошли косяком, – следя глазами за раздувающейся на глазах тушкой, прокомментировала я.

Из иллюминатора нависшего над нами вертолета смотрел Бибигон.

– На счет три! – крикнул Лелик и бросился, припадая на ногу, к своему вертолету.

– Варвара, на твоей могиле поставят бюст с телефонной трубкой, грозила Муза Пегасовна, запихиваемая генералом в салон.

И когда вертолет Бибигона коснулся земли и из него выскочил сам адмирал, а за ним группа автоматчиков, наша машина и машина, за штурвалом которой – Лелик, одновременно, как по команде, взмыли в небо. Припав к иллюминатору, я смотрела, как Адам Адамович неуклюже карабкается обратно в салон, как кинулись за ним автоматчики. Вертолет адмирала забил лопастями, набирая обороты, подъемная сила уже оторвала его от земли, и в этот момент над ними навис Лелик, не давая взлететь. Из открытых иллюминаторов автоматчики целились вверх, в вертолет Лелика. Трассирующие очереди пунктирными линиями прошивали воздух вокруг "Ми-8".

– Уходи, они с автоматами! – кричала я, будто он мог меня слышать.

Вертолет Лелика, сделав стремительный круг, пошел над машиной противника на бреющем полете. "Ми-8" стойкой шасси врезался в хвостовой винт нижнего вертолета, круша и разбрасывая лопасти. Лишенный направляющей тяги, вертолет Бибигона юлой завертелся вокруг оси и тяжело плюхнулся оземь.

От ужаса я закрыла лицо руками. А когда открыла, увидела, как далеко мы оторвались от своих преследователей. На параллельном курсе шел вертолет, из него мне махнул рукой Лелик. Внизу, вокруг обездвиженной машины, черными горошинами бегали автоматчики, посылая очереди, не способные достать нас.

– К ангару торпедопогрузочной базы! – крикнул генерал в кабину пилота. – Вызови по рации прокуратуру!

Оттаявшая от переживаний, Муза Пегасовна обняла меня за плечи.

– Окрасился месяц багрянцем, где море бушует у скал, – грудным голосом, насыщенным красками, запела моя подружка-старушка.

– Поедем, красотка, кататься, давно я тебя поджидал, – подхватили мы с генералом.

Смеясь, обернулся пилот: давно он не возил таких веселых пассажиров.

Наш вертолет приземлился на взлетно-посадочной площадке гарнизона подводников. Именно по этой взлетной полосе шагали мы с генералом, прилетев на его первую встречу с избирателями. Между двумя посадками в одну и ту же точку одного и того же гарнизона – всего неделя, а событий – на целую жизнь хватит.

Муза Пегасовна, генерал и я выскочили из машины; над нами беспомощно завис двуногий "Ми-8", за штурвалом которого – Лелик. При ударе о хвостовой винт Бибигонова вертолета была вырвана основная, передняя стойка шасси.

– Давай баллоны! – скомандовал генерал.

Споро и слаженно, как единый механизм, нацеленный на спасение, техники катили по полю огромные резиновые круги, выкладывали их в ряд, прямо туда, где была тень от вертолета, за штурвалом которого – Лелик.

– Сколько он сможет продержаться? – спросила я Музу Пегасовну.

Она не ответила, только взяла меня за руку.

– Пока не закончится керосин. – Я сама знала ответ.

И я молила Бога, в которого обычно не верю, а сейчас верила истово и свято, как паломник у гроба Господня, не отбирать у Лелика керосин, а значит, саму жизнь. И Бог услышал мою молитву, а может, таким профессионалам, как он, не только Бог – в помощь? Держа "Ми-8" в висячем положении, Лелик правой задней ногой шасси коснулся земли, затем обрела точку опоры левая нога. На двух ногах, как слон в цирке, навис вертолет над рядами баллонов. Казалось, достаточно слабого ветерка под брюхо, и туша завалится на спину. Аккуратно, словно боялся смять, вертолет всем корпусом опустился на баллоны.

– Ура! – кричали все и бросали в воздух пилотки.

Муза Пегасовна, принципиально не закрывающая голову какими-либо шляпками, за неимением оной бросилась в объятия генерала.

– Тима, – сказала она, смачно целуя его в обе щеки, – это так необыкновенно, что мне хочется немедленно сесть за рояль и написать специально для тебя новый гимн.

– И выкурить, Муза, по хорошей бразильской сигаре, из отборного табака, года эдак 94-го, – согласился генерал, обнимая Музу Пегасовну за талию.

– И обязательно шампанское! Целый ящик, и чтобы пробки били в потолок! Обожаю, когда громко! – восторженно голосила Муза Пегасовна. Потом, обернувшись ко мне, крикнула: – А ты что стоишь?

И подтолкнула меня к Лелику, покинувшему вертолет. Не знаю, с ее ли подачи, но только неожиданно для самой себя, я повисла на его шее. Вот уж не думала, что способна на такое бурное проявление чувств! А может, прежде у меня были одни эмоции, а теперь впервые – чувство?

– Какой ты настоящий, – говорю я, глядя ему в глаза.

– Тебя, Вака, не понять. То ты называешь меня псом, то гадом, то вообще заблуждаешься: "Е" или "И" ставить в моем случае. Ты уж определись, советует Лелик, всем телом прижимая меня к себе.

– Так ты же во всем настоящий, даже в тех случаях, где нечеткая гласная, – настаиваю я.

– Вака, я тебя изнасилую, – угрожает мне Лелик, сжимая меня в объятиях.

– Я не буду сопротивляться.

Он смеется.

– И как тогда я буду тебя насиловать?

– Страстно, – шепчу я и бесстыдно запускаю ладонь ему под куртку.

Ледяные от дующего с побережья ветра пальцы добираются до горячего тела. Разница температур обжигает нас. Я вижу, как сжимается зрачок – до точки, как желтеет глаз. Ногти царапают нежную ложбинку на его спине, граничащую с бедром. Его руки напрягаются, сжимают мои плечи до синяков. Колючим подбородком он трется о мой лоб.

– Вака, твоя испорченность сбивает меня с ног, – с трудом подбирая слова, изрекает Лелик. Его рыжие глаза смотрят мне прямо в сердце.

– А по моим сведениям, Лелик, с устойчивостью у тебя нет проблем, голосом верховной жрицы, знающей, что он со всеми потрохами в моей власти, лениво мурлычу я.

Понятный лишь ему одному смысл сказанного выводит Лелика из себя, и он раздраженно рычит:

– Варвара, ты понимаешь, что я на службе?

С легкой улыбкой я наблюдаю, как он отдирает свои ноги от моих ног, глаза от моих глаз, руки от моих рук, себя от меня, и не понимаю: зачем надо ломать себя? О какой службе можно помнить сейчас? Сейчас для меня – только ты, а я для тебя – не только... Ты даже видишь стоящих поблизости, они смущают тебя. Самому не противен тупой материализм? Я молчу, я неподвластна ситуации. Куда ты спрыгнешь с подводной лодки, когда все твое естество голосует за меня?

ЦЕНА ВОПРОСА

Вместе с сотрудниками прокуратуры, сопровождаемыми вислоухим спаниелем, мы зашли в ангар торпедопогрузочной базы. Поглядывая на генеральские погоны комдива, дежурный по ангару лейтенант вытянулся по струнке, как-то невнятно пробормотал:

– Ваши документы.

Все было полезли за документами, но Муза Пегасовна упредила действия масс лозунгом революционного звучания:

– Дорогу генералу!

И по тому, как она первой, распахнув тяжелые ворота, шагнула в тоннель ангара, стало понятно, кто здесь генерал. Муза Пегасовна не из тех субтильных особ, что ждут, когда мужчина распахнет перед ними дверь.

С такой ерундой она способна справиться сама и если ждет чего-либо от мужчины, так только двери, распахнутой в мир. В мир возможностей и наслаждений.

Вместе с дверью ангара была открыта и последняя карта из колоды Бибигона: в пустующей при учебных стрельбах боевой части торпеды, уже готовой к погрузке на лодку, оперативники с собакой обнаружили мешок, набитый порошком цвета слоновой кости.

– Героин, – нюхая и разминая порошок в пальцах, констатировал сотрудник отдела по борьбе с контрабандой наркотиков.

В этот же день по героиновому следу задержали всех членов преступной группы, возглавляемой Бибигоном. В ходе проведенного следствия, закончившегося приговором трибунала, были раскрыты все составляющие данного преступления.

Пять лет назад Бибигон посетил с дружественным визитом Голландию. Но не голландские красоты, не флот страны тюльпанов поразили тогда контр-адмирала Мотылевского, а вполне рядовой ужин в семейном кругу контр-адмирала голландского происхождения. Именно там, в этом шикарном доме, где коридоров и комнат столько, что можно заблудиться и никогда не выйти наружу, Бибигон понял: его благосостояние на фоне благополучия голландского коллеги так же эфемерно, как смехотворна и незначительна вся коллекция собранных им монет.

А коллекция у Бибигона была внушительная: общий вес дензнаков многих континентов и летосчислений, на которые сначала курсант, а затем офицер Мотылевский тратил все свое денежное содержание, зашкаливал за пять килограммов. В первый год женитьбы, когда сияющий как медный грош Бибигон вместо ожидаемой получки принес домой замшелый крейцер, вышедший из обращения полтора века назад, – на него и куска хлеба не купишь, – Ева, схватив папку с монетами, вознамерилась было выкинуть в форточку "весь этот мусор". Возможно, и вылетела бы коллекция россыпью из окна, да внезапно на нее снизошло прозрение – так случаются подземные бури и тайфуны, – и Ева поняла, что вслед за антиквариатом всегда покладистый и ведомый муж отправит в свободный полет ее. Наутро у нее распухла рука, рентген выявил трещину, и еще долго она помнила, как щуплый Адам с остервенелым лицом, вырвав из руки папку, грубо толкнул ее на пол. Коллекция вошла в ее сознание комнатой синей бороды: приближаться к ней – опасно для жизни. Потом, по мере накопления житейского опыта, Ева пришла к выводу: в перечне всевозможных прегрешений, допускаемых мужчинами, нумизматика относится к особо легким. Ей мог достаться дебошир, бабник или алкоголик. Можно сказать, расплатилась за брак малой кровью – мужик всего лишь цацки складирует да любуется на них, как ни разу не любовался на нее, Еву.

Правда, однажды было просветление – Бибигон забросил коллекцию в дальний угол, перестал ездить в клуб и даже впервые принес в дом всю зарплату, до копеечки. Тут бы и радоваться, а Ева испугалась: слишком уж злым и ядовитым был муж в период отлучения коллекции. Случилось это после того, как Тимофей Чуранов, которого Бибигон по дружбе сам затащил в клуб, этот "чайник нумизматики" показал там одну-единственную монету, зато какую рубль Константина! Монету, коих в мире всего семь – и одна из них у Тимки Чуранова!

Добил Бибигона Роман Юнеев. Этот наглый, коротко стриженный лейтенантишко вытащил из кармана талер с Палладой. Он мог так небрежно достать носовой платок или смятую пачку сигарет, но таскать в кармане монету, о которой Бибигон не загадывал и в самых смелых мечтах, это слишком.

Волна зависти, разбудившая в Сальери злодея, поднялась в нем и оголила самые мерзкие наклонности. С семнадцати лет он отказывал себе во всем, отказывал в девушках и удовольствиях, из-за коллекции прибыл на Север девственником, из-за нее же – достался Еве. Она единственная не требовала от него ни кино, ни мороженого, напротив – сама кормила котлетами. Уразумел тогда Бибигон: нет справедливости в мире, как нет равных возможностей. Ты можешь изо дня в день, изматывая себя до кровавых мозолей, совершать марафонский забег, но финиш возьмет тот, кому бог дал дыхалку вкупе с резвыми ногами. Дал просто так, не по праву – по неразумению. Как достались этим двум талер с Палладой и рубль Константина? Достались по наследству, Юнееву – от отца, Чуранову, еще комичнее, какая-то тетка по матери отписала в завещании.

И если верил Бибигон в судьбу и ее предначертания, то лишь в образе Фемиды с завязанными лентой глазами, дарующей без разбора, вслепую.

Пугая галландских хозяев мрачной решимостью, русский гость стремительно уничтожил спиртосодержащие напитки, представленные за ужином, и принялся за бар. Коллекция спиртного всех стран мира пала бы в ненасытной утробе адмирала, если б не дух отечества. Бутылка "Столичной", высосанная до капли из горла, сбила его с ног. Подкошенный приветом с родины, Бибигон рухнул на пол. Хозяева отметили его падение вздохом облегчения, после чего в спешном порядке вывезли бесчувственное тело в отель.

Утро приветствовало Бибигона не только раскалывающейся головой. Если вы подумали, что в номере была женщина, то ошиблись. Открыв глаза, сквозь туман похмелья он обнаружил троих мужчин, сидевших напротив его кровати. Если вы подумали... то и здесь вы тоже ошиблись. Эти респектабельные джентльмены, один из коих записывал все происходящее на видеокамеру, кинули на постель чемодан, принадлежащий Адаму. Он подтвердил это в объектив. Затем они высыпали из чемодана ворох белья, и он опять признал его своим.

Далее началось непонятное. Чемодан, который Бибигон знал как облупленный, ибо путешествовал с ним с незапамятных времен, внезапно для хозяина оказался с секретом. Секрет – небольшой, замотанный скотчем сверток – покоился под двойным дном, его наличие тоже явилось откровением для Бибигона. Но самым большим откровением стал героин, обнаруженный в пакете. Адам уже не помнил, когда он кивал: "Мое, знаю" – просматривая кассету, записанную респектабельными джентльменами. Выходило так, что все содержимое чемодана, вкупе с героином, принадлежало ему, Бибигону.

Из двух предложенных джентльменами вариантов – тюрьма или деньги – он выбрал второй.

"Вот ведь, не чемодан, а со вторым дном", – обреченно подумал Бибигон о самом себе.

И когда новенькие купюры закладывали кирпичиками второе дно, он отчетливо различил за их хрустом звон монет. Он знал: так заманчиво могут звенеть только две монеты.

Потом, как хорошие друзья, за бутылочкой коньяка, окончательно отрезвившей Бибигона, они обсудили – один из них сносно говорил по-русски подробную схему доставки товара.

К транспортному самолету, прибывающему с Севера в Моздок, их человек приносит груз героина, упакованный под обычную передачу от доброго дядюшки любимому племяннику. Вместе с грузом Бибигон получает и записку с координатами выгрузки. Наркотик закладывается в боевую часть торпеды, пустующую во время учебных стрельб. Подводная лодка, выходящая на стрельбы, выпускает начиненную героином торпеду, но не на полигон, а, согласно полученным координатам, в район активного промысла, где ее, определившую свое погружение буем, вылавливает сухогруз. Сухогруз джентльмены брали на себя, Бибигон же – командира транспортного самолета, коим стал Климочкин, и командира подводной лодки К-130.

Была обговорена и финансовая сторона проекта: с каждой удачной поставкой будет расти счет в голландском банке, открытый на предъявителя. Тут же за столом Бибигону вручили банковскую книжку, в которой уже сейчас фигурировала солидная сумма. Так, не вставая с места, Адам Адамович Мотылевский стал состоятельным человеком.

Было бы ему счастье, и не только в голландском интерьере, если б не командир авиационной дивизии генерал-майор Чуранов – упертый чурбан, не желавший и за две цены расставаться с рублем Константина. Устав от долгих уговоров, Бибигон воспользовался новоделом – им и заменил экспроприированную у Чуранова монету.

Сначала Бибигон мучился из-за вульгарного способа разрешения вопроса и даже порывался пойти покаяться, но потом, когда разоблачения не последовало, решил, что судьба наконец-то скинула повязку с глаз и привела распределение в равновесие.

Второй подлог дался ему значительно легче. А уж после того как качок Юнеев душил его, да недодушил, окончательно уверовал в справедливость сущего. Тогда и освободил свою совесть от всяческих угрызений.

Словно почуяв нечто неладное, генерал-майор Чуранов отстранил от полетов Климочкина, вдобавок лично проверял каждый прибывающий из Моздока борт.

Тут уж Бибигону ничего не оставалось, как принять решение избавиться от генерала. В силу чувствительности своей натуры, не переносящей крови и силовых методов, он лично разработал изящный план устранения генерала: с помощью бескомпромиссного пера журналистки Синицыной. Для этого Климочкину был выдан модулятор голоса, посредством которого он говорил в туалете за двоих: генерала и Костомарова.

Костомаров ничем не мешал Бибигону, он просто попал под колесо машины, наехавшей на генерала. Не мог же генерал говорить сам с собой о своих же преступлениях. Дабы поторопить Синицыну со статьей, был устроен переполох в ее квартире. А чтобы госпожа Синицына не сомневалась в виновнике переполоха, под стол был брошен рубль Константина. Разве мог предположить адмирал Мотылевский, что из двухсот нумизматов нашего города я выйду именно на Романа?

Когда же и это не помогло, для ускорения процесса пришлось ударить журналистку по голове и умыкнуть никому не нужную сумочку.

Превентивные меры возымели действие, журналистка бросилась по следу, проложенному Бибигоном, с усердием натасканной борзой. В одном просчитался контр-адмирал: буквально перед тем, как я вскрыла сейф, Тимофей Георгиевич положил в него дискету с файлом груз "Х". Тогда я не знала, что мой домашний компьютер подключен к удаленному доступу. Когда наркобарон увидел на мониторе своего компьютера, какая информация оказалась у меня в руках, забыв о своей чувствительности, он приказал Климочкину убрать меня с помощью гранатомета.

Дальнейшее известно: меня спасла Сенькина, оказавшаяся в ту ночь под боком у Климочкина.

Вместе с Бибигоном, Климочкиным и командиром ПЛ К-130 на скамье подсудимых оказался и особист Титов. Его нашли по пустой пачке "Вог". Помните ночь, когда мы все с Гужовым и Люсей бежали за Борисом? Тогда он скрылся от нас в подъезде Бибигона, но не затем, чтобы жаловаться на Гужова. Борис действительно был хорошим шифровальщиком. И когда он расшифровал криптограмму, то понял, что торпеда, которой выстрелила лодка, пошла не на полигон, а в район активного промысла. Бывает же так: из всех криптограмм, приходящих на телеграф пачками, Наталья запомнила именно эту.

Как только экипаж по команде "Все вниз, погружаемся!" спустился с мостика, где накануне наслаждался свежим воздухом, Титов ударил Чукина кортиком прямо в сердце. Потом, обшарив одежду Бориса, вытащил у него из нагрудного кармана тужурки то, что искал: пачку с криптограммой. Пачка лежавшая у самого сердца, была пробита насквозь. Следствие установило идентичность следов крови на кортике, найденном у Титова при обыске, и сигаретной пачке. Те же показатели крови были записаны в медицинской карточке Бориса.

Бросив истекающего кровью Чукина на мостике, Титов спустился в отсек, откуда и доложил на центральный пост командиру лодки Гужову о присутствии всего личного состава на борту.

После команды Гужова "По местам стоять, к погружению!" лодка опустилась на глубину. Волны смыли тело Бориса с ограждения рубки, заполняющегося при подводном положении водой.

Кроме убийства, трибунал инкриминировал Титову и участие в организованной преступной группе, занимающейся сбытом наркотиков: под руководством особиста рыжий матрос, скончавшийся от передозировки, закладывал героин в торпеду.

Из-за координат квадрата, в который отправлялась героиновая торпеда, погиб и штурман Миша. Командир ПЛ К-130 убрал его после того, как штурман стал много говорить о районе активного промысла.

Осужденный на солидный срок, Бибигон каменной рукой командора еще раз попытался дотянуться до генерала. Возможно, и сделал бы из Тимофея Георгиевича труп, хотя бы политический, если б не Муза Пегасовна. Ввергнутый в круговорот всех этих следствий, очных ставок и показаний свидетелей, генерал отошел от предвыборной борьбы за губернаторское кресло. Казалось, окончательно.

В один из последних дней предвыборной кампании "Пионер столицы" напечатал статью журналиста Виталия Бонивура "Генерал в дамках". Обвинительный лейтмотив звучал довольно-таки примитивно: генерал-де человек плохо образованный, обучен только одному языку – как он будет искать инвесторов для нищей области? Чтобы доводы выглядели еще убедительнее, к статье был приложен аттестат зрелости о среднем образовании будущего генерала, где в каждой строчке – только тройка.

В дело разрушения политического имиджа генерала запустили и судебный процесс над наркодельцом, бывшим контр-адмиралом Мотылевским. Мол, рука руку моет, все генералы одним миром мазаны, просто этого еще не поймали.

Вопреки ожиданиям Бибигона, заказавшего статью еще в хорошие для него времена, все изложенное лихой рукой столичного журналиста не привело генерала в уныние. Напротив, вдохновленный пламенными речами Музы Пегасовны о чести и достоинстве, генерал, рейтинг которого после длительного отсутствия на политической арене был близок к нулю, встретился в последний день предвыборной кампании с избирателями.

По совету Музы Пегасовны, для этой встречи генерал зафрахтовал самый большой зал города. Не ограничившись советами, ради такого мероприятия Муза Пегасовна заложила в ломбард переходящую, как красное знамя, соболью шубу. Взамен потребовала единственное: рояль должен стоять на сцене, а не в кустах. Счастливые соперники, с коими трудно было не согласиться, – через день выборы, – находили потуги генерала абсурдными и вне всякого сомнения запоздалыми. Но только не Муза.

Мало того, отринув все разумные доводы, день перед встречей с избирателями Муза посвятила музыкальному образованию Тимофея Георгиевича. С утра до вечера, пока партитура не покорилась целиком и полностью генералу, они в четыре руки и соло штудировали единственную мелодию – "Прощай, любимый город". Генерала уже тошнило от "любимого города" и "седого боевого капитана", но Муза вновь и вновь, игнорируя стуки соседей по батарее, требовала безупречного исполнения. И она добилась своего: генерал клевал клавиши носом, но бацал грамотно, без фальши.

Оснащенная огромным букетом желтых георгинов, Муза Пегасовна первой вошла в пустой концертный зал и заняла место в первом ряду. Всегда безупречно одетая, в этот день она превзошла самое себя. И если раньше я повторяла "Кармен на пенсии", то сегодня решилась исключительно на "Кармен". Настолько несовместны были эта красавица, с горящими глазами, прямой спиной, белозубой улыбкой, в шикарном брючном костюме красного цвета, и пенсия, да еще такая жалкая, как у наших стариков.

– Что он говорит! – громко шептала мне Муза Пегасовна, слушая речи генерала, обещавшего наладить жизнь области в пределах истинных возможностей. – Ну кому интересны дороги, отопление и наличие рыбы в магазинах? Надо обещать глобально, врать по-крупному.

Видимо, в ее словах была сермяжная правда, а может, электорату окончательно наскучило однообразие предвыборных обещаний, но зал сидел как заторможенный, словно пустой, ни вздоха, ни выкрика.

– Кого могут возбудить эти занудливые речи?

Муза Пегасовна поднялась с места и, тряхнув головой, встала на сцену.

– Отправилась возбуждать, – шепнула я сидевшему рядом он.

– От этого бывают дети, – заметил Лелик.

– От этого бывают губернаторы, – поправила я его.

Я знаю Музу Пегасону, как знает бессменную руководительницу всевозможных хоров треть жителей нашего региона, певшая под взмахи ее властных рук. Попробуйте пройти с Музой Пегасовной по широкому проспекту города и не встретить того, кто открывал рот под ее руководством. Желаю вам успеха!

Стремительной походкой проследовав на сцену и вызвав восторг уже от одного узнавания, она вложила генералу в руку желтые хризантемы и ненавязчиво отодвинула его от микрофона на полуслове.

– Я старуха! – с вызовом бросила она в ряды.

От ее низкого, завораживающего тембра проснулись все.

– Я старуха! – громко повторила Муза Пегасовна.

– Сколько старухе лет? – крикнул чей-то молодой голос.

– Мне еще нет девяноста, – гордо ответила Муза.

Заскучавший было народ развеселился.

– А дети есть? – неслось с галерки.

– Дети есть, и внуки тоже, – сообщила Муза Пегасовна. – Я предводитель стада в девять голов.

– В десять голов, – наклонясь к микрофону, поправил ее генерал.

По его выразительному взгляду, брошенному на Музу Пегасовну, все поняли – генерал посчитал себя.

– Десятая голова пока под вопросом, – не растерялась Муза Пегасовна. Беру только губернаторами.

Зал восторженно взвыл от такой санта-барбары, развернувшейся на их глазах. Словно фокусница, она раскрыла газету, непонятно каким образом оказавшуюся у нее в руках.

– Здесь пишут, – сказала она просто, без всякого надрыва, с мягкой душевной интонацией, – что Тимофей Георгиевич не знает иностранных языков, владеет только родным – русским.

Газета плавно полетела в зал.

– Я хочу поклониться генералу. Поклониться до земли за то, что он знает наш могучий, богатый русский язык. Спасибо вам, Тимофей Георгиевич, за любовь к родной земле, ее народу!

Муза Пегасовна отвесила благородный поклон в сторону генерала, тот растроганно поцеловал ей руку.

– Надо ли нам, гражданам России, живущим на одной восьмой части суши, знать иностранные языки? – торжественно спросила она у зала, ловившего каждое ее слово. И сама ответила: – Надо! Но, прежде чем штудировать английский или японский, следует научиться полноценно изъясняться на своем родном языке. Может ли губернатор, не умеющий ясно выражать свои мысли на русском языке, быть губернатором? Представляете, в какие коллизии он может ввергнуть область! Так что, если губернатору, – Муза Пегасовна сделала жест рукой в сторону генерала, – положен по протоколу переводчик, у него будет переводчик!

На последних словах своей пламенной речи Муза Пегасовна махнула залу рукой, и он, послушный ее воле, бурно и страстно зааплодировал. На волне публичного признания она села к роялю. Затихшая аудитория вздохом расположения откликнулась на первые аккорды, летящие в зал из-под прекрасных Музиных рук.

– Споемте, друзья, – обратилась Муза Пегасовна к собравшимся.

– Ведь завтра в поход, – облокотясь на крышку рояля, с улыбкой продолжал генерал.

– Уйдем в предрассветный туман, – пели генерал и его Муза. – Споем веселей, пусть нам подпоет...

– Седой боевой капитан, – хором Пятницкого слаженно грянул зал.

– Прощай, любимый город, уходим завтра в море. И ранней порой, мелькнет за кормой знакомый платок голубой.

На этих словах Муза кивком приглашает генерала присоединиться. Следуя приглашению, генерал элегантно делит с ней стул и клавиатуру. От их игры в четыре руки, когда он – на басах, она – в скрипичном диапазоне, когда их руки летают над клавишами, перекликаясь нотами, народ восторженно стонет.

"Да, с роялем Муза в яблочко, – думаю я. – Ну кто теперь, после того как Тимофей Георгиевич продемонстрировал свое умение музицировать, посмеет назвать его необразованным солдафоном?" Не знаю, как другие, но человеку, играющему на фортепиано, я ставлю зачет автоматом по всем другим предметам. Даже знание сора, из которого выросла нынешняя музыка, не лишает меня удовольствия делить коллективное ликование.

Не прекращая петь, Муза оставляет рояль на попечение генерала и направляется к центру сцены, вдохновенно дирижируя поющим электоратом. Вверху над ней, как символ венценосности, горит сотней лампочек огромная восьмиярусная люстра. Словно понимая это, Муза Пегасовна нет-нет, да и бросает взгляд под самый потолок.

Я только успеваю подумать, что Муза, прочувствовав ситуацию, складывающуюся в пользу генерала, уже позирует для фото– и кинокамер, фиксирующих победу, потому и голову задирает: ведь именно такой ракурс наиболее выгодно отражает шею и другие коварные места женской наружности как светящаяся громадина поползла вниз.

Нет, люстра не рухнула, не вломилась в сцену и размахивающую руками Музу, не взорвалась на глазах онемевшего зала гирляндой осколков. Она медленно, с точностью снайпера сжимала пространство между собой и Музой, стоящей на ее пути.

И так же медленно, словно угроза нависла не только над Музой, истлела песня, лишь генерал продолжал бить по клавишам. И от этого все происходящее за его спиной наполнялось ужасом. Кто-то сдавленно ойкнул. Генерал обернулся. В безмолвии, словно это не лучший дворец города, а пустыня, лишь раздавался скрип троса, скрип отчетливый, до зябких мурашек; трос скрипел, быстрее и быстрее раскачивая люстру и повергая ее вниз.

И когда сноп света, направленный падающей восьмиярусной кометой, сжался до маленького круга, за пределами которого – тьма, а внутри уже едва помещалась Муза, когда круг вот-вот разрешится точкой, генерал бросился, опрокинув стул, – как-то неловко, спиной, но отчаянно – к Музе в красном полыхающем костюме, чарующей и трагической от близости опасного светила, и вытолкнул ее из опаленного круга.

От последовавшего за его резким броском режущего стеклянного грохота я в ужасе закрываю лицо ладонями, Лелик прижимает меня к своему плечу. Я не хочу открывать глаза, я не хочу видеть, что стало с Музой Пегасовной и генералом после того, как на них упала люстра.

– Вака, ты что? Вот дурочка! – трясет меня Лелик, отнимая мои руки от лица. – Вака, открой личико, все живы.

По тому, как он нервно смеется и совершенно необоснованно целует меня то в макушку, то в лоб, я понимаю: Лелик напуган не меньше меня.

Люстра теперь мирно качается на тросе у самой сцены, на излете, но все же она пометила лоб того, кто метит в губернаторы. С перевязанной бинтом, на котором проступает кровь, головой генерал – герой всех героических эпосов, да и только.

Сцена уже заполнена людьми, Муза Пегасовна принимает комплименты по поводу ее самообладания под падающей люстрой, генералу оказана первая медицинская помощь. И вместе – восторги всех и каждого. Нет в зале ни одного равнодушного, неспособного оценить поступок настоящего мужчины Тимофея Чуранова, спасшего на глазах у всего честного народа любимую женщину Музу Пегасовну.