Текст книги "Чёрный ангел"

Автор книги: Варвара Клюева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 20 страниц)

Эдик с озадаченным видом обернулся к плите и посмотрел на кастрюльку.

– Не знаю, я не открывал.

– Балда! Я не про рагу спрашиваю – кстати, выключи, а то пригорит, – а про второе основание для скептицизма.

– А! Для филолога ты слишком туманно изъясняешься. Не знаю, сочтешь ли ты это основанием... У тебя выходит, что подозреваемых всего трое: я, Джованни и Базиль. Так вот, это невозможно.

– Этого не может быть, потому что не может быть никогда? Похоже, филологическое образование вообще не блестяще сказывается на умственных способностях. Но продолжай.

– А ты предпочитаешь "credo quia absurdum"? Джованни – добрейшее в мире существо. Если бы не Альбинка, его секретарша, он бы пустил свою дизайн-студию по миру – вкалывал бы за бесплатно, лишь бы делать людям приятное. Ему обидеть человека – мука смертная. Он чуть не повесился однажды, когда на него предъявили претензии сразу две бабы – ведь, по крайней мере, одной пришлось бы отказать! Чезаре клянется, что застал его за написанием предсмертной записки. Конечно, Чезаре соврет – недорого возьмет, но я сам слышал, как он – Чезаре, не Джованни – орал на одну из этих баб по телефону. Если мне железно докажут, что убил один из нас двоих: я или Джованни, я попрошу надеть на меня смирительную рубашку.

– Ну, а Базиль?

– Базиль, конечно, пожестче. Но он – неофит. Кто-то подсадил его на восточную религиозную философию, причем я толком так и не разобрал, на какую именно. Он и Веды цитирует от Ригавед до Упанишад, и сутры упоминает – то есть, вроде, убежденный индуист, а с другой стороны, выражается – махаяна, говорит, ваджраяна, дхарм, ахинса. Что уже несомненный буддизм. Ладно, не суть. Главное, что Базиль, если не считать работы, занимается исключительно своим духовным совершенствованием – дхьяны, йога, чань – в общем, полный вертолет. И больше его ничего не интересует, я готов поклясться. Слава богу, уже два года за ним наблюдаю. Мясо-рыбу не кушает – на силос перешел, курить бросил, вот-вот бросит пить и начнет дорожку перед собой мести, чтоб какую букашку ненароком не задавить. Я еще мог бы, поднапрягшись, представить, как он, охваченный негодованием новообращенного фанатика, душит негодяя, осквернившего святыню, хотя буддизм, в принципе, не поощряет страсти. Но чтобы отравить незнакомого человека сигаретой?! Да у Базиля и сигарет-то полгода как нет. А уж Ирен он и пальцем бы не тронул. Ни при каких обстоятельствах. Базиль с нее пылинки сдувал. Я рассказывал тебе?..

– Рассказывал, – поспешно заверила Надежда, напуганная перспективой повторного вечера воспоминаний. – Значит, Ирен не оговорилась. Должен быть кто-то четвертый. Подумай хорошенько, Эдик, у кого еще мог оказаться ключ от конференц-зала?

– Не знаю. – Он пожал плечами. – По идее, любой может попросить ключ у директора, если дело требует. Например, чтобы принять клиента. Но по правилам, сразу после ухода клиента положено закрывать зал и возвращать ключ владельцу. Мне не верится, что убийца заранее все предвидел и заказал дубликат. Убил он, вне всяких сомнений, под влиянием минуты. Принимая во внимание время и место, смешно предполагать заранее обдуманный умысел.

– Зато способ указывает на преднамеренность. Человек, не помышляющий об убийстве, не станет держать при себе отравленные сигареты.

Битых три часа Эдик с Надей обсуждали мотивы, возможности, характеры действующих лиц, пытались найти другие решения задачи, заданной Ирен, придумать, какая тайна могла связывать убийцу и жертву, если они даже не были знакомы. В конце концов ресурсы были исчерпаны.

– Да, для решения этой задачки наших маленьких серых клеточек недостаточно, печально подвела итог Надежда. – Так что классический детектив отменяется. Придется действовать по канонам крутого. Вышибая ногой дверь, вламываться на бандитские малины с двумя наганами наперевес и вытряхивать из бандитов правду вместе с выбитыми зубами. В общем, я переквалифицируюсь в филеры. Или лучше в "казачки"? Как ты думаешь, какой способ эффективнее: ходить за подозреваемыми по пятами или втереться к ним в доверие и после совместной пьяной оргии вытянуть всю подноготную?

Эдик не поддержал шутку. Видно совсем его укатало, беднягу.

– Брось, Надька. Ты не будешь мозолить убийце глаза. Dixi. Я не вынесу, если еще и с тобой что-нибудь случится.

Польщенная этим признанием, Надежда ринулась в бой:

– Но не можем же мы просто сидеть и ждать! За тобой охотятся убийца, милиция...

– Милиция пока не охотится. Они не знают про Мыколину тетрадку.

– Ну так заохотится! Когда поймет, что ты скрываешься. Нам нужна информация, черт побери! А от кого еще можно ее получить, как не от твоих коллег?

– От кого еще? Хм! А знаешь, можно попытаться. У Ирен были два близких человека – муж и подруга. Вдруг она им что-нибудь говорила...

– Адрес! – потребовала Надежда, бросаясь в прихожую.

– Я поеду с тобой.

– Нет!

– Да! Чего мне бояться? Они-то, уж точно, не убийцы.

– А если убийца караулит под дверью?

– Тогда тем более я не могу отпустить тебя одну.

После недолгих препирательств поехали вместе. Эдик поймал такси и назвал водителю адрес. Через полчаса машина остановилась у подъезда "сталинской" восьмиэтажки. Когда они вошли внутрь, лифт – мастодонт с металлической дверью, открываемой вручную, – только что стартовал с первого этажа.

– Нам на какой? – спросила Надежда.

– На четвертый.

– Давай пешком, – предложила она.

И, вспомнив, как в юности они бегали по лестницам наперегонки, рванула наверх. Эдик, ослабленный переживаниями последних дней, быстро отстал.

– Стой! – кричал он снизу. – Подожди меня, ненормальная!

Надя, задыхаясь от смеха и непривычной нагрузки, поднажала еще. Когда она взлетела на площадку между третьим и четвертым этажами, раздался хлопок, и в ту же секунду из ниши перед квартирами, скрытой от глаз стеной, выскочила и метнулась к лифту черная фигура. Грохнула решетчатая дверь, лифт поехал вниз. Не успев ничего понять, Надежда пробежала по инерции последний пролет и увидела распахнутую дверь квартиры.

На полу прихожей лежал незнакомец с простреленной грудью. Глаза его были открыты, губы шевелились. Надя шагнула вперед и склонилась над ним.

– Сан! Майсан! – прошептал незнакомец и закрыл глаза.

13

Злополучный понедельник, навсегда оставшийся в памяти Виктора Бекушева днем-чемпионом по бестолковости, абсурдности и безрезультатности, ознаменовал начало самой неудачной рабочей недели за всю его милицейскую карьеру. Во вторник Виктор ехал на Петровку, полный решимости вытряхнуть душу из коллег покойной Морозовой, устроивших накануне коллективную пьяную истерику с элементами то ли безобразного фарса, то ли высокой трагедии. Однако на "летучке", традиционно проводимой Песичем по утрам, выяснилось, что на их многострадальный отдел свалилась новая напасть в виде убийцы-маньяка. Не лишенный своеобразной художественной жилки, изувер облачал зверски умерщвленных мужчин и женщин в яркие искусственные шелка и оставлял на берегу какого-либо водоема, придав мертвому телу позу глубокой задумчивости.

Первую жертву маньяка, мужчину, нашли чуть больше месяца назад на северо-востоке Москвы, под горбатым пешеходным мостиком через Яузу. Мертвец глядел на воду, сидя на камне в позе роденовского "Мыслителя". Поскольку было еще неизвестно, единичное это убийство или начало серии, дело оставили в окружной прокуратуре. Вторая жертва, женщина, встретила свою злую судьбу две недели спустя, но в столичные сводки не попала – на сей раз маньяк художественно разместил фигуру наподобие микеланджеловской "Ночи" под ивой, над текучими водами подмосковной речки Уча. Третий несчастный, снова мужчина, угодил в лапы садиста вечером вчерашнего проклятого понедельника и был обнаружен ранним утром тоже под мостом, рядом с кладбищем ржавых речных посудин, неподалеку от платформы "Москворечье". Покойник стоял, опираясь на трость, и прозревал пространство и время, в точности как его великий прототип – церетелиевский "Пётр". Как и в первых двух случаях, все одеяние жертвы состояло из несуразной женской ночной рубашки ацетатного шелка, ярко-оранжевый цвет которой следователь районной прокуратуры, выезжавшая на первый труп, поэтично обозвала в протоколе "шафранным". Эта характерная деталь, врезавшаяся в память кому-то из дежурных по городу месяц назад, позволила быстро объединить два московских трупа в серию, а после соответствующего запроса добавить к ним и подмосковный. Засим, как и следовало ожидать, дело радостно передали в горпрокуратуру. Точнее, сбагрили с неприличной поспешностью – утром того же вторника. Горпрокуратура же быстренько подключила Петровку.

Облегчив душу многомерной и многосвязной, словно конструкции Эйфеля, матерной тирадой, Песич бросил на поимку маньяка лучшие силы отдела, в том числе и Бекушева с Халецким. Два с половиной дня ударная бригада рыскала по городу и области, пытаясь выявить свидетелей, видевших, как убийца извлекал тела из машины или пристраивал их на берегу, определить хотя бы приблизительно географическое положение берлоги, где маньяк расправлялся с жертвами, установить фирму-производителя шафранных ночнушек (как выяснилось, давно почившую в бозе), нащупать связь между погибшими, найти хоть какую-нибудь общность в их знакомствах, интересах, образе жизни и манере поведения.

К исходу четверга стало ясно, что раскрыть преступление по горячим следам не удалось. Песич отменил аврал, милостиво позволив подчиненным заняться и другими делами, спешно оставленными ради поисков маньяка. Получив высочайшее дозволение, Виктор сломя голову помчался в гнездо рекламщиков, почтовиков и дизайнеров, гадая на лету, успеет ли добраться до конца рабочего дня. Звонить заранее и просить свидетелей задержаться ему не хотелось: пусть его появление станет для расслабившегося противника сюрпризом. Без пяти семь он взбежал на крыльцо пресловутого особняка, мысленно ликуя: "Успел!", но на этом везение кончилось.

Первым делом Виктор направил стопы в офис рекламного агентства и пожелал увидеть Николая Усова, чьи бегающие глазки не давали ему покоя с самого понедельника. Тут-то и выяснилось, что оперативник пропустил много интересного. Усов бесследно исчез по пути на работу во вторник утром, и как раз сегодня его обезумевшая от тревоги мать уговорила милиционеров родного отделения принять от нее заявление. Но это еще не все. В среду таинственным образом пропал директор агентства почтовой рассылки Эдуард Вязников, один из самых близких друзей покойной Морозовой. Обстоятельства второго исчезновения выглядели еще загадочнее первого, поскольку произошло оно практически на глазах у коллег.

Вчера, в одиннадцать утра Вязников приехал на встречу с клиентом. Без пятнадцати двенадцать стороны пришли к соглашению об условиях будущего контракта, директор "Голубя" пообещал подготовить текст договора и проводил клиента до дверей. В холле Вязникова перехватила Полина Кузнецова, исполнительный директор "Пульса". Она сообщила о звонке изнемогающей от тревоги матери Усова и попросила совета. Они обсудили положение и пришли к выводу, что бить в набат пока не стоит, ибо Николай, основательно перебравший в понедельник, мог стать жертвой заурядного запоя и вполне типичного в таких случаях провала в памяти.

После разговора с Полиной Вязников вернулся к себе в офис и около часа работал над очередным отчетом для клиента. Потом он передал свои записи секретарю, поручив ей набрать текст на компьютере, и объявил, что прогуляется до дизайн-студии. Его визит привел к мелкому инциденту, быстро исчерпанному благодаря вмешательству директора студии. Один из художников, некий Михаил Король по прозвищу Чезаре, принес из дома портрет Морозовой, написанный несколькими месяцами раньше. Покойная не любила фотографироваться, поэтому портрет оказался чуть ли не единственным ее изображением, оставшимся в распоряжении коллег. Увидев его, Вязников с ножом к горлу пристал к автору, выпрашивая портрет на память. Чезаре наотрез отказался как подарить, так и продать свою работу, сказав, что эта вещь дорога ему самому. Директор "почтовиков" продолжал настаивать, и они едва не повздорили. Тогда директор дизайнеров предложил сфотографировать картину, отсканировать снимок, увеличить и раздать копии всем желающим. Вязников согласился и отправился в "Пульсар" за светочувствительной пленкой. Рекламщики предложили ему поискать пленку в столе Усова. Покопавшись там, Вязников вышел от рекламщиков и заперся в конференц-зале. Больше его никто не видел.

Вернувшиеся после обеда сотрудницы агентства "Голубь" обнаружили, что пальто их обожаемого директора, висевшее в офисе, исчезло. Сперва девушки не особенно обеспокоились – мало ли куда и по каким делам могло уехать начальство. Правда, их несколько смутило, что Сир (как они любовно называли Вязникова), вопреки обыкновению, не оставил шутливого послания с абсурдными инструкциями, призывом к ударному труду и изложением абсолютно неуважительных причин своей отлучки, но вспомнив, каким потрясением для него была смерть Ирен, рассудили, что ему не до шуток. Однако когда директор не явился сегодня утром, – а по предварительной договоренности с клиентом именно на сегодня было запланировано подписание выстраданного накануне контракта, – их беспокойство заметно усилилось. Решив не замыкаться в молчании, девушки поделились тревогой с сотрудниками дружественных фирм. Вязникову несколько раз звонили и домой, и на мобильный – без ответа. Курьер, отправленный к нему на квартиру, явился ни с чем.

Работники всех трех злополучных фирм почувствовали себя пассажирами тонущего лайнера. Если убийство неизвестного, произошедшее у них под носом, взбудоражило их и слегка выбило из колеи, а гибель Ирен потрясла и повергла в ужас, то неведомая и потому самая страшная судьба двух исчезнувших коллег породила панику. Виктор безошибочно узнал ее признаки в пронзительно звенящих голосах, резких репликах, рыданиях, напряженных позах, пульсирующих желваках, беспокойно снующих туда-сюда руках. Впервые на обращенных к нему лицах он прочел не любопытство, не отчуждение, не брезгливость, не досаду, не вынужденное смирение, а надежду отчаяния. Несчастным художникам и рекламщикам, вопреки всей их предубежденности против милиции, хотелось верить, что он остановит этот необъяснимый разгул насилия и вернет их жизнь в мирное русло. И ни на одном из этих лиц Виктор, как ни старался, не сумел разглядеть неискренности.

Их готовность помочь выглядела поистине трогательной. Хотя рабочий день закончился, все сбились в конференц-зале и, старательно хмуря лбы, пытались вспомнить хоть какую-нибудь мелочь, способную пролить свет на события последней недели. На Виктора обрушили массу подробностей, наблюдений, толкований и догадок, но ничего полезного для себя он из этой информации не выудил. Только одно соображение показалось достойным внимания.

– По-моему, исчезновение Эдика каким-то образом связано с тем, что он рылся в столе Мыколы, – предположила Полина. – Никто не заметил, было ли у него что-нибудь в руках, когда он выходил от нас, но пленки, ради которой и затевались поиски, в дизайн-студии так и не дождались. А в ящике, между тем, лежат две или три коробочки. Думаю, Эдик наткнулся на что-то чрезвычайно важное, настолько важное, что забыл о репродукции, которую очень хотел получить. Может быть, Мыкола оставил записку?..

Виктор и раньше подозревал, что Николай Усов располагал сведениями, которыми не торопился делиться со следствием, теперь же уверился в этом окончательно. Почему парень, демонстрирующий дружелюбие и открытость, вдруг резко сменил курс? Побоялся расправы? Спасовал перед угрозой разоблачения какой-нибудь неприглядной тайны? Или, наоборот, сам решил шантажировать преступника? Что ни возьми, а записка, уличающая убийцу, – логичная мера предосторожности со стороны носителя опасной тайны. Но что, в свете этой версии, означает исчезновение Вязникова? Может быть, прочитав записку Николая, он захотел лично свести счеты с убийцей дорогого ему человека?

– Кто из ваших коллег не вышел вчера на работу?

Ответил старший менеджер "Пульсара" Эжен:

– Мы уже думали об этом. Ничего не получается. В среду все, кроме Мыколы, были на месте.

"А вдруг Вязников и есть убийца? – продолжал размышлять Виктор. – Возможно, прочитав и уничтожив записку, он начал опасаться, что это не единственная страховка Усова, и скрылся от греха подальше, ожидая, как будут развиваться события".

– Как вы думаете, у кого Вязников попросил бы убежища, если бы решил скрыться?

– У Эдика очень много приятелей, – сказала Полина. – Думаю, о многих мы даже не слышали. Но если он жив и здоров, то непременно придет завтра на похороны Ирен.

Виктор не разделял ее уверенности, но отложил вопрос до завтра. Если у Вязникова и впрямь так много приятелей, его поиски займут не один день. А пока можно наведаться к матери Усова, проверить, не припрятал ли он дома вторую записку, не намекнул ли родным, откуда ждет беды.

Свидание с Верой Николаевной Усовой стало тяжелым испытанием. Ее запавшие глаза, набрякшие веки, красные пятна на лице, дрожащие губы и нестерпимый запах аптеки в доме – все кричало о горе, навалившемся на немолодую уже женщину.

– Я чувствую, с Коленькой случилось что-то страшное, – шептала она, комкая в руке мокрый платок. – Вы ведь знаете: между матерью и ребенком существует неразрывная связь, она рвется только со смертью одного из них, и я... я чувствую... не могу выговорить эти страшные слова...

– И не нужно, – убежденно сказал Бекушев. – Я знаю, неопределенность – это очень тяжело, но она оставляет надежду. Давайте попытаемся сделать все возможное, чтобы найти вашего сына здоровым и невредимым. Расскажите, пожалуйста, все, что помните: как Коля выглядел, уходя позавчера на работу, в каком был настроении, не говорил ли о том, что собирается с кем-то встретиться или куда-то заехать по пути?

Вера Николаевна покачала головой.

– Нет, ни о чем таком речи не было. Коля и так опаздывал и заметно нервничал... Даже прикрикнул на меня. А выглядел он неважно. Вы, наверное, слышали, в понедельник у них на работе случилась какая-то крупная неприятность. Я даже не поняла толком, какая. Коленька приехал в таком состоянии... никогда его таким не видела. Как только до дома добрался! Пришел, упал на пол лицом вниз – прямо в куртке, в ботинках... Еле-еле его растормошила, довела кое-как до кровати. Ночью ему было так плохо, я думала, утром он не подымется... Когда встал, даже уговаривала отлежаться денек. Но Коленька только отмахнулся. Не могу, мол, мать, заказов очень много, каждый час на счету. Он у меня такой ответственный...

– А он как-нибудь объяснил, почему напился?

– Я же говорю: ночью ему не до того было, а утром пробормотал что-то насчет неприятностей на работе. Я так поняла, что неприятности связаны с тем мертвым бандитом... Вы ведь знаете, что у них на работе на прошлой неделе нашли мертвеца?

– Знаю, – подтвердил Виктор. – А вам Коля рассказал?

– Да, конечно. Приехал в прошлый четверг весь такой возбужденный. Мама, говорит, у нас такое случилось! Праздновали день рождения в двух шагах от покойника. Вот переполоху было, когда этот сюрприз обнаружился! Я перепугалась: какой покойник, спрашиваю, как он к вам попал? Коля и объяснил, что тело нашли в холле за фанерным щитом, где уборочный инвентарь держат. Описал, как выглядел мертвец. Рожа, говорит, бандитская, голова бритая, торс бычий. От чего умер непонятно. Но так он это сказал, что я не поверила. Присмотрелась повнимательнее, а физиономия у моего сыночка хитрющая. Признавайся, говорю, ты что-то знаешь. А он говорит: "Не знаю, но подозреваю. Похоже, убили этого типа. И я даже догадываюсь кто. Посмотрим теперь, долго ли ей осталось потешаться".

Виктор подался вперед.

– Вы догадались, кого он имел в виду?

– Конечно. Коленьку на работе все любят. Только одна мегера вечно к нему придирается, насмешничает, нападает, буквально проходу не дает. То ли из зависти, то ли с досады, что Коля на нее внимания не обращает. Знаете, бывают такие стервозные бабы...

– Коля называл вам ее имя?

– Ириной ее зовут. Или еще – Ирен. Знаете такую? Я ему говорю: "Коленька, если ты подозреваешь ее в убийстве, иди завтра прямо с утра в милицию и обо всем им расскажи". А он: "Не волнуйся за меня, мама. Она и не догадывается, что я ее подозреваю. А милиция к нам сама пожалует".

– А он не сказал, чем вызваны его подозрения?

– Нет. Напустил на себя такой таинственный вид. Он ведь у меня в душе совсем еще мальчишка...

Вера Николаевна заплакала. Виктор выдержал сочувственную паузу, потом задал новый вопрос:

– А в пятницу Коля ничего нового не рассказывал?

Она отняла от лица платок и посмотрела на него с каким-то непонятным выражением.

– Нет. А знаете, я сейчас подумала: он ведь какой-то странный в пятницу пришел. Задумчивый, молчаливый. На Коленьку это совсем не похоже. Я даже обеспокоилась: не заболел ли? Заглянула к нему в комнату, а он сидит за столом, пишет что-то. Услышал, как я вошла, закрыл бумагу ладонью и другой рукой машет не мешай, мол.

– Вера Николаевна, – взмолился Виктор. – Позвольте мне, пожалуйста, осмотреть квартиру. В первую очередь, комнату вашего сына.

Как и следовало ожидать, его просьба не вызвала восторга. Но от тревоги за сына у матери не осталось сил отстаивать неприкосновенность его частной жизни.

– Ну что же... если это необходимо...

Осмотр занял полчаса, но результат был нулевой, если не считать таковым знакомство с обширной коллекцией порнографических журналов и снимков, припрятанных в укромных уголках Колиной комнаты. Виктор изучил буквально каждую бумажку, попавшуюся ему на глаза, но вожделенной записки не нашел. Забрав, с разрешения Веры Николаевны, две старые записные книжки Николая, Виктор простился с несчастной женщиной и поехал домой. Добираться пришлось на такси – метро уже закрылось.

В пятницу ни Вязников, ни Усов на похороны Морозовой не пришли. Бекушев подозревал, что так оно и будет, но все равно был разочарован. Коллеги же Ирен, Эдика и Николая окончательно пали духом.

Стоя перед трупохранилищем ("Бр-р! Ну и наименование! Где вы, старые добрые имена, когда подобные учреждения называли уютным неказенным словечком "покойницкая"?), Виктор разглядывал хмурые, заплаканные, потерянные лица и думал, что никогда еще не бывал на похоронах, где царило бы столь тотально похоронное настроение. Обычно в толпе людей, провожающих ближнего своего в последний путь, сразу видно тех, для кого эта смерть – неизбывное горе, и тех, кто пришел просто отдать дань вежливости. Последние, как правило, натягивают приличествующую случаю маску скорби или глубокой печали, но, бывает, и не утруждают себя: глазеют с любопытством по сторонам, сплетничают, обсуждают дела, не имеющие ни малейшего касательства к печальному событию, которое привело их на кладбище.

Среди пришедших проводить Ирен таких случайных "скорбящих" не было. Люди выглядели даже не подавленными, а раздавленными горем. Грязь под ногами, угрюмое сивое небо, сероватые брызги ледяной кашицы, падающие сверху, идеально вписывались в безотрадную картину.

Одна из створок тяжелой бурой двери под вывеской "Трупохранилище" приоткрылась, в щель выглянула невзрачная востроносая тетка и деловито, как на складе, выкрикнула:

– На Морозову у кого документы?

От группы провожающих отделилась Полина и поспешила к двери, на ходу открывая сумочку. Переговорив о чем-то с "кладовщицей", она обернулась, махнула рукой и скрылась в здании. Повинуясь ее знаку, двое мужчин – Кулаков, он же Эжен, и Король, он же Чезаре, – подошли к задней двери автобуса-катафалка, приняли гроб и занесли его следом.

"Стало быть, организацию похорон взяли на себя сотрудники Морозовой, догадался Виктор. – Странно. Правда, Халецкий говорил, что сожитель Ирен в больнице, а родственники ее не жаловали... Но не до такой же степени, чтобы наплевать на всякие приличия... А подруга, верная Лизавета, не оставлявшая Ирен ни в здравии, ни в хвори? Неужели она тоже не пришла?"

Виктор огляделся, и только тут заметил незнакомую пару, стоящую поодаль. Человек лет тридцати пяти – сорока, высокий, рыхловатый, и девушка. В автобусе Виктор их не видел, значит, приехали отдельно, своим ходом. И стоят на отшибе. Кто они? Родственники? Знакомые?

Мужчина стоял, опустив непокрытую голову. Мокрые пряди волос облепили лоб, по щекам и подбородку медленно катились капли – то ли слезы, то ли талый снег. А девушка... Вот она, случайная пташка, залетевшая поглазеть на чужую скорбь. На лице написаны любопытство и... что? Нетерпение? Азарт? Беспокойство? Кого-то она выискивает глазами. Вон, взяла спутника за рукав, уговаривает подойти ближе. Кто же это? Неужто дочь Морозовой? Да, прав Халецкий, – тот еще экземпляр!

Обе створки двери снова открылась. Первой вышла Полина. Потом Эжен и Чезаре тяжело выкатили высокую тележку со стоящим на ней гробом. Еще два человека отделились от остальных и поспешили к ним на помощь. Толпа расступилась, освобождая проход к катафалку.

В эту минуту кто-то крепко стиснул локоть Виктора. Он обернулся и увидел Халецкого, но в первый миг его не узнал. Борька – знаменитый на все ГУВД трепач, паяц, симулянт и сибарит – выглядел, словно гончая, учуявшая зайца. В глазах огонь, ноздри трепещут, тело подрагивает...

– Борис? Ты что здесь делаешь?

– Ш-ш! Быстро пошли отсюда! Ну давай же, шевелись!

– Неудобно как-то уходить, похороны все же... Куда ты меня тянешь?

– В машину. Прекрати вырываться, веди себя прилично. Неудобно ему! Сейчас ты у меня забудешь про неудобства.

– Да что случилось?! Террористы взорвали Кремль? Президента взяли в заложники?

– Хуже! Мы лишились всех свидетелей.

– Ты про Усова с Вязниковым? Так я уже знаю.

– Как, еще и Усов?! Твой лепший кореш с бегающими глазками? И он пропал? Как? Когда?

– Во вторник утром, по дороге на работу. А в среду исчез Вязников – прямо с работы.

– Пых, помяни мое слово: мы имеем дело с нечистой силой. Давай полезай в машину, ибо стоя мои новости выслушивать не рекомендуется.

Виктор покорно занял пассажирское сиденье дряхлой Борисовой "копейки" и приготовился слушать.

– Вчера, получив благословение папы-Песича, поехал я в больницу, повидаться с загадочным сожителем Ирен, – газанув с места, начал Халецкий. – Ты будешь смеяться, но меня замучило жгучее любопытство по поводу его мрачного прошлого. В больнице мне сообщили, что Петр Кронин во вторник отказался от их услуг, собрал вещички и укатил домой. Я спросил, переписали ли они его паспортные данные меня интересовала прописка. Мне объяснили, что Кронин лежал в платном отделении, его лечение оплатили за несколько дней вперед, поэтому в паспорте и страховом полисе нужды не возникло, а в регистратуре переписали данные с журналистского удостоверения пациента. Данные, скажите, пожалуйста! Знаешь, что под ними подразумевалось? Имя и фамилия! Даже отчества нет, не говоря уже про год и место рождения.

– А кем выдано журналистское удостоверение?

– Спроси что-нибудь полегче. В регистратуре считают, что эта информация не заслуживает внимания. Только и запомнили, что оно международного образца, – имя и кириллицей и латиницей пропечатано.

– А кто оплатил лечение?

– Лизавета, подруга Ирен. Она оставила номер телефона лечащему врачу, просила звонить, если что. И навещала больного тоже она, сиделка по описанию признала. В общем, из больницы я поехал в дом Ирен. Решил, что найду сожителя там, а если нет – узнаю его адрес у Лизаветы. Приехал. Звоню в квартиру Ирен – никого. Звоню в квартиру Лизаветы – тоже тишина. Звоню к соседям – ничего не видели, ничего не знают. И на лавке перед подъездом, как назло, никого нет, погода к посиделкам не располагает. Ладно, думаю, у меня в запасе есть еще один свидетель – Вязников. Лизавета говорила, что он дружил с Ирен, захаживал в гости. Стало быть, с сожителем знаком и, быть может, знает, где его искать. Приезжаю к Вязникову, звоню в квартиру. Как ты думаешь, что происходит? Правильно: ничего. За дверью глухо. Хорошо хоть соседи с Вязниковыми приятельствуют. Объяснили мне, что его жена за границей, контракт у нее на три месяца, а самого Эдика они видели в последний раз накануне, то есть в среду утром. Он торопился на важную встречу и вообще вид имел хмурый, потому поболтать, против обыкновения, не остановился. И все. Аллес. Больше соседи его не видели и не слышали. Я снова поехал к Лизавете. На часах – первый час ночи. Думаю, должна уже вернуться, у нее дочь – школьница. Черта с два! Школьница с папочкой оказались в наличии, а Лизавета – как бы не так. Муж ее сам ума не приложит, что произошло. Он с дочерью ездил в гости к своим родителям, а Лизавета отказалась, сославшись на необходимость приглядывать за соседом. Он-де совсем больной, не дай бог, сердце опять шалить начнет, а у него на руках полуторагодовалый карапуз. Муж поворчал немного для виду, но уступил. Лиску, говорит, не перевоспитаешь. Она с детства всякую беспризорную живность, всякую бродячую собаку в дом тащит. Спорить с ней – себе дороже. В общем, уехали они вдвоем с дочерью. Возвращаются – на кухонном столе записка: "Тема, Ритунчик, мне нужно срочно уехать на несколько дней. Вернусь – все объясню. Целую, мама". Артем бросился к соседу – никого. Позвонил в единую справочную по больницам – ни Петр Кронин, ни Михаил Кронин, ни Елизавета Волчек в их списках не значатся. Он проверил одежду жены – вроде все на месте. Нет только пальто, сапог, сумочки с документами и того, что было на Лизавете, когда Тема с Ритунчиком уезжали. Ну, может, еще смена белья пропала, но точно неизвестно – он ведь его никогда не пересчитывал.

– Ну и что, по-твоему, все это значит? – поинтересовался Виктор.

– Хороший вопрос. А главное – уместный, – съязвил Халецкий. – По-моему, это значит, что против нас играет сам шайтан. В одной команде с убийцей Козловского. Смотри, какая дивная картина получается! В четверг труп Козловского находят в холле особняка, где работает чертова пропасть двигательщиков торговли, не считая дантиста с медсестрой. Убийство происходит на пересечении всех торных троп, но тем не менее убийце удается обделать все втихаря. По крайней мере, никто не признается, что застал его за работой. В пятницу больная Ирен за каким-то лешим вылезает из теплой постели и попадает под колеса неизвестного авто с неизвестным водителем. Свидетелей опять же не существует. В понедельник ты сидишь в этом гадюшнике, когда нашим подозреваемым сообщают, что их любимая сотрудница погибла, однако никто не спешит с саморазоблачениями и вообще ничем себя не выдает – это под твоим-то бдительным оком! Единственный, на чьем лице читаются признаки то ли вины, то ли большей по сравнению с другими осведомленности, ускользает у тебя между пальцев и на следующий день, во вторник, растворяется в туманной дали. В среду его примеру следует близкий друг убиенной Ирен. В четверг испаряются сразу трое: возлюбленный Ирен с младенцем и ее ближайшая подруга, она же соседка. Не удивлюсь, если сегодня все три околорекламные фирмы прекратят существование по причине повального переселения штата сотрудников в тонкие миры. И если ты предложишь разумное объяснение всей этой чертовщине, я буду счастлив.