Текст книги "Чёрный ангел"

Автор книги: Варвара Клюева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 20 страниц)

– Бабку, пожалуй, выдрессируешь! – усомнилась Надежда.

– Ты не знаешь моего папу! Спорим, через месяц совместной жизни она у него начнет по струнке ходить, честь отдавать и рапортовать по стойке "смирно"?

– А мама не начнет? – опасливо поинтересовалась Надя.

– Ты что! – оскорбилась Лиска. – Папа – воплощенное благородство. Он в жизни не обидел слабого. Если бы моя мама хоть изредка ему уступала, они бы не разошлись. А твоя мама будто нарочно для него создана. И он для нее. Ему нужна мягкость и нежность, ей – надежная опора и защита. Ей сколько лет?

– Пятьдесят три.

– А моему папе – пятьдесят девять. Идеальная разница в возрасте. Дело за малым. Осталось их познакомить.

– А вдруг они друг другу не понравятся?

– Но попытка-то – не пытка. Что мы теряем?

– Ничего, – согласилась Надежда.

И они принялись обсуждать прожекты знакомства. Эдик злобно гремел на кухне кастрюлями, но дамы так увлеклись, что пропустили этот кричащий намек мимо ушей. А потом проснулся Мишутка, и все проблемы – текущие и глобальные – отошли на второй план. Только уложив ребенка на ночь, Надежда сделала попытку завести разговор об убийствах, но Эдик, обиженный сверх всякой меры, его не поддержал.

Надежда не поняла, что ее разбудило. Когда она открыла глаза, в комнате стояла тишина, только сонно посапывал Мишутка, да едва слышно дышала Елизавета. И тем не менее сердце у Нади колотилось, как безумное. Пытаясь унять нервную дрожь, она встала и вышла в коридор. Ни звука. Заглянула на кухню. Никого. Подошла на цыпочках к комнате Эдика и приоткрыла дверь. Безмятежное похрапывание.

Надежда отругала себя и снова отправилась на кухню – за валерьянкой. Несмотря на очевидное отсутствие причин, она почему-то по-прежнему старалась двигаться бесшумно, на цыпочках. До кухни она не дошла. Приросла к полу в прихожей, уловив обострившимся от страха слухом тихое, почти беззвучное шипение.

Как всегда, инстинкт сработал быстрее сознания. Она еще спрашивала себя, что бы это значило, вспоминала не к месту "Пеструю ленту", а ноги сами отнесли ее в ванную, руки сорвали с вешалки полотенца, намочили, отжали, и обмотали одно вокруг лица.

Позже она пыталась восстановить в памяти свои действия, но так и не поняла, как ей удалось без единого звука разбудить Лиску и Эдика (тот впоследствии уверял, что просто онемел, увидев ее белую физиономию в розово-полосатой маске), знаками убедить их, что нужно обмотать лица полотенцами и быстро, но бесшумно одеться, в миг нагрузить Эдика пальто, шубами и сумками, впихнуть Елизавете обувь, и вылезти через окно на балкон, не разбудив завернутого в одеяло Мишутку.

Почему-то Надежда была убеждена, что до тех, кто затаился по ту сторону входной двери, не должно донестись ни звука – иначе произойдет нечто страшное. У нее едва не выскочило сердце из груди, когда створка окна стукнула, отделяясь от рамы. И потом – когда под их ногами загремел жестяной пол балкона.

Собственно, это не было балконом в обычном понимании. Просто когда-то шестиэтажный дом достроили до десятиэтажного, и окна Надежды, живущей на седьмом, выходили в зачем-то оставленную строителями нишу, полом которой служил фрагмент бывшей кровли. Ниша была достаточно широкой, поэтому ее оградили, вбили в стену крюки, повесили бельевые веревки и использовали как обычную лоджию, только лазить туда приходилось через окно. Аналогичным образом поступили и соседи из другого подъезда, окна которых выходили в ту же нишу. Подстегиваемые страхом, беглецы и не заметили, как одолели барьерчик, разделяющий владения, и оказались на чужой половине.

Навсегда осталось загадкой, как немолодая, в общем-то, женщина, не упала в обморок или не подняла истошный крик, когда ее среди ночи разбудил настойчивый стук в окно седьмого этажа. Надежда видела, как дрожали ее губы, когда соседка, включив свет, приникла к стеклу, пытаясь разглядеть тех, кто ломился к ней в дом таким эксцентричным образом.

– Вера Сергеевна, это я, Надя, ваша соседка через стену. Пустите нас, пожалуйста, у нас беда!

Перепуганная женщина открыла форточку.

– Окно заклеено. Открывать или так пролезете?

– Пролезем, форточка здоровая. Только возьмите ребенка.

Передав Вере Сергеевне Мишутку, Надежда проникла в комнату, взяла у Лиски обувь и помогла ей пролезть вслед за собой. За Лиской последовали шубы и, наконец, Эдик.

Соседка немного оправилась от изумления.

– Что случилось?

– Это мои друзья, Вера Сергеевна, – затараторила Надежда. – За ними охотятся бандиты, и я спрятала их у себя. Сейчас, в эту самую минуту кто-то напускает в мою квартиру газ. Усыпляющий или ядовитый – не знаю. Вызывайте скорее милицию.

Дверь в комнату открылась, и в проеме возник мужчина в трусах. Надежда узнала в нем соседкиного сына Виктора. Из-за его спины выглядывала молодая женщина в халате, накинутом поверх ночной рубашки, – жена. Как ее зовут, Надежда не знала.

– Что происходит?

– Потом, – махнула рукой Вера Сергеевна. – Беги, позвони в милицию. Скажи, соседку чуть не отравили газом.

Витя исчез, жена осталась стоять столбом на пороге. Надежда, Эдик и Лиска спешно натягивали пальто и сапоги.

– Куда вы? – всполошилась Вера Сергеевна.

– Нам нужно бежать, – объяснила Надежда. – Милиция когда еще приедет, а эти, – она мотнула головой в сторону стены, – рядом.

– А если они поставили кого-нибудь внизу наблюдать за подъездами? прошептала Лиска.

Надежда и Эдик растерянно переглянулись.

– Я могу провести вас по чердаку, – неожиданно заговорила женщина в халате, выйдя из ступора. – Я техник-смотритель, у меня есть ключи. Третий и шестой подъезды выходят на фасад, а не во двор.

– Ох, спасибо вам огромное! – горячо поблагодарила Надежда. Женщина поспешила к себе одеваться. – Вера Сергеевна, может быть, вы подождете милицию на лестнице? Конечно, вряд ли эти отморозки сунутся сюда, увидев, что нас нет в квартире, но береженого бог бережет.

Пока они поднимались на чердак, пока пробирались к шестому подъезду, Надежда лихорадочно соображала, к кому обратиться за помощью. Нет, кандидатов у нее хватало, только, раз уж пособники убийцы добрались до нее, то найти ее друзей им тоже не составит труда. Разве что... Конечно! Вовчик!

– Простите, вы не могли бы впустить нас во второй подъезд? – спросила она их провожатую.

– Второй выходит во двор, – предупредила та.

– Ничего, мы справимся.

Женщина покачала головой, но повела их дальше. Открыв чердачный люк второго подъезда, она пожелала им удачи и распрощалась. Под нестройный хор благодарностей люк с грохотом закрылся.

– Сейчас мы пойдем к одному моему старинному знакомому, – объявила Надежда. Вид у него, мягко говоря, диковатый, да и манеры небезупречны, но вы не смущайтесь – под грубой оболочкой бьется нежнейшее сердце.

Вовчик Рубцов здорово смахивал на необщительную гориллу в расцвете сил: короткие крепкие ноги, могучий торс, руки до колен, кулачищи с паровой молот, низкий лоб и чрезвычайно развитые челюсти. Когда-то он учился в параллельном с Надеждой классе. После восьмого Вовчика с облегчением выпихнули в какое-то ПТУ, но он по старой памяти захаживал на школьные вечера. Надежда, вероятно, так никогда и не узнала бы о нежных чувствах, распирающих эту бочкообразную грудь, если бы на одном из таких вечеров ее одноклассника не отправили в больницу с переломом челюсти и сотрясением мозга. Свидетели инцидента утверждали, что нападение было неспровоцированным. Они стояли, курили, обсуждали школьных красавиц и вдруг Вовчик смачно плюнул на свой бычок, отшвырнул его в сторону и без слов (он вообще был не из говорливых) отправил одного из участников дискуссии в нокаут единственным ударом в челюсть. Завеса над тайной приподнялась, когда кто-то припомнил последние слова пострадавшего. "Надька Неман, конечно, аппетитная девка, но жуткая динамистка".

С той поры Надежда, сталкиваясь с Вовчиком, всякий раз одаряла его ослепительной улыбкой. Вовчик столбенел и становился похожим на скульптурное изваяние гориллы в натуральную величину. Надежда шла дальше, гадая, простоит он на месте до завтра или только до вечера. Одноклассницы предостерегали ее: "Ты бы с ним поосторожнее, он же дикий. Решит, что ты его поощряешь и затащит в кусты". Но Надя только смеялась. Она была уверена, что правильно истолковала Вовчиково отношение. Он – рыцарь, безмолвно поклоняющийся Прекрасной Даме. А рыцари, пусть даже и похожие на горилл, не тащат своих прекрасных дам в кусты.

Потом Надежда вышла замуж и переехала в бабкину квартиру. Как-то раз, навещая маму, она увидела во дворе Вовчика, по привычке улыбнулась ему и даже помахала рукой. Вовчик, против обыкновения, остолбенел всего на минуту, а потом, неуклюже загребая ногами, подошел к ней.

– Привет, Надь, – сказал он, пунцовея по самые плечи. – Ты... это... куда пропала? Чей-то давно тебя не видать.

– Здравствуй, Вовчик. Я замуж вышла.

Он долго переваривал известие, а переварив, спросил:

– Муж-то хороший? Не обижает?

Глянув на его сжавшиеся кулачищи, Надежда невольно поежилась и заверила торопливо:

– Муж замечательный. Самый лучший на свете.

Вовчик вздохнул, шумно и протяжно, как кузнечные мехи, и, помолчав, попросил почти жалобно:

– Ты... это... записала бы мой телефон. Вдруг это... обидит кто. Я приеду и разберусь.

Она ответила, мол, ну что ты, кто меня обидит, но, тронутая немой мольбой, телефон все же взяла и даже записала Вовчику в книжку свой новый номер.

Прошло несколько лет. Надежда уже почти забыла о Вовчике, когда они встретились снова. На этот раз в ее собственном дворе. Войдя под арку, Надя увидела въезжающий с улицы мерседес и посторонилась, пережидая, пока машина проедет. Но мерседес вдруг остановился, со стороны водителя выскочил человек-гора, проворно обежал экипаж и открыл дверцу со стороны пассажира.

Пассажира Надя узнала сразу. Ни роскошный костюм, ни золотые часы, ни фарфоровая улыбка не устранили сходства Вовчика с гориллой. Зато придали ему уверенности в себе.

– Надюха! – Вовчик осторожно взял ее руку в свою лапищу, подержал и бережно отпустил. – Сколько лет, сколько зим! Знаешь, мы теперь соседи. Я купил квартиру в этом доме. Второй подъезд, пятый этаж, квартира пятьдесят. Зашла бы как-нибудь по-соседски, а?

Надежда пообещала и даже сдержала обещание – сводила Сашку на экскурсию в жилище нового русского. Они дружно поахали над убранством апартаментов, выпили с хозяином рюмку чая, а на прощанье Вовчик вручил Надежде черную визитку с золотым тиснением.

– Надь, если возникнут какие проблемы, – ну, там, бабки понадобятся или спец какой-нибудь, или наедет кто, – звони в любое время суток. Я теперь в силе, что угодно могу.

До сих пор Надежда ни разу не воспользовалась этим любезным приглашением, хотя, признаться, подумывала, не натравить ли Вовчика на бабку. Но представила себе старуху со свернутой шеей и не решилась. Зато теперь преследователи вряд ли вычислят, к кому она побежала за помощью. А если вычислят, им же хуже. Вовчик их в бараний рог свернет и по стенам развесит. В качестве охотничьих трофеев.

20

В вестибюле метро Халецкий просмотрел рабочий блокнот Бекушева, выписал адреса и телефоны сотрудников пропавшего директора "Голубя", после чего наметил план действий и оптимальный маршрут.

– Смотри, Пых, Анна Горелик живет в районе Пречистенки, отсюда четыре остановки по прямой. Начнешь с нее. Стращай, взывай к совести, что хочешь делай, но вызови на откровенность. Если убедишься, что любимый шеф с ней не связывался и о местонахождении Вязникова ей ничего не известно, отправляйся к Юлии Степановой, две остановки на трамвае от метро "Университет". Только сначала дождись моего звонка. Я звякну от соседей Вязникова – вдруг что выясню. Или ты выяснишь. Тогда подкорректируем программу. Если новостей не будет, ты едешь к Степановой, я – к Марии Косовской. Потом опять созваниваемся, обмениваемся информацией и едем дальше. Ты – в Чертаново, к экспедитору, я – на северо-запад, к шоферу. Потом по домам – больше сегодня не успеть. Завтра я уломаю Песича освободить нас на полдня от погони за маньяком, заваливаемся вдвоем к рекламистам и трясем их, пока душу не вытрясем. Задача ясна? Тогда вперед.

Анна Горелик, строгого вида девица с холодноватыми серо-зелеными глазами и надменным ртом, весточек от любимого шефа не получала. Виктор запугал ее почти до истерики россказнями о безжалостных убийцах, которые охотятся за Вязниковым, о страшной участи, ожидающей Эдика, если милиция не опередит киллеров, но толку не добился. Серо-зеленые глаза наполнились слезами, губы задрожали, как у перепуганного ребенка, но светлые серпики волос покачивались у щек с прежней решительностью: нет, Эдик не давал о себе знать со среды. Нет, она не знает, к кому он мог обратиться в поисках убежища. Нет, никто из сотрудников не говорил ничего такого, из чего можно было бы сделать вывод об их большей осведомленности в отношении шефа.

Через полчаса Виктор сдался, но не ушел, попросив у хозяйки разрешения дождаться звонка. Хозяйка позволила и даже любезно предложила оперативнику чаю. Виктор допивал уже вторую чашку и выслушивал десятую историю о необыкновенных талантах и душевных качествах Вязникова, когда наконец позвонил Халецкий.

– Пых, у меня скверные новости. Похоже, кто-то лазил в квартиру Вязникова. На замке царапины. Я с помощью соседей нашел подругу его жены – она живет тут неподалеку. У нее Вязниковы хранят запасной комплект ключей. Уговорил я эту Марину сходить со мной, взглянуть на квартиру. Догадываешься, что пропало? Большая записная книжка с адресами и телефонами всех-всех-всех вязниковских знакомых. По словам Марины, книжка всегда лежала на тумбочке рядом с телефонным аппаратом. Эдик даже вбил в заднюю стенку тумбочки специальный гвоздь и привязал книжку, чтобы жена ее не перекладывала. Гвоздь и веревочка остались, сам видел.

– Тогда мы, скорее всего, опоздали, Боря, – мрачно сказал Виктор. – У них был запас в четыре дня и все возможные координаты. Думаю, до него уже добрались.

– Знаешь, что меня в тебе неизменно радует? Твой неиссякаемый оптимизм. Не было у них четырех дней, Пых. Если помнишь, я ездил к Вязникову в четверг поздно вечером и царапин на замке не видел.

– Ты мог просто не заметить.

– За кого ты меня держишь, сосунок! – оскорбился Халецкий. – У меня двенадцать лет оперативного стажа! И если я говорю, что царапин не видел, значит, их не было. Ergo, наши друзья разжились записной книжкой не раньше ночи с пятницы на субботу. А книжка толстая, – по словам Мариночки, адресов и телефонов в ней сотни три. Словом, Витя, придется мне тебя обломать. Рано нам разбегаться по домам. Кстати, а у тебя-то что нового?

– Ничего.

– Значит, действуем согласно намеченному плану. Дуй к Степановой и снова жди звонка.

Внешне Юля Степанова чем-то напоминала актрису Джулию Робертс, только не обладала ее актерскими данными. Настороженный взгляд, которым она встретила опера, и упрямое выражение, появившееся на хорошеньком личике, как только Бекушев завел речь об Эдике, яснее всяких слов сказали, что Виктор приехал по нужному адресу. Дальнейшее было, как говорится, делом техники. Уже через пять минут упрямство сменилось растерянностью, а когда Виктор проораторствовал еще столько же, растерянность уступила место панике. Упоминание о проникновении неизвестных в квартиру Вязникова, и особенно о гвозде и веревочке, оставшихся от его записной книжки, подавило последние очаги сопротивления противника. Строптивая Джулия сломалась.

– Я честно не знаю, где Эдик, – заговорила она, глотая слезы. – Он звонил мне позавчера вечером... Часов в десять, наверное... Я спрашивала, куда он пропал, почему не пришел на похороны Ирен, но Эдик сказал, что объяснит все позже... Обещал на днях позвонить снова... Вы думаете, эти... нашли его, да? Из-за меня? Из-за того, что я не сообщила вам о его звонке? Но я же не знала, что за ним охотятся!.. А он просил никому не рассказывать...

Как Виктора ни распирало желание дать поведению Вязникова и самой Юлии исчерпывающую характеристику в духе Песича, он сумел сдержаться. Даже нашел в себе силы утешить свидетельницу, обливающуюся запоздалыми слезами раскаяния. Напоил водой, посоветовал умыться, дал время прийти в себя. И только потом осторожно возобновил разговор.

– А зачем он звонил? Постарайтесь как можно точнее воспроизвести ваш диалог. Нам обязательно нужна хоть какая-нибудь зацепка.

– Я понимаю. Сейчас. Я сама сняла трубку, спросила: "Да?" Он узнал мой голос, сказал: "Джулия, это Эдик..." Я сразу его перебила: "Эдик, ты куда пропал? Мы все извелись, места себе не находим! Почему не пришел на похороны? Я чуть не свихнулась, боялась, что больше тебя не увижу!" В общем, набросилась на него с упреками, но тут уже он меня перебил: "Юленька, у меня неприятности. Долго объяснять, а я сейчас не могу разговаривать. Потерпи еще пару дней, ладно? Я позвоню, как только, так сразу. А пока помоги мне разобраться с одним вопросом. Вчера вечером к нам на работу приходил оперативник?" Я немного удивилась откуда Эдик знает о вашем приходе? – но не стала расспрашивать, ведь он сказал, что не может долго разговаривать, и ответила: "Да". – "В котором часу он появился?" – "Без нескольких минут семь, мы уже домой собирались", говорю. "А с кем разговаривал?" – "Да со всеми, кого успел застать. Устроил общее собрание в конференц-зале". Я начала перечислять имена, но Эдик снова меня перебил: "А Эжен там был?" – "Был", отвечаю. "От начала и до конца?" – "Ну да". – "Ты точно помнишь?" – "Точно. Он сидел напротив меня, а после мы вместе дошли до метро я, Энн, Эжен и Жоржик". "Когда вы расстались?" "В девятом часу". Тут Эдик меня поблагодарил, попросил никому не рассказывать о его звонке и распрощался.

– Эжен – это?.. – Виктор перелистнул блокнот.

– Женя Кулаков из "Пульсара", – подсказала Джулия. – Не знаю, почему Эдик о нем расспрашивал. Думала, думала, но так ничего и не надумала. У меня сложилось впечатление, будто Эдик его проверял, но тогда при чем здесь этот четверг? Убитого бандита нашли в четверг, но на прошлой неделе, Ирен погибла днем позже, в пятницу, Мыкола пропал во вторник...

– Да-да, конечно, – сказал Виктор невпопад. – Вы не возражаете, если я позвоню?

Первой реакцией Халецкого было негодование.

– Какого черта, капитан?! Я же сказал, что сам позвоню! Мы только-только начали разговор!

– Вот и заканчивайте, майор. Все равно ваша собеседница ничего не знает.

– А ты знаешь? – заинтересовался Халецкий, меняя гнев на милость. – Ну так не тяни, выкладывай!

И Виктор сообщил ему все, что узнал от Джулии, уложив ее рассказ в несколько коротких фраз.

– Диктуй адрес Эжена, – скомандовал Халецкий после минутного раздумья. – Нет, погоди! Давай лучше встретимся в метро, на ближайшей к нему станции. Береженого бог бережет. Называй код.

Кодировка станций метрополитена, которой пользовались у них в отделе, отличалась от общепринятой. Ее разработал лично Песич несколько лет назад, после того, как у них сорвалась одно оперативное мероприятие. Переговариваясь по рации, оперативники старательно шифровали свои сообщения, но предполагаемое место встречи объектов слежки назвали чуть ли не открытым текстом. Едва оно прозвучало в эфире, как обе преследуемые машины резко сменили маршрут, и встреча объектов в тот день не состоялась. Песич тогда всласть наматерился, а на следущий день раздал сотрудникам листочки с новым, сверхсекретным кодом топографических объектов Москвы. Система кодировки станций метро отличалась гениальной простотой. Вторая и третья цифры обозначали номер линии: 01 аквамариновая (Каховская), 02 – голубая (Филевская), 03 – желтая (Калининская) и так далее, по цвету, в прямом или обратном алфавитном порядке. Последние две означали номер станции. Первая станция на Серпуховской линии – Алтуфьево, на Калужско-Рижской – Медведково, потом – следующая конечная станция по часовой или против часовой стрелки. А первая цифра-ключ задавала алфавитный порядок и направление обхода конечных, всего четыре варианта. Чтобы пользоваться этой системой, не обязательно иметь под рукой секретные коды, достаточно обычной схемы метрополитена.

– Сто восемь ноль пять, – сказал Виктор, поглядев на схему, напечатанную в его записной книжке.

Халецкий присвистнул.

– Тогда лови машину. Я буду ждать у выхода.

Виктор только зубами скрипнул. Хорошо Халецкому говорить: "Лови машину", а ему каково? Какой водитель обрадуется перспективе пилить через весь город, если знает, что вместо живых денег и чаевых получит лишь квитанцию и сомнительное удовольствие лицезреть милицейские "корочки"? А Виктору, между прочим, придется целый час сидеть с этим водителем в салоне, ловить флюиды злости, раздражения и негодования...

Но, как выяснилось, переживал он напрасно. Водитель (пожилой, между прочим, мужик), увидев корочки, воскликнул: "Вот это да!" – и азартно гнал всю дорогу, почти не обращая внимания на светофоры. При этом он оказался настолько деликатным, что даже постеснялся расспрашивать непрошеного пассажира. От избытка благодарности Виктор сам намекнул, что торопится перехватить свидетеля, за которым охотятся преступники, и предложил оплатить хотя бы бензин.

– Брось, парень, – отказался благородный водитель. – Я наверняка больше тебя зарабатываю.

Тормознув по просьбе Виктора у станции "Петровско-Разумовская", он посадил Халецкого и без слов доставил обоих оперативников по названному ими адресу. Только удачи на прощание пожелал. И, видимо, пожелал от сердца, потому что удача им сопутствовала.

Во-первых, они застали Кулакова дома – точнее, в съемной берлоге, при виде которой Виктор, всегда стеснявшийся запустения в своем холостяцком жилище, моментально избавился от комплексов. Во-вторых, Эжен, в отличие от Джулии, не стал запираться. Едва Виктор произнес свою коронную фразу: "Мы разыскиваем Эдуарда Вязникова. По нашим сведениям, ему угрожает опасность", – как Кулаков остановил его усталым движением руки и объявил:

– Я знаю. Мы виделись с ним позавчера вечером. Скажите мне вот что: вы подозреваете его в этих убийствах? Я, конечно, в любом случае расскажу вам, что помню, но...

– В случае положительного ответа не станете напрягать память? – предугадал продолжение Халецкий. – Стало быть, сами вы исключаете виновность Вязникова? И на чем, позвольте спросить, зиждется ваша уверенность? На личной симпатии или на более прочном фундаменте?

В заинтересованном взгляде, который Эжен метнул на Бориса, промелькнуло уважение. Виктор ощутил легкий укол зависти: он часами беседовал со свидетелями по этому проклятому делу, но уважительного взгляда ни разу не удостоился.

– Я бы сказал, что на более прочном фундаменте, но, боюсь, мое мнение не лишено субъективности, а на обоснование уйдет слишком много времени. Вы же, как я понял, торопитесь. Так могу я получить ответ на свой вопрос?

– Всенепременно. В свете рабочей гипотезы, которую мы сейчас проверяем, Вязников никого не убивал. Однако мы не исключаем, что она может оказаться ошибочной.

– Ну что же, такая откровенность заслуживает поощрения. Я, пожалуй, попробую напрячь свою память.

Бекушеву ужасно не нравился Кулаков, не нравились его внешний вид, поведение, манера речи и то обстоятельство, что он полностью игнорировал его, Виктора, обращаясь исключительно к Халецкому. А реплика про поощрение и обещание напрячь память прозвучали, как выпендреж чистой воды. Виктор уже открыл было рот, чтобы как следует припугнуть наглеца, но в ту же секунду Халецкий молча завел руку за спину и показал ему кулак. И Бекушев промолчал – не столько из почтения к старшему по званию, сколько от изумления: откуда Борис мог знать, что он собирается устроить этому типу выволочку? Оперативный стаж оперативным стажем, но ведь у Халецкого нет глаз на затылке! Так или иначе, Бекушев промолчал, и Эжен без помех начал свой рассказ – неожиданно подробный и, похоже, вполне откровенный:

– В пятницу я ушел с поминок довольно рано. Знаете, мы с самого понедельника регулярно напивались с горя, и в конце концов эта пьяная скорбь стала казаться мне несколько гротескной. В общем, я дождался, пока народ "поплывет", и тихонько слинял. Прихожу домой, а тут своя пьянка. Мои алкаши давят пузырь в компании Эдика и неизвестной дамы весьма приличного вида. Я удивился и разозлился – на Эдика. Когда он не пришел на похороны Ирен, мы его самого едва не похоронили. В смысле, уже не надеялись увидеть его живым. Они с Ирен были такими друзьями, что он просто не имел права не явиться, даже если бы лежал со сломанной ногой. А он как ни в чем не бывало лакает водку у меня на кухне, живой и здоровехонький... Я позвал его в комнату, собирался дать в морду, но дамочка, что сидела с ним, тоже пошла с нами. Пришлось выяснять отношения цивилизованно.

– Вязников не представил вам даму?

– Представил, но очень скупо. Назвал только имя – Надя. Ни фамилии, ни кем она ему приходится, не сказал. Но они обращались друг к другу, как старинные друзья. Сначала я подумал, играют, а потом понял, что они действительно знакомы целую вечность. И знакомы очень близко, с полувзгляда друг друга понимают.

Халецкий попросил описать внешность дамы.

– Светлые волосы, темные брови, зеленые глаза с коричневыми крапинами, нос прямой, маленький, аккуратный, рот небольшой, но губы полные. Очень миловидна. Роста невысокого, пухленькая. Возраст – в районе тридцати. Я бы дал меньше, но, похоже, они с Эдиком вместе учились то ли в школе, то ли в институте. А Эдику тридцать два.

– Ладно, рассказывайте дальше, – не утерпел Виктор, опасавшийся, что этому типу вот-вот наскучит собственная откровенность и он опять начнет выпендриваться.

Но опасался он напрасно. Эжен выдержал взятый тон до конца. Подробно изложил историю, с которой явился к нему Эдик, не побоялся повторить предъявленное ему Вязниковым обвинение, воспроизвел собственную оправдательную речь, сделав акцент на своем алиби, упомянул о звонке Вязникова Джулии, привел соображения Эдика, позволившие сузить круг подозреваемых до четырех человек, рассказал, как и почему они отдали предпочтение директору "Пульсара" (Базилю) перед директором дизайн-студии (Джованни). И наконец, поведал о поездке всей компании к Джованни и о приключении, которое подстерегало их на обратном пути.

Последняя часть заставила Виктора и Бориса обменяться тревожными взглядами.

– Вы уверены, что этому Севе удалось избавиться от преследователей? – спросил Халецкий.

– Головой не поручусь. Но он долго кружил перед тем, как выехал на Ленинградку. Хвоста мы не заметили.

– А как выглядели те двое, что поджидали вас на балконе?

– Не знаю, не видел. Мы стояли на верхней площадке, а их загораживала дверь. Но Сева наверняка их "сфотографировал". Поговорите с ним.

– А тогда с чего вы решили, будто они не с вашей работы? – подозрительно спросил Виктор.

– На слух определили, – усмехнулся Эжен.

У Виктора прямо руки чесались накостылять нахалу по шее, но Халецкий, проигнорировав насмешку, задал следующий вопрос:

– Где вы расстались с Вязниковым и его спутницей?

– Они вышли за "Динамо", тут же поймали машину и повернули на Беговую.

– Евгений, люди, жаждущие встречи с Вязниковым, очень опасны. Это профессионалы, убивающие без колебаний и не оставляющие следов. Боюсь, Николая Усова, который попал к ним в лапы, мы с вами никогда не увидим – ни живым, ни мертвым. Но у нас еще есть шанс спасти Эдуарда и его подругу, если мы опередим убийц. Сосредоточьтесь, пожалуйста. Постарайтесь припомнить какое-нибудь замечание Вязникова, какую-нибудь обмолвку, которая помогла бы нам побыстрее их найти.

Халецкий умел быть убедительным. Его маленькая речь произвела впечатление. Кулаков свернул себе папироску, закурил, закрыл глаза и надолго замолчал.

– Знаете, – сказал он наконец, – когда мы ехали к Джованни, между Эдиком и этой Надей случилась легкая размолвка. Даже не размолвка, а так, шутливая перепалка. Я сидел рядом с водителем и не понял, с чего у них началось. То ли Эдик случайно пихнул Надежду локтем, то ли завалился на нее на повороте. В общем, они начали обмениваться оскорблениями – очень забавными. По-моему, цитатами из классики. Все я, естественно, не воспроизведу, но пару фраз запомнил: "Вы же всегда надо мною глумитесь, та-та-там, честь задевая мою" – это он ей. А она ему: "Вы, собственно, сами – лжец и предатель, и все обвинения ваши до очевидности лживы". Потом что-то еще про суетную гордыню и самообожание, а он ей – дескать, да ты права, я предан всякой скверне, но чья бы корова мычала...

– Зла речь твоя, мулла, и ненависть – ей мать! – внезапно процитировал Халецкий. – Ты все зовешь меня безбожником, неверным. Ты прав, я уличен! Я предан всяким сквернам. Но будь же справедлив: тебе ли обвинять?

– Точно! – Эжен взирал на милиционера, как на огнедышащего дракона, – с изумлением и трепетным почтением. – Правда, про муллу и безбожника речи не было, но последние строки – слово в слово.

– Это Омар Хайам, – скромно заметил Халецкий.

– А про лжеца и предателя – кто? – пролепетал сраженный наповал Виктор.

– Не знаю, – с явным сожалением признался опер-эрудит.

Бекушев вздохнул немного свободнее: если бы Халецкий небрежно назвал и второго автора, его, Виктора, комплекс неполноценности достиг бы угрожающих размеров.

– Я так думаю, что Эдик и эта Надя вместе учились в институте, – рискнул он высказать предположение. – В каком-нибудь гуманитарном вузе. Кто, кроме гуманитариев, способен бросаться цитатами из мировой классики? Вы тоже пришли к такому выводу, Евгений? Поэтому и вспомнили этот эпизод?

– Нет, дело не в этом. Кстати, Ирен стреляла этими цитатами с редкой непринужденностью, а образование у нее было техническим. Эпизод я вспомнил потому, что во время перепалки Надя пару назвала Эдика по фамилии. И он ее, кажется, тоже. Хотя тогда я подумал, что это прозвище. Для фамилии оно звучало несколько необычно.

– Как?!

– Не помню. Помню только свои ассоциации. Почему-то оно навело меня на мысль сразу об обеих отечественных войнах – с Наполеоном и Гитлером.

– Может, прозвище или фамилия какого-нибудь военачальника?

– Нет, скорее, географическое название.

– Бородина?

– Смоленская?

– Вяземская?

– Нет, не то. Еще почему-то была ассоциация с викингами.

– Может, с норманнами?.. Неман? – воскликнул Виктор и, увидев по глазам Кулакова, что угадал, испытал нечто близкое к эйфории. Комплекс неполноценности стремительно съежился до стандарта, и Эжен, удостоивший его, наконец, уважительного взгляда, вдруг утратил всю свою непривлекательность.

С криком "Где телефон?" Халецкий бросился в прихожую, но Кулаков остановил его, предложив воспользоваться мобильным. Через пятнадцать минут после звонка Халецкого в ЦАБ, мобильник разразился трелями из первого концерта Чайковского пришел ответ на запрос.