Текст книги "Чёрный ангел"

Автор книги: Варвара Клюева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 20 страниц)

– Мы очень сочувствуем вашему горю. Ирен тут все любили. По-настоящему. А вы похожи на маму, те же глаза. Да, простите, я не представилась. Меня зовут Полина.

– Людмила, – буркнула убитая горем дочь, сражаясь с искушением оспорить свое сходство с матерью.

Ее привели в небольшой зал, помогли снять пальто, усадили за стол, налили водки, положили на тарелку блинов и кутьи.

– Помянем Иринку еще раз, – сказал кряжистый блондин с широким мужицким лицом. – Светлейшей она души человек. Быть ей в следующем воплощении бодхисатвой.

С этими словами он одним махом вылил в себя неслабую дозу прозрачного зелья, и на его голубых глазках выступили слезы страдания – то ли от разлуки со светлейшей Ирен, то ли от залихватского глотка.

Людмила тоже выпила водки – сначала рюмку, потом другую. После этого кристалл ненависти, резавший ей нутро острыми алмазными краями, немного помутнел и размягчился. Она без особого напряжения сплела слезливую историю и скормила ее скорбящим, которые внимали ей с жадным любопытством.

– Когда мне было пять лет, мама сильно заболела – у нее было что-то вроде нервного срыва. Ее надолго положили в клинику и даже дали инвалидность. Папа очень любил ее и никогда бы от нее не отказался, но она не хотела быть ему обузой и сама настояла на разводе. Мама болела очень долго, несколько лет, а когда выздоровела, полюбила другого мужчину. Она бы забрала меня к себе, но бабушка ни за что не соглашалась, да и я уже привыкла жить с папой и стариками, а маму к этому времени совсем забыла. Мне так больно сейчас. Я ее почти не знала и теперь уже никогда не узнаю.

Получилось очень трогательно. Кто-то из девиц, сидящих за столом, всхлипнул. Довольная собой, Людмила плавно перешла к истинной цели своего визита:

– Мне бы очень хотелось поговорить с кем-нибудь из маминых близких – с мужем, с подругой... Папа рассказывал мне о Елизавете, которая дружила с мамой всю жизнь, с самого детства. Извините, Полина, – обратилась она тихонько к сидящей рядом брюнетке, – я здесь никого не знаю. Вы не могли бы показать мне этих людей?

Полина покачала головой.

– К сожалению, их здесь нет. Насколько нам известно, муж Ирен лежит в больнице. Мы собирались его навестить, но столько времени ушло на оформление бумаг, на организацию похорон... Да, неловко получилось. Но Елизавета его навещала, я знаю. Кстати, непонятно, почему ее сегодня нет. Когда мы разговаривали по телефону, она не сомневалась, что придет. Должно быть, заболела, сейчас зверский грипп ходит. Но вы не расстраивайтесь, Люда. Мы тут все знали Ирен довольно хорошо, можем до ночи о ней рассказывать, если хотите.

И Людмиле ничего не оставалось, как выразить горячее согласие. В результате ей пришлось два часа кряду выслушивать восхваления в адрес Этой Твари и при этом еще демонстрировать живейшее внимание и благодарность. Диво еще, что ей удалось не лопнуть от злости и не свихнуться.

Ночью ее опять мучили кошмары. Светлана Георгиевна, разбуженная криком, заварила травяной чай из мяты, пустырника и валерианового корня, а потом до утра просидела у постели внучки, охраняя ее сон.

Десять лет назад, когда маленькая Люся начала кричать по ночам, отказывалась спать, бабушка отвела ее к психоневрологу, практикующему нетрадиционные методы лечения. (Как и всякий советский человек, Светлана Георгиевна не доверяла официальной отечественной психиатрии.) Психоневролог рекомендовал травы, контрастный душ, расслабляющие упражнения, йоговское полное дыхание и побольше положительных эмоций. Светлана Георгиевна проявила чудеса терпения и настойчивости, заставив строптивую внучку неукоснительно следовать этим предписаниям. Каждые четыре часа бегала за ней по всему дому с противным травяным отваром, подкупая обещаниями мелких благ, склоняла к выполнению упражнений, сама на старости лет занялась йогой, крутила веселенькую музыку, правдами и неправдами выпросила у кого-то из знакомых видеомагнитофон, приносила кассеты с самыми смешными комедиями и мультиками. Через два-три месяца кошмары прекратились, и бабушка на всю жизнь свято уверовала в действенность рекомендованного комплекса. Теперь всякий раз, стоило Людмиле вскрикнуть во сне, ей была гарантирована вся обширная программа – от контрастного душа и сенного чая, до полного дыхания в позе лотоса и телевизионных развлечений.

И сегодня Светлана Георгиевна не допустила отступления от правил. Несмотря на чрезвычайную важность вопроса о наследстве, она всю субботу всячески избегала волнующей темы и старательно изображала из себя массовика-затейника. Людмила бесилась, скрипела зубами и даже поймала себя на мысли: так ли уж неправ отец? Может быть, бабка и впрямь впадает в маразм? Но тут же устыдилась несправедливого навета. Отец может думать что угодно, Люся все равно знала: в смысле остроты ума ему до бабушки далеко. Чего стоил хотя бы тот случай, когда она спасла внучку от наркомании!

Золотые мальчики и девочки, в компании которых Людмила проводила досуг, курили травку лет с четырнадцати. Марихуана – вполне невинное зелье, если не принимать в расчет, что ее потребителей со временем тянет на более "кайфовые" препараты. Когда Люсе исполнилось шестнадцать, кто-то из компании принес на вечеринку "экстази". Домой Людмила возвращалась чуть ли не на четвереньках и молилась только об одном: чтобы бабушка ничего не заметила. Пронесло, показалось ей, когда Светлана Георгиевна, ласково сказав: "Что-то ты бледненькая. Не заболела ли?" – уложила внучку в постель. Через две недели – Людмила уже и думать забыла о той вечеринке – бабушка позвонила от своей старой сослуживицы Вали Истоминой и попросила ее зайти, забрать продукты.

– Понимаешь, детка, – оправдывалась она. – Я шла из магазина и думала заглянуть к ним на одну минутку, но у нас тут возник серьезный разговор. Не знаю теперь, когда освобожусь, а вы с дедушкой, наверное, сидите там голодные.

Хотя идти было недалеко, переться туда Людмиле не хотелось, и она попыталась отговориться, пообещав, что пожарит себе и дедушке яичницу.

– Ну что же, – вздохнула бабушка. – Значит, миноги подождут до вечера.

Консервированные миноги Люська обожала, поэтому немедленно передумала.

– Ладно, сейчас приду.

По дороге ей вдруг пришло в голову, что у Истоминых они не были очень-очень давно. А бывало, собирались по праздникам двумя семействами. У тети Вали и дяди Игоря была дочь Нинка, года на три постарше Люси, красавица и отличница. Людмила всегда ей завидовала и смотрела немного снизу вверх. Последний раз они виделись больше двух лет назад, когда Нинка окончила школу с золотой медалью и поступила в МГУ на факультет журналистики. Истомины тогда устроили пир на весь мир и буквально светились от счастья и тихой гордости за дочь.

Когда Людмила вошла в знакомую квартиру, в первую минуту ей показалось, что она не туда попала. Чистенькая кокетливая прихожая превратилась в унылый тамбур. Обои выцвели, симпатичные миниатюры, висевшие на стенах, пропали. Тетю Валю она не узнала. Эффектная, всегда подтянутая блондинка, трансформировалась в неопрятную седую бабу, почти старуху. Но когда открылась дверь комнаты, и в коридор выползло тощее, наполовину лысое существо абсолютно дегенеративного вида и проскрипело: "Мама, это ко мне?" – вот тогда Людмиле стало по-настоящему дурно. Она подхватила бабушкины сумки, крикнула: "Мне надо бежать" – и выскочила из квартиры как ошпаренная.

– Что с ними стряслось? – набросилась она на бабушку, едва та переступила порог.

– Наркотики, – вздохнула Светлана Георгиевна. – Нина уже больше года, как пристрастилась с героину, тащит из дома все, что под руку попадется: деньги, вещи – лишь бы дозу купить. У Валюши совсем руки опустились. Они влезли в огромные долги, месяц держали девочку в дорогой клинике, а она вернулась и через неделю опять за старое. А начиналось все с малости – гашиш, таблетки легкие. Боже, бедная Нина! Помнишь, какой она была? Говорят, теперь, даже если бросит, возврата к прежнему не будет. Начались необратимые процессы в мозгу.

С того дня отношение Людмилы к наркотикам определилось раз и навсегда. Никакой кайф не стоит того, чтобы через пару лет превратиться в безобразную идиотку. Пусть кто угодно тешит себя мыслями, будто травка и легкие "колеса" ничуть не вреднее слабенького коктейля, ее на этот крючок больше не подцепишь. Людмила дорожила своей причастностью к кругу избранных, поэтому продолжала крутиться в "золотой" компании, просто теперь за некоторыми развлечениями наблюдала со стороны. Со временем она научилась извлекать из своего особого положения и удовольствие, и пользу.

Далеко не сразу до Людмилы дошло, что полученный ею жизненный урок был поразительно своевременным. Но в конце концов она сопоставила свое возвращение с памятной вечеринки, неожиданный визит Светланы Георгиевны к давно забытым Истоминым, покупку миног, совсем несвойственную бабушке готовность пожертвовать интересами голодной внучки ради разговора с посторонним, в общем-то, человеком, и в полной мере оценила бабушкину проницательность, ее дипломатический гений и тонкий изобретательный ум.

Правда, сейчас никому не пришло бы в голову заподозрить Светлану Георгиевну в избытке проницательности, дипломатичности и ума. Умная, проницательная и дипломатичная бабушка не хихикала бы, как недоразвитая, пытаясь заинтересовать взвинченную до предела внучку примитивной американской комедией. Людмиле пришлось несколько раз повторить себе, что бабушка играет свою дурацкую роль из лучших побуждений, но легче не стало.

Из страха, что кошмары повторятся и следующий день снова будет потрачен впустую, она стянула у Светланы Георгиевны из тумбочки упаковку снотворного и приняла на ночь две таблетки. Хитрость удалась. Совершив несколько рейдов к дверям внучкиной комнаты и убедившись, что Люсенька спит как убитая, бабушка наутро сама рискнула затронуть тему, которая обеим не давала покоя.

– Все-таки очень странно, что Елизавета не явилась на похороны. Наверное, действительно серьезно заболела. Как ты думаешь, будет ли прилично, если мы навестим ее сегодня, справимся о здоровье? Скажем, что сильно обеспокоились, увидев, что она не пришла.

– По-моему, в проявлении заботы не может быть ничего неприличного, – решила Людмила. – Только не нужно сразу напирать на наследство.

– Что я, не понимаю, что ли? – обиделась бабушка. – Главное – навести мосты, завязать отношения, а с вопросами можно подождать до следующего визита. Впрочем, про любовника Таисьи можно ненавязчиво расспросить и сегодня. Так, для поддержания светской беседы.

Нанести визит решили ближе к вечеру, чтобы не отвлекать хозяйку от дел, которые та, возможно, запланировала на день.

– Конечно, было бы приличнее сначала позвонить, – сказала бабушка. – Но у меня нет ее номера, а с твоим отцом я с позавчерашнего дня не разговариваю. И потом, всегда есть риск, что по телефону от нас под каким-нибудь предлогом отделаются. Нездорова, занята, сию минуту должна убегать... Указать незваным гостям на дверь значительно труднее.

"При условии, что хозяева дома", – мысленно добавила Людмила. И сглазила.

Светлана Георгиевна позвонила в дверь квартиры, выходившую на ту же лестничную площадку, что и дверь Этой Твари. Чуткое Люсино ухо уловило слабый шорох, потом "глазок" потемнел и дрожащий голосок спросил:

– Кто там?

– Деточка, я знакомая твоей мамы. Маму зовут Лиза, правильно?

– Да. Это она вас послала сюда? Подождите. – За дверью завозились, послышался металлический лязг, и в узкой щели, стянутой цепочкой, появилось детское лицо. Девочка выглядела лет на десять-одиннадцать. Худенькая, бледная, с толстой темной косой. Темно-серые глазищи смотрели на Светлану Георгиевну с отчаянной надеждой и страхом одновременно. – Вы пришли от мамы?

– Нет, к маме. А что, с ней что-нибудь случилось? Она в больнице, да?

Надежда в детских глазах погасла.

– Не знаю. Она пропала. Мы с папой уехали в гости к бабушке с дедушкой, а мама осталась дома ухаживать за дядей Петей, тетиириным мужем. Когда тетю Иру сбила машина, у него не выдержало сердце и его увезли в больницу. Но дядя Петя оттуда сбежал, потому что беспокоился за Микки – их с тетей Ирой сынишку. И мама сказала, что не поедет на день рождения к дедушке, потому что за ними нужно приглядывать. А потом пропала. Мы с папой вернулись, а ее нет. Только записка на столе: "Мне срочно нужно уехать, потом все объясню". Но она не собиралась никуда уезжать! – с отчаяньем закончила девочка и заплакала.

– Погоди, котенок, – ласково сказала Светлана Георгиевна. – Не плачь. Тебя как зовут?

– Рита. А вас?

– Меня – тетя Света, а это Люся. Ну что ты сырость разводишь, Ритуля? Я понимаю, ты тревожишься за маму, но она же оставила записку! Значит, с ней было все в порядке, когда она уезжала. А вы с папой не спрашивали дядю Петю, она не разговаривала с ним перед отъездом?

– Дядя Петя тоже пропал. И Мишутка. Папа обзвонил все больницы, но их нигде нет. А в милиции ему сказали: "Беспокоиться рано. Тем более, раз есть записка".

– Вот видишь! – воскликнула Светлана Георгиевна фальшиво-бодрым тоном. – В милиции знают, что говорят. Вот увидишь, все будет хорошо. Мало ли куда могла уехать ваша мама! Вдруг в ваше отсутствие дяде Пете позвонили и сказали, что тяжело заболел кто-нибудь из родственников? Ему пришлось срочно ехать, а мама не могла отпустить их с Мишуткой вдвоем, потому что дядя Петя и сам болеет.

– У дяди Пети нет родственников, – мрачно сообщила Рита.

– Ну, кто-нибудь из близких друзей.

– Но мама могла бы позвонить оттуда!

– А если там нет телефона? Может, этот друг живет в какой-нибудь глухой деревне.

Серые глазищи вновь осветились надеждой.

– Вы правда так думаете? Или просто хотите меня успокоить?

– Ну конечно, я хочу тебя успокоить, Ритуля, но это вовсе не значит, что я обманываю. Подумай сама: такой вариант вероятен ничуть не меньше, чем все те ужасы, которые ты себе представляешь. И даже больше. Если бы с твоей мамой случилось что-нибудь плохое, вам бы давно сообщили. Знаешь такую пословицу: "У дурных вестей длинные ноги"?

Девочка повеселела, но тут же и сникла.

– Папа говорит, что иногда людей привозят в больницы без сознания и без документов. Тогда родственникам ничего не сообщают, потому что не знают, как их найти. Он сам теперь ездит по больницам, ищет маму.

– Нельзя быть такой пессимисткой, Маргарита. Ты же знаешь: мама пропала вместе с дядей Петей и Мишуткой. Не могли же они все втроем попасть в больницу без документов и без сознания!

Бледное личико разгладилось.

– Да, наверно. А дядю Петю тоже все ищут. К нам милиционер приходил, потом еще мужчина и женщина с его работы.

– Когда они приходили? – заинтересовалась Светлана Георгиевна.

– Милиционер в четверг, когда мама пропала. А мужчина и женщина – вчера.

– А ты не знаешь, где дядя Петя работает?

– Не знаю. Наверно, в какой-нибудь газете. Он журналист.

– Ну что, Маргарита, я тебя убедила, что все обойдется? – спросила Светлана Георгиевна жизнерадостно. – Могу я попросить тебя кое о чем? – Она открыла сумочку, достала ручку и отрывной блокнот и нацарапала на листке свои имя, отчество и номер телефона. – Когда мама найдется, попроси ее позвонить мне. Или позвони сама, если будут какие-нибудь известия о пропавших. Вот мой телефон. Не забудешь?

Рита взяла листок и кивнула.

– Не забуду. Спасибо вам.

– Не за что, котенок. Гляди веселей. Надеюсь, скоро мы с тобой увидимся, и ты сама посмеешься над своими страхами.

Но когда девочка закрыла дверь, жизнерадостности у Светланы Георгиевны значительно поубавилось.

– Не нравится мне все это, – мрачно заметила она, когда они с Людмилой вышли из лифта. – Знаешь, Люсенька, я вчера посчитала и получилось, что за последние семь лет Таисья зарабатывала в среднем что-то около четырех тысяч. Сначала меньше, потом больше. Приблизительно тысячу – тоже в среднем – она переводила тебе. Остается три. При своей нищенской психологии едва ли она тратила больше пятисот долларов. Ну ладно, пусть будет тысяча. Две тысячи в месяц – это двадцать четыре тысячи в год. Округлим до двадцати пяти. За семь лет получается сто семьдесят пять тысяч. Вряд ли она их прятала в матрац. У твоей матери не было сердца и совести, но мозги у нее работали получше иного вычислительного центра. Не удивлюсь, если она играла на бирже и удвоила, а то и утроила свой капитал. И теперь это ТВОЙ капитал – по крайней мере, наполовину. С точки зрения закона, этот "дядя Петя" ей никакой не муж, а значит, претендовать на свою долю не может. Его исчезновение выглядит в высшей степени подозрительно. Что, если он решил не делиться с тобой, законной наследницей? Прикарманил все акции, облигации или в чем там Таисья держала капитал, собрал вещички и навострил лыжи куда-нибудь за границу. А тут нагрянула Елизавета и застигла его в дверях с чемоданом. Наверное, он попытался запудрить ей мозги, но она женщина неглупая, сообразила, что к чему. Или... Господи! Я все поняла! Этот тип сам убил твою мать, чтобы завладеть ее деньгами! А Елизавета, увидев его с чемоданом, обо всем догадалась. Ему пришлось срочно от нее избавляться. Бросил труп в квартире, запер дверь и помчался с ребенком в аэропорт. А может, и ребенка... Нет, сын ему нужен, он же наследник. Вряд ли Таисья оформила свои акции-облигации на имя сожителя. – Тут Светлана Георгиевна остановилась и, не обращая внимания на лощеного дядьку, который курил у машины в двух метрах от них, заголосила: Нужно что-то делать, Люсенька! Ты понимаешь, какие деньги от тебя уплывают?! Сейчас же идем в милицию!

Людмиле показалось, что внутри у нее что-то лопнуло, и она впервые за много лет сорвалась по настоящему.

– Ты совсем сбрендила на старости лет?! – заорала она прямо в изумленную физиономию Светланы Георгиевны. – Бразильских сериалов насмотрелась? Бешеные деньги, убийства, наследство! И с этим бредом ты собираешься заявиться в милицию? Давай, бог в помощь! Посмотрим, сколько они выдержат, прежде чем упекут тебя в психушник! Только я краснеть за тебя не собираюсь и участвовать в твоем шоу не намерена. И вообще, ты у меня уже в печенках сидишь со своими идиотскими фантазиями и прожектами!

С этими словами Людмила резко развернулась и со всех ног побежала от бабки прочь.

– Люся! Остановись немедленно! – кричала бабушка, но внучка продолжала нестись вперед, не разбирая дороги.

Впереди затормозила машина, водитель вылез из салона и встал у нее на пути.

– Что случилось, девушка?

– Уйди, козел! – рявкнула Людмила и попыталась его оттолкнуть.

Не тут-то было! Дядька одной рукой захватил оба ее запястья и стиснул их, словно стальным обручем, а другой нырнул во внутренний карман пальто и извлек какие-то "корочки".

– Спокойно, милочка! Милиция.

Людмила лягалась и извивалась всем телом, пытаясь освободиться.

– Пустите! Я все равно ничего не вижу! С тем же успехом вы можете подсунуть мне пенсионное удостоверение!

– Тогда сядем в машину. Я включу свет.

И он, не обращая внимания на отчаянное сопротивление, открыл дверцу, пролез на водительское место и втащил девушку за собой. Пока она, вчитываясь в прыгающие буквы, уясняла себе, что имеет дело с майором МВД Устиновым Игорем Юрьевичем, тот перегнулся через нее и заблокировал дверцу. Это движение испугало Людмилу. Она внимательно посмотрела на холеное лицо дядьки, на его щегольское пальто и дернулась к кнопке блокировки.

– Выпустите меня! Не из какой вы не из милиции! Менты так не одеваются!

Предполагаемый майор потянулся и легко оторвал ее руку от дверцы. Пока Людмила сражалась с ним, что-то укололо ее в шею немного пониже уха. Она вскинула руку, но не успела донести ее до места укола, как отключилась.

19

Эдик играл отчаяние. Точнее, не так – он его воплощал. То сидел каменным изваянием, понурив голову и запустив обе пятерни во всклокоченную шевелюру, то метался по комнате, бормоча: "Кто?! Кто из троих? С этими, мать их, алиби мы ни в жизнь его не прижучим..." Лиска, потрясенная до глубины души смертной мукой, плескавшейся в бездонных черных очах, пыталась, как могла, утешить страдальца. А Надежда играла с Мишуткой. Она понимала, что этот драматический накал страстей по большей части адресован ей (Эдик всегда высоко ценил ее мозги), но ничего не могла с собой поделать. Оглашая квартиру совершенно неприличным в данных обстоятельствах счастливым смехом, они с малышом ползали наперегонки по ковру, носились друг за другом по комнатам, прячась по углам и неожиданно выскакивая из-за засады и швырялись вышитой "думочкой", которую Мишутке выделили в подушки.

В конце концов Эдик смертельно обиделся и закрылся в своей комнате, красноречиво хлопнув дверью. Лиска переживала, но безудержное веселье счастливой парочки было таким заразительным, что губы ее против воли складывались то и дело в улыбку – в пику озабоченно нахмуренному лбу. Немного погодя губы одержали окончательную победу, и Лиска включилась в игру. Потом вся троица утомилась, Надежда вручила Мишутке кипу ярких женских журналов, ножницы с тупыми закругленными концами и предложила Лиске выпить чаю. Эдика она тоже позвала, но тот не собирался так легко прощать отступницу, и буркнул в ответ что-то гордо-отрицательное.

– Вы отлично поладили, – заметила Лиска, наблюдая за Мишуткой, который увлеченно терзал ножницами глянцевое великолепие. – Смотрю на вас и не пойму, кому эти лихие скачки доставляют больше удовольствия – тебе или Микки. Можно задать нескромный вопрос?

– Почему я не обзавелась собственным Микки? – попробовала угадать Надежда.

И не угадала.

– Почему вы с Эдиком не вместе?

– Это было бы затруднительно, – усмехнулась Надя. – У нас в стране полигамия не в почете.

– Извини, – примирительно сказала Лиска. – Близкие вечно ругают меня за привычку совать нос не в свое дело. Не хочешь, не отвечай.

Надежда внимательно посмотрела на свою визави. А девочка-то, оказывается, непроста. Вряд ли Вязников рассказывал ей свою биографию; Надежда готова была поспорить на любую разумную сумму, что до позавчерашнего вечера эти двое виделись от силы пару раз, и то мимолетно. А потом они все время были у нее на глазах – вчерашний вечер и половина ночи не в счет, в этом интервале Эдик с Лиской могли общаться разве что телепатически. В обществе Лиски (как, впрочем, и вне его) манеры Надежды и Эдика, каждый их жест, каждое слово, обращенное друг к другу, просто кричали о проверенной годами и невзгодами дружбе, не отягощенной никакими романтическими изысками вроде тайной безнадежной влюбленности или тайного же взаимного влечения. И тем не менее эта пионерка с бесхитростным пламенным взором сумела угадать подводное течение в таких, казалось бы, спокойных водах.

"Да, недооценила я тебя, – думала Надежда, изучая неправильное Лискино лицо. – Купилась на ясные глазища, а лоб как-то упустила из виду. Между тем, такие шишки и этот горный хребет посередине ну никак не могут принадлежать простушке". И она вдруг ощутила острый укол зависти к Ирен. Как-то так вышло, что у Надежды за всю жизнь никогда не было подруги. Были поклонники, были друзья, Эдик и Сашка, были хорошие приятельницы, а подругой она не обзавелась. С приятельницами Надежда поддерживала самые теплые отношения, но ничего глубоко личного им не поверяла. И не только приятельницам, вообще никому. Разве у веселого беспечного создания бывают сердечные тайны и душевные переживания? А Надежда старательно лепила образ именно легкомысленный и внимательно следила, чтобы ни одна деталь из него не выбивалась. Если бы она однажды вдруг решила излить кому-нибудь душу, у выбранного конфидента наверняка случилось бы умственное затмение, и по зрелом размышлении он решил бы, что исповедь ему пригрезилась.

Все мы ценим не собственно близких, а то представление, которое у нас о них сложилось, и разбивать это представление – непростительная жестокость. Так уж получается: сначала мы навязываем окружающим выбранный для себя образ, а потом они не позволяют нам от него отказаться. Человек взрослеет, умнеет, меняется, прежнее амплуа становится ему тесно, но окружение упорно загоняет его в старые рамки. Сломать их можно, только сменив окружение. Вот и рвутся старые связи, отдаляются друзья юности, распадаются браки. Или создатель образа устает бороться, закостеневает в напяленных когда-то доспехах, срастается с личиной.

Но некоторые везунчики избегают и того, и другого. У них есть друзья, готовые мириться с эволюцией образа. По-настоящему близкие люди, допущенные в самые глубокие тайники души. Как правило, одноименного пола – различие в психологии мужчин и женщин мешает полному пониманию.

Лиска с Ирен дружили с детства, и, по-видимому, их связывали именно такие отношения. "Это несправедливо, – подумала Надежда. – У нее было все: подруга на всю жизнь, любящий муж, сын... Коллеги ее боготворили, клиенты носили на руках. И она еще увела у меня Эдика!"

Лиска, в свою очередь наблюдавшая за Надеждой, углядела легкую тень, рябью пробежавшую по ее лицу, и деликатно сменила тему:

– Какая у тебя большая квартира! От бабушки с дедушкой досталась?

– Да. Дед был строителем, большим начальником. В войну до генерала инженерных войск дослужился. Только он здесь почти не жил. Сразу, как справили новоселье, сбежал от бабки на какую-то стройку века.

И Надежду неожиданно прорвало. До сих пор она обсуждала больную тему бабки только с Сашкой, и то постольку-поскольку. Никому еще она не рассказывала о своей ненависти к старухе, о разъедающей душу тревоге за мать, о безобразных скандалах, доходивших иной раз до рукопашной, о вынужденном бегстве из родительского дома, потому что эти схватки оборачивались для мамы многодневной пыткой... А теперь вдруг разоткровенничалась.

– С бабкой вообще никто не способен ужиться. Даже мама – воплощенная кротость – сбежала от нее замуж, едва восемнадцать стукнуло. Ты не представляешь, в какой тесноте они с отцом жили! У его родителей был частный дом в деревеньке Челобитьево, неподалеку от Кольцевой дороги. И вот дедушка с бабушкой, папин брат, сестра с мужем и двумя детьми и мама с папой ютились в двух комнатенках. Летом еще ничего – расселялись на веранду, на чердак, а зимой сидели друг у друга на головах. Хорошо еще, жили дружно. Помогали друг другу. Когда я родилась, моя тетка, папина сестра, не позволила маме уйти из института, сама меня нянчила. На ферму за спиной таскала, как цыганка. Она ветеринаром работала. А потом дом снесли и дали на всех три квартиры. Тут-то бабка и дождалась своего часа. Вселилась к нам под предлогом, что она старая больная женщина и нуждается в уходе. Отец просто видеть не мог, как она издевается над мамой, но когда он пытался осадить гадину или вернуть по месту прописки, начиналось форменное светопреставление. Бабка орала на весь дом, задыхалась, билась в эпилептических припадках, мама плакала, я рыдала. В общем, в один прекрасный день нервы у отца не выдержали, и он по стопам деда хлопнул дверью и подался в Магадан. После этого бабка окончательно распустилась. Никакому Диккенсу не под силу описать, как она над нами измывалась. Главным образом, над мамой, конечно, я-то скоро начала показывать зубы.

Тут Мишутка, которому уже надоели журналы, подбежал к Надежде и взобрался к ней на колени.

– Слушай, а его кормить не пора? – спохватилась Надежда.

Лиска посмотрела на часы.

– Ой, пора! Я вчера, вас ожидаючи, соорудила куриный супчик. Вы посидите, я сейчас принесу.

Через две минуты тарелка с теплым супом стояла перед Микки. Надежда попыталась было взять его кормление в свои руки, но он решительно вырвал ложку, бросил лаконичное "Сам!" и принялся за дело с такой неукротимой энергией, что Надя вскоре смирилась с необходимостью отправить свой кашемировый кардиган в чистку.

– А что было дальше? – спросила Лиска, благоразумно наблюдавшая за процессом питания с противоположного конца стола.

– Дальше я повзрослела и начала вставать на мамину защиту все активнее и активнее. До тех пор, пока не поняла, что повторяю ошибку отца. От моей правозащитной деятельности выигрывала только бабка, которая обожает скандалы. Дай только предаться любимому занятию, прямо расцветает вся. А мои отнюдь не дипломатические демарши позволяли ей истязать маму с утроенной энергией. "Полюбуйся, полюбуйся, какую дочь ты вырастила!" И так далее в том же духе. Но смотреть на мамины мучения у меня тоже не было сил. Поэтому я дезертировала, как когда-то дед с отцом. Только не на стройку века и не в Магадан, а сюда, в бабкину квартиру.

– И она тебя пустила? – удивилась Лиска.

– Она бы пустила! Нет, мне пришлось выйти замуж и выдержать настоящий бой. Но это уже совсем другая история.

– Расскажи, – попросила Лиска.

– Хорошо, – согласилась Надежда. – Только давай сначала умоем этого чумазого джентльмена и уложим спать.

Мишутка сопел в огражденном со всех сторон кресле-кровати два часа. И все два часа Надя с Лиской болтали, точно давние подруги. Надежда рассказала Лиске и о Сашке, и об Эдике, и о том, как изболелась у нее душа за маму, изнемогающую под игом вздорной, злобной и крепкой, как гвоздь, старухи.

– Мы должны найти какой-нибудь выход, – решительно заявила Лиска, и, увидев, как загорелись у нее глаза, Надя подумала, что правильно угадала в этой тщедушной пигалице пламенного борца.

– Я искала, – призналась она со вздохом. – Ничего, кроме убийства, в голову не приходит. – Своей смертью такие мегеры не помирают. По крайней мере до тех пор, пока не изведут всех близких.

– Убийство, конечно, тоже вариант, – задумчиво пробормотала Елизавета. – Но у него немало издержек. Всякие там раскольниковские муки, страх перед расплатой... Нет, у меня есть план получше. Знаешь, у меня ведь родители тоже развелись. Папа – замечательный человек, добрый, справедливый, но характер у него совершенно невозможный. А моя мама вовсе не такая кроткая, как твоя. Она ему спуску не давала. Представляешь, оба упрямые, как бараны, сойдутся лбами, никакой силой их не разведешь. Мама кое-как дотерпела до моего совершеннолетия, а потом ушла к другому мужику, попокладистее. Мы с папочкой остались вдвоем. У нас, конечно, тоже баталии были не приведи Господи – все-таки одна кровь, – но непродолжительные и без обид. Потом я вышла замуж, и папа самокритично заявил, что не желает разбивать мое семейное счастье, а обуздать свой норов не в состоянии. К этому времени их как раз начали валом увольнять в запас – он у меня военный, полковник. В общем, вышел он в отставку и поехал жить к своей матери в славный город Мышкин. Слыхала о таком? Два года назад бабушка умерла, и он затосковал. Но возвращаться, как я ни прошу, отказывается. Боится меня с мужем рассорить. Вот бы нам их с твоей мамой свести. Папе как раз такая женщина и нужна – мягкая, терпеливая. Он бы ее на руках носил, пылинки сдувал и никому бы не дал в обиду. С его характером выдрессировать твою бабку – плевое дело.