Текст книги "Чёрный ангел"

Автор книги: Варвара Клюева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 20 страниц)

– Значит, так. Впереди пойдем мы с Шумахером, потом Джина, а за ней – вы. Если Шумахер кого учует, вы возвращаетесь на площадку выше и ждете там, пока мы не проводим незваного гостя до выхода. Джина останется вас охранять – на всякий случай. Потом я свистну, и вы спуститесь. Все ясно? Женька, фонарик есть?

Джованни принес фонарик, и они выступили. На том самом месте, где несколькими минутами раньше запнулась Надежда, Шумахер предостерегающе зарычал.

– Быстро наверх! – скомандовал Сева. – Джина, охраняй!

Эдик, Надежда, Эжен и Джина поднялись на предыдущую площадку. Сева, придерживая Шумахера за ошейник, спустился, приоткрыл дверь тамбура и посветил туда фонариком.

– Эй, мужики, вы из этого дома?

В ответ послышалось что-то вроде: "А тебе какое дело?"

– Собака у меня нервничает. Не нравитесь вы ей отчего-то. Кстати, я бы не советовал вам шевелиться, не то в миг останетесь без этого самого. В общем, так, выбирайте: или мы с песиком вежливо провожаем вас до выхода, или песик остается с вами, а я иду вызывать милицию.

Невидимые личности попытались прикинуться шлангами, дескать, что за наезд, мы никого не трогаем, пьем себе тихонько пиво, но Сева проявил твердость и выиграл раунд. Вернулся он нескоро, минут через десять.

– Давайте живее! Я заставил их сесть в машину и уехать, но, боюсь, они развернутся на ближайшем перекрестке. У меня там мотор прогревается, я вас до третьего кольца подброшу. Если поторопимся, засечь не успеют.

Надежду посадили впереди, а Эдику с Эженом пришлось втискиваться на заднее сиденье вместе с собаками.

– Между прочим, их было двое, и ни один из них у нас не работает, – поддел Эдика Эжен.

– Я понял. И даже сделал выводы.

– Да ну! И какие же?

– Либо они ждали не нас, либо убийца их нанял. В последнем случае дела наши обстоят скверно. Неизвестно ведь, когда именно их наняли – сегодня или на прошлой неделе. А это значит, что все наши алиби ни гроша не стоят.

– Не смотри на меня так! Я не Аль Капоне, мне не по карману оплачивать банду головорезов.

– Как и любому из нас. Черт! Похоже, придется начинать все с начала.

17

Халецкий знал, что говорил. Обход предприятий вокруг проклятого особняка и беседы с персоналом заняли у них с Бекушевым целый рабочий день. Без помощи Виктора Борису пришлось бы туго. К вечеру у обоих от усталости заплетались языки, но улов получился недурной. Выяснилось, что, помимо супермаркета и картонажной фабрики, убиенный Козловский успел под чужой фамилией поработать в кегельбане и экспресс-кафе на той же улице. Везде – и в супермаркете, и на фабрике, и в кегельбане, и в кафе – он предпочитал трудиться в ночные часы и старался сблизиться с теми, кто в силу своих обязанностей тоже работал ночью. Рано или поздно любознательный молодой человек наводил сослуживцев на разговор о летнем взрыве, причем делал это довольно ловко, не задавая прямых вопросов. Воспоминания старожилов слушал с поощрительным вниманием, стимулировал рассказчиков восклицаниями типа "ух ты!" и "вот это да!", но конкретную направленность своего любопытства не выдавал. Помимо взрыва Козловского интересовали изменения в кадровом составе предприятия за последние несколько месяцев. Тут его любопытство было столь острым, что порой осторожность ему изменяла. "Прямо замучил меня вопросами, куда и почему ушли Сидоркин с Хабадзе, – жаловался напарник Козловского из кегельбана. – И зачем они ему, если он их даже не видел ни разу?"

Вскоре после начала опроса Бекушев поймал себя на мысли, что часть его собеседников ведет себя как-то... не совсем адекватно. Вроде бы на вопросы отвечают откровенно и подробно, но настораживала в их манере какая-то мелочь, которую он никак не мог определить. Виктор пробовал расширить круг вопросов, менял тактику, но так и не понял, в чем загвоздка. Поздно вечером они с Халецким встретились в привокзальной чебуречной, чтобы подвести итоги, и Бекушев поделился с Борисом своим наблюдением, в ответ на что старший товарищ признался, что и сам столкнулся с подобным феноменом.

– Только, знаешь, Пых, – сказал Халецкий голосом умирающего лебедя, – давай ты не будешь пытать меня, что бы это значило. Я до одышки сыт местными трудягами, их изысканные речи вот-вот полезут у меня из ушей, и если мы сейчас начнем обсасывать и пережевывать их заморочки, я жестоко обижу здешних поваров и огорчу посетителей. Они, конечно, смутно подозревают правду насчет этих чебуреков, но вряд ли обрадуются, воочию убедившись в справедливости своих подозрений. Отложим на завтра, а?

Но на следующий день их коллега Тусепов, работавший по первому трупу маньяка-"позера", каким-то чудом изловил парочку подростков, видевших месяц назад подозрительную машину в районе мостика через Яузу. Морозоустойчивые подростки предавались в прибрежном кустарнике запретным радостям голубого секса, поэтому их интерес к машине, съехавшей по бездорожному склону к реке, ограничился испуганным замиранием сердца: заметят – не заметят. Автомобиль остановился в паре сотен метров, водитель наружу не выходил, и юные содомиты решили, что незваные соседи прибыли сюда с той же целью, что и они. Поскольку соседство их нервировало, они потихоньку покинули кущи греха и отправились искать уединения в другом месте. Когда новость о трупе, найденном у реки, распространилась по округе, в мозгах подростков вяло шевельнулась мысль о том, что они, возможно, наблюдали момент доставки тела, но делиться ею с окружающими они по понятной причине не стали. И только много дней спустя один из них в кругу сверстников обмолвился о машине. Слух начал потихоньку распространяться и в конце концов достиг ушей дотошного Тусепова. Тот призвал юных геев и учинил им допрос. Геи видели совсем немного, поскольку грешили под покровом темноты, но сошлись во мнении, что машина была красной и маленькой. "Таврия" или, может быть, "Ока".

Красных "Ок" и "Таврий" в Москве и области сотни и сотни. Проверять их владельцев, даже при активной помощи московских и подмосковных участковых, работка та еще! И прежде чем открывать фронт работ, Песич хотел убедиться, стоит ли овчинка выделки. Поэтому, несмотря на субботу, он разослал своих оперативников по другим местам, где отметился маньяк, – поспрашивать, не видел ли кто в подходящее время красной малолитражки.

К вечеру субботы Бекушев чувствовал себя так, словно его пропустили через мясорубку. Сильно подозревая, что дело не столько в усталости, сколько в подлом вирусе, воспрявшем в измученном организме, он мечтал только об одном: добраться до постели и продрыхнуть все воскресенье напролет. Но из-за садиста Халецкого его замечательный план провалился. Садист позвонил в воскресенье днем и жизнерадостно сообщил:

– У меня волнительные новости, Пых. Разогревай борщ, жарь купаты, я сейчас подъеду.

– Какие купаты?! – простонал Виктор. – Я болен и лежу в постели!

– Напрасно, батенька. Болезни потакать нельзя, иначе она совсем на голову сядет. Выпей водки с чесноком и начинай отжиматься. Жратву я, так и быть, сам прихвачу по дороге.

Виктор понял, что от свидания с Халецким не отвертеться, и решил в отместку содрать с этой паршивой овцы клок-другой шерсти.

– Надоели полуфабрикаты, – сказал он капризно. – Ты обещал сводить меня в приличное кафе.

Халецкий обалдел от такой наглости, о чем и заявил коллеге с солдатской прямотой, но Виктор, почувствовав себя хозяином положения, не отступился.

– Ты вытащил меня из постели и испохабил единственный выходной. Имею право на компенсацию морального ущерба! Или в кафе, или нет меня, умер. Увидимся в понедельник.

– А ты, оказывается, живодер, Бекушев, – помолчав, поделился своим открытием Халецкий. – Ладно, черт с тобой! Чистые пруды, кафе "Торреро". Встречаемся через сорок минут.

В сорок минут Виктор, разумеется, не уложился. И не мог уложиться – одна дорога до Чистых прудов заняла сорок пять, а ведь ему нужно было еще одеться. Но сказать об этом Халецкому он не успел: гад повесил трубку. "Ну и пусть теперь дожидается, слюной истекает – мстительно думал Виктор, бредя по бульвару. Нарочно пойду медленно, чтобы знал, как раздавать директивы, а потом бросать трубку".

– Позолоти ручку, красивый, я тебе всю правду расскажу, – пропела традиционную фразу молоденькая цыганка, срываясь со скамейки ему наперерез. Он вяло отмахнулся и пошел себе дальше, но цыганка не отставала – семенила следом и тараторила что-то про ждущую его удачу, которую он, неразумный, по неведению может вспугнуть. Виктор поморщился и незаметно для себя прибавил шагу. Цыганка выкрикнула вслед короткое бранное слово и вернулась к скамейкам.

В кафе было пустынно, из полутора десятков столиков заняты только три. Борис сидел за угловым и вовсю что-то наворачивал. "Я был о нем слишком высокого мнения, – подумал Виктор. – Голодный Халецкий склонен соблюдать приличия не больше, чем разнузданный бабуин".

– Извини, Пых, я сделал заказ на свой вкус. Рыбу любишь? Я вообще-то тоже не очень, но паэлья не в счет. Садись скорее, остынет.

К "волнительным новостям" перешли только за кофе.

– Я знаю, зачем Козловский крутился на этой улице и почему наш друг Соловейчик роет землю, – объявил Халецкий, отхлебнув божественного напитка, не имевшего ни малейшего сходства с тем, что выдавали за кофе в "Макдоналдсе". Точнее, догадываюсь. Интересно, к каким выводам придешь ты. Слушай сюда. У покойного предпринимателя Мусина остались две вдовы. Сегодня утром я навестил старшую – мать погибшего Дмитрия Мусина. Сильная дамочка. Я ожидал увидеть почерневшую от горя полубезумную развалину, а встретил интересную, хотя и печальную женщину, прекрасно владеющую собой. Свою семейную историю она поведала без всякого надрыва. Занятную, между прочим, историю.

Мусины поженились студентами, им обоим только-только исполнилось по девятнадцать. Родители с обеих сторон отнеслись к браку детей прохладно – кому охота сажать себе на шею лишнего иждивенца. Поэтому молодым быстренько выменяли комнату в коммуналке и предоставили их самим себе. Жили Мусины, извини за банальность, трудно, но весело. Питались преимущественно винегретами, но гости в доме не переводились. Вечеринки, походы, поездки "на картошку", костры, гитары в общем, полный набор студенческой романтики. Институтская группа у них считалась самой сплоченной на курсе, и они свою сплоченность культивировали.

Занимающаяся заря капитализма застигла романтиков врасплох. Новоиспеченные молодые специалисты внезапно поняли, что они никому не нужны. К тому времени большинство вчерашних студентов переженилось, у многих появились дети, и, как их прокормить, было не совсем понятно. Стали крутиться, кто как умел: кто набрал технических переводов, кто переквалифицировался в строительные рабочие, кто торговал у метро бубликами. Самым неприспособленным помогали всем скопом. Подбрасывали детские шмотки, продукты, тайком запихивали в карман деньги. Небольшие, конечно, потому что все перебивались с хлеба на воду.

В эти-то тяжелые времена у Юры Мусина прорезалась предпринимательская жилка. Он единственный из всей группы основал собственную фирму. По производству компьютеров. На первых порах сам, лично, челночил в Польшу, закупал там тайваньские комплектующие, привозил сюда, собирал и продавал. Мусин пытался втянуть в свой бизнес институтских друзей, но нищие романтики не очень-то верили в свободную инициативу и предпочитали небольшие, но гарантированные заработки. Через пару лет выяснилось, что воротили нос они напрасно. Мусин не только выжил в конкурентной борьбе, но и начал стремительно богатеть.

Маша Мусина, заткнув самые здоровые бреши в семейном хозяйстве, радостно бросилась помогать бывшим соученикам и уже вовсю предвкушала всеобщее счастье и благоденствие, когда заметила две неприятные тучки, омрачившие сияющий горизонт. Во-первых, муж, тянущий на себе уже две фирмы, производственную и торговую, практически перестал появляться дома. Он забыл про гитару, перестал каячить, все реже появлялся у друзей в дни рождения и вообще манкировал всеми мероприятиями, которые устраивала бывшая группа. Словом, отдалился Юрий Николаевич и от семьи, и от вчерашних друзей. Но это бы еще полбеды. Мария Алексеевна – женщина умная, она понимала, какой груз взвалил на себя ее благоверный, и считала недопустимым требовать от него исполнения светских обязанностей. Беда была в другом. Мусина почувствовала, что и друзья отдаляются, причем не только от Юры, но и от нее. Социальное неравенство становилось слишком уж заметным, слишком уж вызывающим. Отношения благодетелей и облагодетельствованных редко бывают непринужденными.

И тогда перед ней встал выбор: пожертвовать друзьями и остаться с мужем, который на глазах превращался в фантома, или принести в жертву дружбе сомнительное семейное счастье. Она выбрала второе и попросила у мужа развод. Юрий Николаевич пытался ее урезонить, но не сумел найти действенных доводов. Разошлись без скандала. Мусин оставил семье недавно купленную квартиру и положил сыну с бывшей женой щедрое содержание.

Сын Митя, в отличие от матери, материальные блага ценил высоко. К студенческим забавам Марии Алексеевны и ее друзей – походам, гитарам, песням относился с высокомерным презрением. Книги брал в руки только в случае крайней необходимости. Зато уважал импортное барахло, навороченную электронику, дорогие автомобили. Мать с сыном часто спорили, ссорились, и Мария Алексеевна не сомневалась, что Митя рано или поздно уйдет от нее к богатому отцу.

Парень дозрел в четырнадцать лет. После очередного скандала хлопнул дверью, крикнув напоследок, чтобы обратно мать его не ждала. Но фокус не прошел. Отец к тому времени вновь женился – на красотке, властительнице дум столичного бомонда, и четырнадцатилетний пасынок нужен был молодой мачехе, как собаке пятая нога. Дмитрия отправили в Англию, в закрытую частную школу, откуда тот через полгода сбежал в ярости – закрытые английские школы относятся к своим питомцам не слишком нежно. Мусин-младший вернулся под материнское крыло, а на предателя-отца затаил страшную обиду. Отказывался с ним видеться, разговаривать, порвал фотографии. Правда, деньги и подарки принимал – при посредничестве матери. Разрыв произошел четыре года назад, а примирение, насколько известно Мусиной, так и не состоялось.

Итак, обстановку в семье ты примерно представил, теперь перейдем к взрыву. В июне Мусин-младший сдал сессию и объявил матери, что едет отдыхать на Черное море. С кем и куда именно – не сказал, а Мария Алексеевна не расспрашивала, поскольку их отношения с сыном были далеки от доверительных. Через пару недель после отъезда Дмитрия ей позвонил бывший муж и спросил, где сын. Голос у Юрия Николаевича был озабоченный. Мария Алексеевна сказала про Черное море и спросила, что произошло. Мусин-старший отделался каким-то нелепым объяснением: дескать, хотел позвать сына с собой в отпуск. Мария этой отговорке не поверила, ведь муж прекрасно знал, куда послал бы его Дмитрий в ответ на такое приглашение, но настаивать на правдивом ответе не посчитала возможным. А через два дня ее вызвали с дачи, сообщив о гибели сына и бывшего мужа. Вот такая история. Твои соображения, Пых?

Как уже говорилось, для размышлений Виктору Бекушеву требовалось время и уединение. Поняв, что Халецкий ждет от него немедленных выводов, он вспылил:

– Что я тебе, фокусник, что ли?! Вот приеду домой, подумаю и завтра скажу тебе, какие у меня соображения.

– До завтра много воды утечет. Если мы не хотим растерять своих последних свидетелей, нужно поворачиваться живее. Ладно, я расскажу тебе, какая у меня картинка нарисовалась, а ты окинешь ее своим критическим взором на предмет правдоподобия. Сначала факты. Отец и сын Мусины до рокового утра не встречались уже несколько лет. За два дня до трагедии старший Мусин разыскивал сына, при этом голос у него был озабоченный. Дмитрий Мусин отца ненавидел, а деньги любил. Дмитрий Бобылкин, в машине которого взорвались молодые люди, был институтским дружком Мусина, а "шестерка" Козловский, исчезнувший в то злополучное утро из поля зрения папы-Шатуна и спустя месяц объявившийся под чужим именем в супермаркете, на улице, где произошел взрыв, приходился Бобылкину кузеном. Наш загадочный друг Соловейчик, поразительно непрофессиональный для ФСБ, чьим удостоверением он размахивает, явился к нам с неубедительной историей и совершенно непонятной целью.

– Это твое мнение, – не согласился Виктор. – Я вовсе не нахожу его историю такой уж неубедительной, а свою цель он объяснил.

– Ладно, оставим пока в стороне этот скользкий вопрос. Не отвлекай гения от создания шедеврального полотна. Итак, я предположил следующее. Митя Мусин решил растрясти богатенького папашку на кругленькую сумму. План его прост, как апельсин: сообщить родителю, что сын похищен, и слупить выкуп. Но вот беда – при такой операции не обойдешься без пособников. Кто-то должен разговаривать с папашкой по телефону, следить, чтобы не было хвоста, когда Мусин-старший повезет деньги, забрать выкуп. Митя обращается за помощью к институтскому дружку, а тот предлагает привлечь своего двоюродного братца, у которого есть кой-какой опыт по части уголовщины. Троица договаривается о разделении прибыли и принимается за дело. Дмитрий Мусин сообщает матери, будто едет к морю, а может, и правда уезжает на недельку развеяться перед операцией. Потом "залегает на дно". Кто-то из сообщников – думаю, Козловский, у него это вышло бы убедительнее – звонит Мусину-старшему, объясняет, что станет с сыном в случае папиного непослушания, и дает два дня сроку на сбор денег. (Тут-то Юрий Николаевич и звонит бывшей жене узнать, не берут ли его на пушку, вдруг сынок преспокойно сидит дома.) Дальше, как говорится, возможны варианты. Мусин, разумеется, не хочет рисковать жизнью сына, поэтому в милицию не обращается. Но, возможно, просит совета у начальника своей службы безопасности. Мария Алексеевна не слишком хорошо осведомлена насчет СБ в бизнесе мужа, но знает, что она имелась и возглавлял ее бывший военный, полковник в отставке. Более того – хочешь посмеяться? Мусин определил ему в заместители бывшего гэбэшника, тоже полковника. Представляешь, как нежно они друг друга любили?

Виктор ухмыльнулся.

– Вероятно, как пауки после спаривания. Непонятно только, как гэбэшник не сожрал вояку.

– Да-с, загадка природы. Есть многое на свете... ну и тому подобное. Едем дальше. Итак, вариант первый: Мусин советуется со своими специалистами. Вариант второй: Мусин помалкивает, но специалисты сами с усами. Видят, что патрон лихорадочно собирает наличные и делают правильные выводы. Так или иначе, но они сговариваются за патроном проследить, дождаться момента передачи денег, а потом изъять их у похитителя – в свою пользу, естественно. Сговариваются, позабыв о вражде, потому что в одиночку такое дело провернуть нелегко.

Тем временем приходит день Икс. Мусин-отец, следуя инструкциям, отсылает охранников, садится в чужую машину (возможно, угнанную Козловским и оставленную в условленном месте) и едет на встречу с похитителем. Верхушка СБ незаметно следует за патроном – скорее всего, на двух машинах. Но Козловский тоже не лыком шит. Я думаю, он давал указания о маршруте по радиотелефону, а сам наблюдал с разных удобных точек, не едет ли кто за Мусиным. В общем, вычислил хвост. Надо думать, Юрию Николаевичу пришлось выслушать много неприятных слов, но он сумел убедить Козловского, что не хотел ничего плохого и пообещал сбросить преследователей. И в конце концов преуспел, на свою голову. Довольный Козловский направил его к месту встречи, сам занял выгодную наблюдательную позицию, и, когда машина Мусина поравнялась с машиной Бобылкина, а Мусин открыл дверцу и забросил мешок с деньгами на верхний багажник, нажал на кнопку дистанционного взрывателя.

– И кузена не пожалел? – недоверчиво спросил Виктор.

– С кузеном пришлось бы делиться. А может, шпане Козловскому с детства ставили в пример благовоспитанного двоюродного братца, и он давно мечтал свести с парнем счеты.

– А почему младший Мусин был в машине Бобылкина? Ведь папаша мог его заметить.

– Наверное, не хотел выпускать из виду мешок с бакшишом. А чтобы папа не заметил, спрятался между сиденьями или чулок на лицо натянул. Тому наверняка велено было не задерживаться.

– Ладно, допустим. Но взрывать в момент передачи денег, по-моему, -идиотизм. Они же сгорят к чертовой матери или разлетятся по всей округе! На что Козловский рассчитывал?

– Ну и зануда ты, Пых! – скривился Халецкий. – Откуда мне знать, что у него в башке творилось? Может, он был гением по саперной части и виртуозом направленных взрывов. А может, наоборот, слыхом не слыхивал о бризантности, ударной волне и прочих прелестях подрывного дела.

– Тогда бы он и взрывать не стал. Нет, Боря, что-то у тебя не склеивается. Разве что Козловский планировал совсем небольшой взрыв, только чтобы кузена и Мусина-младшего убрать... Сунул стограммовую шашку под сиденье. Пассажирам хватило бы, а машину в клочья не разнесет, и мешок на багажнике уцелеет.

– А как же папа Мусин? – поинтересовался Борис. – Вряд ли Козловский мог рассчитывать, что стограммовая шашка прикончит человека в другой машине.

– Может, он и не рассчитывал. Может, собирался подождать со взрывом, пока Мусин-старший не отъедет. А тому, к примеру, взбрело в голову вылезти из машины, чтобы взглянуть на похитителей. Пришлось Козловскому раньше на кнопочку нажать.

– Ты, Пых, не прав. Взрыв у него весьма приличный получился. Мне районный опер говорил: там ого-го, как полыхало!

– Наверно, бензопровод пробило осколком, бензин сдетонировал...

– Слушай, хватит, а? Ну какая тебе разница, что планировал Козловский и что произошло на самом деле? Теперь этого уже никто никогда не узнает. Считай, что он был дураком и мешок с деньгами уцелел по чистой случайности. Отбросило его взрывной волной в целости и сохранности.

– Ладно. А дальше что?

– Дальше Козловский почесал за мешком. А мешок-то тем временем – тю-тю!

– Куда же он делся?

– Вероятно, упал под ноги случайному прохожему, и тот, не будь дурак, поскорее испарился с трофеем вместе. Козловский покружил у дымящихся обломков, понял, что его опередили, и тоже задал деру – не дожидаться же милиции. Тем временем бывший вояка с бывшим гэбэшником, кружившие где-то поблизости, услышали взрыв и рванули туда. Гэбэшник, помахав эфэсбэшным удостоверением (только не спрашивай меня, откуда он его взял), разогнал подъехавшую милицию, позвонил какому-то знакомому чину из ФСБ – к примеру, бывшему сослуживцу – и попросил его взять дело под свой контроль, посулив треть от суммы выкупа. В задачу чина входило увести расследование в сторону, чтобы его подчиненные, не дай бог, не прознали о замешанных в деле деньгах. А бывший гэбэшник и бывший вояка должны были разыскать Козловского с мешком. Возможно, шишка из ФСБ дал им в помощь каких-нибудь практикантов, наказав исполнять приказы и не задавать вопросов, а возможно, они воспользовались силами собственной службы безопасности. Неважно. Важно, что поиски успехом не увенчались.

Тем временем Козловский пришел в себя после сокрушительного удара судьбы и решил, что у него есть шанс. Если прохожий, уволокший мешок, не такой уж случайный, если он, например, работал в одном из окрестных заведений и тем ранним утром шел себе домой после трудовой вахты или, наоборот, – из дома на вахту, его можно найти.

– И ты думаешь, он его нашел?

– Похоже на то.

– Невероятно!

– Да уж. Зато все объяснилось. И трудовое рвение Козловского, распространившееся на исключительно узкую территорию, и вопросы об уволившихся предшественниках, и его появление в известном тебе особняке, где его никто никогда не видел, и ничем не мотивированное, на первый взгляд, убийство, и загадка Соловейчика, и странное поведение бывших сотрудников Козловсковского...

– Как?

– Что – как?

– Как объяснились загадка Соловейчика и странное поведение сотрудников?

– Ну на второй-то вопрос вы бы могли ответить и сами, коллега, – усмехнулся Халецкий. – Это же так понятно! Мы были не первыми, кто расспрашивал этих трудяг о Козловском. Только предыдущие визитеры предъявили удостоверения другого образца и попросили забыть о своем визите.

Виктор припомнил выражение лиц своих недавних собеседников и вынужден был согласиться.

– Да, похоже на то. А что насчет Соловейчика?

– Сдается мне, что Соловейчик – это тот самый бывший вояка, начальник мусинской службы безопасности.

– Почему?

– Ну, во-первых, как я уже говорил, на эфэсбэшника он не похож. А во-вторых, кто еще мог к нам пожаловать?

– Но как ему удалось провести Песича? И зачем он вообще приходил?

– Песича провел не он, а его эфэсбэшный покровитель, тот самый чин, которому обещали треть выкупа. А приходил он... я думаю, главным образом, затем, чтобы выяснить, кто будет вести дело Козловского. Вряд ли Соловейчик на самом деле рассчитывал, что мы будем звонить ему и делиться своими впечатлениями, прежде чем внесем их в отчеты. А содержание отчетов он мог бы узнать и через своего высокого покровителя. Нет, Соловейчик испугался, что мы арестуем убийцу раньше, чем они доберутся до денег.

– А как он собирается этому помешать?

– Он пришел познакомиться с нами, а потом указал на нас своим помощникам, чтобы они за нами приглядывали. Помнишь, в понедельник ты сказал мне в этой гнусной американской забегаловке, что твой корешок Коля, похоже, что-то знает? А на следующий день Коля исчез. Думаешь, это совпадение?

– Ты с ума сошел, Борис! У тебя типичная паранойя. Скажи еще, что исчезновение Вязникова, подруги и мужа Морозовой, тоже на их совести!

– Как знать, как знать, – задумчиво проговорил Халецкий. – Во всяком случае, неплохо бы нам поскорее их разыскать. Даже если эта троица испарилась добровольно, то теперь наши рыбки-лоцманы кинутся за ними в погоню, а это может плохо кончиться для беглецов.

– Ты думаешь, они нас сейчас слушают? – спросил Виктор, переходя на шепот.

– Не обязательно. Они просто могли следить за мной в четверг, когда я мотался по городу, разыскивая свидетелей – мужа Ирен, Лизавету, Эдика... Конечно, с тех пор прошло уже три дня, у них была солидная фора, но, может быть, мы еще успеем... Черт, ну почему я только сегодня сообразил сунуться к Мусиной? С этого надо было начинать!

– Ладно тебе причитать. Лучше займемся делом. С чего начнем?

– Давай с Вязникова. Я еще раз съезжу к нему домой, поговорю с соседями, а ты навести его "голубок". В смысле, подчиненных. Ты говорил, что директор с ними нежен, записочки им оставляет? Значит, он наверняка не захочет, чтобы девочки волновались, и найдет способ с ними связаться. – Борис знаком подозвал официантку и попросил счет. – Нет, ты все-таки живодер, Пых! Надо же, присосался к нищему отцу семейства! Здоровый крепкий мужик, свободный, одинокий...

– Так уж и быть, чаевые – от меня, – проявил щедрость Виктор.

Они оделись, вышли на улицу и через несколько шагов столкнулись с цыганкой.

– Подайте ребенку на молоко, – сунулась она к Виктору.

– У меня, кажется, дежа-вю, – пробормотал он Борису, остановившись. – Сейчас ты скажешь, что ко мне клеются классные красотки. Эй, девушка! (Цыганка поспешно отступила, повернулась и вдруг бросилась бежать.) А как же ребенку на молоко?

Халецкий, до которого только теперь дошел смысл происходящего, бросился в погоню. Через три минуты он вернулся, тяжело дыша.

– Свернула в подворотню, и как в воду канула. А ты чего стоял, ушами хлопал? Кофе расплескать боялся?

– Я же говорил тебе: болею. С температурой тридцать семь и шесть бегать противопоказано. Борь, а что все это значит? На меня сначала цепляют "жучка", а потом отцепляют? Зачем? И откуда они знают, где мы встречаемся?

– Телефоны наши, небось, прослушивают. А жучка отцепляют, чтобы ты его случайно не обнаружил, балда. Нет, а я-то лопух! Знал ведь, что такое возможно, и все равно распелся, как тетерев на току. Ладно, Пых, идем скорее. Нам теперь придется бежать впереди паровоза.

18

Светлана Георгиевна, безусловно, принадлежала к породе русских женщин, воспетых поэтом Некрасовым. Если Людмилу запертая дверь повергла в бессильную ярость, то ее бабушка даже бранного слова пожалела в адрес мужа и сына, только скривила презрительно губы и пошла вызывать слесаря.

– Вот что, Люсенька, – сказала она внучке, пока слесарь, громко пыхтя по ту сторону двери, перепиливал ригель. – Боюсь, это мероприятие затянется надолго. Мы не можем бросить открытую квартиру, придется ждать, пока не поставят новые замки. Не знаю, сколько провозится этот астматик, но непохоже, чтобы он стремился в книгу рекордов. Поэтому поезжай-ка ты без меня. Как вызволят нас из заточения, так сразу и поезжай.

Хотя Людмила чувствовала себя несколько неуютно при мысли о сольном выступлении перед незнакомой и, может быть, даже враждебно настроенной аудиторией, предложение бабушки показалось ей разумным. Но визит на работу матери не принес ничего, кроме злости и разочарования.

Войдя в вестибюль и оглядевшись, Людмила увидела сбоку стол с пепельницами и группу курильщиков, пьяных и печальных. Пока она подыскивала слова, объясняющие цель ее визита, растрепанная рыжая девица с потеками туши на щеках равнодушно сообщила ей, что кабинет стоматолога наверху, а остальные конторы сегодня закрыты. После этого объявления Людмила окончательно растерялась, но тут из-за стола поднялась сидевшая в дальнем конце брюнетка, которая заправляла всем на похоронах, и, узнав посетительницу, сказала:

– Вы на поминки? Проходите. – И махнула рукой в сторону полуоткрытой двери.

На лицах остальных курильщиков, только что взиравших на Людмилу с тупым безразличием, появился интерес. "А это еще кто такая?" – расшифровала она про себя вопросительные взгляды и с жалкой суетливостью поспешила удовлетворить любопытство присутствующих:

– Я – дочь покойной.

Фраза прозвучала до нелепости официально и глупо, но Людмила сильно сомневалась, что неудачная формулировка способна оказать такое действие: глаза сидящих за столом повылазили из орбит, челюсти отпали.

– Ты знала, что у Ирен есть взрослая дочь? – спросил у брюнетки бородач в мешковатом свитере после минуты молчания.

Людмила заскрипела зубами. Напрасно она боялась, что мать опорочила ее перед своими коллегами – эта мерзкая тварь просто не потрудилась упомянуть о существовании дочери, будто той никогда и не было на свете. С каким наслаждением Людмила швырнула бы в эти изумленные недоверчивые рожи все, что думает об их драгоценной Ирен, которую на самом деле звали глупым бабьим именем Таисья, об этом бессердечном чудовище, разбившем о батарею голову пятилетнего ребенка, а потом и вовсе бросившем дочь на произвол судьбы, как паршивую собачонку. Но откровенность в данном случае была бы не лучшей политикой, и Люся благоразумно промолчала, попытавшись выдать лицевую судорогу за печальную улыбку. Брюнетка, однако, судорогу заметила, только истолковала ее по-своему. Метнула в сторону бородатого укоризненный взгляд, подошла к Людмиле, обняла ее за плечи и легонько подтолкнула к двери, на которую показывала раньше.