Текст книги "Стихотворения"

Автор книги: Ван Вэй

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 16 страниц)

Я – на покое,

На Цишуй-реке.

Гор не видать

Равнина широка.

За рощей солнце

Скрылось вдалеке,

И, вместо улицы,

Блестит река.

Уходит пастушонок,

Глядя вдаль,

Собаки за людьми

Бегут гурьбой.

Тот, кто развеял

Старую печаль,

Придет – запрет

Калитку за собой *.

Ожидаю Чу Гуан-си *, но он не приезжает

С утра все двери

Открываю снова,

Встаю, сажусь,

Но не сидится что-то.

Когда ж дождусь я

Гостя дорогого,

Его встречая,

Выйду за ворота?

...Но отзвучали

Колокола звуки

В весеннем парке

Над ночной столицей.

Ужель меня

Забыли вы в разлуке,

И грусть надолго

В доме воцарится?

Осенью в горах

Дождь кончился,

И небо чистым стало,

Но по прохладе чуешь

Скоро осень.

Ручей стремится,

Огибая скалы,

Луна восходит

Среди старых сосен.

Вдали я слышу

Женщин разговоры,

Уж поздно – надо

К дому торопиться,

Пускай цветы

Совсем увянут скоро,

Я здесь останусь,

Не вернусь в столицу.

Затяжной дождь над Ванчуанью

Дымки под дождем

Потянулись лениво

Здесь варят еду

Для работников в поле.

А желтые иволги

Прячутся в ивах,

И белые цапли

Летают на воле.

Привык к тишине я

На горном просторе,

Привык я поститься,

Средь сосен гуляя.

О месте почетном

Давно уж не спорю

И в мире живу я,

Как птица лесная!

Написал, вернувшись в деревню

Слышу, у входа в долину

Колокола зазвучали.

Пора домой дровосекам,

Пора домой рыбакам.

В сумерках, на закате,

Горы полны печали,

И я один возвращаюсь

К белеющим облакам.

Уже водяные орехи

Созрели – держатся еле,

Ивовый пух летает

Легкий и молодой.

Травы у тихой речки

Буйно зазеленели...

В глубокой тоске калитку

Запер я за собой.

Поздней весной меня навестил

губернатор Янь с друзьями

Совсем запущен старый сад

Я не трудился столько дней.

Зато немало редких книг

В библиотеке у меня;

Зато отличные грибы

Я приготовил для гостей,

Что навестить меня пришли

В убогий дом на склоне дня.

Птенцов выводят воробьи,

Едва появится трава;

А иволги – те запоют,

Когда увянут все цветы.

И грустно каждому из нас,

Что вот седеет голова,

Что вот опять проходит год,

И снова не сбылись мечты.

Вздыхаю о седине

Как стар я стал

Усталый и седой,

Как тяжко ноют

Старческие кости!

Я словно

Между небом и землей

Живу здесь

Никому не нужным гостем.

Печалюсь горько

О горах родных.

Тут день и ночь

Пустые разговоры.

Что мне

До собеседников моих?

Оставлю город

И уеду в горы.

Расставшись с моим младшим братом Цзинем *,

поднялся к храму Синего Дракона * и гляжу вдаль

на гору Ланьтяньшань *

На осенней дороге

С тобою расстались мы снова.

Бесконечная мгла

Охватила немые просторы.

Я поднялся на холм,

Но не вижу тебя, молодого,

Вижу только туман

И покрытые тучами горы.

Ты исчез – растворился

В тумане холодном и синем.

Равнодушное небо

Пронзили ночные зарницы,

И тоскует душа

О тебе, – ты живешь на чужбине,

И летит моя мысль

За походной твоей колесницей.

Послом прибываю на пограничную заставу

В трясущейся колымаге

Еду к дальней границе.

В стране, покоренной нами,

Раскинул я свой шатер.

Гляжу: летит надо мною

Диких гусей вереница,

Летит она и стремится

Домой, на родной простор.

В великой степи монгольской

Дымок от костра печален,

Закат над длинной рекою

Багров, словно мой костер.

Сегодня в Сяогуани *

Разведчики мне сказали,

Что далеко наместник

Он у Яньжаньских гор *.

Зимней ночью пишу о том, что у меня на сердце

Эта зимняя ночь

Холодна, бесконечно длинна.

Бьют часы во дворце,

И опять – тишина, тишина.

Побелела трава

На траве, как на мне, седина,

И сквозь голые ветви

Печальная светит луна.

Дорогие одежды

Со старческим спорят лицом

Свет жестокой свечи

Выделяет морщины на нем.

Знаю я: молодежь

Полюбил Императорский дом *.

Я взгляну на себя

И мне стыдно идти на прием.

Прибыв в Хуачжоу *, смотрю через реку

на город Лиян * и вспоминаю Дин Юя

За рекой заря восходит

Там светает понемногу,

Там деревья и кустарник

Разрослись в дремучий лес.

Мы пришли, полюбовались,

Но уже пора в дорогу;

Горный пик на горизонте

В дымке облачной исчез.

Мы пришли, полюбовались

И уходим ранним утром.

Вас я, друг мой, не увижу

Широка речная гладь.

Но надеюсь, что рассказы

О правленье вашем мудром

Всю далекую дорогу

Будут нас сопровождать.

Отвечаю Чжану Пятому *

В Чжуннани есть лачуга

К ней заросла дорожка.

Там на седые горы

Гляжу я из окошка.

Гостей там не бывает,

И заперты ворота.

Никто не потревожит,

Безделье и дремота.

Один ловлю я рыбу

И пью вино хмельное.

Приехал бы сюда ты

И стал бы жить со мною.

В горах Чжуннань

К столице древней подошла

Цепь величавых гор Тайи *

Та, что от моря самого

Хребты раскинула свои.

Вверху сомкнулись облака,

Любуюсь я, как бел их цвет!

Под ними – дымки синева,

Войдешь в нее – ее уж нет.

Цепь этих гордых гор страну

Своей громадой рассекла:

На юге – солнца ясный свет,

На севере – сырая мгла.

С утра опять сюда приду,

Вот только бы найти ночлег.

Пойду, пожалуй, за ручей

Там мне поможет дровосек.

Посылаю губернатору Вэй Чжи *

Лежит старинный городок

В развалинах, в пыли.

Вокруг него пустынно все

На много тысяч ли.

Бледна осенняя заря,

И слышу я, старик,

Лишь бормотанье ветерка

Да лебединый крик.

И возле хижины моей

Осыпалась листва,

И отражается в пруду

Увядшая трава.

Так день за днем влачу в глуши

Скупую жизнь мою,

И о "Печальном старике" *

Я песенку пою.

И даже ты, мой старый друг,

Представить бы не смог,

Как я теперь, на склоне лет,

Печально-одинок.

Крестьяне на реке Вэйчуань *

Глухую деревню

Закат озарил, неподвижен.

Бараны и овцы

Бредут мимо нищенских хижин.

Старик, беспокоясь,

Стоит, опершись на ограду:

Где внук его малый,

Что пас проходящее стадо?

Поют петухи,

И желтеют колосья пшеницы,

И черви на тутах

Не в силах уже шевелиться.

Крестьяне с работ

Возвращаются к отчему крову,

Друг друга приветствуют

Ласково доброе слово.

Вот так бы и мне

Отдыхать и работать беспечно,

И я напеваю:

"Сюда бы вернуться навечно..."

Проездом у дома Ли И *

Ворота закрыты

Немало, наверное, дней

Здесь, вижу, давно

Не ступали копыта коней.

Я гостем случайным

Иду в переулке глухом,

Собаки залаяли

Где-то за ближним леском.

Но вот и хозяин,

Без шпилек в седых волосах *;

Даосскую книгу

Он в старческих держит руках.

Мы с ним уж давно

От волнений мирских далеки.

Нам славы не нужно,

И бедность для нас – пустяки.

В отшельничью хижину

Я возвращусь все равно,

Как только допьем мы

Ичэнское наше вино *.

Хижина в горах Чжуннань

На середине жизни оценил я

Путь Истины и Совершенства * путь.

Теперь, на склоне лет, я поселился

В горах Чжуннань – прожить бы как-нибудь...

Когда ко мне приходит вдохновенье,

Один я в горы ухожу всегда.

Дела житейские, давно я понял,

Перед природой – прах и суета:

Гуляю долго, прихожу к долине

И слышу бормотанье ручейка,

Сажусь, смотрю на горы и на небо,

Где тихо проплывают облака.

И если где-нибудь в горах случайно

Я встречу дровосека-старика,

Болтаю с ним, смеюсь – и забываю,

Что до дому дорога далека.

Прохожу мимо храма "Собравшихся благовоний" *

Храм "Собравшихся благовоний"...

Он стоит от людей вдали,

И взбираюсь по кручам вновь я

Вот уж несколько трудных ли.

Нет тропы меж старых деревьев,

Нет тропы среди горных скал,

Но откуда-то гулкий, древний,

Дальний колокол прозвучал.

Камни грозные – скал превыше

Ручейка поглотили стон.

Зной полуденный, словно крышей,

Тенью лиственной охлажден.

Но ты видишь воды мерцанье,

Пруд, заросший со всех сторон.

Укрощен твоим созерцаньем

Источающий яд Дракон *.

Изнываю от жары

Багровое солнце

Сжигает и небо и землю,

И огненных туч

Громоздятся высокие горы.

И травы и листья

Сгорают, свернувшись и дремля,

И высохли реки,

И быстро мелеют озера.

Одежды из шелка

Сейчас тяжелее железных.

И в лес не пойдешь

Нету тени, – от зноя сгоришь ты.

Оконные шторы

Уж несколько дней бесполезны,

И за день одежду

Стираю и дважды и трижды.

Но мысли мои

Ничему не подвластны на свете

Они устремляются

В дальнюю даль по вселенной:

На тысячу ли

Там несется стремительный ветер,

И волны морские

Покрыты кипящею пеной.

И понял я вдруг,

Что страдает лишь бренное тело,

Слабеет оно,

Но душа остается крылатой.

"Ворота Сладчайшей Росы" *

Открываю несмело

И дух наслаждается

Их чистотой и прохладой.

Примечания

Покидаю Цуй Син-цзуна. – Цуй Син-цзун – друг и родственник поэта. Ему посвящен целый ряд стихотворений Ван Вэя.

..."разлучить рукава". – Расстаться.

...знаменитый канал (или Императорский)... – канал, подводивший воду к дворцам в столице Чанъань с горы Чжуннаньшань.

К портрету Цуй Син-цзуна. – Цуй Син-цзун – см. выше.

Когда Цуй Син-цзун отправляется в горы Наньшань, я пишу экспромт и вручаю ему на прощанье. – Горы, Наньшань или Чжуннаншань находятся в современной провинции Шэньси.

Провожаю Шэнь Цзы-фу в Цзяндун. – Шэнь Цзы-фу – видимо, знакомый поэта. Более подробных сведений о нем не имеется.

Цзяндун – букв. "район к востоку от реки" (Янцзы), расположен на территории современной провинции Цзянсу.

На ивовой переправе... – По древнему обычаю, расстающиеся друзья отламывали и брали с собой на память друг о друге ветки ивы. Поэтому ива в китайской поэзии – символ расставания, разлуки.

Три стихотворения. – Мэнцзин – река в современной провинции Хэнань.

Написал экспромт и показал Пэй Ди. – Пэй Ди – поэт, друг Ван Вэя и поэта Ду Фу. Ему посвящены несколько стихотворений Ван Вэя.

Источник "Персиковых цветов" находится в "Персиквой долине", где, по преданию, живут в блаженстве ушедшие от мира люди. Поэт Тао Юань-мин (IV-V вв.) написал "Записки о Персиковом источнике".

Слыша, как Пэй Ди декламирует стихи, в шутку посвящаю ему. – Вопят обезьяны... – Вопли обезьян в китайской поэзии – символ тоски.

...в ущелье... – В старинной рыбачьей песне говорится, что вопли обезьян в ущелье Уся, одном из трех знаменитых ущелий в верхнем течении реки Янзцы, вызывают слезы, увлажняющие одежды проезжающих.

Когда меня, заключенного в храме Пугисы, навестил Пэй Ди и рассказал, что мятежники на берегах пруда "Сгустившейся лазури" под звуки флейт пируют, я, со слезами на глазах, сложил экспромт и продекламировал его Пэй Ди. Храм Путисы – буддийский храм, находившийся в центре Чанъани, недалеко от императорского дворца.

Мятежники – восставший танский полководец Ань Лу-шань и его сообщники.

Пруд "Сгустившейся лазури" находится в дворцовом парке в Чанъани.

Где государь... – Речь идет об императоре Сюаньцзуне, бежавшем от мятежников в провинцию Сычуань.

Проживая в имении на берегу Ванчуани, преподношу Пэй Ди. – Цзе Юй прозвище некоего Лу Туна. В царствование Чуского князя Чжао-вана (V в. до н. э.) Лу Тун, видя, что политическая обстановка неустойчива, прикинулся сумасшедшим и ушел со службы. Современники прозвали его "юродивым" или "безумцем из Чу". Однажды, когда Конфуций прибыл в царство Чу, Цзе Юй проходил мимо ворот его дома. Конфуций захотел с ним поговорить, но тот отказался и убежал.

В этом стихотворении Ван Вэй сравнивает Пэй Ди с Цзе Юем, но, не решаясь сравнить себя с Конфуцием, отождествляет себя с Тао Цянем, знаменитым поэтом-эпикурейцем IV-V вв. нашей эры, у дома которого росли пять ив и который называл себя поэтому "господином пяти ив".

Подношу Пэй Ди. – Разъединить рукава халатов – значит расстаться.

Осенние мысли. – Небесная Река – Млечный Путь.

На пруду у старого дворца... – Подразумевается дворцовый пруд Тайи у дворца Ханьцзянчжан, находившегося к западу от Чанъани.

Мотивы весенней прогулки. – Вдоль тихой аллеи... – Речь идет о дворцовом парке Шанъюань или Шанлиньюань в Чанъани.

Радости сельской жизни. – Тао Цянь или Тао Юань-мин – знаменитый поэт IV-V вв., воспевавший уединенную жизнь на лоне природы (см. выше).

Он еще никогда не носил головного убора. – Головной убор, вроде тюрбана, повязывался юношам при достижении ими совершеннолетия.

Мелодия осенней ночи. – По капле капает вода... – Имеется в виду вода, изливающаяся по капле из водяных часов.

Вдова князя Си. – В глубокой древности князь царства Чу, Вэнь-ван, убил князя Си, а его вдову взял себе в жены. Она родила ему двух сыновей, но никогда не говорила ему ни одного слова. Когда ее спросили о причине такого длительного молчания, она ответила: "Я – жена двух мужей. Хотя меня и не берет смерть, но тоска и стыд не позволяют мне говорить".

Бань Цзе-юй. – Бань Цзе-юй ("фрейлина Бань") – гаремная красавица и фаворитка Ханьского императора Чэн-ди (31-5 гг. до н. э. ), придворная дама при императрице Сюй-хоу. Утратив милость государя, увлекшегося новой возлюбленной по имени Чжао Фэй-янь, она удалилась в Чансиньский дворец, где жила в уединении, не помышляя соперничать с новой фавориткой. Когда же ее обвинили в чародействе, то остроумными ответами она сумела отвести это обвинение.

Золотая колесница – в ней разъезжал император со своей новой фавориткой.

Вместе с Лу Сяном прохожу мимо беседки. – Лу Сян – поэт и писатель, друг Ван Вэя и поэта-министра Чжан Цзю-лина (673-740), который его очень высоко ценил. Имел высшее ученое звание цзиньши, занимал крупные посты, но после восстания Ань Лу-шаня (755) был сослан и умер по пути в ссылку.

Написал на реке Фаньшуй в День "холодной пищи". – Река Фаньшуй – в современной провинции Хэнань.

День "холодной пищи" наступает примерно в апреле по современному календарю, накануне Дня поминовения усопших. В праздник "холодной пищи" в течение трех дней запрещается разводить в очаге огонь.

Проводы. – Наньпу – пристань в провинции Цзянсу, где останавливались пассажирские джонки.

Провожаю Юаня Второго, назначенного в Аньси. – Второй – потому что он второй мужчина в роду.

Аньси – административный центр времен Танской империи в современной провинции Синьцзян.

Вэйчэн – город в провинции Шэньси, недалеко от Чанъани, на реке Вэй, притоке Хуанхэ.

В снегу вспоминаю Ли И, – Ли И – друг поэта. Его имя неоднократно встречается в стихах Ван Вэя.

Чанъань – одна из двух столиц Китая эпохи Танской династии, так называемая Западная столица, ныне город Сиань в провинции Шэньси.

Оплакиваю Мэн Хао-жаня. – Мэн Хао-жань (689-740) – известный танский поэт, учитель и друг Ван Вэя.

Сянъян – город и уезд в современной провинции Хубэй, родина Мэн Хао-жаня.

Цайчжоу – живописный островок на реке Хань, около Сянъяна, где жил Мэн Хао-жань и красоты которого он воспел в своих стихах.

В поход за Великую стену. – Лунчэн – местность во Внешней Монголии, современной Монгольской Народной Республике, где происходили собрания вождей всех родов племени "сюнну" для жертвоприношения духам неба и земли.

Провожая цзычжоуского Ли Ши-цзюня. – Цзычжоу – уезд в современной провинции Сычуань.

Ли Ши-цзюнь – друг поэта, занимавший разные должности.

Вэн Вэнь – известный в древности правитель области Шу (ныне провинции Сычуань), в значительной степени содействовавший процветанию этой далекой окраины.

Провожаю друга, возвращающегося на юг. – Трехречье – местность на границе современных провинций Хунань и Хубэй, у города Юэяна, где сходятся реки Миньцзян, Лицзян и Сянцзян. Гуси покидают Трехречье, улетая весной на север.

Ханьшуй – река Хань, северный приток Янцзы.

Юньго – в древности область, находившаяся в пределах уезда Аньлун в современной провинции Хубэй.

Пестрый халат Лаолая. – Лаолай – один из превозносимых конфуцианством преданных родителям сыновей. Достигнув семидесятилетнего возраста, он продолжал носить пестрые детские платья и играл в игрушки, чтобы не дать родителям почувствовать, как они стары.

Весенней ночью в бамбуковой беседке подношу чиновнику Цянь Ци. – Цянь Ци – поэт, имевший, как и Ван Вэй, высшую ученую степень цзиньши.

Собираешь травы... – намек на старинную легенду о двух братьях-отшельниках – Бо И и Шу Ци. После того как в XII в. до н. э. князь У-ван, свергнув последнего императора Иньской династии Чжоу-синя, основал новую Чжоускую династию, оба брата, отказавшиеся есть хлеб У-вана, которого они считали мятежником и узурпатором, удалились на гору Шоуяншань и стали жить там, собирая для своего пропитания папоротники.

Проходя мимо горной хижины монаха Тань Сина у обители Ганьхуасы. Ганьхуасы – буддийский храм, находившийся в горах Ланьтяньшань в провинции Шэньси.

Проживаю в имении на берегу Ванчуани. – Байшэ – букв.: "Белая община". Так поэт называет свое имение в Ванчуани.

Зеленые ворота – восточные ворота столичного города Чанъани.

Чэнь – речь идет о Чэне Чжун-цзы, брате министра древнего царства Ци. Видя, что последний поступает бесчестно и несправедливо, Чэнь Чжун-цзы не захотел дышать с ним одним воздухом и бежал с женой и детьми в царство Чу. Там он поселился в местности Юйлин. Князь царства Чу узнал о его добродетели и послал к нему гонца с двумя тысячами лянов золота, прося Чэнь Чжун-цзы стать его министром, но тот отказался и отправился по найму орошать огороды.

Написал, вернувшись на гору Суншань. – Суншань – священная гора в современной провинции Хэнань.

...закрою ворота. – т. е. хочу уйти от мира и жить отшельником.

Провожаю Цю Вэя, провалившегося на экзаменах и возвращающегося в Цзяндун. – Цю Вэй – друг Ван Вэя, тоже поэт.

Экзамены – в феодальном Китае существовала многоступенчатая система государственных экзаменов на ученые степени, дававшие доступ к государственной службе. Экзамены на высшую степень цзиньши проводились в столице. Часто даже эрудированные и талантливые люди не выдерживали схоластических экзаменов и до старости лет вынуждены были сдавать их заново.

Цзяндун – район современной провинции Цзянсу. Приехавшему на экзамены в столицу и провалившемуся Цю Вэю придется проделать долгий путь домой.

Юноши. – Синфэн – местность в современной провинции Шэньси, в окрестностях Чанъани, знаменитая своим вином.

Доу – мера объема, равная приблизительно 10 литрам.

На прощанье. – Южные горы – горы Наньшань или Чжуннаньшань в современной провинции Шэньси.

Наблюдаю охоту. – Вэйчэн – см. прим. к стихотв. "Провожаю Юаня Второго, назначенного в Аньси"

Силю – пригород Чанъани.

Одиноко сижу осенней ночью. – Стража вторая. – В древности в Китае ночное время делилось на двухчасовые "стражи", отмечавшиеся ударами гонга или колокола. Вторая стража – время от девяти до одиннадцати часов вечера.

...нет вообще бытия. – По буддийским воззрениям, весь реальный мир иллюзорен.

Жизнь в горах. – Речные орехи съедобны.

Смотрю с высоты на реку Хань. – Река Хань – северный приток Янцзы.

Три Сяна – три уезда в современной провинции Хунань, в названия которых входит слог "сян", – Сянтянь, Сянъинь и Сянъян.

Чуское царство – древнее царство, находившееся на территории современных провинций Хунань, Хубэй и части провинций Цзянсу, Цзянси и Чжэцзян.

Шань – генерал Цзинской династии (265-420). Шань Цзянь, который любил бывать в Сянъяне и любоваться его пейзажами, попивая вино.

Живу в деревне на реке Цишуй. – Цишуй – река в современной провинции Хэнань.

...запрет калитку за собой... – в знак того, что он удаляется от мира.

Ожидаю Чу Гуан-си, но он не приезжает. – Чу Гуан-си – известный поэт, приятель Ван Вэя.

Расставшись с моим младшим братом Цзинем, поднялся к храму Синего Дракона и гляжу вдаль на гору Ланьтяньшань. – Цзинь – любимый брат Ван Вэя, тоже поэт.

Храм Синего Дракона находился к юго-востоку от Чанъани.

Ланьтяньшань – горы в восточной части уезда Ляньтянь в провинции Шэньси. В этих горах добывалась лучшая яшма.

Послом прибываю на пограничную заставу, – Сяогуань – застава в современной провинции Ганьсу.

Яньжаньские горы находятся во Внешней Монголии, ныне Монгольской Народной Республике. Наместник в Яньжани при Танской династии управлял Внешней Монголией.

Зимней ночью пишу о том, что у меня на сердце. – ...молодежь полюбил Императорский дом – намек на историю с неким Янь Сы. Однажды, как гласит предание, ханьский император У-ди (140-87 гг. до н. э.) увидел в одном из своих приказов старого чиновника, имевшего низшее звание. Император спросил его, почему он, будучи в преклонном возрасте, все еще имеет такое звание. Чиновник ответил: "Меня зовут Янь Сы, и я уже во времена императора Вэнь-ди (179-157 гг. до н. э.) получил это звание, но император Вэнь-ди любил гражданские дела, а я увлекался военными; потом император Цзин-ди (156-141 гг. до н. э.) любил старых чиновников, а я еще был молод; вы, Ваше Величество, любите молодых чиновников, а я уже стар. Вот как мне не повезло в течение трех царствований". Император был тронут его словами и назначил Янь Сы губернатором области Гуйцзи.

Прибыв в Хуачжоу, смотрю через реку на город Лиян и вспоминаю Дин Юя. Хуачжоу – ныне уезд Хуасянь в провинции Хэнань.

Лиян – остатки старого танского города Лиян находятся в северо-восточной части уезда Цзюньсянь в провинции Хэнань.

Отвечаю Чжану Пятому. – Чжан Пятый – друг и единомышленник поэта.

В горах Чжуннань. – Тайи – одно из названий гор Чжуннань.

Посылаю губернатору Вэй Чжи. – Вэй Чжи был губернатором разных областей: Сянъян, Хэдун, Чжунли, Цзянчжоу и др.

"Печальный старик" – старинная народная песня.

Крестьяне на реке Вэйчуань. – Вэйчуань или Вэйшуй – река в провинции Шэньси, протекающая к северу от Чанъани и впадающая в Хуанхэ.

Проездом у дома Ли И. – Ли И – см. прим. к стихотв. "В снегу вспоминаю Ли И".

...без шпилек в седых волосах... – В древности в Китае мужчины носили волосы, собранные на макушке в пучок, и зашпиливали их шпильками. "Без шпилек" – т. е. небрежно причесанный, не следящий за своей внешностью.

Ичэнское вино. – Город Ичэн в современной провинции Хубэй славился прекрасным вином.

Хижина в горах Чжуинань. – ...путь Истины и Совершенства... – Ван Вэй имеет в виду буддийское учение.

Прохожу мимо храма "Собравшихся благовоний". – Храм "Собравшихся благовоний" находился около Чанъани.

Укрощен твоим созерцаньем источающий яд Дракон. – Буддийские монахи-отшельники, погружаясь в созерцание, стремились уничтожить в себе все страсти и желания, всякое стремление к жизни. Поэт сравнивает человеческие страсти с ядовитым драконом, заимствуя этот образ из буддийской священной книги "О нирване".

Изнываю от жары. – "Ворота Сладчайшей Росы". – Ван Вэй имеет в виду буддийское учение.

Г. О. Монзелер

^TВАН ВЭЙ В ПЕРЕВОДАХ А. А. ШТЕЙНБЕРГА^U

ПОЭТ И ВРЕМЯ {*}

{* Воспроизводится по изданию: Ван Вэй. Стихотворения / М.: "Худ. лит-ра", 1979. – Прим. сост.}

Более полувека минуло от той поры, как в 1923 году мне, шестнадцатилетнему тогда подростку, довелось прочесть в третьей книге журнала "Восток" удивительное произведение, называвшееся "Тайны живописи", древний китайский кодекс, с гениальной убедительностью переведенный ныне покойным академиком В. М. Алексеевым.

Я и сейчас не в силах спокойно его перечитывать, неведомо в который раз, а тогда он просто ошеломил меня и околдовал – на всю жизнь. В нем открылись мне не только тайны живописи, но и тайны поэзии, и вообще – тайны всякого искусства. И Ван Вэй, предполагаемый автор кодекса, живший на другом конце света, 1200 лет тому назад, и его переводчик В. М. Алексеев, мой современник, стали для меня учительными и родными; они доказали мне, что для искусства, связующего людей, нет преград – ни в пространстве, ни во времени, что самые глубокие различия языков, культур и мировоззрений – преодолимы.

Уже очень давно я задумал: в будущем, пусть – отдаленном, попытаться переложить русскими стихами и издать поэтический сборник Ван Вэя. Но как это осуществить, не зная китайского языка, не умея читать и понимать иероглифы?

Исподволь начал я торить окольную дорогу к танскому художнику и поэту; обнаружилось, что для этого есть немало возможностей.

Живопись не нуждается в словах и понятна без знания языка, а китайская пейзажная живопись, проникнутая пафосом бесконечного пространства и этим странно родственная зрелой европейской пейзажной живописи XVI-XVII-XVIII столетий, открывает надежный путь к Ван Вэю. На этом пути моими водителями были: все тот же трактат "Тайны живописи", позже – трактат "Слово о живописи из сада с горчичное зерно", переведенный, прокомментированный и изданный Е. В. Завадской, и ее же прекрасная книга "Эстетические проблемы живописи старого Китая" и многие другие.

Я пристально вчитывался в переводы Л. 3. Эйдлина, впервые доказавшие на деле реальную, полноценную возможность русских переложений древних китайских стихов. Я постепенно прочел и посильно усвоил многое из того, что можно прочесть в переводах о Китае – его истории, философских и религиозно-философских системах, мифологии, фольклоре; познакомился с классической прозой, историческими сочинениями и некоторыми философскими и эстетическими трактатами и т. д.

Все это позволило мне, до известной степени, приблизиться к пониманию мира высококультурного, утонченного танского чиновника-ученого и подготовиться к осуществлению заветного замысла.

И, наконец, мне исключительно повезло: судьба свела меня с В. Т. Сухоруковым, много лет изучавшим творчество Ван Вэя и согласившимся сотрудничать со мной. Благодаря его глубоко понятым прозаическим переводам стихов Ван Вэя, обширным комментариям к ним и безотказным устным советам я смог приступить к работе и закончить ее.

x x x

Китайская иероглифическая письменность коренным образом и принципиально отличается от европейской, основанной на буквах алфавита, слагающихся в слова. Иероглиф "многослоен", он заключает в себе понятие, которое может быть словесно обозначено и произнесено на любом языке; например, японцы, пользующиеся иероглифами, могут их прочесть по-японски, не зная китайского языка. Кроме того, сложные иероглифы составлены из более простых элементов, имеющих каждый свое значение и определенным образом влияющих на восприятие читающего. И, наконец, сама внешняя форма иероглифа несет эстетическую нагрузку, бесконечно много говорящую образованному китайцу.

Китайское стихотворение в первую очередь "созерцается" и лишь потом "читается" и "произносится". Каждый иероглиф пятизначного или семизначного стихотворения имеет кроме общего и самостоятельное значение. Он как бы стоит не только в строке, но и отдельно и окружен неким локальным, хотя и условным, пространством молчания. Вместе с тем китайские стихи рифмованы и построены на одинаковых концевых созвучиях, на монориме, конечно – в произнесении. Европейская рифма не только слышна, но и видна; китайская только слышна. Передать европейскими, в частности русскими, стихотворными средствами китайскую версификацию невозможно, тем более что китайский язык односложен и русская пяти– и семисловная строка в несколько раз длиннее китайской.

Я воспользовался системой, предложенной в свое время академиком В. М. Алексеевым и утвержденной впоследствии творчеством Л. 3. Эйдлина: передавать иероглиф значащим, понятийным русским словом, не считая союзов, предлогов и т. д.

При этом, само по себе, возникает некое подобие ритма, которое можно усилить и упорядочить, сообразно с приемлемой русской просодией, обратив в своеобразный паузник; строка делится неравномерно: в пятисловных стихах цезура после второго или третьего слова, в семисловных – после третьего или четвертого. Такую систему я нарушаю очень редко и лишь когда этого настоятельно требуют неумолимые законы русского языка и стихосложения.

Мои переложения рифмованы, но от монорима я, конечно, отказался. Свободное расположение рифм в предлагаемых переводах нисколько не копирует рифмы Ван Вэя, но служит лишь для большего приближения стихов к русскому читателю и должно быть рассматриваемо как допустимая вольность переводчика.

x x x

Стихи Ван Вэя и его друга Пэй Ди (см. приложение) могут показаться в первом приближении как бы написанными ни о чем, незавершенными отрывками некоего целого, утаенного от читателя. Однако это не так.

Ван Вэй и другие поэты его круга, в том числе Пэй Ди, были сторонниками учения Чань. Не вдаваясь в подробности изложения этого в высокой степени своеобразного ответвления буддизма, что выходит не только за рамки настоящего послесловия, но и далеко превышает возможности его автора, все же необходимо хотя бы кратко осветить эстетику Чань, без чего творчество Ван Вэя и Пэй Ди не может быть в удовлетворительной степени оценено.

Чань отводит главную роль внезапному, мгновенному озарению, просветлению – перед умозрением, созерцанию и медитации – перед рациональным изучением. Чань полагает, что мысль невыразима словом, а вся истина заключена в моменте истины. Тютчевское: "Молчи, скрывайся и таи..." и "Мысль изреченная есть ложь" – как нельзя лучше и концентрированней излагают чаньское понимание преимущества молчания перед словом; пустой, ничем не зарисованной, незакрашенной поверхности бумаги или шелка перед штрихом, пятном и мазком; одноцветной черной туши перед многокрасочной пестротой.

Средь путей живописца тушь простая выше всего. Он раскроет природу природы, он закончит деянье Творца.

Так начинается трактат Ван Вэя "Тайны живописи". Молчание окружает каждый иероглиф, молчанием окружено и все стихотворение.

Чаньский поэт призывает читателя к сотворчеству. Над стихотворением надо остановиться, заглянуть в глубину собственной души и услышать отзвук на скупые слова-знаки: "вода", "тростник", "горы", "птицы", "одинокая переправа", "глухой городок"... Перед читателем стоит отнюдь не легкая задача: стать самому поэтом и художником одновременно, превратить внутренним зрением-прозрением слова в живую, становящуюся реальность. Вода должна заструиться, тростник закачаться, а над крышами городка – заклубиться дым.

"...Он раскроет природу природы, он закончит деянье Творца". Читатель повинен довершить и довоплотить замысел поэта. Только в таком сотворчестве возникает неисчерпаемое, как электрон, многомерное, а может и безмерное, истинное содержание крохотного стихотворения.

Старая сосна проповедует мудрость,

и дикая птица выкрикивает истину.

Таков Чань.

Но стихи слагаются из слов, а не из молчания, и потому значение слова в таком немногословии во много раз повышается. Слово должно стать драгоценным, как драгоценен материал каждого мазка Рембрандта, Констебля, Врубеля. Напряженная духовность художника придает одухотворенность краске, маслу, лаку, одушевляет косное вещество, делает драгоценным. Нечто подобное происходит со словом в стихах чаньского поэта. Слова, их начертание, смысл и звук, долженствующие вызвать голос молчания, дабы отступить в тень перед могуществом этого голоса, подлежат особому отбору и, прибавлю, – особому прочтению и восприятию. Ведь голос молчания – это внутренний голос читателя. Выразить все это в русских переложениях – немыслимо. Понимаю, конечно, что мои стихи лишь слабый, затуманенный образ оригинала. Но "feci quod potui" сделал, что мог.

Заканчивая послесловие, склоняю голову перед памятью академика В. М. Алексеева и сердечно благодарю Л. 3. Эйдлина и В. Т. Сухорукова, без участия и помощи которых моя работа не была бы ни начата, ни завершена.