Текст книги "Стихотворения"

Автор книги: Ван Вэй

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 16 страниц)

Вэй Ван
Стихотворения

Ван Вэй

Стихотворения

О Ван Вэе и его поэзии

Китайская поэзия, одна из самых старых в мире, существует почти три тысячи лет. Она знала на своем долгом пути эпохи подъема и упадка, времена стремительных взлетов и открытий и века застоя с бесконечными перепевами однажды уже найденного. Первыми вехами на ее пути были "Книга песен" ("Шицзин") и "Чуские строфы" ("Чуцы"); позднее – народные песни, собранные чиновниками из "Музыкальной палаты" ("Юэфу"), и "Девятнадцать древних стихотворений", поэзия Цао Чжи (III в.) и Тао Юань-мина (IV-V вв.). Значение последнего особенно велико: по словам крупнейшего советского китаеведа академика В. М. Алексеева, этот поэт сыграл в китайской поэзии "роль нашего Пушкина" – его творчество в огромной мере определило развитие поэзии в последующие века и подготовило ее небывалый дотоле расцвет в эпоху Тан. В этот период (VII-Х вв.) наиболее полно и совершенно воплотились заложенные в китайской поэзии возможности. Тогда творила плеяда поэтов, не имеющая себе равных по обилию и разнообразию талантов ни в предыдущие, ни в последующие века развития китайской поэзии: Ли Бо и Ду Фу, Мэн Хао-жань и Бо Цзюй-и, Хань Юй и Лю Цзун-юань, Ли Хэ и Ли Шан-инь, Ду My и Юань Чжэнь и многие, многие другие. Пожалуй, лишь позднейшая, сунская эпоха (X-XIII вв.), эпоха Су Ши и Лу Ю, Синь Ци-цзи и Ли Цин-чжао, сопоставима с эпохой Тан. И одно из первых мест в этом перечне славных имен по праву принадлежит Ван Вэю, творчество которого, наряду с творчеством его великих современников Ли Бо и Ду Фу, стало одной из вершин танской, а следовательно, и всей китайской поэзии.

Как и всякий великий поэт, он был первооткрывателем, пролагателем новых путей. И если Тао Юань-мин, певец деревенского приволья, освободил поэзию от схоластической отвлеченности и вновь – через многие века после "Шицзина" – в полной мере приобщил ее к миру простых человеческих радостей, если Ли Бо сообщил ей могучий романтический импульс, если Ду Фу придал ей классическую строгость {"На протяжении многих веков истории поэтического искусства, за индивидуальным многообразием поэтических форм, нам кажется существенным противопоставить друг другу два типа поэтического творчества. Мы обозначим их условно как искусство классическое и романтическое... Мы... говорим сейчас не об историческом явлении в его индивидуальном богатстве и своеобразии, а о некотором постоянном, вневременном типе поэтического творчества" (В. М. Жирмунский. Теория литературы. Поэтика. Стилистика. "О поэзии классической и романтической". / Л.: Наука, 1977, С. 134).} и обогатил ее высокой гражданственностью, то Ван Вэй – величайший и вдохновеннейший из певцов природы.

О жизни Ван Вэя, как и о жизни многих других старых китайских поэтов, известно немногое – мы не знаем даже точных дат его рождения и смерти {Принято считать, что он родился в 701 г. и скончался в 761 г. По другим, менее достоверным, данным он родился в 699 г. и умер в 759 г.}. Он родился в Ци (нынешний уезд Цисянь в провинции Шаньси, находящейся в северо-западной части Центрального Китая), в семье чиновника. Поэтический талант обнаружился в нем очень рано, и к двадцати годам он уже создал некоторые из известных своих произведений, в их числе "Персиковый источник" – блестящее подражание прославленной поэме Тао Юань-мина, а также знаменитое, ставшее очень популярным четверостишие "В девятый день девятой луны вспоминаю о братьях, оставшихся к востоку от горы". В двадцать лет он сдал экзамены на высшую ученую степень цзиньши и получил при дворе пост музыкального распорядителя. Однако начавшаяся было успешно карьера вскоре внезапно прервалась: во время исполнения церемониального танца придворные актеры допустили какую-то оплошность, за что Ван Вэй был тут же отрешен от должности и сослан в захолустную приморскую область Цзичжоу в Восточном Китае, где и занял мелкий чиновничий пост.

Лишь десять лет спустя он вновь появляется в столице и поступает на службу к влиятельному сановнику Чжан Цзю-лину. Но уже через несколько лет Чжан Цзю-лин, просвещенный и дальновидный министр, заботившийся об интересах страны и о привлечении к государственным делам талантливых людей, попал в опалу, был отстранен от высоких должностей и сослан на юг, а его место занял ловкий и беспринципный царедворец Ли Линь-фу, деятельность которого в немалой мере ускорила наступление того тяжелого кризиса, который двумя десятилетиями позже разразился в процветавшем дотоле Танском государстве.

Падение Чжан Цзю-лина и последовавшее за этим засилье временщиков и авантюристов, окруживших императорский трон, несомненно, сказалось на дальнейшем жизненном пути Ван Вэя и на его устремлениях. Он не оставил службу, но прежняя его вера в то, что службой своей он может принести пользу стране, была, по-видимому, серьезно поколеблена. Он получает новые должности и чины в различных районах обширной империи, совершает поездку на западную границу – эта поездка нашла свое отражение в великолепном цикле его "пограничных" стихов. Он уже приобрел широкую известность как поэт, музыкант, каллиграф и художник; некоторые из его стихотворений, например, "Память о друге" или "Под ветер прохладный, при ясной луне горьки тоскливые думы", положенные на музыку, стали популярными песнями. О музыкальности его ходили легенды: рассказывают, что однажды, увидев картину, изображавшую играющих музыкантов, он безошибочно назвал не только исполнявшееся произведение, но даже точно указал такт. Перед Ван Вэем и его младшим братом Ван Цзинем, тоже одаренным поэтом, раскрываются двери самых знатных домов. Но мысли об уходе на покой, об отшельническом уединении среди "гор и вод", "полей и садов" с годами все сильнее и настойчивее овладевают поэтом: "С каждым днем все слабей // Любовь и привычка к родне. // С каждым днем все сильней // Стремленье к покою во мне. // Немного еще – // И в дорогу пуститься готов. // Неужель дожидаться // Прихода вечерних годов?" ("Из стихов на случай", 1).

Истоки отшельнических настроений Ван Вэя коренятся и в многовековой китайской традиции, идущей от древних мудрецов, и в буддизме, ревностным последователем которого он был с детства и до конца своих дней. Надо думать, способствовали им и служебные неудачи ближайших друзей поэта, чьи таланты не нашли должного применения на государственном поприще, и общее ухудшение дел в стране, явственно обозначившееся в последние годы царствования императора Сюань-цзуна. Не порывая окончательно со службой, поэт все чаще и чаще перемежает ее с длительными "отлучками" в мир "гор и вод". Сначала его прибежищем становится дом в горах Чжуннань (или Южных горах, как он их часто называет в своих стихах). Затем таким оазисом в мире суеты, "Персиковым источником", стал для Ван Вэя его загородный дом на реке Ванчуань – в уединенной живописной местности в столичном уезде, неподалеку от гор Чжуннань. Рано овдовевший поэт живет здесь один, но его постоянно навещают друзья. Он был в дружбе со многими своими современниками, в том числе с известными поэтами Пэй Ди и Чу Гуан-си, а еще ранее – с Мэн Хао-жанем. Только случайно не встретился он с Ду Фу, который посетил ванчуаньское жилище Ван Вэя, но не застал хозяина дома. Он посвящает свои досуги поэзии, музыке, живописи; многие из шедевров его пейзажной лирики скорее всего созданы именно в эти годы. В их числе знаменитый цикл "Река Ванчуань" из двадцати стихотворений, в которых воспеты особенно любимые поэтом уголки местной природы, – итог своего рода дружеского состязания с Пэй Ди, создавшим ответный цикл стихов под тем же названием {Следуя давней и славной традиции помещать эти циклы в корпусе одного издания, мы приводим их в антологии существующих на сегодняшний день переводов в отделе "Приложения". См. с. 387-498 наст, издания.– Прим. составителя.}. Образ жизни поэта, к тому времени уже довольно крупного чиновника, был, судя по стихам, самым простым и скромным – хотя встречающиеся в тех же стихах упоминания о "бедности" и о "лачуге" скорее всего лишь дань устоявшейся традиции.

Мятеж, поднятый в 755 году императорским фаворитом Ань Лу-шанем, попытавшимся захватить трон, и потрясший огромную империю до основания, прервал мирную жизнь старого поэта. Обе столицы страны – Чанъань и Лоян оказались в руках мятежников, император бежал в юго-западную область Шу и вскоре отрекся от престола, а Ван Вэй, подобно многим другим чиновникам, был схвачен мятежниками и затем принужден был поступить на службу к узурпатору. Еще когда он находился под арестом в столичном храме Путисы, его навестил там Пэй Ди и рассказал о пиршестве, устроенном мятежниками в захваченном ими императорском дворце, на берегу пруда Застывшей Лазури: согнанные на празднество придворные музыканты, едва начав петь, разрыдались, а один из них бросил на землю лютню и, обратясь лицом на запад (туда, где находился в это время законный император), громко застонал – за что был тут же растерзан по приказанию Ань Лу-шаня. Ван Вэй, потрясенный услышанным, сложил стихотворение и тут же прочел его другу. Экспромт получил известность, дошел он и до нового императора – Су-цзуна и вместе с ходатайством младшего брата поэта – Ван Цзиня, уже крупного сановника, – в немалой мере способствовал смягчению участи поэта после возвращения в столицу императорских войск: за свою подневольную службу узурпатору он был лишь понижен в должности. К тому же наказание было непродолжительным, и вскоре Ван Вэй вновь стал быстро подниматься вверх по служебной лестнице, достигнув должности шаншу ючэна заместителя министра. Вскоре после этого последнего назначения Ван Вэй скончался – как уже сказано выше, предположительно в 761 году – в возрасте шестидесяти лет.

Жизненный и творческий путь Ван Вэя приходится на первые шесть десятилетий VIII века, оказавшиеся в истории танской поэзии своеобразным "пиком", своего рода "золотым веком" в "золотом веке". Причем Ван Вэй был не просто современником и свидетелем этого "золотого века", но и одним из деятельных его творцов, ибо поэзия его, сумевшая сочетать в себе высочайшее словесное мастерство с чисто живописной пластикой, стала одним из высших творческих достижений эпохи.

Творчество поэта многообразно: в нем и отзвуки "Чуских строф", и древних народных песен, стихов Тао Юаньмина и его современников; он писал и "старые стихи" ("гу ши") с их более свободной формой, и отточенные "стихи современного стиля" ("цзинь ти ши") – с четким и стройным чередованием присущих китайским словам музыкальных тонов. Он воспевал дружбу и отшельничество, тяготы дальних походов и тоску одинокой женщины, подвиги странствующих удальцов и мирные бдения буддийских монахов; есть у него стихи на исторические темы и бытовые зарисовки, размышления о старости и о бренности мирской, стихи о достойных мужах, оказавшихся не у дел, и о развлечениях столичной знати, и, конечно же, многочисленные стихи о полях и садах, о горах и водах. Без преувеличения можно сказать, что он так или иначе затронул в своей поэзии едва ли не все темы, волновавшие его предшественников и современников, причем сделал это своеобразно и ярко, сумев даже в темах, явно находящихся на периферии его творчества (например, в своих "пограничных" стихах или в стихах, обличающих столичную знать), в чем-то предвосхитить позднейшие достижения таких признанных мастеров, как Бо Цзюй-и или Синь Ци-цзи.

Сколько энергии и движения в таких его строках, как "Что ни десять ли // Гонят вскачь коня. // Что ни пять – // Свистящий размах ремня. // Донесенье наместнику // Прибыло в срок: // Цзюцюань осадила // Хуннская рать. // Снегопад на заставе // Все заволок, // Даже дыма сигнальных костров // Не видать" ("На границе").

И как это расходится с привычным представлением о Ван Вэе как о сугубо "тихом", даже "тишайшем" поэте!

А разве не напоминают будущих "Циньских напевов" Бо Цзюй-и такие стихи Ван Вэя: "Беззаботна, беспечна // Одетая в шелк молодежь. // В наипервых домах // Появляется часто она. // Уродилась в богатстве, // Наследной казны не сочтешь, // Благосклонностью царской // От юности одарена. // Не обучена с детства. // В достатке мясная еда. // В золоченых колясках // Разъезжает везде и всегда..." ("Чжэн и Хо, жители гор").

Превосходны "исторические" стихи поэта, глубоко лиричны его стихи о тоскующих женщинах.

Все это дает нам основание несколько шире взглянуть на его творчество и отойти от привычной оценки Ван Вэя как поэта-"отшельника", певца отшельнических настроений, и только. Приведенные выше примеры (число их, при желании, нетрудно умножить) существенно дополняют и обогащают основной поток творчества поэта и дают возможность более точно и объективно судить об этом творчестве в целом. В то же время они отнюдь не опровергают того факта, что главной темой Ван Вэя, отмеченной высшими его творческими достижениями, была тема природы и жизни среди природы. Именно здесь Ван Вэй как поэт был наиболее своеобразен и оригинален, именно на этом пути ему суждено было сделать главные свои художественные открытия и создать свои вершинные творения.

Тема природы в китайской поэзии имеет многовековые традиции, восходящие еще к "Шицзину". Она представлена в "Чуских строфах" и в прозопоэтических одах "фу" с их пышными описаниями, в поэзии III-IV веков, но самостоятельное значение приобретает лишь с V века – в творчестве поэта Се Лин-юня, который считается истинным основоположником жанра пейзажной поэзии в чистом ее виде. В творчестве старшего современника и друга Ван Вэя поэта Мэн Хао-жаня (689-740) пейзажная лирика достигает подлинной зрелости и высокого совершенства. Картины природы в стихах Мэн Хао-жаня, как правило, строго определенны, конкретны и зримы, они уже лишены расплывчатости, приблизительности и наивного аллегоризма, которые были еще в немалой мере свойственны пейзажной лирике его предшественников. В этом нетрудно убедиться на примере одного из лучших стихотворений поэта "Осенью поднимаюсь на Ланьшань. Посылаю Чжану Пятому":

На Бэйшане

среди облаков белых

Старый отшельник

рад своему покою...

Высмотреть друга

я восхожу на вершину.

Сердце летит,

вслед за птицами исчезает.

Как-то грустно:

склонилось к закату солнце.

Но и радость:

возникли чистые дали.

Вот я вижу

идущие в села люди

К берегам вышли,

у пристани отдыхают.

Близко от неба

деревья как мелкий кустарник.

На причале

лодка совсем как месяц...

(Перевод Л. Эйдлина)

В стихах этих, в их образах и настроении, уже немало общего со стихами Ван Вэя, который испытал влияние поэзии своего старшего друга и, несомненно, был многим ему обязан. Еще одно подтверждение тому – знаменитое "Весеннее утро", созданное Мэн Хао-жанем в жанре лирической миниатюры-цзюэцзюй, в жанре, который столь талантливо развил в своем творчестве Ван Вэй:

Меня весной

не утро пробудило:

Я отовсюду

слышу крики птиц.

Ночь напролет

шумели дождь и ветер.

Цветов опавших

сколько – посмотри!

(Перевод Л. Эйдлина)

Помимо открытий Мэн Хао-жаня пейзажная лирика Ван Вэя вобрала в себя достижения многих других предшественников поэта, органично усвоив весь многовековой опыт старой поэзии. Стихи Ван Вэя полны "перекличек" с "Чускими строфами" и песнями "юэфу", с поэзией Тао Юань-мина и Се Лин-юня, они изобилуют скрытыми и полускрытыми "цитатами", искусно обыгрываемыми в новом контексте. При этом обильное "цитирование" предшественников отнюдь не перегружает стихов Ван Вэя, не вредит их художественной целостности и своеобразию – настолько естественно и органично вплетена инородная лексика в ванвэевский текст. Тем, кто будет читать пейзажный цикл "Река Ванчуань", наверное, и в голову не придет, что едва ли не половина этих легких, прозрачных, воздушных, будто на одном дыхании созданных четверостиший содержит в себе образы из древних сочинений – прежде всего из особенно любимых поэтом "Чуских строф". Ибо огромная эрудиция поэта легко и свободно вошла в его внутренний мир и растворилась в нем, а высокая литературность, в лучшем смысле этого слова, его поэзии просто и естественно сочеталась с живым, неповторимым, непосредственным поэтическим чувством и наблюдательностью художника.

Поэзии Ван Вэя свойствен особо внимательный и пристальный взгляд на природу, какого прежняя китайская поэзия, пожалуй, до него не знала. Философия чань (дзэн)-буддизма, которую Ван Вэй исповедовал, а также даосская философия Лао-цзы и Чжуан-цзы учили его видеть в природе высшее выражение естественности, высшее проявление сути вещей. Любое явление в природе, каким бы малым оно ни казалось, любой миг в вечной жизни природы драгоценны, как драгоценен, исполнен высокого смысла каждый миг общения с нею. Для истинного поэта природы нет тем больших и малых, нет картин высоких и низких, нет мелочей. Быть может, отсюда та присущая Ван Вэю любовь к "крупному плану" в изображении картин природы, к тем "мелочам", мимо которых нередко проходили прежние поэты и художественное воссоздание которых стало одним из высших завоеваний ванвэевской поэзии: "Дождь моросит // На хмурой заре. // Вяло забрезжил // День на дворе. // Вижу лишайник // На старой стене: // Хочет вползти// На платье ко мне" ("Пишу с натуры").

Едва ли не первый в китайской поэзии Ван Вэй обратил внимание на скромное это событие в жизни природы – и посвятил ему стихи. Вот это стремление и умение увидеть целый мир в капельке росы, воссоздать картину природы или передать рожденное ею настроение с помощью немногих скупо отобранных деталей – характерное свойство пейзажной лирики Ван Вэя, доведенное им до совершенства и ставшее достоянием всей последующей китайской поэзии. Возможно, что неискушенному читателю многие стихи Ван Вэя или его ученика и друга Пэй Ди покажутся "бессодержательными", написанными вроде бы "ни о чем": солнечный луч прокрался в чащу и прилег на мох... По склону горы, тронутой красками осени, блуждает вечерняя дымка – от этого листва кажется то ярче, то темнее... Ряска на сонном пруду сомкнулась вслед за проплывшей лодкой – а ветви ивы опять ее размели... Взлетела цапля, испугавшись брызг... Баклан поймал рыбешку... Зачастили дожди в горах опавшие листья некому подмести... Солнце садится – холодно на реке, а над рекой – бесцветные облака... Яркий свет луны вспугнул дремлющих птиц, и они поют над весенним ручьем... Легкий ветерок разносит повсюду лепестки цветов – а иволга с ними играет... Но все это – великая природа в бесчисленных своих проявлениях и изменениях, в бесконечном своем многообразии и единстве, в вечной и совершенной своей красоте. И чтобы поведать об этом и выразить в слове ее сокровенную суть, поэтам совсем не нужны большие полотна и подробные описания – достаточно нескольких – как бы случайных – штрихов, двух-трех – будто небрежно брошенных – цветовых пятен... Только брошены эти штрихи и пятна безошибочно верной рукой больших мастеров.

Бывают в общении поэта с природой и высшие моменты внезапного "озарения", когда он, созерцая, вдруг постигает истину о мире во всей ее полноте, находит внезапный ответ на все загадки бытия. Мгновенья эти приходят неожиданно: их могут породить вид цветущей сливы или лунный свет, проникший в чащу леса, запах цветов корицы или плодов горного кизила, журчанье ручья или дождевые капли на листьях... Поэт стремится уловить эти мгновения, зафиксировать их в слове и передать другим как некую благую весть. Этой же цели служат и готовые, устойчивые формулы, повторяющиеся из стихотворения в стихотворение: белые облака, запертая калитка, тишина и безлюдье – символы отшельничества, уединения, отрешенности от мира, призванные сразу же пробудить соответствующие ассоциации в читателе. Все это делает поэзию Ван Вэя многослойной, как многослойна суфийская лирика, полной намеков и недосказанности. Она учит не только созерцать природу, но и размышлять о ней и, размышляя, понимать.

Нетрудно заметить, что поэтический мир Ван Вэя – это мир, увиденный и изображенный не только истинным поэтом, но и зорко видящим художником. Ван Вэй и был художником, причем – насколько мы можем теперь судить по отзывам современников и немногим сохранившимся копиям с его картин – художником не менее значительным, чем поэт. В одном из поздних и "итоговых" своих стихотворений он сам полушутя-полусерьезно говорит, что в прошлом своем перерождении был скорее всего художником, а не поэтом – завершая, впрочем, слова свои тем, что сердце его знать не хочет ни о славе художника, ни о славе поэта... Он считается основоположником так называемой "южной школы" в китайской буддистской живописи, к которой, по словам исследователя, "...условно говоря, относятся те мастера, которые предпочитали тушь многокрасочности, эскизную, свободную манеру – педантичной и описательной, выражение сути (идеи) вещи – ее конкретной достоверности и, наконец, не сюжетом и бытописанием были связаны с литературой, а сложной системой ассоциаций" {Е. В. Завадская. Эстетические проблемы живописи старого Китая. / М.: Искусство, 1975, С. 201.}. Ему же припис ывается и знаменитый трактат "Тайны живописи" – одно из основополагающих сочинений по теории живописи, оказавшее большое влияние на последующее развитие теории и практики живописи в Китае. Сочинение это, написанное превосходной, высокопоэтичной ритмической прозой, можно также рассматривать и как своеобразный комментарий к пейзажной лирике Ван Вэя, где образы поэтические по большей части трудно отделить от образов чисто живописных, не случайно крылатыми стали слова поэта Су Ши: "Наслаждаюсь стихами Мо-цзе {Мо-цзе – второе имя Ван Вэя.} – в стихах его картины; гляжу на картины Мо-цзе – в картинах его – стихи". Действительно, пейзажная лирика Ван Вэя удивительно живописна, "картинка" в лучшем смысле этого слова – классическим примером опять же может служить цикл "Река Ванчуань", где большинство стихотворений (за исключением нескольких, заполненных историческими и мифологическими ассоциациями) представляют своего рода живопись в слове – или картины, выполненные словом: "Отмель у белых камней // Прозрачна, мелка. // Заросли тростника – // Рядом со мной. // На запад и на восток – // Река и река: // Волны моют песок // Под ясной луной" ("Отмель у белых камней").

А сколько свежести, чисто живописной гармонии и совершенства в небольшой весенней картинке из цикла "Радости полей и садов", будто сошедшей со свитка старого китайского мастера: "Персик в цвету // Ночным окроплен дождем. // Вешний туман // Ивы обвил опять. // Летят лепестки – // Слуга подметет потом. // Иволга плачет, // А гость мой изволит спать".

Не будет, наверное, преувеличением сказать, что Ван Вэй – художник, безвозвратно утраченный для нас в живописи, – в немалой мере сохранился и дошел до нас в своих стихах, наглядно подтверждая тем самым приведенное выше суждение Су Ши, ибо живопись в стихах Ван Вэя присутствует зримо и несомненно.

Остается добавить, что в стихах о природе Ван Вэй проявил себя художником разносторонним: он умел с редким совершенством писать о цветах и птицах, о мирной жизни среди полей и садов – и он же мог при случае, например, в "пограничных" своих стихах, буквально несколькими скупыми, резкими штрихами передать суровую красоту пустынных степей. Подвластны были его кисти и величественные картины природы – водные просторы, могучие горные хребты (см. стихотворение "Горы Чжуннань").

Воздействие пейзажной поэзии Ван Вэя на творчество его современников и поэтов последующих поколений было огромным и прослеживается на протяжении веков. В творчестве Ван Вэя китайская пейзажная лирика поднялась на огромную художественную высоту и обрела основные свои черты, определившие едва ли не все дальнейшее ее развитие. Став непременной, а нередко и важнейшей частью творчества подавляющего большинства танских и сунских поэтов, разработанная с удивительной полнотой, глубиной и художественным совершенством, китайская поэзия природы стала феноменом мирового значения, одним из высших достижений не только китайской, но и мировой поэзии. И одно из самых почетных мест в истории развития этого жанра заслуженно принадлежит великому поэту и великому художнику Ван Вэю.

В. Т. Сухоруков

^TВАН ВЭЙ В ПЕРЕВОДАХ Ю. К. ЩУЦКОГО^U

{Здесь и далее переводы Ю. К. Щуцкого воспроизводятся по изданию: Антология китайской лирики VII-IX вв. по Р. Хр. / М-Пг.: ГИ, 1923,– Прим. сост.}

Без названия

Видел я: в весеннем холодке

Распустилась слив краса.

Слышал я: запели вдалеке

Снова птичьи голоса.

Я в томлении своем весеннем

Вижу: зелена, нова,

Перед домом к яшмовым ступеням

Робко тянется трава.

Провожаю весну

День за днем старею я всечасно,

Как-то попусту, напрасно.

Год за годом вновь возвращена

К нам является весна.

Есть бокал вина, и без сомненья

В нем найдешь ты наслажденье.

Пусть цветы и полетят к земле

Их напрасно не жалей!

Песнь взирающего вдаль на Чжуннаньские горы

Посвящаю сенатору Сюй'ю

Выходишь ты вниз, вниз из сената,

И видишь: настало уже время заката.

Скорбишь ты о том (знаю я, знаю!),

Что эти мирские дела очень мешают.

Ты около двух старых и стройных

Деревьев с коня соскочил, глядя спокойно.

Не едешь домой. Смотришь в просторы,

И видишь в туманной дали синие горы.

ИЗ СТИХОВ "ДОМ ХУАНФУ ЮЭ В ДОЛИНЕ ОБЛАКОВ"

1.

Поток, где поет птица

Живу я один на свободе,

Осыпались кассий цветы.

Вся ночь безмятежно проходит...

Весенние горы пусты.

Но птицу в горах на мгновенье

Вспугнула, поднявшись, луна:

И песня ее над весенним

Потоком средь ночи слышна.

В ответ братцу Чжан У*

Пырейная лачуга

В Чжуннани есть. Фасад

Ее встречает с юга

Вершин Чжуннаньских ряд.

Весь год гостей не вижу я,

Всегда закрыта дверь моя.

Весь день свобода здесь, и с ней

Усилий нет в душе моей.

Ты ловишь рыбу, пьешь вино,

И не вредит тебе оно.

Приди! – и будем мы с тобой

Ходить друг к другу, милый мой!

Вместе с Лу Сяном прохожу мимо беседки в саду ученого Цуй Син-цзуна

Деревья зеленые плотную тень

Повсюду собою накрыли.

Здесь мох утолщается каждый день,

И нет здесь, конечно, пыли.

Он, ноги скрестивши, без шапки сидит

Под этой высокой сосною;

На мир лишь белками с презреньем глядит

Живущий жизнью земною.

Покидаю Цуй Син-цзуна

Остановлены лошади в ряд; мы готовы

Разлучить рукава и полы.

Над каналом большим императорским снова

Начиняется чистый холод.

Впереди красотою сияя высоко,

Поднимаются горы-громады,

От тебя уезжаю я вдаль одиноко,

И опять на сердце досада.

Провожаю Юаня Второго, назначаемого в Аньси

Утренним дождем в Вэйчэне *

Чуть пыльца увлажнена.

Зелены у дома тени,

Свежесть ив обновлена.

Выпей, друг, при расставанье

Снова чарку наших вин!

Выйдешь ты из Янь-гуаня *

И останешься один.

На "Высокой Террасе" провожаю цензора Ли Синя

Провожать тебя всхожу

На "Высокую Террасу" и слежу,

Как безмерно далека

Протянулась и долина и река.

Солнце село; и назад

Птицы, возвращаяся, летят.

Ты же продолжаешь путь

И не остановишься передохнуть.

В девятый день девятой луны вспомнил о братьях в горах

Живу одиноко в чужой стороне,

Как причудливый странник. И вот,

Лишь радостный праздник Чун-яна * придет,

О родных я тоскую вдвойне.

Все братья теперь с волшебной травой,

(Вспоминается мне вдали)

Чтоб стебли воткнуть, на горы взошли...

Но кого-то там нет одного.

Фрейлина Бань Цзеюй *

Странно всем, что двери я закрыла

В терем, где храню белила.

Царь спустился из приемной залы,

Но его я не встречала.

Без конца смотрю, смотрю весь день я

В этот царский сад весенний.

Там, я слышу, говор раздается:

Кто-то * меж кустов смеется.

Прохожу мимо храма "Собравшихся благовоний"

Не знаю, где стоит в горах

Сянцзиский храм *. Но на утес

Я восхожу, и путь мой кос

Меж круч в туманных облаках.

Деревья древние вокруг...

Здесь нет тропинок. Между скал

Далекий колокола звук

В глуши откуда-то восстал.

За страшным камнем скрыт, ручей

Свое журчанье проглотил.

За темною сосною пыл

Остужен солнечных лучей.

Пуста излучина прудка,

Где дымка сумерек легка;

И созерцаньем укрощен

Точивший яд былой дракон.

Поднялся во храм "Исполненного прозрения"

Здесь, по "Земле Начальной" * вьется

Кверху тропинка в бамбуках.

Пик ненюфаров выдается

Над "градом-чудом" * в облаках.

Чуские три страны на склоне

Все здесь видны в окне моем.

Девять стремнин как на ладони

Вон там сравнялись за леском.

Вместо монашеских сидений

Травы здесь мягкие нежны.

Звуки индийских песнопений *

Под хвоей длинною сосны.

В этих пустотах обитаю

Вне "облаков закона" я.

Мир созерцая, постигаю,

Что "нет у Будды бытия" *.

Изнываю от жары

Землю наполнивши и небо,

Солнце багровое сгорает.

На горизонте, словно кручи,

Огнем сверкающие тучи.

Свернулись-ссохлись листья, где бы

Они ни выросли. Без края

Вокруг иссохшие луга.

Иссякла, высохла река.

Я замечаю тяжесть платья

И в самой легкой, редкой ткани.

Даже в густой листве растений

Страдаю: слишком мало тени...

У занавеса близко встать я

Теперь совсем не в состояньи.

Одежду из сырца сейчас

Мою второй и третий раз.

Весь мир, пылая жаром, светел.

За грань вселенной вышли мысли.

Стремятся, как долина в горы,

Они в воздушные просторы.

Издалека примчался ветер.

Откуда он – и не исчислить.

Река и море от волны

И беспокойны и мутны.

Но эта вечная забота

От тела только. Мне понятно,

Лишь на себя я оглянулся...

Еще я сердцем не проснулся

И вдруг вступаю я в "Ворота

Росы Сладчайшей, Ароматной" *,

Где в чистом мире холодка

Для сердца радость велика.

Сижу одиноко ночью

Один грущу о волосах,

Что побелели на висках.

В пустынной комнате вот-вот

Вторая стража * пропоет.

Пошли дожди. Полно воды.

Опали горные плоды.

Под фонарем в траве звучат

Напевы звонкие цикад...

Конечно, пряди седины

Мы изменить уж не вольны;

И в золото другой металл

Никто из нас не превращал.

Хочу я знанье получить,

Чтоб боль и старость излечить.

Но в книгах то лишь вижу я,

Что "нет у Будды бытия" *.

Примечания

В ответ братцу Чжан У. – ...братцу... – Чжан У называл Ван Вэя старшим братом; поэтому поэт и называет его братцем.

Провожаю Юаня Второго, назначаемого в Аньси. – Утренним дождем в Вэйчэне... – Название города на р. Вэй, притоке р. Хуанхэ.

Ян-гуань – название заставы.

В девятый день девятой луны вспомнил о братьях в горах. – ...радостный праздник Чун-яна... – В девятый день девятой луны – праздник Чун-ян, что значит "двойное солнце". Девятка есть число, выражающее солнце, и поэтому этот праздник справляется в день 9 сентября, в который принято втыкать в землю стебли гадательной травы Шуюй (род имбиря) во избежание бед и напастей.

Фрейлина Бань Цзеюй. – Придворная дама при императрице Сюй. Фаворитка императора Чэн Ди (правил с 31 до 5 г. до P. X.). Утратив милость государя, она попросила разрешения удалиться в Чансиньский дворец, где и жила в уединении, не соперничая с новой возлюбленной государя, Чжао Фэйянь. Тем не менее она была обвинена в применении магии против своей соперницы, и остроумными ответами на обвинение заслужила себе историческую известность.