Текст книги "Совсем не Золушка!. Трилогия (СИ)"

Автор книги: Валерия Панина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 20 страниц)

За полотняной стеной слышался обычный походный шум и запахи. Росинта между проветриваниями полотенца и мысленным переругиванием с полковником обдумывала, стоит ли ей идти на ужин, а если идти, как бы так изловчиться и сесть не больно.

Пока она была занята и словом, и делом, полковник проводил разбор полетов. Первым, что естественно, был полет Отиса в овраг. Затем полковник приступил к обсуждению обнаженной натуры. То есть, нет, конечно. Достоинства и недостатки Рыськиной фигуры не обсуждались и правильно. Какие у нее могут быть недостатки, возмутилась бы информированная половина курса. Предметом обсуждения было: а) Как могли оставить прикрывать отход фаргу? Вы бы еще ей флаг дали и в первую шеренгу в атаке поставили; б) Какого Аркаеша глазели ладно бы на голую! на едва обнаженную фаргу, забыв о боевой задаче? Не видели никогда? По возвращении полковник лично организует поход ... кто сказал в квартал почтенных шлюх? Раскатали тестикулы! В баню женскую пойдете. В приют для престарелых. Заодно сделаете доброе дело, помоете старушек. Да, обязательно. Да, для всех обязательно.

Обеспечив, таким образом, бессонную ночь, а то и не одну, своим подопечным, полковник пошел снимать пробу с сомнительного варева. На вкус кушанье было столь же отвратительным, сколь и на запах. Лихай непочтительно пнул котел в закопченый бок, опрокидывая содержимое на травку. Пышный белокопытник поник, как будто политый купоросным маслом.

– Это что, вражеская диверсия? Засланцы решили нас отравить? – тоном, нисколько по вредности не уступавшим этому самому купоросному маслу, поинтересовался Торхаш.

Дежурные отравители переминались с ноги на ногу.

– Или к заходу солнца у нас будет ужин, или я объявлю пост и ночные бдения, – объявил полковник, удаляясь.

В преддверии такой нездоровой перспективы народ накоротке посовещался и разбежался. За едой. Оборотни – охотиться, люди зачем-то возвратились к злопамятному озерцу.

Рыська, удивляясь неожиданной тишине, незаметно для себя задремала. Во сне ей приснилась мама. Смотрела молча, с мягкой укоризной. Под этим взглядом дочери стало неуютно. А от отцовского голоса, спокойно и тихо напомнившего: 'Ты ведь помнишь, чья ты дочь, Росинта?', стало так стыдно, что щеки загорелись так, что куда там поротой попе! От раскаяния она проснулась, тщательно оделась, застегнувшись на все пуговицы, туго убрала волосы. Постояла у входа, собираясь с духом, помедлила еще и вышла.

Оказалось, что лагерь пуст, а Лихай Торхаш высиживает ее, огненным лисом свернувшись под ближайшим деревом. Росинта решительным шагом подошла.

– Господин полковник! Мое поведение было непростительным. Прошу, скажите... Посоветуйте, как мне ... вести себя ... с парнями?

Лис обошел вокруг дерева и вернулся к Рыське в истинном виде.

– Так же, девочка. Так же.

Дожидаясь возвращения ребят, Рысена сломала всю голову, расшифровывая его ответ.

Потом на одном костре жарили двух зайцев и молодого оленя, а на втором варили уху из жирных карасей, наловленных, как бреднями, суровыми курсантскими рубашками, с завязанными рукавами и горлом. Росинта колдовала над жарким и ухой, била по лапам однокурсников, рисковавших сунуться посолить или приправить ужин. Обжигаясь, ели душистую наваристую ушицу, честно поделили и зайцев, и оленя. По окончании трапезы Росинта встала у мерцающих угольев, не желая прятаться за тонкой вуалью сумрака.

– Мой поступок был нечестным и ... не благородным. Я поступила не по-товарищески, – голос ее с каждым словом дрожал все меньше.

Парни слушали ее тоже стоя. Нихель вышел вперед.

– Росинта, я ... мы все, – парни согласно загудели. – Просим нас простить.

– За что? – изумилась Рысена, подходя ближе.

– Просто прости, и все! – твердо сказал Филберт, становясь рядом с оборотнем. – И ... это! Мы даем слово, что Фаррел ничего не узнает.

Рыська опять покраснела. Об Этом она вовсе не подумала!

Неловкий момент удачно скрасил Отис, отлучившийся по неотложному делу в кустики, и неудачно присевший на дикобраза.

Глава семнадцатая, разлучная.

Над университетским плацем, начищенным не хуже офицерских сапог, вместе со стягом Военного университета развевался Королевский штандарт. На выпуске по традиции присутствовал Его Величество Редьярд.

Курсанты, выстроившись в каре, внимали речам. Сначала Его Величество поздравил, высказал, поблагодарил, выразил уверенность. Затем ректор, в свою очередь, высказал, заверил, призвал, в заключение поздравил. Староста курса поблагодарил, пообещал, в свою очередь заверил. Были вручены дипломы. К дипломам с отличием прилагались эполеты. Остальные вместе с дипломом получили права на производство в офицеры в течение полугода и звание юнкера. Выпускники промаршировали перед высокими гостями, над парадной 'коробкой' взлетели кивера и троекратное 'Ура!'. Строй распался, новоиспеченных офицеров и юнкеров окружили друзья и немногочисленные родственники.

Росинта ждала Ардена у бокового входа. Тут было пусто и тихо, только доносились обрывки разговоров и смех. Он подбежал, подхватил ее, закружил.

– Росинка, наконец-то! Я надеялся увидеть тебя еще вчера, – он смотрел ей в лицо, гладил нежные щеки, с сожалением провел пальцем по улыбающимся губам.

– Мы вернулись не поздно, но дома меня ждали – обед и все такое, поздравляли с переводом на второй курс. И все соскучились, – ее ладони слушали его сердце, глухо и быстро стучащее, прикоснулись к золоту погон.

Они почти поцеловались, но тут кто-то завернул за угол, и одобрительный свист разбил хрупкое мгновение.

– Мне надо бежать, Росинка. Сейчас у нас обед с Его Величеством и Их Высочествами, а потом прием, – говорил он, торопливо обнимая, скользя по грубой ткани мундира, как по шелку кожи. – Увидимся на рассвете, на нашем месте?

Она закивала, не в силах сказать хоть слово без риска расплакаться, на мгновение прижалась изо всех сил, отпрянула и убежала.

Короткий морской рассвет едва забрезжил. Молодые офицеры и юнкера обнялись на прощанье, расходясь. Арден торопливо шел по пустой набережной, готовясь ждать Росинту и сдерживая дрожь нетерпения. А на знакомом повороте с удивлением и радостью увидел знакомый силуэт.

Росинта, в лучшем своем платье, с распущенными длинными волосами была очень красива. Фигура приобрела совершенную плавность линий, лицо, юное и свежее, больше не казалось детским. Он подошел, даже подбежал, позвал по имени, и замер, завороженный. Она сама придвинулась, уткнулась в грудь, сцепила руки за спиной, вжимаясь в него. Он бережно обнял, целуя кудрявую голову.

– Ты опять выросла, – шептал он, и она чувствовала его улыбку. 'Самый подходящий рост для поцелуев' осталось невысказанным. – И стала еще красивее.

Она бездумно покивала, царапая щеку позолоченной пуговицей.

– Я уезжаю сегодня после полудня. Сначала в Узамор, навещу своих, потом в гарнизон. В Синие горы.

– Это же на самой границе? – прошептала Росинта мундиру.

– Росинка, посмотри на меня.

Она подняла на него несчастные синие озера, полные непролитыми слезами.

– Дай руку, – попросил оборотень, отстраняя ее.

Ее ладошка узкой лодочкой лежала в его ладони. Он опустил в нее, как в ковчег, тонкую цепочку. На цепочке блестело колечко, усыпанное яркими рыжими камушками.

– Это тебе, моя Росинка... Моя?

Она всхлипнула. Рука дрожала.

– Рысенька, что? – он обнял ее, утешая.

– Папа... долго разговаривал со мной вчера. Он сказал, что я поступаю эгоистично. Тебе девятнадцать, ты взрослый и... А мне тринадцать, и даже если я брошу учебу, нам нельзя будет пожениться еще три года. Я не вправе ... – она плакала, и он едва понимал, что она говорит. – Ты не должен... считать... что связан словом!

– Не плачь. Не плачь... – он укачивал ее, борясь с огромным комом в горле. Справился с собой, сказал твердо, держа ее за плечи. – Его Высочество прав, Росинта. Ты еще слишком ... молоденькая, чтобы связывать себя словом на всю жизнь. Кроме того... Кроме того, у него могут быть и другие резоны... Ты...

– Молчи! Молчи! Я не верну кольцо, пока ты сам не попросишь! – она сжала ладонь до боли, оберегая свое сокровище.

Он покачал головой, глядя ей в лицо, запоминая, она бросилась, обхватила его за шею, повисла, целуя твердые губы. Он ответил, первый раз, и последний, целуя ее так, как всегда хотел. Горячо, страстно, почти кусая, прижал ее к себе всю, зная, что она чувствует его желание, и сама горит.

Светлело. Он разжал ее руки, посмотрел на крепко сжатую ладонь. Она едва заметно покачала головой, пряча руки за спину. Он погладил ее по лицу, прошептал что-то неслышно, повернулся и ушел.

Она смотрела на ровную походку, прямую спину, не замечая, что слезы жемчужной ниткой падают на грудь.

Глава восемнадцатая, летняя.

Лето прошло в сплошной тоске, насколько может тосковать молодая веселая девушка, окруженная большой любящей семьей.

В этом году отец выполнил, наконец, свое обещание и научил ее управлять яхтой. Они ушли в море втроем, встретили теплый и ясный летний рассвет. Бруни сидела на носу, в простом платье, босая, с распущенными волосами, и казалась Рыськиной ровесницей. Дочь, терзающая румпель, смотрела, как Аркей, одетый в закатанные полотняные штаны, кидает жене рубашку, и принимается ставить паруса, как улыбается жене, как они смотрят друг на друга, как мама очаровательно краснеет и смеется, ловя его рубашку, и ей казалось, что она подсматривает. Покраснев, она отвернулась и от смущения слишком сильно налегла на руль. Яхта качнулась и черпнула бортом воду. Росинте хватило ума больше ничего не делать, а дождаться, пока отец, потирая ушибленный бок, поднимется, закрепит парус и придет разбираться с рулем и рулевой. Брунины волосы и юбки разлетелись, как чайки. Рыська сидела вся красная, родители смеялись... Вечером на ужин была уха, а младшие канючили и тоже просились.

Месяц в Козеполье прошел суматошно. Днем Рыська исправно работала старшей сестрой – устраивала младшим развлечения, прикрывала от старших и два раза повоспитывала. Один раз за попытку утонуть в пруду, а второй – за то, что мамину шаль из Крей-Лималля, подарок графа рю Воронн на именины, пустили на воздушного змея. Следует добавить к этому, что они еще варили клей! Сначала казеиновый из козьего творога. Сожгли казанок, тазик и занавеску в летней кухне, после чего были с позором изгнаны. Потом – столярный из костей и хрящей, невесть где добытых. Воняло так, что из соседней деревни прибежали узнать, не разрыли ли скотомогильник у Вишенрога.

По вечерам, оставив младших сетовать на несправедливость жизни, Росинта наряжалась, потом они с зашедшими за ней девчонками крутили друг другу фантастические прически (Рыська слыла непререкаемым авторитетом по части моды – как-никак высокопородная столичная жительница) и шли гулять.

Сначала ослепляли красотой и блеском Прихолмье, фланируя по Большой площади, бросая томные взгляды на кавалеров и ловя ревнивые взгляды местных очаровательниц. Несмотря на то, что деревенские девицы дружили с кузнецовыми, охрану охотничьих угодий ведь никто не отменял. Впрочем, тут все было сложно.

К четырнадцати годам Тибо и Госс выросли в законченных подмастерьев. О широкие плечи и мускулистую грудь парней точили глазки все деревенские девчонки. Лин и Нили, явившиеся в отпуск в черных мундирах, потрясали выправкой и офицерскими манерами. После их приезда на площади чаще стали прогуливаться молоденькие фарги.

Поэтому не реже раза в неделю дрались кузнецовы и деревенские против клановых, или деревенские и клановые против кузнецовых, потом кузнецовы и клановые против деревенских, а то и все против всех, и за что – непонятно. Одно только не менялось. Кто бы с кем не дрался, а Тибо, Госс, Нили и Лин всегда были вместе. У них, правду сказать, и интереса драться-то не было. Они дрались исключительно по причине красоты сестер! Те пройдут, покрутят юбками, тому улыбнуться, на этого глазами с поволокой этак томно посмотрят. А парням отдувайся. Честь защищай. Лучше б они ее сами блюли!

В смысле сидели бы дома за пяльцами, и ходили бы только с мамашей на дойку в затрапезных рубищах. Нет, надо было им друг перед дружкой рукодельничать. И приданое успевают себе шить, и наряды, и на продажу тоже. Те же деревенские в очередь за выбитыми занавесками да за нарядным шитьем. А женихов настоящих нет – рано еще, родители не разрешают. Жулька, правда, из ряда выбивалась. Кесо ходил за ней, как приклеенный тем самым столярным клеем. Она и юбкой качала скромнее, и глазками стреляла только по нему.

Так вот. Нарезав мили три вокруг колодца, убедившись, что они по-прежнему всех милее, всех румяней и белее, девчонки шли домой. По пути стояла деревенька клана, но туда заруливать слишком часто было опасно. Во-первых, раздавать авансы оборотням – так они потом спросят, это не деревенские увальни. Во-вторых, их же мальчишки провожали, свои, кузнецовские, а их лишний раз казать их чужим фаргам – ну уж, нетушки! Тихо, особо стараясь громко не разговаривать и не хихикать, а то домой позовут, шли мимо кузни в поместье, провожать Росинту.

Усевшись девочки – на старые качели, мальчишки – на траву и валуны, болтали и смеялись, пока луна, зевая в легкие облачка, не уходила за горизонт. Расходились спать на куцый остаток ночи. Утром невыспавшуюся Рысену будил выспавшаяся молодняк, а кузнецовых детей – тяжелые шаги и бас отца, да запах Урсуловой стряпни.

На несколько деньков выбралась из города Армель с малышами, добавив хлопот и радости. Дети быстро и деловито ползали по теплым доскам веранды, гукали и гыкали, грызли моркву и яблоки. За заботой многочисленных нянек Мель наконец отоспалась, отдохнула и загорела. Прибывший забрать семью домой Весь немедленно решил остаться ночевать, вручил наследников под надежную опеку Кальвины Аврил, увел свою Песенку далеко в холмы, купаться в луне. Черно-белая парочка вернулась гораздо позже солнца, когда сердитые дети уже вовсю ругали рожки с козьим молоком, незадачливую няньку и беспечных родителей.

Глава девятнадцатая, со знакомствами.

Арден с удовольствием проделал бы весь путь домой молодой, смелой и энергичной рысью. Спал бы, свесивши лапы с толстого сука, охотился на кабанов и оленей. Но за шесть лет в университете накопился целый обоз вещей – книги, обмундирование, оружие, да еще подарки родне. И еще конь Венчик. Казенный. Выдан для передислокации к постоянному месту службы. Венчик на дереве спать не хотел, можно было и не спрашивать. Так и ехали неторопливой рысью, жеребец потряхивал гривой, хвостом и притороченными торбами, Арден поскрипывал седлом и думал о доме. Ночевали когда на постоялых дворах, а когда и на поляне рядом с трактом.

Чем дальше на север, тем выше становились небо и сосны, бледнее солнце и ярче звезды. Арден узнавал все приметы родины, и дышалось по-другому, и хотелось кричать, пугая эхо. Он кричал, отчего Венчик косил на него карим глазом, взбрыкивал и фыркал. Дорога домой почему-то всегда казалась ему длинной-длинной. Наконец на пятый день показались знаменитые 'каменные ворота' – высокие скалы, меж которыми протиснулась дорога. На ними начинались земли клана.

Клан жил в Узаморе всегда. Еще предок, давший клану имя, нашел на речном перекате первые золотые зерна. Род до поры умел сохранить тайну и приумножить богатство. Когда же люди, ненавидевшие оборотней и без столь веской причины, как золотые самородки, вымываемые рекой именно на месте поселения клана, попытались решить проблему просто, уничтожив их семью, предок Фаррела принес князю Морингу вассальную клятву и половину добытого золота в обмен на защиту. Война Ласурии с Крей-Лималлем была и их войной. Отец Ардена отправил в армию короля Редьярда старших сыновей и племянников. Двое из братьев получили наградное оружие за доблесть, один после заключения мира вышел в отставку в чине лейтенанта. Отец согласился на поступление самого младшего в Военный университет, оплатил учебу и дал разрешение на заключение пятилетнего офицерского контракта.

Туманные Доны любили уединение, и дома были рассыпаны по речной долине, лесу и скалам как разлетевшиеся с порванной нити жемчужины. Двухэтажный старый дом родителей из толстых необхватных бревен стоял в конце дороги. Дальше были только непроходимые леса, скалы и ущелья. Венчик, чуя близкое жилье, овес, сено и отдых, воодушевился и сорвался в галоп.

Лавена Фаррел, как всякая мать, долго не видевшая младшего сына, смотрела на него каждую секунду и поминутно кормила, доставая все новые горшки, кастрюльки и чеплашки. Сын со вздохом смотрел, пробовал, благодарил, заверял, что сыт, что нет, не похудел, и...

Адэйр крякнул и увел сына париться, а потом нырять в реку, текущую с ледника и холодную даже в жаркий летний полдень.

Вечером пришли братья со своими семьями, ужинали во дворе, рядом с уличными очагами, на которых жарились целиком огромные туши. Двор заполонили русые, медовые, карамельные, ореховые шевелюры. Только две блондинки выделялись другой мастью – одна светло-золотистая, вторая соломенная. Дети шныряли под ногами, слушали все разговоры, успевали играть, петь песни и приставать к взрослым с почемучками.

Арден уже раздал подарки, показался родне в офицерском мундире, рассказал об экзаменах и скорой службе. Фарги ушли за свой стол, разговаривать свои женские разговоры.

Оборотни остались за своим столом, и разговоры вели мужские. На самом деле, разница была не такая уж большая, но кто ж в этом признается? Даже пили за столами одно и тоже – узвары, морсы, некрепкое темное пиво.

Разошлись, нет, обернулись и ушли, глубокой ночью. Двух грудничков матери унесли в специальных переносках, держа в зубах.

Арден тоже обернулся, пробежался по знакомому лесу, с удовольствием вспоминая запахи и звуки. Вскинул голову. Огромная луна плыла над Тикреем. Он вдруг позавидовал волкам, которые могли петь ей серенады. Рыси не умели... Вернулся и уснул на скале, нависшей над домом.

– Одхан приедет со своей младшей, Шелой. Хорошая девушка. Я ничего не обещал, Арден. Познакомься, приглядись, сладится – мы с матерью будем довольны.

Сын промолчал.

Гости не замедлили. Через неделю после приезда Ардена из легкой кибитки вышел высокий крепкий мужчина, отдаленно похожий на хозяина, и красивая девушка, по виду – ровесница младшего оборотня. Поклонилась главе клана и его фарге, смело окинула взглядом Ардена.

– А мы тебя совсем заждались, Арди, – подошла ближе, улыбнулась. – Скучал по мне, милый?

Он опять провожал луну, как возлюбленную. Светлая северная ночь дышала лесными и речными запахами. Тело хотело движения, мускулы перекатывались под палевой шкурой. Он мчался по лесу, взбирался на вершины самых высоких деревьев и скал. Прыгал, ощущая счастье полета.

Запах самки догнал его у самого дома. Она ждала – гибкая, плавная, сильная. Подошла, потерлась всем телом, мурлыкнула довольно. Призывно изогнулась, маня, завораживая.

Часть его натуры, его зверь, откликнулся на призыв, одобрительно рыкнул. Борьба была недолгой.

Арден отступил в тень, обернулся и шагнул к фарге человеком.

– Я люблю другую, Шела, – повернулся и пошел прочь.

За спиной раздался рык разъяренной кошки, миг – и спину обожгло болью.

Глава двадцатая, в которой питают надежды.

Лавена все крутилась с боку на бок, прислушивалась к чему-то. Адэйр лежал на своей подушке молча и на провокации не поддавался.

– Ты поговорил с ним? – фарга придвинулась, прилегла мужу на грудь, заглянула в лицо.

– Поговорил, – буркнул оборотень. – Спи.

– А он что? – не отставала жена, пробуя ладонью мужнин живот на крепость и мускулистость.

– Промолчал, что, – по-прежнему неохотно отвечал тот, чувствуя, однако, ее настойчивость.

– Нет, ты ему прямо скажи, – дыша Адэйру в самые губы, продолжала действовать Лавена. – Что пусть сын сам решает. Мало ли, что девчонка в него влюбилась. Прошлое лето не дала парню дома толком побыть, таскалась за ним, как хвост за ящерицей...

Оборотень зарычал и заставил фаргу замолчать самым простым и надежным способом.

Через некоторое, весьма продолжительное, несмотря на четырех сыновей и семерых внуков, время, Лавена опять было приступила к мужу, но вдруг оба насторожились, прислушались...

Из открытого окна выскочили две рыси, одна повыше и помассивнее, вторая – посуше и поизящней, и помчались вверх по склону.

Сын с разорванной окровавленной спиной отступал от разъяренной рыси, глядя ей в глаза.

– Тише, Шела, тише, – говорил он негромко. – Ты придешь в себя и пожалеешь. Успокойся, девочка.

Рысь припала брюхом к земле, оскалила клыки и прыгнула. Лавена сбила ее на лету, прижала всем телом к хвое, не давая перевернуться на спину и атаковать задними лапами – смертельным оружием их рода, прикусила загривок.

К фаргам метнулись оборотни, к счастью, на двух ногах, растащили. Обе перекинулись, старшая оказалась в ночной рубашке на тонких бретельках и с разрезами до неприличия, а младшая – голышом. Мать бросилась к Ардену, тот отстранил ее, пошел к дому.

Шела, шипя как кошка, и ругаясь, как рю Вилль в матросской юности, вырывалась из рук отца. Лавена подошла, коротко и резко ударила ее по лицу. Девчонка сникла и заплакала.

– Неси ее в дом, Одхан, – распорядилась хозяйка. Гость заинтересованно окинул ее красноречивым взглядом.

Адэйр заметил и зарычал не хуже Шелы.

– Уймитесь, оба, – отворачиваясь и догоняя Ардена, приказала фарга.

К тому моменту, как напившаяся Лавеновой мятной настойки зареванная Шела уснула, мать осторожно смыла Ардену подсохшую кровь, зашила особо глубокие раны шелковой нитью и намазала спину бальзамом.

Трое мужчин и женщина сидели вокруг стола.

– Одхан, я никогда ничего ей не обещал, – устало говорил Арден, глядя тому в глаза. – Еще два лета назад, когда заметил, что у нее.., что она влюбляется, перестал бывать у вас. Не оставался с ней наедине, когда она у нас гостила. Что я, не понимал, что поддайся я... мне пришлось бы дать ей слово? Я учился еще, – Арден внезапно вспыхнул, повысил голос, но сделал над собой усилие и успокоился.

– Да я тебя не виню, сынок, – заговорил Одхан горячо. – Но теперь-то ты офицер, тебе и жениться можно, – закончил он, глядя на родителей с надеждой на одобрение. – Может, попробуете?

– Нет, Одхан. Я люблю другую и дал слово, – твердо ответил Арден. Родители переглянулись.

Одхан встал, сжал кулаки. Адэйр тоже поднялся.

– Одхан, не пори горячку, – в голосе вожака была сила. – Шела красивая молодая фарга, на моем сыне Тикрей клином не сошелся.

– Я требую поединка за честь дочери!

– Нет, спаси Пресветлая! Фарга к оборотню клинья подбивает, ее отец за моего сына сватается! Мне ему юбку сшить, по-вашему? Да еще обижаются! Поединок! Вон из моего дома! Адэйр!

Одхан опустил плечи, наклонил голову.

– Прости, госпожа! И ты, Адэйр!

– Ладно, будет. Утром поедете. Ступай, – приказал вожак. – И ты ложись, сын.

– Нет уж! Пусть сначала расскажет, в кого он там влюбился и слово дал!

Арден вздохнул.

– Мама, давай утром? Поздно уже...

– И правда, Лавена. Давай до утра...

– Хочешь спать – спи. А мы с сыном поговорим.

– Мам, я есть хочу, – совсем по-мальчишески пожаловался Арден.

Они сидели в темной кухне, освещаемой только лунным светом. Арден жевал и рассказывал, Лавена, прислонившись к мужу, только слушала. Отец изредка задавал вопросы, хмыкал жене в макушку.

Арден наконец доел, зевнул во всю пасть и ушел отсыпаться. Родители еще посидели.

– Тринадцать лет, да видеться не будут... А он ведь правда думает, что связан... Шесть лет терпеть...

–Нет. Больше трех лет не дотерпят. Моя порода!

– Ой ли? – Лавена повела бровью.

Засыпая на рассвете, она еще успела ему прошептать: 'Надо съездить в Вишенрог, поглядеть невестку-то...', услышать сердитое: 'Угомонись, фарга!' и мстительно куснуть мужа за плечо.

Глава двадцать первая, о неблагородном поведении.

Всякий знает, что ночная кукушка дневную перекукует. Разве ж уважающая себя фарга хуже какой-то там птицы? Поэтому не следует удивляться, что перед Военным университетом остановилась карета, из нее вышел русоволосый оборотень и подал руку улыбающейся спутнице.

– Поверить не могу, Лавена, что согласился! Что мы здесь делаем вдвоем?

– Ты думаешь, на входе нас заставят предъявить дебютантку? Идем, муж, не ворчи.

Бал только что начался. Пара остановилась у входа, огляделась.

– Как мы ее отыщем в такой толпе? – ужаснулся Фаррел.

– Пойдем вон туда. Видишь, клубятся? – скомандовала жена.

Напротив высокого помоста для высоких же гостей действительно клубились целые тучи девиц.

– Она одна тут должна быть такая...

– Какая? В орденской ленте с вензелем Р.Г.?

Лавена прыснула и ткнула мужа локтем в бок.

– Нет, рыженькая и кудрявая фарга-рысь! Думаешь, их тут выводок?

Некоторое время они добросовестно высматривали искомую фаргу, пока в глазах не зарябило от рыжих, красных, пурпурных, лиловых нарядов, высоких причесок и локонов, и не засвербило в носу от духов, коими некоторые упомянутые девицы были щедро политы.

Адэйр со смаком чихнул в большой льняной платок, проморгался. В этот момент оркестр смолк, танцующие отхлынули к стенам в ожидании мелодии и взгляд оборотня наткнулся на какой-то диссонанс. Он сначала не понял, еще раз посмотрел, внимательнее, крепко взял жену за руку и, не объясняя, повел куда-то, огибая залу.

Недалеко от возвышения у драпировки беседовали две девушки, вернее, фарги. Одна, платиновая блондинка, очень стройная, одетая в дорогое модное платье с небольшим декольте, и рыжеволосая молоденькая девушка, со строгой прической и... в парадном мундире кадета Военного училища. Видимо, девушки только что встретились, потому что до Фаррелов донеслось: '... только-только приехали ... никак не могла уложить... Веслав ... рю Де Толли...'. Тем временем они подошли совсем близко, подхватили с подноса подоспевшего слуги по бокалу с ледяным морсом и принялись без зазрения совести подсматривать и подслушивать. За тем и приехали!

Однако долго дамам разговаривать не дали. Подошел, видимо, пропавший Веслав и утащил жену танцевать. Рыжая девушка осталась одна, оглянулась, кивнула кому-то. Потом отошла к буфету, набрала на тарелку тарталеток и мяса, взяла высокий стакан с морсом, уселась в кресло в углу и с аппетитом принялась перекусывать.

Следом к буфету подскочили два оборотня, по виду ровесники фарги, набрали гору еды и устроились в том же углу.

– Ну, Рыська, ты даешь! – черноволосый мальчишка зачем-то посмотрел на утиную ногу, прежде чем откусить. – Они так спорили, с кем ты танцевать будешь! И сколько! А ты – раз! Ты как догадалась?!

– Было бы о чем думать, – фыркнула Росинта. – Понятно же, что никто из мужчин, тем более оборотней, не будет танцевать с кем-то в штанах!

– Лавена, ну, Лавена! Рассказывай скорее! – теребили свекровь невестки, сбежавшиеся в первый же вечер после возвращения Фаррелов домой. – Какая она? Понравилась тебе? Красивая? Она что, правда учится с мужчинами? Но офицера?!

Лавена разлила по кружкам дымящийся кисель, подвинула блюдо с мясным пирогом и начала.

– Она очень молоденькая, хоть и выглядит старше тринадцати, из-за высокого роста и фигуры.

– Она что, толстая?! – на младшую сноху зашикали, что бы не перебивала.

– Она не толстая, Бранда, она очень фигуристая, насколько можно рассмотреть в этом мешке. Не перебивайте! – Пригрозила фарга. – Расскажу все по порядку. Вот. Волосы рыжие, приятной такой, глубокой рыжины. Арден говорит, что очень кудрявые. Мы видели ее только с тугим пучком! – Она опять погрозила любопытным болтушкам. – Лицо очень красивое, кожа светлая, чуть золотистая. Глаза синие-синие! Губы...

– Бантиком?! – опять не выдержала Бранда.

– Нет, не бантиком! Нормальные у нее губы! Мягкие, ровные и розовые! Очень поцелуйные! – Все понимающе захихикали. – Хохотушка, сразу видно. И умненькая.

– Уведут ее. Раз умница и раскрасавица, уведут, – припечатала жена Айкена. Остальные загудели, кто согласно, кто наоборот. – Так одни мужики кругом да оборотни, да еще балы! Приемы всякие королевские!

– Коли не захочет – не уведут. Специально пришла в кадетском мундире, что бы танцевать не пригласили! – С гордостью ответила Лавена. – Я ж говорю – умная! Весь бал проболтала с друзьями. Ушла рано, с родителями уехала. А самое-то веселье после отъезда Их Высочеств и началось.

– Ой! Они же – Высочества! – с придыханием повторила средняя, Элва. Как же Арден свататься пойдет?! Во дворец?!

– Ну, я сына тоже не на штучном рынке на сдачу купила, – сурово ответствовала Лавена. – Он у нас тоже! И умный, и красивый! И офицер! С Их Высочествами мы не знакомы пока, да. Но так с виду – очень благородные люди. Принцесса Бруни тоже ведь ... не во дворце родилась. А будет Ласурской королевой! – тут Лавена хотела поднять вверх указательный палец, но в руке была вилка, и получилось, что она погрозила младшим чуть ли не скипетром.

Глава двадцать вторая, роман в письмах.

'Дорогой Арден! Ну, то есть, здравствуй Арден! У нас все по-прежнему. Учимся. Бегаем кросс теперь еще дальше, а лейтенант Гроден прям озверел – гоняет нас и гоняет! Особенно Рыську на самообороне. Ну, это-то правильно, а то есть тут некоторые. Помнишь, наглый такой тигр с пятого курса? Клеился к ней, гад! Она, конечно, ни в какую. А он пристал. Так она знаешь, что? Засветила ему и говорит: 'Еще раз подойдешь, скажу отцу!' А он ей: 'Вспомнила, что принцесса, а мы никто?', а она: 'Плевала я на тебя и твое мнение!'. Он, дурак, пристал! Вечером в казарму пришел неизвестный подполковник в красном в мундире, вежливо так попросил пройти. Часа два его не было, потом пришел, тихий такой. Больше никто не пристает. Всего хорошего. Нил'.

Арден сложил листочек, встал с чурбака, на котором сидел. Смеркалось, вокруг было бело и тихо. Маленький гарнизон в Синих горах на границе с Крей-Лималлем жил размеренной и скучной жизнью. Два офицера – командир и заместитель, четыре сержанта да почти шестьдесят солдат. С утра построение, дежурные колют дрова и носят воду, готовят солдатскую еду, свободные от дозоров занимаются стрельбой и маскировкой на местности, остальные несут службу по уставу. Раз в неделю четверть личного состава ходит в увольнительную в деревеньку в предгорье – выпить пива в трактире, потанцевать под скрипучий музыкальный свиток, а то и приобнять какую-нибудь спелую вдовушку.

Фаррел никогда в деревне не бывает, даже когда туда приходит военный обоз с припасами для заставы. Зато их командир, большой любитель женской ласки, пользовался затворничеством заместителя и утешал вдову Рэй, пышечку двадцати восьми лет (это она так говорила, года три уж как), как мог часто. Разница в возрасте никого из них не смущала.

В чем-то командир и заместитель были очень похожи. Обоим по девятнадцать, командир, правда, старше на полгода и окончил Военный университет год назад. Оба оборотни, как и половина солдат. Оба любили службу и, как старые девы – невинность, берегли офицерскую честь. В остальном более непохожих и по внешности, и по характеру, и специально нельзя было подобрать. И то ли благодаря, то ли вопреки этому, крепко дружили. Впрочем, как смеялся командир, деваться им было некуда – родственники, как-никак, хоть и будущие.