Текст книги "Тигр, олень, женьшень"

Автор книги: Валерий Янковский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 19 страниц)

Секачиха

За тонкой стенкой брезентовой палатки монотонно ворчала морозная ночь. Тайга шелестела неопавшим листом орешника, ветер скрипел поврежденным деревом, гудел в вершинах сухостоя. Но в железной печурке мирно потрескивали дрова, и было так тепло, что охотники отдыхали в рубашках. При желтоватом свете надетой на прутик свечи обветренные небритые лица казались бронзовыми, а шеи неправдоподобно белыми.

Мы с братом, сидя на шкурах, чистили сплетенными из конопли шомполами винтовки, кашевар Чигони копошился над кастрюлей. Снаружи тихо ворчали и взвизгивали во сне в устроенных для них гнездах набегавшиеся за день собаки.

Вдруг они затявкали на разные голоса. Но издали донесся низкий окрик, псы смолкли, послышался скрип приближающихся шагов. Ближе, ближе. Приподнялась полосатая пола брезента, в проеме сверкнули очки и багрово-красный от мороза нос.

– Здорово, ребята!

– Жорка! Ай да молодец! Как разыскал нас в этакой тьме?

Он вполз, стянул винчестер, протер сразу запотевшие в тепле очки, показал в улыбке золотые вперемежку со стальными зубы.

– Как? Это вам со света кажется, что темно, а на деле звезды и Млечный путь добро освещают. Да и тропинка набита, нога чувствует, когда собьешься. Кабы не мороз, эта прогулка – одно удовольствие. Ну, всем доброй охоты, кто джунглей законы хранит! – То была его любимейшая цитата из Киплинга.

Шустрый Чигони подбросил дубовых дров, поставил на печурку сковородку. Жестяная походная печка вмиг порозовела, на кабаньем нутряном сале зашипело белое мясо годовалого поросенка. Зажгли вторую свечу, освободили место. Устраивая свою постель на запасной шкуре косули, Георгий выложил все последние новости и сообщил, что «удрал в отпуск» на всю неделю.

– Как хотите, ребята, а без кабана я отсюда возвращаться не намерен. Ясно? Как, есть зверь? Хорошо разведали сопки? Добре, а вот и коньячок к чаю.

Мы стали табором за несколько дней до его приезда. На дне извилистого распадка облюбовали старую дубовую рощу и назвали свой новый табор Дубовым.

– Зверь есть: и коза, и кабан, и тигры шатаются.

– Ну, этих оставьте себе, мне с ними не по пути. Когда натыкаюсь на след полосатого, предпочитаю двигаться в обратном направлении.

– Как же, помним твою привычку. А Арсений недавно следил крупного «кота» целый день и к вечеру нашел – знаешь что? В дупле липы берлогу медведя-муравьятника. И остатки самого мишки: тигр его вытащил из дупла и сожрал почти целиком.

– О, черт! Ну и что же ты, Арс?

– Да что. Заночевал в тайге, думал завтра нагнать. Но не получилось: тигр вышел на вытаявшие крутые склоны и затерялся. Валерий и Чигони ждали меня, ночь не спали, а я вернулся на второй день уже в темноте – далеко завел!

Я невольно снова пережил эту тревожную ночь.

– Ох и ругал я его! Ведь чего только не передумал. То ли ногу сломал, то ли под зверя попал, то ли на хунхузов напоролся…

– Ну ладно, от встречи с тиграми и хунхузами, надеюсь, бог милует. Мне бы хоть немудрящего кабана. Слушай, Валерка, возьми завтра с собой, я в здешних сопках впервые…

Утром Арсений ушел на восток, а мы с Георгием отправились в западном направлении. Чигони, как всегда, занимался хозяйственными делами, свору в тот день оставили с ним.

День выдался морозный и ветреный. Мы не торопясь пересекали длинные, поросшие дубовым редколесьем гривки, сбегавшие с покрытой густым кедровником огромной горы Татудинзы.

Урожай желудя был таким, что на крутых, выдутых ветрами склонах нога буквально катилась по ковру потемневших за зиму плодов. Чертыхаясь, мы старались обходить такие участки.

Богатый желудь привлек много зверя. То и дело встречались ровные стежки чуть заметенных снегом кабаньих следов, лежки и перепаханные замысловатые узоры на месте их пастьбы. Козы исследили лес вдоль и поперек.

Мы шагнули за возвышенность и замерли. Три крупных серо-бурых косули вскочили с лежек и легко запрыгали прочь. Я крикнул: «Кук!» Они сделали несколько замедленных прыжков и остановились, расставив уши. Жорж сорвал с плеча винчестер.

– Если хочешь увидеть кабана, не стреляй! На коз поохотиться успеешь. Пусть бегут, мяса на таборе сколько хочешь…

Козы сорвались и запорхали, как балерины. Жорж проворчал: «Ладно», – и со вздохом повесил винтовку на плечо.

Наконец выбрались к западным отрогам горы, где ветер свирепствовал особо яростно. Срывал и кидал в глаза сухой смерзшийся снег, закручивал смерчи, гнул кустарники, свистел среди деревьев. Прикрывая носы рукавицами, посоветовались и разошлись: Жорж пошел пересекать овражки выше, я – ниже. Вскоре мы потеряли друг друга из виду. Я перевалил через третий ключик, когда услышал в вершине слабый звук выстрела, потом второго, приглушенный ветром крик.

«Неужели Жорка угодил под кабана?!» Я начал торопливо карабкаться в гору. Пыхтя, взобрался на возвышенность и попятился: шагах в пятнадцати вполоборота стоял массивный, черный с проседью секач. Он стоял на маленькой полянке среди сухой полыни и кустов, пошатываясь. И, как топором по мерзлому дереву, звонко щелкал клыками, поводил из стороны в сторону страшной клинообразной головой, но меня, вероятно, еще не видел.

«Ранен и готов к атаке, не зевай!» Винтовка была в руках, и я с ходу выстрелил под настороженное щетинистое ухо. Секач повалился набок, забил по снегу ногами. Тут я снова услышал крик и увидел Жоржа. Он стоял с винчестером наготове; кабан ему не был виден, однако, зная повадки раненого вепря, на сближение не спешил, призывая на помощь меня. Осторожность в общем не лишняя. Я крикнул:

– Готов, иди сюда!

Мы надергали из холки зверя длинную толстую щетину, выпилили большие красивые клыки. Жорж был в восторге, у него сияло все: очки, горбатый пунцовый нос, сталь и золото коронок.

Вернулись на табор поздно. Вычистили ружья, отогрелись, обсудили планы на завтра. Арсений признался, что обнаружил неподалеку свежие следы, но имеет свои соображения: лишние участники помешают. Он подмигнул серо-зеленым глазом:

– Не будем толкаться. Всем доброй охоты!

Ладно. У нас никто никого не принуждал. Мы с Жоржем решили взять свору и идти на Татудинзу, к границе кедровника.

Вышли до солнца. Утро стояло на редкость тихое, погожее. Арсений приложил ладонь к козырьку мохнатой шапки из меха горала, перекинул винтовку стволом, вперед (так удобнее пробираться сквозь заросли) и нырнул в кусты. Мы собрали собак и полезли в гору. Добрались в одиннадцатом часу и скоро наткнулись на свежую копанину: кабаны паслись ночью.

Собаки сунули носы в развороченный, вперемешку с листом снег, зафыркали, замахали хвостами, потянулись в кедровник. Вскоре послышался лай. К одному голосу присоединился второй, потом третий. Гавкают хрипло, отрывисто – значит, держат, тут раздумывать некогда.

– Беги на лай, я буду обходить, могут погнать в сторону, вниз.

Жорж протер очки и торопливо зашагал прямо, я левее по склону. Но не прошел и нескольких сот шагов, как услышал треск и заметил мелькавший среди бурелома черный силуэт отбившегося от стада зверя.

Расстояние – шагов двести, катит под уклон резво, вот-вот скроется из глаз. Была не была, нужно ловить шанс. Силуэт появлялся в «окнах» несколько раз, я успел сделать три быстрых выстрела. Зверь скрылся, за ним промчалась одна собака. Остальные, очевидно, увязались за табуном.

Послышался свист. Я ответил дважды: «Иди сюда». Вышел на след, заметил кровь – значит, все-таки зацепил, но скачет лихо. Снова посвистел и увидел между деревьями сухопарую фигуру в перетянутой кожаным патронташем сероватой замшевой куртке, в заячьей шапке. На красном лице сверкнули очки. Георгий шагал торопливо, разбрасывая по сторонам снег.

– Ну как, попал?

– Да вот, видишь, кровь. Задел, но тяжело ли, кто его знает. Какая-то собака за ним увязалась. Пошли быстрее, может, нагоним.

– Это Дон. Я видел, как он промчался следом за секачом, но выстрелить не успел. Молодец новичок!

В первую половину зимы мы потеряли несколько лучших собак. Двух зарезали секачи, два самых храбрых пса погибли в когтях барсов. Во время новогодних праздников приобрели трех новых, и среди них ласкового, умного сеттера-лаверака Дона. Он прежде ходил только по птице, но хозяин, старый друг нашей семьи Антон Павлович Козак, заверил, что пес азартно облаивает домашних чушек. Мы частенько, за неимением лучших, мобилизовывали таких новобранцев. Правда, большинство шло на зверя не сразу, но в обществе опытных иные быстро обретали навык. Дон, впервые встретившись со зверем, бесстрашно кинулся преследовать его один на один.

Сначала кабан уходил прыжками, потом перешел на рысь, зашагал мельче. След собаки заходил то с одной, то с другой стороны, но тянулся неотступно; они покинули зону кедровников, уходя к южному подножию горы. Здесь раскинулось старое редколесье, и, хотя встречались куртины бурого орешника, видимость стала лучше.

Прошли километра два, когда заметили ковылявшего навстречу Дона. Сеттер шагал как-то враскачку, длинный хвост мотался из стороны в сторону: вроде от радости, но слишком размашисто… Мы бросились к нему и поняли: левая передняя лапа перебита в голени, держится лишь на сухожилиях и коже.

– Дон, Дон, что с тобой? А ну сядь, покажи лапку!

Он послушно сел, глядя на нас большими выразительными глазами, неловко поднял раненую лапу и теперь сознательно завилял хвостом. Жорж присел рядом на корточки:

– Ах ты, бедняга, как он тебя… Вот горе. Что будем делать?

– Черт его знает, – я было тоже растерялся. – Давай попробуем наложить лубок, перевязать, может, кость срастется. Он умница, кусаться не должен. Перевяжем, сделаем теплое гнездо, оставим дожидаться, а сами попробуем догнать, рассчитаться за него. Идет?

– Давай. Эх, не хватило у бедного опыта, наскочил, видно, вплотную, не поберегся как следует.

У подножия толстого клена Георгий Николаевич принялся мастерить гнездо. Наломал охапку орешника с листом, сверху выложил сухой травой. Я срезал тонкую липку, расколол на плашки, и мы приступили к операции. Прощупал перелом. Пес дернулся.

– Тихо, Дон, тихо… – Мне показалось, я соединил сломанную кость правильно. Быстро наложили лубки, обмотали чистым носовым платком, надежно перевязали мягким шпагатом. И удивительно – Дон ни разу не зарычал, не оскалился, только изредка тихо скулил. Покорно подставлял раненую ногу, смотрел доверчивыми глазами, а под конец, выслушав похвалу, снова повилял хвостом. Мы гладили его по голове, приговаривали: «Умница, Дончик, хороший, потерпи…» – и он терпел так, как терпел бы, вероятно, не каждый охотник.

Его положили в гнездо таким образом, чтобы больная лапа находилась сверху, не мешала. Я нагнулся и сказал ласковым, но приказательным тоном:

– Будь хорошей собакой, Дон, лежи спокойно, не вертись. Спокойно лежать! Мы пойдем за кабаном дальше, а потом вернемся, унесем тебя домой. Понял?

У него дрогнула, приподнялась в кривой собачьей улыбке губа. Мне казалось, он понимал каждое слово, глядя нам вслед – не шелохнулся.

Скоро наткнулись на лежку кабана – место их встречи. Неопытный Дон в самом деле налетел на засаду слишком прямолинейно. – Зверь сбил его и так катал, что удивительно, как пес остался жив. На площадке в несколько квадратных метров снег был вытоптан, кусты помяты. Очевидно, услышав наше приближение, разъяренный секач, просто не успев добить Дона, пустился наутек. Как ни странно, после свалки зверь стал терять меньше крови: вероятно, выходное отверстие от пули затянуло жиром.

Попадалось много следов, шедших в разных направлениях, отличать «свой» без крови становилось все труднее, но мы были так сердиты за Дона, что решили преследовать до темноты: будь что будет!

Примерно через час нагнали остальные собаки, стало легче. Теперь впереди рыскали собаки, и мы, уже не опасаясь внезапного нападения, почти бежали. Но солнце все опускалось, тени удлинялись, приближались сумерки, а зверь ни разу не ложился.

В конце концов свора куда-то исчезла. Я поднялся на последний холм над усеянным кочками распадком и остановился в раздумье. Жорж спустился на занесенное снегом болотце и стоял понурясь, без сил. Я понимал, он находится в состоянии крайней апатии: выдохся окончательно и ждет, когда я наконец подам команду кончать погоню, идти обратно. Ведь нужно еще подобрать Дона и доставить его на табор. Отсюда до собаки несколько верст, а там еще дальше, и на пути высокий перевал. Было обидно, я чувствовал, что надежда уплывает с каждой минутой, и все-таки чего-то ждал.

В этот критический момент в боковом ключе раздался лай. Я выскочил на вершину, понимая, что, если побегу на лай, потеряю обзор, а с ним и последнюю возможность увидеть зверя. Собаки слабые, устали, задержать не смогут, он уйдет: нужно заметить секача, когда он появится на противоположном склоне.

Прошла минута. Гон сдвинулся, и я их увидел. По крутому косогору бежал крупный, издали совсем черный, длиннорылый зверь. За ним, отстав на несколько шагов, трусили казавшиеся козявками пес Север и какая-то из новых собачонка.

Нужно стрелять, но передо мной вершины деревьев, кусты; кабан и собаки мелькают как сквозь сетку, сделать прицельный выстрел немыслимо. Прыгать вниз по склону? Быть может, появится какая-то прогалина? И я запрыгал, не глядя под ноги…

Удар, мне показалось, в лоб, был так силен, что я сел и какое-то время не мог опомниться. Потом понял, что удар пришелся не в лоб, а в нос. Провел рукой и наткнулся на сучок, который с маху вошел в ноздрю, сломался и застрял. Нащупав, не раздумывая, рванул. Кровь ударила так, что я увидел красный фонтанчик; окропила бороду, куртку, патронташ, даже брюки. Схватил пригоршню снега, прижал к носу и вдруг осознал, что сижу на прогалине и четко вижу всю группу на противоположном склоне. Они рысью движутся в том же порядке.

Какой нос? Боли и крови как не бывало!

Сидя по движущейся цели стрелять неудобно. Вскакиваю и ловлю на мушку черного зверя. Далеко – шагов триста. Делаю вынос и стреляю: раз – нет, два – нет, три – нет! Сейчас уйдет, все пропало! Уже темновато, куда бьют пули, не видно, и я не в лучшей форме. Еще немного, и он достигнет границы леса, а там – поминай как звали.

Перевел дух, собрался, целясь скорее не глазами, а каким-то шестым чувством. Треснул четвертый выстрел и… силуэт вздрогнул, сгорбился, ткнулся носом в снег, опрокинулся на бок и покатился по крутому склону. Собаки мигом его настигли, и все поехали одним клубком.

– Ого-го! Убил? Ушел? Где ты? – гремел в овраге знакомый бас. Усталость Жоржа улетучилась в одно мгновение. Его как сдуло с болота. А я скатился в ключ и, хватаясь за кусты, начал карабкаться к застрявшей в зарослях рычащей компании. От волнения ли, от мороза, но кровь из раненого носа хлестать перестала.

С трудом отогнали собак, начали осматривать кабана и в недоумении переглянулись: то был вовсе не секач, а старая, на редкость могучая чушка. И что еще удивительнее – из нижней челюсти на несколько сантиметров торчали хотя и нетолстые, но достаточно острые желтые клыки. Жорж протер очки:

– Секачиха! Впервые вижу такую…

Я и сам, перевидав сотни убитых кабанов, таких клыков у самки не встречал. Мы завели за эти клыки петлю охотничьей веревки и вдвоем стянули чушку на дно оврага. Собаки шли за нами гурьбой, в снегу позади оставалась длинная глубокая волокуша с красной полосой.

Нужно было торопиться, но проделали все по правилам. Обработали и укрыли надежно. Поверх нарубленного кустарника навалили несколько тяжелых обгорелых валежин, не забыли приладить гильзы и бумажки. И без передышки заспешили своим обратным следом.

Было совсем темно, когда добрались к памятному дереву и диву дались. Дон спокойно лежал на том же боку! Он лишь заерзал при нашем приближении.

Быстро переложили все содержимое моего рюкзака в рюкзак Жоржа, а в мой бережно усадили раненого пса, оставив снаружи только забинтованную лапу и умную голову. Я сел, продел руки в лямки и поднялся на ноги.

Дон оказался тяжелее, чем я представлял; шли при звездах долго, не раз садились отдыхать. За перевалом взошла луна, и мы совсем близко увидели роющихся в снегу кабанов. Они заухали, побежали; никто и не подумал их преследовать.

В палатку добрались только к полуночи. На этот раз не ложились Арсений и Чигони, несколько раз разогревая ужин. Арсений добыл недалеко от лагеря молодую упитанную чушку, которую решили отослать в город семье Жоржа вместо убитого им менее аппетитного секача.

На другой день на санях отправили Дона в деревню. К весне кость срослась отлично, он начал бегать не хромая. Но все это произошло значительно позже, а история с секачихой имела продолжение: через неделю по оставленной в снегу кровавой волокуше к клыкастой чушке явился хозяин маньчжурских лесов и гор.

И нам суждено было встретиться. Однако это уже другая история.

С глазу на глаз

С тех пор как проводили Жоржа, стало ясно, что на Дубовом делать больше нечего: потревоженный собаками и выстрелами зверь откочевал надолго. И поскольку уже изучили тайгу на многие километры вокруг, беспокойный дух бродяжничества не давал покоя.

На этот раз наметили глухую падь на юго-западе, где с осени не оставил следа ни один человек. Без особого сожаления сняли обжитый лагерь, погрузили палатку и скарб на впряженного в легкие сани рыжего бычка. Арсений, повар Чигони, возчик Понджуни и я помогали быку на подъеме, где нужно прорубали заросли, обходили упавшие деревья и камни. Зигзагами преодолели водораздел и под вечер стали на ключике в стороне от широкой пади. Прямо за палаткой начинался девственный кедровник, новый табор расположился на самой границе лиственного и хвойного леса.

Дружно принялись за знакомую работу, и через два часа все было готово. Палатка укрыта от ветра, замаскирована лапником и ветвями дуба, сооружены гнезда для собак, пробита прорубь, напилены и наколоты дрова. Все влезли в новый теплый дом и стали располагаться каждый в своем углу. И вдруг где-то неподалеку, как бы приветствуя наше прибытие, несколько раз низко и многозначительно проухал филин: «Угу, угу, угу!..»

Арсений поднял руку, все прислушались, а он, улыбаясь, сказал:

– Вот и хозяин объявился. Это он предсказывает нам удачу. Давай назовем этот лагерь Филиновым!

В самом деле, место оказалось счастливым, добычливым. В первые же дни взяли несколько солидных кабанов, потом брат обнаружил на крутом южном склоне Татудинзы крупного шатуна-медведя, который почему-то не собирался ложиться в берлогу даже в январские морозы. Арсений завалил топтыгина в таких крутяках, что сани подойти не смогли; зверя пришлось свежевать на месте и выносить по частям на плечах. К нашим разнообразным запасам мяса прибавилась медвежатина, и Чигони, широко улыбаясь, шутливо спрашивал: «Что сегодня изволите? Филе косули, кабана, медведя или пойманного мной в петлю зайца?»

Огромную медвежью шкуру очистили от сала и растянули на жердях возле палатки. Рядом, под старой елью, соорудили крепкий стеллаж с наклонной лестницей, где аккуратно, штабелем, складывали вывезенные из леса туши добытых зверей. Их охраняли собаки.

Через неделю из деревни прибыли на запряженных черным быком санях два корейца, привезли солому нашему быку, рис и чумизу для нас и собак. Переночевали, а наутро собрались домой. Посоветовавшись, решили, что я пойду с ними, погружу и отправлю закопанную в лесу секачиху. Мы избегали оставлять надолго укрытую в тайге добычу – ее, случалось, обнаруживали, прогрызали и портили чуткие хищные колонки.

Вышли, едва рассвело. Путь сквозь тайгу лежал на восток, навстречу заре. Утро стояло морозное, корейцы не садились на сани, шагали рядом нахохлившись, пряча руки в рукава ватных курток. Незаметно отмерили несколько километров проложенным ими вчера следом, когда слева показалось устье распадка, в вершине которого, по моим расчетам, была закопана злополучная кабаниха. Солнце уже светило вовсю.

Когда приближаешься к оставленному в лесу зверю, всегда невольно чего-то ждешь, и я велел корейцам отстать, подниматься за мной осторожно, без разговоров, не кричать на быка.

Узкий, засыпанный по колено снегом ключик вился зигзагами среди крутых склонов, поросших старым лиственным лесом. Порывами налетал ветер, кружил, шуршал кустами орешника, переметал прошлогодние листья. И все-таки я понимал, что мои шаги, рушившие тонкий наст, должны быть слышны издалека, и хищника, если он тут, спугну заранее. Я ждал чего угодно, но только не того, что увидел…

Тяжелые и длинные, в ногу толщиной коряжины, которыми мы крест-накрест укрыли поверх кустов чушку, были разбросаны, хворост – тоже. Кабан, издали целый, лежал на правом боку, весь на виду, но заднее стегно оказалось развороченным. Вокруг валялись клочки шерсти и щетины с кожей, куски мерзлого мяса. Я шагнул ближе и разглядел свежие отпечатки крупных лап, всегда ошеломляющие своей величиной. Тигр! Вот почему не помогли ни привязанные к прутикам бумажки, ни насаженные на них латунные винтовочные гильзы. Этот грабитель не признает ничего.

Подъехали корейцы. Глянули, и их лица стали цвета надетых на них когда-то белых, а теперь посеревших от времени курток. Старший покачал головой и молитвенно сложил руки:

– Сонзями (учитель), не надо трогать кабана, надо всем скорее уходить. Иначе ОН очень рассердится…

– Как это так, почему уходить?

– Ха, в нашей деревне его хорошо помнят. Прошлым летом одну за другой задрал двух коров. Вызвали полицию, а они что? Походили с карабинами вдоль кромки леса и назад. Времени, мол, караулить нет, а руки трясутся… Когда третью задавил, мальчишка-пастух поднял крик. Мы сбежались, увезли корову в деревню и съели всем миром. А тигр обиделся: трех дней не прошло, как унес и пастушонка… Нет, лучше не сердить, оставить ему эту чушку!

Историю с пастушонком мы слышали еще осенью, в те времена она не была особенно оригинальной, и я держался иного мнения.

– Э нет. Чей это кабан, мой или его? Давайте погрузим тушу на сани, и везите быстренько в деревню. А с ним я постараюсь еще свидеться. Ну, взяли!

Корейцы удрученно качали головами, осуждающе цокали, но спорить не стали. Мы перевернули, как мерзлую глыбу, чушку и навалили на сани. Возчики торопливо укрепили ее веревкой, мордой к передку. Старший обнял быка за шею, ухватился за оглоблю, но, не трогая саней, обернулся ко мне и, понизив голос, как будто тигр мог его слышать, умоляюще произнес:

– Лучше не сердите, оставьте его в покое. Может быть очень худо.

Я нетерпеливо махнул рукой, младший хлестнул быка хворостиной:

– Иря! – Тот рванулся, и они покатили вниз по ключу. Чувствовалось, что напуганные крестьяне рады бежать как можно быстрее.

Я постоял некоторое время в задумчивости, осмотрелся. Установил, что тигр обнаружил чушку по оставленной нами волокуше с признаками крови.

Взобравшись на косогор, присел на поваленное дерево, замаскировался выворотнем. Может быть, он скоро вернется? Высунется из зарослей? Посмотрел на вершину сопки, куда ушел след, и мое внимание привлек одинокий ворон. Он сидел на самой высокой точке горы, на сухой голой лиственнице, и с любопытством вертел головой, заглядывая куда-то под себя. В бинокль его было хорошо видно, и невольно мелькнула мысль: не тигра ли он так внимательно рассматривает?

Сначала казалось жарко, но через несколько минут я почувствовал, что быстро коченею и скоро – мороз как-никак под тридцать – так застыну, что не смогу нажать на спуск, если даже зверь и появится. Что же делать? Черт возьми, надо выбирать: идти по следу или послушаться корейцев и отступать? Нет, такой шанс упускать нельзя. И хотя преследовать обозленного тигра одному, конечно, рискованно, но без риска в нашем деле ничего не добьешься.

И, держа винтовку наготове, полез по следу в гору.

На этом первом подъеме не сбросивший листву молодой дубняк стоял, как щетка. Видимость – не больше десяти шагов. Поднимаюсь тихо, шаг за шагом. А когда добрался до пика и остановился под голой лиственницей, на которой сидел ворон, картина стала ясной. Здесь он меня и поджидал! Вот она, знакомая с юных лет отпечатанная на снегу поза тигра, готовящегося к нападению. Замаскировавшись, он лежит по-кошачьи на животе, опустив голову в снег, и, не шевелясь, наблюдает из укрытия за своей жертвой. Четко отпечатываются вытянутые передние лапы, огромная морда с усами, овальная, как длинное корыто, лежка. И только хвост от волнения оставляет несколько следов: тигр нервно подергивает им влево-вправо… Разумеется, он видел нас сверху как на ладони, но мы при всем желании разглядеть его не могли.

Куда же он все-таки ушел? Как близко подпустил меня, ползущего в гору по его следу? Может быть, на сто, а может быть, и на двадцать шагов? Ведь он встает и уходит как тень…

Этот день – 26 января – выдался морозным, но солнечным. Снег в горах лежал умеренный по глубине и рыхлый, не создавал шума. Ветер тоже дул благоприятный, встречный. Местность – пересеченное неглубокими овражками старое редколесье с отдельными островками зарослей орешника – просматривалась неплохо. По этим увалам, пересекая небольшие распадки, тигр зигзагами начал увлекать меня на запад, против солнца.

Но я не спешил. Часто вынимал бинокль, присматривался ко всем подозрительным предметам: пням, корягам, камням. Довольно часто встречались идущие в разные стороны кабаньи следы, и вдруг явственно послышался поросячий визг. До сих пор не знаю, кто так кричал, но тогда решил, что тигр где-то схватил кабана, и у меня появилась надежда настичь его на добыче.

Осторожно шагая параллельно следу, перевалил через один овраг, второй, третий. Шел, вероятно, второй час дня, но об обеде я не думал, взгляд беспрерывно искал все сколько-нибудь подозрительное впереди и по сторонам. На ярко освещенном снегу деревья, кусты, валежины и пни стояли как нарисованные. Я был в сильнейшем напряжении, казалось, сливался с окружающей обстановкой, видел все вокруг, но прекрасно понимал, что тигр обязательно заметит меня первым. Природа одарила его всем: острейшим зрением и слухом, недоступным человеку инстинктом, хитростью и коварством, а кроме того, отдала все три главные краски зимнего пейзажа: белую – цвет его горла, груди, живота и пятен на морде – это белый снег; желтую – цвет головы, лап и боков – не опадающие до весны листья и черную – цвет его полос, прекрасно сочетающихся с почти черными ветками кустарника и стволиками молодых деревьев. Словом – все преимущества на его стороне.

Но вот слева по ходу, метрах в ста впереди, я заметил то ли птичку, то ли мышку: черным комочком что-то странно подпрыгивало в куртинке орешника. «Не здесь ли он задавил поросенка? Наверное, заслышал меня, бросил добычу, а мышь обнаружила и копошится…»

Инстинктивно, в который уже раз, вытянул из кобуры висевший на левом боку восьмикратный цейсовский бинокль, поднес к глазам, навел и… чуть не вскрикнул. Почти не видимый простым глазом на фоне желтых листьев кустарника левым ко мне боком сидел на снегу ОН! И смотрел не отрываясь… А то, что я принял за мышку, был черный кончик его нервно извивавшегося хвоста!

Мы встретились с глазу на глаз и некоторое время внимательно изучали друг друга. Через сильные призмы бинокля я отчетливо видел, как он высунул большой розовый язык и самодовольно, будто злорадно, облизнулся. Но тут же собрался, съежился, опустил голову и начал медленно пятиться, втягиваясь в орешниковую куртинку.

Бинокль, как я обнаружил позднее, оказался засунутым в чехол вверх ногами. Висевшая под правой рукой стволом вперед винтовка снялась с предохранителя и (я левша) оказалась у левого плеча сама собой. Черный шарик мушки сел в прорезь и всплыл на уровень лопатки хищника. Прицелился я в общем на удивление хладнокровно и точно.

И выстрел был точен. Тигр упал сразу, перевернулся на спину, показал белое горло и живот, воздел к небу колонны-лапы и конвульсивно задергал всеми четырьмя.

Я был так поражен тем, что свалил страшного зверя одной-единственной пулей, что на секунду-другую потерял всякую бдительность. Помню лишь мысль: «Как здорово!» Мог свободно пустить еще одну и две «контрольные» пули, которые пригвоздили бы его окончательно, но стоял как зачарованный: «Как здорово!»

А тигр вдруг перевернулся, вскочил на ноги и ринулся мимо меня по лесу. Гигантская оранжевая кошка уходила огромными прыжками по диагонали слева направо. Несколько раз появлялась между стволами старых деревьев, скрывалась и появлялась вновь. Поймать в такое «окно» нелегко, но можно. Однако я, очевидно, был так возбужден и расстроен, что промазал три раза подряд.

Подбежал к тому месту, где хищник готовил мне засаду. Так и есть: первая пуля поразила точно, сразу за лопатками на нужной высоте. Войдя в левый, высекла из правого бока клок золотистой шерсти, длинно взрыла снег и выбросила на поверхность прошлогодние листья. Из выходного отверстия, как из пульверизатора, брызнула кровь. Пуля прошла на два пальца выше сердца. Глянул в сторону уходившего следа, и показалось, будто кто-то провел по кустам большой кистью с суриком.

Постоял, остывая, и осторожно тронулся вдоль красных отметин. Но вскоре след завел в непроглядную чащу; если зверь бросится откуда-то со стороны, я просто не сумею повернуть винтовку и неминуемо окажусь под ним. Рисковать дальше становилось безрассудным.

Я оставил след, сделал порядочную петлю и вновь пересек его на более открытом месте. Тигр шел коротким шагом, заметно волоча ноги, вышел на прогалину, вернулся и как пьяный полез на косогор.

– На сегодня хватит, пора домой. Наверное, где-то уже залег. Лучше завтра прийти с собаками, – прошептал я и повернул на табор.

…Вечером в палатке сошлись на том, что надо преследовать до победы – день, два, хоть три. Решили взять обоих помощников-корейцев, захватить пилу, топор, козьи шкурки – на случай ночевки у костра, продуктов на три дня, всех четырех оставшихся собак.

Вышли на заре и около десяти были у следа. Поднялись по нему на косогор и остановились… На первом гребне, в ста шагах от того места, где я оставил след, тигр лег в сугроб за толстым стволом дуба головой против своего хода и прождал несколько часов! Протаявшая почти до земли лежка напоминала глубокую розовую ванну. Чигони посмотрел на меня, покачал головой, зацокал языком. Арсений потемнел и проворчал:

– Кто-то за тебя молился. Вовремя повернул вчера домой…

Лежки следовали одна за другой, все свежее и свежее, но раненый хищник, как всегда, выбирал такую чащобу, где заметить его можно было лишь в нескольких шагах. Собаки исчезли впереди, и вдруг послышался истерический лай. Мы рванулись за ними, но раздался грозный рык, и вся свора с визгом выкатилась прямо на нас. Зрачки расширены, хвосты поджаты, шерсть дыбом! Они чуть не сбили нас с ног: это были не тигрятники.