Текст книги "Тигр, олень, женьшень"

Автор книги: Валерий Янковский

Но, несмотря ни на какие невзгоды и опасности, с первой травкой, с первым распустившимся листом этот самостийный край начинал жить своей особой лихорадочной и романтической жизнью. В каждом селении, приютившемся на окраине великого зеленого моря «шухай», главной темой дискуссий и споров становилось: кто, какой батоу – какой старшина, на какую речку, на какие солонцы увел свою партию? Кто уже прислал в Андохён первые панты или лутай? На сколько фунтов, какие, почем?

И нетерпеливее всех таежные ценности ждали внешне бесстрастные, с каменными лицами и запрятанным в рысьих глазах огоньком прожженные купцы-аптекари. Сидя, как паук в центре раскинутой на сотни верст невидимой паутины, в пропахшей чесноком и тибетскими снадобьями полутемной лавке, аптекарь задумчиво сипел опийной или булькал фильтрующей никотин табачной трубкой, либо, обжигаясь, тянул зеленый чай и… ждал все с большей тревогой, опасаясь ловких конкурентов. Он твердо знал: какими бы потом и кровью не были добыты панты, лутай, меха, женьшень или пуп кабарги – все это и даже то, что побывало в лапах хунхузов, все равно неизменно приплывет в холеные, с длинными ногтями руки самого дальновидного и хитрого коммерсанта. А уже от него, разумеется втридорога, отправится морем в Южный Китай, Гонконг, Сингапур, Тибет, Таиланд, Бирму и даже Индию. Ибо во все времена всемогущие магнаты Востока жаждали владеть вырванными у природы эликсирами здоровья, молодости и даже красоты – и никогда не жалели и не жалеют на это золота…

Когда наша узкая тропа, вынырнув из тайги, начала взбираться высоким правым берегом, вдруг, как по волшебству, возникла аллея стройной розовокорой сосны. Ее нет на сотни верст кругом, и существует легенда, что давным-давно, во времена междоусобных войн, один маньчжурский император Циньской династии прятал здесь то ли любимую жену, то ли наложницу. И, желая усладить ее вынужденное заточение, приказал привезти и насадить аллею пекинской сосны. Та же легенда рассказывает, что неподалеку есть озеро, в котором восточная красавица, распустив, как крылья, черные волосы, купалась в голубой воде нагая под бдительной охраной покорных и равнодушных к женской красоте императорских евнухов…

Мы отдыхали на кромке прекрасной сосновой аллеи. Ветер шумел в высоких кронах, будто аккомпанируя красивой сказке, которую поведал провожавший нас от последней деревни старец Чу. Умолкнув, он поправил лямки своей ноши, быстро, привычным жестом забросил в рот пару опийных шариков и уже готов был подняться, когда неважно владевший корейским Вальков спросил:

– Что это он про озеро, я толком не понял?

– Голая царица скупалась, – лаконично прокомментировал Шин.

Мы расхохотались и наперебой бросились объяснять содержание легенды, навеянной удивительной аллеей.

…Зеленая, с часто встречающимися полянками зацветающих ландышей весна провожала нас до небольшого, но отвесного водопада, который уже не может преодолеть ни ленок, ни даже таймень. Рядом, в стороне от тропы, спряталось низкое, потемневшее от непогоды зимовье Чу-ёнгама. Здесь мы устроили двухдневный привал.

Сухонький, согнутый ревматизмом старик был не просто охотником, но опытным лекарем И занимательным рассказчиком. Три его бородатых компаньона вели хозяйство, проверяли ловушки, ямы и петли, а старик больше собирал корни и травы да иногда отправлялся вверх по ущелью к большому сунгарийскому водопаду, выуживал из горячего источника целебные пенки и окаменелости; готовил из них порошки, зимой в деревне врачевал. Своими травами он быстро поставил на ноги после сильной простуды и меня, а целебными пенками вылечил от укуса зловредной мухи Юрия. За два вечера, проведенных под низким кровом его гостеприимной избушки, мы, братья, понимавшие корейский язык как родной, услышали немало занимательных легенд и былей.

Приглушенно урчал за стеной водопад, шумели кронами обступившие зимовье деревья, хозяева и гости тесно сидели на теплом кане. В центре, скрестив ноги калачиком, Чу-ёнгам неторопливо набивал металлический чубучок длинной тростниковой трубки самосадом, прикуривал от уголька стоящей перед ним жаровни, выпускал едкую струю дыма и рассказывал. О том, что главный хозяин Пяктусана, его горный дух Сан-Син, – страшный дракон, живущий в бездонном озере. Хозяин строг и требователен ко всем, кто посещает его владения, он не прощает предательства: трус, не сдержавший слова, покинувший в беде товарища, обрекается им на мучение и гибель. Вьющиеся над озером стрижи со скоростью пущенной стрелы доносят приказы дракона во все уголки царства, а волю его выполняют тигры, медведи, стаи красных волков и слуги… в образе человека. В глубине кратера стоит монастырь-часовня, там обитают люди-духи. Они в облике страшного монаха вдруг, среди ясного неба обрушиваются на виновного: ливнем, градом и молнией разят насмерть.

Однако Сан-Син справедлив: к безвинно, по ошибке пострадавшему он шлет седого благочестивого старца, который наставляет и указывает путь к спасению…

* * *

О Пяктусане в Корее знают миллионы, это одно из семи чудес страны. Но побывали на нем немногие. И тем не менее наша семья познакомилась с вулканом, озером и таинственным монастырем уже несколько лет назад. А дело обстояло так.

Отец долго строил планы экспедиции и наконец осуществил их. Взял с собой дочь – поэтессу Викторию, меня, тринадцатилетнего тогда еще Юрия и двух помощников.

В первый день я вез отца, брата и сестру на стареньком «шевроле» из дачного поселка Новина через Сейсин, от моря и до конца автомобильного пути.

На полдороге застала нас безлунная сентябрьская ночь. В свете фар грунтовая дорога побежала вперед желтовато-серой лентой: прямая, серпантин, перевал, спуск, речка, мост и снова вираж на подъем, Корея – горная страна.

Шел одиннадцатый час ночи, десять часов в пути, все устали. Виктория и Юра откровенно храпели среди рюкзаков, мешков и тюков на заднем сиденье. Отец сидел рядом со мной, неотрывно глядел в ветровое стекло и тоже начинал клевать носом. Но он не желал и думать о ночевке: решил хоть заполночь, но добраться до селения Енса, где ждут Соломахин и Иван с лошадьми, отправленные из Новины по прямой через становой хребет Хван-Серен пять дней назад.

…Очередной с крутыми виражами спуск. Наш фаэтон вырвался в пойму, впереди показался довольно высокий въезд на мост; я газанул, чтобы с ходу преодолеть этот подъем, но, когда взлетел, в неярких лучах фар увидел, что… моста нет! Его начисто срезало летнее наводнение.

До конца выжал ножной тормоз, изо всей силы натянул ручной. Покрышки взвизгнули, «шевроле» прополз немного, клюнул носом и замер. Мотор заглох, фары осветили широкую темную речку, и в тишине стало отчетливо слышно журчание воды среди валунов. Отец очнулся и по привычке управлять лошадьми негромко скомандовал: «Бери на себя!» – но мы уже стояли. А сестра и брат лениво кряхтели, не раскрывая глаз: «Чего стали, приехали?» Я чувствовал: сейчас довольно легкого толчка, и мы кувыркнемся носом в реку. Не дыша открыл дверку, осторожно вылез и заглянул под передние колеса. В запасе оставалось два дюйма.

Оказалось, я проскочил едва заметный знак – пыльную цепочку кем-то сдвинутых камней, откуда дорога уходила влево, в обход на временный мост. Соломахин и Иван могли не дождаться нас в эту ночь вообще…

Однако на следующий день все дружно шагали до последней деревни Нонсадон рядом с запряженным в арбу быком, а потом три дня с вьючными лошадками по плоскогорью сквозь леса и поля, усыпанные спелой голубицей, – старинной тропой. По ней в конце прошлого века прошли мимо Пяктусана на Ялу наши знаменитые путешественники: Н. Г. Гарин-Михайловский, Аннерт и В. Л. Комаров, тогда еще молодой ученый, в будущем президент АН СССР.

На шестой день пути мы достигли цели. Вершина кратера оставляет неизгладимое впечатление. Когда после утомительного серого фона голых вулканических пород вдруг глубоко под ногами в обрамлении черных, желтых и почти бордовых скал открывается величественное озеро с опрокинутым в нем синим небом и плывущими, словно в зеркале, белыми облаками – это чудо на время лишает дара речи! Мы как зачарованные стояли на одном из зубцов, а вокруг черными стрелами со свистом проносились тысячи стрижей. Наконец у самой воды приметили в бинокль крохотный домик, но так и не смогли понять – как можно доставить в эту пропасть материал да еще построить там обитель?

А вторую загадку загадали вороны. Они каркали и взлетали над чем-то белым. Мы приблизились и увидели лежавшего на спине, казалось, спящего человека. Глаза были полуоткрыты, ветер играл в седой бороде, трепал легкое байковое одеяло. При нем не было ни сумки, ни посоха, только на поясе висел большой кованый ключ. Он был мертв.

Ошеломленные, все какое-то время молчали. Особенно потрясенным выглядел Юрий, возможно, он видел смерть совсем рядом впервые. Бледный, он растерянно озирался, словно ища ответа. Обстановку разрядил балагур Иван Чхон. Он хрипло рассмеялся, сверкнув золотой коронкой, которой очень гордился, и заявил, что пяктусанский бог позаботился о своих медведях, насушил им больших сухарей…

И все же мы решили не оставлять этот «сухарь» на съедение зверям и птицам, перенесли очень легкое тело на небольшой взлобок, обложили крупными валунами, соорудив подобие кургана. Очевидно, ключ на поясе мертвеца был от прятавшегося в кратере монастыря, однако кем был сам «монах» – осталось загадкой. Думается, какой-то паломник выполнял обет поклонения священной обители и, возвращаясь обессиленным после длительного поста, укрылся от холодной сентябрьской грозы, но уже не встал…

Сестра позднее написала:

 
В красках всех небесных и земных стихий
Утопают мягкие овраги,
Лиловато-желто-голубые мхи
Допотопные рассказывают саги.
Балаганы из березовой коры
Не согреют ночью человека,
Нашептав о неприступности горы,
Грохотавшей прежде век от века.
Неприступность не считаю за врага,
Перед высотой не знаю страха.
И последнею угрозою вулкан
Мне подбросил мертвого монаха!
 

* * *

Старый Чу от мистики переходил к событиям из своей жизни. С гордостью рассказывал о встречах с корейскими партизанами, об их молодом вожде… Говоря о хунхузах, старик переходил на шепот и оглядывался, словно те могли его услышать.

История Маньчжурии знает немало трагических встреч охотников с хунхузами и жуткими фанатиками-боевиками из числа самоохраны таежных поселков. Мы с Арсением однажды чуть не стали их жертвами. Едва выбрались из тайги к незнакомому поселку, как вдруг на повороте узкой санной дороги из-за кустов вынырнули меховые шапки-ушанки, раздались истошные крики. Группа чумазых юнцов, щелкая затворами и целясь из старых маузерских винтовок, требовала сложить оружие. Каждый миг мог стать последним… Но мы с братом поняли друг друга с полуслова: оружия не сдаем, идем, не прибавляя шага дальше, локоть к локтю. Галдя и угрожающе тыча пальцами себе в глотки, но не рискуя сунуться под руку, дикая свора прыгала по сугробам справа и слева, пока группа не втянулась в поселок.

Начальник поста позвонил в район, разобрался, принес извинения. Потом, криво улыбнувшись, заявил, что дружинники ошиблись, приняли нас за «других людей».

– Каких других?

– А вот. – Старший чин выложил на стол какой-то снимок. – Смотрите!

С крупноформатной фотографии смотрели прищуренными глазами уставленные рядом на толстой плахе четыре мертвых головы. Хмурые лица заросли многодневной щетиной, было видно, что люди давно не мылись. Но больше всего поражало то, что, несмотря на грязь, копоть, небритую щетину и отросшие волосы, все четыре лица отчетливо сохраняли славянские черты…

– Кто они, откуда? Почему, за что?

Хозяева переглянулись, пробурчали что-то невразумительное. Нас проводили до околицы, пожелали счастливого пути, но тягостного впечатления это не рассеяло: загадочная трагедия, возможно, безвинно казненных людей так и осталась тайной; было ясно, что и наши головы только случайно не угодили на подобную фотографию.

Два дня и две ночи в зимовье Чу-ёнгама мы отдыхали, чинились и готовились к дальнейшему походу. Погожим июньским утром снова выбрались на тропу, петляющую высоким берегом, и часа через два достигли перекрестка. Здесь главная тропа уходит вверх, к истокам Сунгари, к водопаду и горячему источнику, а вторая пересекает ее с востока на запад. Это скорее звериный лаз, дальше из ущелья выхода нет. Тут, на довольно широком плесе, Сунгари по колено. Переходим ее и начинаем взбираться на западный склон. Тропка вьется серпантином, страшно смотреть, как карабкается по ней наша лошадка с громоздким вьюком. Даже люди местами лезут на четвереньках.

Наконец выползли на холмистую западную покать Пяктусана и показалось, что возвратились в весну: робкая травка, поля ноздреватого снега. А среди этих полей, «по пояс» в снегу, уже цветущий желтым, белым и фиолетовым цветом дурманно-душистый рододендрон! Теперь слева высилась громада кратера, а справа внизу, теряясь в далекой дымке, простиралось безбрежное Пяктусанское плоскогорье. Встречный западный ветер нес запахи просыпающейся тайги, заставляя тревожно биться охотничье сердце: мы находились в заповедных девственных местах, где не ступала нога европейца; лишь в прошлом году их «открыли» Юрий и Валентин.

За симметричным, как сырная пасха, холмом открылось пересохшее глинистое озерко – дивный природный солонец. Берега вытоптаны множеством копыт, выбиты и вылизаны языками изюбров. Со всех сторон, как ручейки, стекаются сюда тропки следов. Вот он, знаменитый Хванточжам!

Мы, чтобы не оставлять следов, обошли солонец стороной, прошли еще километра два, и, найдя ручеек на дне небольшого оврага, остановились. Поставили большую полосатую палатку, из окружающего корявого березняка наготовили дров. Установили жестяную печку: ночами здесь выпадает иней.

В первое утро разошлись до света, но успеха не добились ни в это, ни в следующее. И тогда поняли свою непоправимую ошибку: мы встали с наветренной от солонца стороны. Поняли, но поздно. Самый чуткий и осторожный из всех копытных – изюбр – таких ошибок не прощает. Дорогие первые дни оказались потерянными. Правда, Юрий выследил по росе и убил медведя. Арсений добыл молодого бычка. Но это лишь мясо да шкуры на подстилку, а весеннее мясо медведя такое, что, когда Василий наготовил из него пельменей с диким луком, Шин только понюхал, плюнул и демонстративно отвернулся, пихая в рот пустую кашу:

– Псиной воняет, понимаете, лучше голодным ходить…

Состоялось совещание. Порешили сделать две дальние вылазки. Сначала на запад, потом на восток. В первую, к истокам Ялу, по жребию отправились Шин, Арсений и Валентин. Для охраны табора взяли Василия и собак. Верховья Ялу пользуются дурной славой, это вотчина атамана хунхузов страшного Ма-Фора. Чу-ёнгам рассказывал, что в прошлом году, после ухода наших ребят с пантами, люди Ма-Фора едва не убили старого охотника Югая, указавшего чужестранцам знаменитый солонец.

Однако такой риск в Маньчжурии был не в новинку, и четверо ушли. На следующий день я добрался до одной из северо-западных вершин кратера и второй раз в жизни любовался прекрасным голубым озером среди разноцветных скал, окружающих это чудо природы. А наш младший, но едва ли не самый энергичный участник экспедиции – Юрий сквозь непролазную чащу обошел в темноте солонец и, приблизившись против ветра, добыл-таки первый настоящий трофей – крупную изюбриху с пудовым лутаем. Уже один этот лутай окупал все наши расходы!

Мы вдвоем перетаскали к палатке эмбрион, шкуру и мясо, наварили целое ведро мяса, ждали своих до позднего вечера, но тщетно. Не пришли они и на следующий день.

В темноте забрались в палатку, легли, но сон не шел. Мне мерещились картины одна ужаснее другой. Сквозь дрему казалось – вижу, как бандиты подползли к спящим у костра, перебили, раздели, забрали оружие. Под утро снился кошмар: окровавленные трупы, по которым уже ползают зеленые мухи…

Было, конечно, не до охоты. Завтракали перед палаткой, оборачиваясь на каждый шорох. Где, как искать? Прошел дождь, смыл почти все следы. Но все равно уже собрались на поиски, когда из кустов неожиданно выскочил пестрый корейский пес Падуга, а за ним черный сеттер Валькова – Чиф. Собаки радостно виляли хвостами. Мы вскочили, бросились к ним, но как спросить – где люди? И тут на опушке березняка появились все четверо. Потные, усталые, но улыбающиеся. У Василия за плечами скрученная черная медвежья шкура. Скинули котомки, расселись вокруг костра, потянулись с кружками к чайнику.

– Привет… здорово… пить!

– Где же вас носило, черт побери?! Мы вторую ночь не спим, сейчас собирались идти искать!

Арсений опорожнил большую кружку, согнул ногу, вытер о колено губы. Он считал, что это – самая чистая часть охотничьей одежды: брюки на коленях постоянно «стерилизуются» о траву и кустарник.

– Понимаешь, перли к главному притоку Ялу, а там такая пропасть – за сутки не обойти. Нужно подниматься к самому кратеру. Заночевали, решили разведать местность. На второй день Алексей Петрович убил медведя. Изюбриных следов не густо, но шайка Ма-Фора вертелась недавно. Наткнулись на свежие кострища.

Шин, скривившись, как от зубной боли, перебил брата:

– Я как увидел следы в улах, [6]6
  Китайская таежная обувь из сыромятной кожи.


[Закрыть]понимаете, сразу понял, кто тут был. Говорю Арсению Юричу – поворачиваем назад. Только не хватало с ними встречаться. Уже было. Раньше молчал, теперь скажу…

Характерным, ему одному свойственным жестом Старый Таза поднимает кружку, высоко задирая локоть, скашивает куда-то в сторону узкие коричневые глаза, с шумом втягивает дымящийся чай. Он никогда не торопится.

– Помните, три года назад мы с японцем Погони – у которого кореянка жена – ходили на Пяктусан? Не сюда, с восточной стороны, из Кореи. Остановились в зимовье у корейских ловушечников, а они говорят: «Лучше уходите обратно, тут где-то шайка: у одних уже забрали панты, других прибили…» Мы подумали – врут, боятся, что мы ихнего зверя распугаем. В общем не поверили, пошли утром на охоту. Я дал большой круг, вышел к тропе, присел на пень, сижу, курю. Смотрю, мелькают двое, прямо на меня направление держат. Двое по тропе, а третий стороной шагает. Все трое в синем, винтовки под мышкой, ясно – хунхузы. Что делать? Убегать уже поздно, спрятаться некуда, понимаете. Сейчас увидят, стукнут. Раздумывать некогда. Снял арисаку с предохранителя, жду. Шагают прямо на меня, один за другим. Так точно сцелил первого – р-раз! – и надел обоих на одну пулю: друг на друга повалились, понимаете…

Мы переглянулись:

– Н-да-а…

Кто-то спросил:

– А третий что, Алексей Петрович, убежал?

Шин глянул куда-то вдаль, затянулся сигаретой, прищурился.

– Третьего я отпускать не стал. Убежит к своим, расскажет, понимаете…

Опытный маньчжурский промысловик безошибочно отличал друга от врага. Промысловики одевались в защитного цвета пару, хунхузы – в синее. Охотники бродят поодиночке, бандиты – по два-три, чаще цепочкой в несколько человек. Цепочкой, чтобы никто не мог пересчитать по следам. Зверобой носит винтовку стволом вверх или вперед, «темные люди» – дулом вниз, а чаще под мышкой.

На следующий день отправились в разведку на восток втроем: Шин, Юрий и я. Вернулись к сунгарийскому броду; перебрели и, показалось, уперлись в отвесную стенку. Взобраться здесь можно лишь по-обезьяньи – хватаясь за стволы и ветки кустарника и подтягиваясь. Шин кряхтел и ругался на всех языках, мы с Юркой чертыхались и шипели, но выбрались. Открылись пологие, покрытые альпийской растительностью северо-восточные склоны вулкана.

Пересекли три распадка, три пологих хребта, нашли маленький ключик и запрятали свою походную коричневую палаточку возле самой границы подступавшей слева тайги.

Первый день результатов не принес. На второе утро я осторожно шагал кромкой леса на восход. Солнце едва осветило кусты и траву, когда вдруг заметил четкий отпечаток крупного копыта. Бык! Прошел недавно, направляясь к вершине вулкана. Я обошел низкорослые заросли, поднялся на бугор, осмотрелся. Вдалеке, на склоне горы, привлекла внимание какая-то очень яркая точка. Что за гигантский цветок распустился в вершине оврага? Цветок, который видно простым глазом за пятьсот метров?

Вынул из кобуры бинокль, навел и остолбенел: «цветок» оказался «салфеткой» – оранжевым пятном вокруг хвоста изюбра! Пантач, великолепный пантач, вожделенная цель нашей экспедиции! Он лежал среди мелких рододендронов пониже группы невысоких лиственниц. Лежал ко мне полубоком и медленно поводил головой с темными роскошными пантами…

Задохнувшись, отнял от глаз бинокль, и великолепный бык снова обратился в едва различимый бугорок с ярким, как далекая звездочка, пятнышком «салфетки». Я медленно опустился на землю: любое резкое движение может спугнуть этого необыкновенно сторожкого зверя. Попытался рассуждать. Подползти ближе по открытой травянистой поляне? Нереально. Заметит, прыгнет и растает в одно мгновение. Стрелять? Дистанция, конечно, очень большая, но мой длинный ли-энфилд разил много раз и дальше, на шестьсот, семьсот, лишь бы точно выцелить…

Я сел, оперев оба локтя на колени, винтовка лежала, как в станке. Набежало облачко, я терпеливо переждал, покуда оно не проплыло мимо. Утопил в прорези прицела шарик мушки, навел на цель. И тут нашло какое-то затмение. Целясь в изюбра, я вообразил его размером с козла. Вероятно, потому, что совсем недавно, в конце зимы, именно так на лежке бил косуль. И, как ни странно, глаз, видимо, привык к такой цели, привык выцеливать козла под брюхо. Но козел видится таким на двести, а тут целых пятьсот метров, траектория пули совсем иная. Здесь требовалось выцеливать по спине или соразмерно «увеличить» мушку. Конечно, мое объяснение может понять только очень опытный зверобой, пользовавшийся нарезным оружием… В общем психологический, а отсюда и оптический обман: как будто кто-то умышленно застелил, затмил сознание.

Целился спокойно и точно, но пуля взрыла фонтанчик земли под брюхом пантача! Он вскочил. Тут бы и откорректировать прицел, но я – как в трансе – повторил свою ошибку. Он прыгнул и скрылся в овраге. Желтое пятнышко появилось среди лиственниц на вершине дальнего холма. Хлопнул далекий выстрел Шина, пятно растаяло, сказка кончилась.

Я добежал до вершины холма, увидел, что крови нет. Все потеряно! Оцепенел. Закрыл глаза. Показалось – вижу поверженного, еще горячего изюбра, чую его особый, дразнящий запах, кладу ладонь на теплые, бархатные, налитые эликсиром жизни панты… Вижу сияющие глаза ребят, слышу радостные приветствия. Но – открываю глаза: пусто, тихо, никого и ничего. Вокруг слегка раскачиваются молчаливые розоватые стволы деревьев. В голове проносится: сегодня седьмое июля, самая пора, панты вот-вот начнут перерастать. И вдруг осеняет: седьмое июля – день ведьмы! А я о ней и не вспомнил…

Год назад я недолго квартировал в маньчжурском городке Муданьцзяне, в доме бывшего белого полковника и его жены, странной, загадочной женщины. Она сама называла себя колдуньей. Мне было тридцать, ей, верно, под пятьдесят, и я просто не видел в ней женщину, а она, боюсь, была ко мне неравнодушна. По делу и без дела наведывалась в комнату, настойчиво поила козьим молоком. Когда я уезжал, глянула мне в самые зрачки пронзительно светлыми, какими-то прозрачными глазами и очень четко, с расстановкой произнося каждое слово, отчеканила: «Запомните, седьмого июля – мой день рождения. Если в этот день вы не вспомните, не подумаете обо мне – вас постигнет несчастье!»

Тогда я не принял этого напутствия всерьез, но сейчас ее глаза и голос вдруг всплыли необыкновенно ярко. Да, не вспомнил, черт побери! И я трижды боднул лбом розовый ствол лиственницы, бормоча:

– Чертова ведьма, чертова ведьма! – быть может, искал повод свалить на кого-то свой провал?

На следующий день мы не солоно хлебавши возвратились на главный табор и сообща решили до конца лета перекочевать на восток. Все-таки зверь там не распуган и меньше шансов столкнуться с шайкой Ма-Фора.

Сняли табор, навьючили коня, пошли. И вот опять сунгарийское ущелье. День жаркий, оводы жалят немилосердно. Конь в крови, не стоит на месте, а нужно спускаться по жуткому серпантину. Кто сведет его вниз? Все мнутся. Вдруг Арсений сбрасывает свой груз на землю, хватает под уздцы завьюченного коня, и они, как два горала, скачут вниз по серпантину! Невероятно, но бегут, бегут, все уменьшаясь в размерах, и, превратившись в малюсеньких букашек, наконец останавливаются возле брода через Сунгари. Общий вздох облегчения. Вея группа, сгибаясь под тяжестью котомок, сползает черепахами следом.

Переходим обмелевшую реку и расстаемся. Арсений с лошадкой возвращается в зимовье Чу-ёнгама, а оттуда уйдет в Андохён, чтобы купить и отправить нам продукты. Сам он, увы, возвращается домой: обещал жене прибыть ко дню ее рождения…

Лишь много позже мы узнали, что перед отходом в Андохён он осуществил замечательную операцию. С одним из помощников Чу-ёнгама поднялся по зажатому бордовыми скалами сунгарийскому ущелью до горячего источника и главного водопада. Нашел древний, сглаженный дождями и ветром многовековой лаз. Кореец дальше идти не решился, а брат взобрался по каньону, достиг берега озера и приблизился к загадочной часовне. Проник в полутемную молельную комнату и в первый момент обомлел: из угла глядели два сверкающих зеленых глаза и оскаленная огнедышащая пасть дракона! Когда освоился в полумраке, разглядел всю прекрасную скульптуру дракона – символ Пяктусана.

Рядом с монастырем-часовней на берегу озера увидел выбитые, на плоской базальтовой скале две шахматные доски. И тут же подобрал выточенную из обломка этой же породы шахматную фигурку с иероглифом «чхари» – одну из ведущих в корейских шахматах. Арсений привез эту поистине археологическую находку домой…

Но об этой вылазке брата мы узнали много позже, а в тот жаркий полдень вновь, как стадо орангутанов, хватаясь за стволики корявых кустов и подтягиваясь, карабкаемся вверх, сопим, передыхаем, держась за ветки, и наконец выбираемся на восточную покать.

Шагаем на восток, минуем злополучное место, где я упустил пантача, уходим дальше. Впереди слышен гул. Из черного, как вход в туннель, грота, из отвесной стены с шумом вырывается мощный поток. Но, разбиваясь в водяную пыль, снова прячется в каменной россыпи. Минуем его и вскоре обнаруживаем хорошую травянистую площадку. Рядом, в низкорослом березнячке, прячем свою маленькую палатку.

Назавтра решаем предпринять рекогносцировку еще дальше, обогнуть подножие Пяктусана по часовой стрелке, попробовать добраться до границы с Кореей. Отправляемся втроем: Шин, Василий и я. Берем с собой всех собак. Безоружный повар Василий с вожделением смотрит на мой пистолет браунинг 32-го калибра: «Валери-сан…»

В восторге вешает его на пояс и, сияя, каждую минуту без дела поглаживает светло-коричневую кобуру.

Пошли, рассыпавшись цепью, огибая восточный склон Пяктусана по часовой стрелке: Шин с собаками ниже, Василий выше меня. Вдруг я увидел его мелькающим между деревьями с пистолетом в вытянутой руке и вскоре услышал дикий вопль. Я ринулся наперерез и стал свидетелем странной сцены: наш всегда улыбающийся Пак, грозно насупив брови и картинно отставив ножку, держал на мушке стоявшего на коленях с воздетыми руками человека. Как развращает случайно оказавшееся в руках оружие!

Бледный оборванец трясся как в лихорадке. Я рявкнул на Василия, приказал опустить оружие, и бродяга как сноп повалился лицом в траву. Признав в нем корейца, я обратился к бедняге на его языке, велел встать, угостил сигаретой, спросил – кто, откуда? Все еще перепуганный, вздрагивающий, он наконец рассказал, что они с напарником живут неподалеку в балагане, настораживают петли и ямы на пантачей, но пока ничего путного не добыли. Все стало ясно. Дав пару сигарет, я с миром отпустил незадачливого охотника. Василий прятал глаза.

Под вечер на кромке зеленого распадка, на ключе, который родит реку Туманган, среди низкорослых лиственниц поставили палатку. А на заре, оставив Василия с собаками сторожить табор, разошлись. Когда первые лучи осветили вершину распадка, я заметил плывущее между березками рыжее пятно. Козел. Подкрался к нему против ветра и уложил первым выстрелом. Выпотрошил, укрыл ветками от ворон, а рядом на березке повесил белый лоскут, чтобы было приметно издали. Вдруг где-то внизу прокатился негромкий хлопок шиновской арисаки. Я огляделся, не бежит ли зверь, однако ничего не заметил.

Поднялся на длинную каменистую гряду и тут сообразил, что стою уже на границе Кореи, у тропы, по которой правительственная экспедиция раз в лето посещает вершину вулкана. И вот совпадение – экспедиция только что прошла: заметны оттиски конских копыт, оковок солдатских ботинок. Глянул вправо вверх – далеко под вершиной вставали дымы костров значит, колонна остановилась на привал.

Некоторое время я задумчиво глядел на кучи камней, цепочкой сбегавшие от вершины к востоку. Эти невысокие усеченные пирамиды привлекли наше внимание еще во время первого похода. Сложенные много веков назад пограничные знаки покрылись зеленовато-серым лишайником, но, простояв столетия, почти не разрушились, продолжая нести теперь уже никому не нужную службу. Глядя на них, я почему-то ярко представил вереницы оборванных рабов, по приказу какого-то далекого императора сооружающих эти монументы под надзором вооруженных луками и стрелами, копьями и кривыми мечами узкоглазых и скуластых безжалостных воинов…

«А ведь камни и валуны не связаны никаким раствором. Интересно бы разобрать такую кладку, может, где-нибудь внутри оставлены какие-то знаки, мемориальные записи…»

Я смотрел на уходящие к подножию горы древние сооружения, как вдруг заметил ползущие на подъем сутулые фигурки и инстинктивно отступил за выступ большого вулканического обломка: когда ты один против нескольких, до поры всегда надежнее оставаться в роли наблюдающего.

Но вот из-за скалы появился темно-серый капюшон, за ним второй, третий. Люди были совсем близко, когда я с удивлением понял, что передо мной – женщины. Три японки! Глядя под ноги и что-то бормоча, они подходили все ближе. Я сделал шаг вперед и громко поздоровался:

– Конничива!

Они вздрогнули, остановились; хором пискнули «Ара!» – по-нашему «ой» – и, округлив глаза, обратились в изваяния.

Мы молча смотрели друг на друга. Совсем рядом – три серых капюшона, три пары черных глаз, три одинаковые – как капли воды – фигурки в накидках и шароварах, ноги в черных японских таби с торчащим отдельно большим пальцем. Несколько секунд я не мог отделаться от впечатления, что передо мной повисли готовящиеся ко сну летучие мыши, только почему-то не вниз, а вверх головами… В их глазах светился невыразимый ужас, но – и я это невольно отметил – ни одна не закричала, не упала, не сделала панической попытки бежать. Истинные представительницы самурайского рода! А я прекрасно сознавал, какое впечатление должен произвести возникший как из-под земли бородатый дядя в потрепанном френче и залатанных брюках, перепоясанный кожаным с медными застежками патронташем, с биноклем через плечо и длинной винтовкой в руках! Бандит! Было от чего и в обморок упасть.