Текст книги "Легенда о Якутсе, или Незолотой теленок"
Автор книги: Валерий Тихомиров
Соавторы: Сергей Гуреев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 24 страниц)
Глава 6
ПРОТЕЗ В ЖЕЛУДКЕ
Был понедельник. Городская больница имени Всех Святых тужилась пятиминуткой. Процесс затянулся. Пятиминутка длилась третий час. За трибуной стоял главный врач больницы Крумпель Иосиф Моисеевич. Измученные коллеги хотели есть, спать, но им нужно было идти работать. Крумпель же был сыт, хорошо выспался и работать не собирался. Укоризненно сверкая золотой оправой очков, он испепелял взглядом подчиненных.
– Знаете, почему нашу больницу называют «истребительной»? – Крумпель швырнул в аудиторию уничижительный вопрос и победоносно обвел взглядом врачей. Очки служили для чтения, а потому расположившийся в отдалении коллектив виделся Крумпелю как большое белое пятно. Это устраивало. Лица коллег его никогда не интересовали.
– Потому что мы быстро работаем, – без паузы донеслось в ответ из середины пятна.
– Кто это сказал? – Сквозь толстые линзы очков Иосиф Моисеевич осмотрел конференц-зал, как снайпер через прицел.
– Это все говорят, – произнес тот же голос, и Крумпель опять не успел «нажать на курок».
В своем медицинском прошлом Иосиф Моисеевич назывался терапевтом. Мир порошков и разговоров оставил безжалостный отпечаток. Способность долго болтать «ни о чем» стала нормой жизни.
– Кто из хирургов работал в приемном в пятницу?
– Я! – С кресла поднялся огромный человек в белом халате. Рукава были закатаны по локоть и открывали поросшие густыми черными волосами предплечья, кисти и пальцы. Крумпель был уверен, что именно этот голос он только что слышал, но заострить вопрос не решился.
– Я и не сомневался. Кто же еще из наших, так сказать, специалистов мог отличиться, кроме вас, уважаемый господин Распутин?! – Он с удовольствием сделал ударение на втором слоге. – Вы предложили пациентке, – главврач достал откуда-то снизу сложенную вчетверо бумажку, не спеша развернул и сверился с записями, – как она пишет, «Покопаться в ее кишках с целью обнаружения потерянного зубного протеза». Не поделитесь подробностями? Клим Васильевич? Как она оказалась в психиатрическом отделении?
Большое белое пятно перед глазами Крумпеля зашевелилось, начало откашливаться и нетерпеливо заерзало. Болезненными тычками локтей по бокам доктора будили спящих товарищей. Большой человек с волосатыми руками уже держал перед собой историю болезни, заложенную между страницами длинным пальцем.
– Душная поступила в восемь тридцать по Москве, – начал он голосом ведущего рубрики «Радио-детектив». Коллеги заулыбались в предвкушении.
– Попрошу соблюдать врачебную этику! – тут же взвился за трибуной Крумпель, и чай в стакане начал перепрыгивать в блюдечко.
– Но она на самом деле – Душная, – невинно произнес Распутин.
– Оставьте ваши оскорбительные выводы при себе, уважаемый господин Распутин! – Иосиф Моисеевич ненавидел хирургов и вообще все, что было связано с реальным делом, а потому пыжился, краснел и с наслаждением строил унижающие собеседника лица. – Напортачили! Извольте отвечать! И представьте пациентку как полагается!
– Я пытаюсь, Иосиф Моисеевич. Но вы все время меня перебиваете. Итак. Душная Розалия Львовна, – он сделал мстительную паузу, – шестьдесят три года. Поступила в приемное отделение в восемь тридцать с жалобами на пропажу съемного зубного протеза нижней челюсти. Больная утверждала, что при употреблении завтрака протез был проглочен. На вопрос, почему она так решила, ответила, что обыскала всю квартиру, но пропажу не обнаружила. С такими симптомами мы не могли согласиться. На все уговоры поискать еще был получен категорический отказ.
– Поэтому вы и предложили ей… – Крумпель снова сверился с записями, – «вспороть брюхо».
– На это предложение она тоже ответила категорическим отказом.
Трехчасовая пятиминутка наконец оживилась. Прогрессивная терапевтическая общественность шумно предлагала дождаться, пока протез появится на свет «естественным путем». Хирурги снисходительно улыбались в ответ. Доктор Распутин поднял руку, призывая к тишине:
– Одну минуту, коллеги! Прошу учесть, что мы вторую неделю работаем без рентгена и ультразвука. Руководство утверждает, что на ремонт аппаратов нет средств. Хотя строительство сауны идет бесперебойно.
Иосиф Моисеевич пошел красными пятнами праведного негодования.
– Это другая статья расходов! – гневно завопил он. – А вы не уводите разговор в сторону! Жалоба родственников уже в райздраве! Лучше расскажите о своих прыжках в окно! И не забудьте упомянуть об извлечении протеза из уха пациентки!
В конференц-зале стихло. Лишь по рядам гулял неясный шум. Клим Распутин был легендой «истребительной» больницы имени Всех Святых. Поэтому даже те, кто не знал подробностей, не сомневались, что все было. Возможно, прыжки в окно и извлечение челюсти из ушей – и преувеличение. Но просто так склочные гражданки шестидесяти лет в психиатрию не попадают. Во всяком случае, не в этой больнице.
Распутин поморщился. В принципе, дебаты с главврачом – развлечение пустое, не имеющее к медицине даже косвенного отношения. Но старушка действительно очутилась в психоневрологии. За что следовало оправдаться перед коллегами. Он так считал. Значит, так было правильно.
– Итак, – громовой бас перекрыл гомон в зале, – в отсутствие инструментальных методов исследования дежурная смена клинически определила симуляцию.
– Это каким же, позвольте узнать, способом? – ехидно перебил Крумпель.
– Позволяю. Способом сравнения диаметра пищевода с размерами протеза на двенадцать зубов, – небрежно отмахнулся хирург. – На основании разницы в три с половиной раза.
Явственный смешок пронесся по задним рядам. Передние натужно покраснели, сдерживаясь из субординации. Главврач схватился за стакан с чаем. Показательной порки не получалось. А очень хотелось. «Уволю!» – злобно подумал он, чуть не поперхнувшись.
– Конечно, можно меня уволить, – продолжил Распутин, когда смех начал стихать, – за проявленную инициативу. Можно было долго наблюдать пациентку Душную в диагностической палате. Убить на уговоры половину рабочего дня, провести полное обследование, чтобы исключить все, какие только можно, заболевания… Собственно, ради этого она и имитировала проглот протеза. Но я принял решение действовать методом экстренного внушения.
– Ага! – снова вмешался главврач. – И взяли пациентку в перевязочную хирургического отделения. Причем объяснив, что в ее возрасте сообщение между ухом, горлом и носом увеличивается как раз до размеров протеза!
В правом углу, в стане лор-врачей, возникло нездоровое оживление, переходящее в бурный восторг. На заднем ряду проснулся патологоанатом. Вольная трактовка канонов анатомии ему не понравилась.
– Это еще надо доказать! – буркнул он себе под нос и возмущенно уснул.
Сидящий рядом с ним дерматолог представил, как коллега в ночи пилит чей-нибудь череп в поисках расширенного сообщения уха с зубами. Почти переваренный завтрак нехорошо зашевелился. Пришлось срочно подумать о терапии стригущего лишая. Ему сразу полегчало.
Клим Распутин невозмутимо кивнул.
– Разумеется, хотелось извлечь набор зубов из заднего прохода! Не скрою, очень хотелось. Но в этом нет вкуса! Слишком вульгарно. Пришлось вторгаться в чужую область. – Он покаянно улыбнулся. Лоры улыбнулись в ответ. На отделении ушных и горловых болезней юмор ценили. – Да, я виноват. Кто знал, что Душная обернется в момент прыжка? Но если бы я вышел за протезом через дверь, эффект неожиданности пропал бы напрочь. Мне и нужно-то было на один этаж ниже.
– Зато после вашего полета ее лечат от заикания! – мстительно заявил Крумпель. – А после операции на ухе – от истерии!
– Операции не было, – твердо ответил хирург. – Швов же нет?
– Еще бы! – Голос Крумпеля возвысился почти до визга. – Вы же обещали, что вскроете ухо по-филиппински, без скальпеля! Поверьте, старушка искренне удивилась, когда увидела, как из уха достают вставные зубы! Особенно она порадовалась, когда их сполоснули спиртом и водрузили на место!
– Даже спасибо не сказала, – немного виновато пробурчал Распутин.
Главврач чуть не облился чаем, вытягиваясь из-за трибуны.
– Не смогла! Потому что челюсть оказалась на два размера больше!!! А спирт с протеза всосался моментально!
В зале родился хохот. Громче всех смеялись те, кто видел мадам Душную с торчащими клыками, меланхолично бредущую по приемному отделению с собственным протезом в руке, который она безуспешно пыталась пристроить на занятое место.
Крумпель собирался завершить пятиминутку организационными выводами. Но коллектив устал. Смех не стихал, заглушая все обострения начальственного гнева. Спящие проснулись. Больные уже метались по коридорам в поисках врачебного состава. Пора было работать, невзирая на наличие административного аппарата. Больница Всех Святых вступала в новый койко-день с хорошим настроением.
* * *
Доктор Клим Васильевич Распутин пронесся, как ураган, по отделению неотложной хирургии. После перевязок ему нужно было срочно уехать. На Ладоге планировались погружения без акваланга на скорость. После этого его ждали ночные парашютные прыжки в подшефной воинской части. Под окном стоял верный «харлей», готовый умчать Клима навстречу экстремальным хобби.
Жизнь была коротка. А успеть получить свою дозу адреналина было трудно. На все не хватало времени. Хирургия требовала постоянного напряжения. Порой ему приходилось не вылезать из операционной сутками. Распутин оперировал, как жил, – быстро, на грани риска, но без осложнений. Если бы еще на личном фронте складывалось так же удачно… Но пока отношения с коллегой по имени Люда никак не могли перейти толстую грань дружбы. Заходя в перевязочную, Клим расправил широкие плечи. Его глаза непримиримо стального цвета привычно скользнули по рельефам операционных сестер. «Вот возьму и женюсь на Люде!» – вдруг решил он. Ему так хотелось. Значит, так было правильно.
Глава 7
ПЕСЕЦ ПОДКРАЛСЯ НЕЗАМЕТНО
Гнида выходил из вагона первым. От него веяло холодом. И сам он замерз. Вернее, никак не мог отогреться с тех пор, как вылез из-под тонны сухого, как песок, белого якутского снега, что обрушила на них с Моченым злополучная «корова». Ледяным взглядом Гнида окинул перрон. Холодные глаза вонзились в проходившую мимо старушку, и та, побросав поклажу, истово перекрестилась. Ему немного полегчало. Он стал постепенно оттаивать. Московский вокзал города Санкт-Петербурга замер в напряжении…
Крепкий сухощавый старик в новой телогрейке стоял, засунув сине-зеленые от наколок руки в карманы, и смотрел вокруг. Его лицо давно отвыкло от улыбок. При температуре минус пятьдесят в тени улыбка – непозволительная роскошь. Вокруг глаз могут потрескаться ледяные корки вместе с кожей, а зубы почернеют уже к вечеру и утром раскрошатся. Каменное лицо ничего не выражало, а душа порхала, как легкая бабочка с наколками на крыльях: «Мне хорошо!!!» Впервые за последние тридцать лет Гнида не видел вокруг снега.
Он спокойно проводил взглядом жующего, как корова, милиционера, длинно цвыркнул между передними зубами себе под ноги и растер плевок тяжелым кирзовым сапогом.
– Можно, – негромко сказал зэк и подставил плечо.
Из вагона высунулась длинная деревянная нога. За ней появилось остальное. Моченый шагнул на питерскую землю, твердо опираясь о шестерку. Нога, выполненная из сандалового дерева лучшим мастером трудового исправительного учреждения номер 5843, недоверчиво ткнулась в асфальт перрона, как слега в болотную тропу. Старый уголовник сделал два шага, затем остановился и, распрямляясь во весь свой могучий рост, вдохнул полной грудью.
В легкие ворвался дым поездов, ядовитый угарный газ улиц и пыль площадей, пропитанная солями тяжелых и очень тяжелых металлов. После стерильного кислорода девственной тундры отошедшие газы мегаполиса ворвались, раздирая изнеженный организм уркагана, как стая напильников. Они промчались по дыхательным путям авторитетного вора, собрались в кучу в легких, а затем всем скопом рванули к мозгу, и Моченый потерял сознание.
Он рухнул под ноги Гниде, а его единственный глаз прикрыло морщинистое веко с надписью: «СПЯТ». Начало татуировки «ОНИ» Моченый потерял вместе правым глазом тридцать лет назад в жестокой схватке с песцом, когда они вместе с Гнидой рвались назад, в зону, после единственного в его жизни неудачного побега. Тогда глазу и пришел… «пи…сец».
Пока авторитет лежал без сознания, люди спешно покидали вагон. Бледный проводник как прилип к стенке тамбура еще в Москве, так и продолжал стоять, гадая, чем это все для него закончится. Гнида опустился на колени перед корешем и траурно склонил голову. Воды, чтобы брызнуть в лицо, у него не было, а плевать или бить по щекам вора в законе он не решался. Он ждал.
А в это время Моченый уносился сквозь астрал в прошлое. Время включило заднюю передачу и ударило по газам. Десять лет назад, двадцать, двадцать пять, тридцать…
* * *
Когда на них рухнул снежный потолок, Гнида очнулся первым. Потому что привык спать на животе. Холодная тяжесть навалилась на спину и придавила к полу. Не разобравшись спросонок, по старой лагерной привычке он попытался отогнать от своей кормы непрошеных гостей локтями, но не смог. А где-то вдалеке, под завывание якутской вьюги, нараспев звучало жуткое заклинание:
– Товарищи-и!!!
Мычание своей «коровы» Гнида узнал бы из тысячи. Ненависть плеснула в кровь адреналина и раскалила ее так, что снег вокруг начал подтаивать. В борьбе за жизнь матерый урка был неутомим. Резким движением он приподнялся, расширяя вокруг пространство. Дышать становилось все тяжелее, но Гнида не останавливался. Поворачиваясь с бока на бок, зэк подминал под себя снег.
– Где вы, товарищи-и?! – издевательски звучало все ближе.
Снег постепенно становился более рыхлым, и Гнида заработал руками с удвоенной энергией.
– Товарищи! Ау-у! – раздалось совсем рядом, над головой.
– Сука-а-а! – завопил что было мочи уголовник, и рука его вырвалась наконец из снежного плена.
– У-у-у-а-а-а!!! – передразнила его тундра.
– А-а-а-у-у-у!!! – продолжала мычать «корова».
Рука, торчащая из белого ада, как механическая клешня, сжималась и разжималась в поисках жертвы. И в тот самый момент, когда кончики пальцев уже коснулись потрошиловской обувки, когда вонь от его унтов, сделанных из одеяла, можно было почувствовать кожей, рыхлый снег провалился, унося с собой худое тело Гниды в саму преисподнюю. Еще долго он ощущал, как Потрошилов неистово скачет на их с Моченым могиле, утаптывая снег. Потом пронесся ураганом кошмарный запах, и все затихло. Только вьюга продолжала истерично хохотать, подмораживая коровью «лепешку».
На подвиги сил не осталось. Толстый слой снега, утоптанный коровой, стал для него очередной, и уже последней, тюремной стеной. Перебирая в памяти те несколько дней, что он провел на свободе, Гнида потихоньку начал отходить ко сну. Голова слегка закружилась, как после первого глотка чифира. Тело обмякло. Последний вдох он делал, как говорят на зоне, «по мнению». Так было положено. А потом вдруг резко полегчало. Тело стало невесомым и взмыло ввысь, как дым от косяка с анашой. Легкие наполнились кристально чистым воздухом, и он приготовился к встрече со Всевышним. Гниде внезапно почему-то стало стыдно за наколки, и он порывисто засунул руки в карманы, пряча синие перстни.
Где-то впереди вот-вот должен был открыться тоннель с ярким светом в своем конце. Еще чуть-чуть, и удивительная музыка зазвучит в его ушах, предвещая главный сходняк. Гнида распахнул глаза во всю ширь и превратился в слух…
– Хорош дрочить! Доставай клешни. Канаем к зоне.
Такого приема на небесах даже он, старый грешник, не ожидал. Вместо святого лика кого-нибудь из апостолов перед глазами маячила жуткая, заросшая волосами рожа Моченого. Сосульки на его усах и бороде были огромными и больше напоминали зубы отмороженного якутского вампира. Он был как всегда подвижен, деловит и уголовно авторитарен.
– Без хавчика крякнем. Надо вертаться к куму в хату.
* * *
Тундра трещала по швам. Вечная мерзлота лопалась от мороза, как бракованный асфальт на российских дорогах. Казалось, воздух вот-вот превратится в лед и осыплется на землю. Но они были живы.
На шестой день пути на них вышли песцы. Что они делали посреди тундры на сорокаградусном морозе, неизвестно. Встретить какую бы то ни было еду, кроме Моченого и Гниды, в этих местах было невозможно. Так что цели песцов были прозрачны, как бюджетная политика СССР. Уголовники насторожились. Защитный окрас животных только прибавил ситуации остроты.
«Отбивная с кровью и варежки», – подумали беглые зэки.
«Голое мясо. Можно и баб позвать», – решили песцы.
Они не знали, что перед ними стоял и облизывался сам Моченый, который ради смеха откусывал овчаркам головы на бегу. Враги стояли и смотрели друг на друга среди белой немоты, не замечая мороза и колючего ветра. Двое на двое. Все повзрослому: люди, звери, голод и ничего вокруг.
– Ну пошли, побазарим, – наконец произнес Моченый и, не оборачиваясь, зашагал в метель. Гнида от удивления раскрыл рот, где тут же замерзли слюни.
Песцы переглянулись и взъерошили хвосты. Затем один из них, что покрупнее, копнул пару раз снег передней лапой, как это обычно делают рассерженные лошади, издал омерзительный визг и тоже скрылся за снежным занавесом.
Если брать «по-чесноку», круче песцов на тундре никто не стоит. Реальные пацаны держат тундру конкретно. По понятиям, они, конечно, отморозки. Ни одна стрелка у них мирно не проходит. Никогда. По большому счету, им даже олени по балабасу. Шоблой налетят, в кровище перемажутся и разбегаются по норам. Но чтобы вот так, на самого Моченого, один на один?! Чистый беспредел.
Гнида и оставшийся песец уничтожающе смотрели друг на друга. Судя по взгляду животного, с теорией дарвинизма он не был знаком, а потому был уверен, что песец – царь зверей. Дикий рев, визг и звук рвущейся песцовой шубы прозвучали почти одновременно.
Моченый появился из-за пелены сухой снежной крошки, витающей в воздухе, так же внезапно и решительно, как исчез. Лицо его сплошь было в крови, а в руках он нес то, что раньше, по всей видимости, было авторитетным песцом.
– Лох, – брезгливо произнес вор. Он бросил на снег половинки и упал без сознания. Гнида показал своему врагу оттопыренный средний палец.
* * *
Они подошли к зоне через десять дней. Гнида взял ее на запах. Издалека она выглядела, как большое грязное пятно на огромной белой простыне тундры. Гнида упрямо шел на вонь баланды. Моченого он тащил за собой, держа за шиворот телогрейки. Жив авторитет или нет – он не знал, но тащил «по мнению». А может быть, пальцы примерзли. Последние шаги дались особенно трудно. Он выдергивал ноги из снега, как из зыбучих песков. Перед глазами расплывчато маячила зеленая дверь проходной.
А в это время за воротами вот уже полчаса стоял Запруда, разжалованный в младшие сержанты, и улыбался в предвкушении встречи. Гнида постучал. Ему не ответили. Он постучал еще раз. Зона отозвалась сиреной, леденящей кровь.
– Ложкомойники, – без выражения произнес зэк и сел на снег, привалившись к двери спиной. Голова обессиленно откинулась назад, гулко ухнув по жестяной обшивке.
– И-хто это тама? – послышалось вдруг из теплой утробы проходной.
– Открывай, начальник! Мамка приканала! – Гнида снова вцепился обледеневшими пальцами в воротник Моченого.
– Не велено пускать. – Холуйский голос Запруды ликовал за дверями.
– Хули ты шоркаешься, шерсть? – Зэк с трудом подтащил тело авторитета поближе к двери.
– Пущу только одного, – отозвался младший сержант и хихикнул.
– Понт. Не канает, – тихо прошептал Гнида в пургу, лег рядом с корешем и закрыл глаза.
Глава 8
ПИЩА ДЛЯ МОЗГА
Ужин в четвертом отделении психиатрической больницы имени Скворцова-Степанова состоял из селедки с винегретом. Меню воняло нестерпимо. Кроме этого в ассортименте присутствовали пластмассовые ложки, но их употребляли только буйные, и то под настроение. Артур Александрович Кнабаух тоскливо вздохнул. Ему было скучно и противно. Очень хотелось на волю, в мир большой власти и несчитанных денег. Но снаружи его никто не ждал. Кроме врагов и нищеты.
Те, кто помнил некогда всемогущего Мозга, одного из руководителей крупной преступной группировки, с удовольствием задали бы несколько неприятных вопросов. Возможно, даже при помощи традиционного паяльника в нетрадиционное место. А вот денег на воле у него не осталось. Все, накопленное за долгие годы криминальной деятельности, пришлось сдать ненавистным ментам. Вместе со списком сообщников. Шестое чувство подсказывало ему, что это вызвало какое-то неодобрение среди последних.
Кнабаух качнулся на привинченном к полу стуле, вяло ковыряясь ложкой в красноватом месиве со скользкими зеленоватыми прожилками огурцов. Тоска сжала сердце. Жизнерадостно заржал дебил за крайним столиком. Два шизофреника в шлемах из проволоки тонко запищали, принимая сигналы из космоса. Артур Александрович в очередной раз взвыл во весь свой внутренний голос: «Господи, ну за что это мне?!»
Замкнутый мир четвертого отделения психбольницы, как ни странно, навевал безумие. Но это был его мир. И здесь он был монархом, гуру, патриархом и добрым волшебником Гудвином. В любом случае, здесь было лучше, чем в тюрьме, от которой удалось отвертеться чудом, попав в психиатрию. Сменив нары в не совсем целебном Туруханском крае на больничную койку, Кнабаух обрек себя на существование среди психопатов. Которое и стремился скрасить насколько возможно. Он взял себя в руки. «Шоу должно продолжаться!» – строго цыкнул внутренний голос. Что для отечественного потребителя означало: «Матч состоится в любую погоду».
– Семен, как обычно, собрание в холле! – громко скомандовал он санитару. – Попрошу без опозданий, господа!
Шум в столовой тут же стих. Когда Мозг вещал, психи замирали. Как говорится, в стране слепых и одноглазый – король. Ежедневное собрание могло называться хоть съездом, хоть проповедью – Кнабаух со скуки чудил разнообразно и с размахом. Но пропускать мероприятие никому не приходило в голову.
Они шли по одному и группами. Аутистов [3]3
Человек, погруженный в собственный внутренний мир (психиатр.)
[Закрыть] подталкивал в спину короткими разминочными ударами бывший боксер Коля-Коля. Санитар Семен подтаскивал за провода шизофреников, не прерывая их общение с Тау Кита. Параноики ползли сами, вдоль стенки, то и дело оглядываясь на собственную манию преследования. Последним в холл проник добрейшей души дебил Коробкин, почесываясь о каждый угол спиной.
Расселись шумно. Просторное помещение заполнили вопли буйных, хохот неврастеников и воодушевленные рассказы о бесконечном разуме Вселенной. Но неуловимо нараставшее в воздухе напряжение, словно ватным одеялом, постепенно накрывало шум. Мало-помалу все тридцать психов впали в транс ожидания. Голоса смолкли. Легкая дрожь, предвещающая встречу с гуру, прошлась по стройным рядам привинченных кресел.
Внезапно на холл опустилась полная тишина. Свет померк, и в желтом луче направленного на стену фонарика возникла бесформенная фигура. Под тихий скрежет спины Коробкина о стену фигура выросла до гигантских размеров. Раздался заунывный голос Мозга:
– Я пришел, дети мои!
Психи восторженно взвыли, задрав головы. Артур Александрович в белоснежной смирительной рубашке с отложным воротником парил на уровне потолка. Ее длинные полы скрывали табуретку, на которой он стоял, по самые ножки. Аристократически бледное лицо кривила саркастическая усмешка.
– Свет! – приказал он шепотом.
Повинуясь ему, люстра под потолком мигнула и загорелась. Коллектив разразился восторженным воплем. Коля-Коля забарабанил кулаками по спине ближайшего аутиста. Тот на секунду вышел из своего внутреннего мира, ужаснулся и заорал благим матом. Шизофреники, нарушая гармонию звезд, сдвинули шлемы набок и зааплодировали, путаясь в проводах.
– Копперфильд! – промычал дегенерат из бывших интеллектуалов.
– Подведение итогов открыто! – перестав улыбаться, объявил Кнабаух, садясь на табуретку. – Сделайте тишину!
На этот раз пришлось потрудиться Семену. Порядок восстановили две оплеухи буйным и кляп из марли в рот хохочущего психопата с заткнутыми ушами.
– Коллеги, сегодняшний день принес нам много огорчений, – грустно начал Артур Александрович, – больше, чем радостей. Виновники этого среди нас.
По холлу пробежал легкий холодок испуга. Три меланхолика на заднем ряду заплакали. Дебил Коробкин ускорил темп почесываний.
– Третья палата проспала завтрак. – Голос Кнабауха звучал тихо и серьезно, а улыбку на губах можно было заметить только из первого ряда. Впрочем, до остальных его ирония не доходила. Мозгу было забавно, остальным – боязно и интересно.
– Господа, задержан своевременный прием пищи. Процесс усвоения калорий пошел насмарку! Грубо нарушена выработка желудочного сока!!!
Кто-то из параноиков рухнул со стула, мягко ударившись головой в обитую войлоком стену.
– Про че это он, а? – жалобно пустив по подбородку слюну, спросил идиот, считающий себя Саддамом Хусейном.
– Про тебя, чурка! – злорадно прокомментировал его сосед, склочный мужичонка желчного вида, ковыряя себе вену грифелем карандаша. За что получил подзатыльник от Семена.
– Думаю, третью палату надо поменять местами с четвертой. В воспитательных целях, – сказал Кнабаух.
Коллектив согласно загудел. Разницы между расположением палат не было никакой. Но сам переезд, несомненно, был страшной карой. Если верить гуру. А ему верили безгранично. Обитатели третьей палаты горестно зарыдали.
– Не буду останавливаться на мелочах, – продолжил Мозг. – Не так важно, кто во время приема пищи укусил в столовой кота за хвост. И чье бойкое перо изобразило половой акт ежиков на дверях ординаторской. Но мочеиспускание в радиорозетку безусловно заслуживает кары! В результате второй концерт Рахманинова упущен безвозвратно. Может, кто-то хочет взять вину на себя?
В воздухе повисло напряженное ожидание. Наконец в последних рядах робко поднялась чья-то дрожащая рука. Как всегда, за острыми ощущениями устремился мазохист Иванов. Однажды признавшись жене в супружеской измене, он не мог остановиться на пути к извращенному кайфу.
– Семен, проследите, чтобы завтра его не били! – Иванов затрясся, получив самое страшное для себя наказание. Обмануть Гуру не удалось. Приговор был суров, но справедлив. Мозг умел карать и миловать.
По рядам прошел шепот восхищения. Хотя о Рахманинове жалели немногие. И в розетку мочились человек десять, ненавидящих жалобный писк скрипок.
– Теперь о приятном, – провозгласил Кнабаух. – Как сообщают мои источники, в аптеке кончился сульфазин. Буйная палата может расслабиться до понедельника. За выходные не завезут.
Торжествующий рев заставил содрогнуться стены отделения. От указанного препарата здоровые и очень энергичные мужики из мягкого надзорного бокса еле ползали вдоль стены, кротко улыбаясь в пустоту. Теперь они могли вздохнуть спокойно. Впереди их ждали веселые суббота и воскресенье. Артур Александрович вздохнул. Душа просила чего-то возвышенного, и он повысил голос.
– Что главное в нашем мире? – спросил он. Вопли сразу стихли. В тишине снова стало слышно, как интенсивно трется спиной об угол дебил Коробкин. – Я отвечу вам, дети мои. Наша общая цель – интеграция! Не надо собирать на лбу морщины, господа. Дабы донести до вас скрытый смысл этого термина, обратимся к дисперсии мироздания. Процессы диссимиляции дезинтегрируют саму квинтэссенцию гуманоидных конгломератов!
Рты пациентов четвертого отделения открылись сами собой. По синим больничным пижамам побежали ручейки тягучей слюны непонимания.
– Про че это он, а? – опять пугливо спросил «Хусейн».
– Каюк твоему Ираку! – прошипел его желчный сосед.
Параноики, уловив скрытую угрозу и приближение неведомой опасности, дружно полезли под стулья. Два деградировавших интеллигента сделали вид, что поняли смысл речи и тонко улыбнулись.
– Интеграция аннулирует центростремительные тенденции, пролонгируя инкапсуляцию социума! – Кнабаух поднял голову, изучая потолок.
Тридцать подбородков повторили его движение, как на сеансе массового гипноза. Среди мелких трещин на желтоватой побелке интеграции не было. Только старая, засиженная мухами люстра освещала собрание единомышленников. Опытный оратор не стал затягивать паузу. Без пояснений мудрость для толпы непостижима. Истину нужно дарить людям в готовом виде.
– В нашем коллективе интеграция состоит в доверии и помощи. Я помогаю каждому, каждый помогает мне! – изрек Артур Александрович. – Любая ваша проблема – моя проблема. И, соответственно, наоборот. Это и есть интеграция, господа!
Коллектив четвертого отделения психбольницы дрогнул. Истина открылась им внезапно, во всем сверкающем великолепии. Восторг прокатился по холлу, овевая Мозга теплым сквозняком обожания. Они боготворили гуру, внимая каждому его слову. Даже дебил Коробкин перестал чесаться, умиротворенно улыбаясь. Вдруг въедливый голос прорезал благоговейную тишину:
– Так теперь можно выходить на прогулки с вами? В целях интеграции? – Желчный сосед «Хусейна» торжествующе улыбнулся, одновременно изображая наивную доверчивость.
Он был новичком в Скворцова-Степанова. Всего восемь месяцев назад его доставили прямо с заседания правления садоводства. За нанесение множественных укусов председателю. В борьбе за справедливое распределение навоза между участками.
– Диссидент? – ласково спросил Кнабаух. – Это хорошо. Без здоровой оппозиции нет баланса. Некому внушать страх.
Желчный правдолюбец взвился с места:
– Вот только не надо меня пугать!
– Не буду, – вежливо согласился Артур Александрович, – ни в коем случае. Осмелюсь развеять необоснованные упреки. Конечно, для полной интеграции, вам можно и нужно выходить со мной на прогулки.
Коллектив ахнул. Вот так запросто встать вровень с самим гуру? Это было немыслимо, невероятно! Шизофреники оживленно запищали, информируя Альфа Центавра о новостях в дурдоме. Санитар Семен недоуменно пожал плечами. Кнабаух ласково улыбнулся.
– Кстати, – как бы невзначай спросил он, не глядя на собеседника, – может, и племянницу захотите повидать? Вы же у нас прячетесь, после того как ее соблазнили? Могу посодействовать. Правда, девочке всего двенадцать. Так что она, наверное, с папой-милиционером придет. Он вас часто спрашивает. Может, скучает? Это я вам легко устрою. В целях интеграции.
Желчный человечек поперхнулся торжествующей улыбкой, уже было разгоравшейся на тонких губах. Он захрипел, словно задыхаясь, и схватился за грудь. В звенящей тишине холла его дыхание звучало пронзительным свистом. Приглушенно вскрикнув, растоптанный и уничтоженный оппонент Мозга выхватил карандаш и воткнул грифелем в локтевой сгиб, целясь в вену.
