Текст книги "Легенда о Якутсе, или Незолотой теленок"
Автор книги: Валерий Тихомиров
Соавторы: Сергей Гуреев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 13 (всего у книги 24 страниц)
– Темницы рухнут, так сказать, и свобода, – он распахнул дверь, и оттуда ворвался холодный ветер с крупными вкраплениями дождевых капель, – нас встретит радостно у выхода! – закончил Альберт, счастливо улыбаясь. – Тебе повезло, что сегодня я дежурю. А то просидел бы до утра в камере. Всего доброго. – Он еще раз пожал Климу руку и посторонился, освобождая проход.
Распутин оглянулся на железную дверь и окошко камеры, ставшей почти родной. Затем посмотрел на Потрошилова. Алик был очень горд собой. Впервые в жизни он испытал счастье злоупотребления служебным положением. Причем не в мелко корыстных целях наживы, а ради спасения друга от заточения. Клим не мог лишить его праздника. Он грустно вздохнул и шагнул в дождь.
* * *
Под узким козырьком у 108-го отделения милиции сидел мрачный экстремал Распутин. Мимо ходили люди. Некоторые из них были в серой форме. А некоторые – нет. Клима это разнообразие удручало. Он ждал появления капитана Потрошилова, а посторонние менты его постоянно отвлекали. Распутин то и дело дергал головой, реагируя на чужие шаги. При каждом резком движении у него мутнело в глазах и мозгу. Но он не уходил и ждал. Впервые в жизни его спасли от тюрьмы. Пусть выгнав под дождь, но спасли! Впервые ради него кто-то жертвовал служебным положением. Причем после вражды на личном фронте. Это означало, что у доктора Распутина появился друг. Он сидел и ждал. Ему так хотелось, значит, так было правильно.
Козырек над головой от дождя не защищал. За ночь Клим промок до ботиночных стелек. Мелкая дрожь сотрясала крупное тело, отчего скамейка вибрировала, будто отбивая на стене 108-го отделения сигналы далекому другу.
Альберт Степанович Потрошилов ни о чем не догадывался. Молчаливые призывы из-за пределов дежурки до него не доходили. О появлении нового друга он не подозревал. Даже смутно. Несмотря на развитую дедуктивную интуицию. Изможденный нереализованной любовью капитан вообще не желал ни о чем подозревать или догадываться. Он страдал. Одиноко и гордо. Между выполнением служебных обязанностей и частыми звонками маме.
Дежурство заканчивалось трудно. Менял Алика старший оперуполномоченный с милицейской фамилией Сизов (СИЗО – следственный изолятор (мент.).). С вечера сменщик принял на грудь килограмм коньяка. Но далеко его не унес, растекшись по узкому служебному дивану пухлым телом. Для того чтобы уйти домой, Альберт Степанович произвел шесть холостых попыток реанимации Сизова. Тот контактов не хотел, будучи переполнен вчерашним алкоголем. Устав от бесплодных усилий, Алик подложил журнал сдачи дежурств под мясистую щеку храпящего оперуполномоченного, шепнув:
– Дежурство сдал. Извините.
Он вышел под дождь. Душа сыщика сочилась тоской в такт безостановочной мороси. Хотелось бросить все и уйти, уехать, убежать. Все равно куда. Лишь бы подальше от женщины Люды, которая не любит мужчин. Всех подряд. И даже капитана милиции. Судьба остальных его не волновала. А вот за себя было обидно от всей души.
– Эй, Альберт! – окликнул его осиплый простуженный голос.
Потрошилов вздрогнул от неожиданности. Так его называла только мама. Он обернулся. На скамейке сидел мокрый экстремал. «Распутин», – вспомнил Алик одиозную фамилию бывшего соперника, а ныне товарища по несчастью.
– Ты и вправду – Потрошилов? – прохрипел тот, поднимаясь со скамьи.
Огромное тело подрагивало. При каждом его колебании территорию 108-го отделения накрывала густая волна запахов. В ней была вся романтика Большого Мира для Настоящих Мужчин. От Распутина пахло перегаром, табаком, туалетной водой французского происхождения и плохо переваренным шашлыком. Особый шарм ему придавал аромат камеры временного содержания, исходящий от мокрой одежды.
Альберт Степанович оценил представшее перед ним явление комплексно. Непроизвольное напряжение дедукции подсказало сыщику примерную длину шага и ширину ступни экстремала. Тело интеллигентного мента рефлекторно подалось назад, подальше от физически превосходящего объекта. И, наконец, душа заныла еще больше при воспоминании о вчерашнем совместном крахе надежд.
Алик пристально всмотрелся в мрачное лицо Распутина, одновременно с подозрением принюхиваясь. Судя по виду и запаху, большой доктор тоже страдал. Это было немного странно и в то же время порождало чувство единения. Он вежливо отступил еще на шаг и ответил:
– Несомненно. – Путем несложного логического построения из восьми пунктов Алик вычислил корни случайной встречи. – Вы меня ждете?
Клим если и удивился невиданной прозорливости нового знакомого, то виду не подал.
– Точно! Мы ж теперь с тобой почти братья. Мучаешься?
Альберт Степанович вздохнул от всей израненной души. Так могут вздыхать лишь тяжело и безнадежно влюбленные мужчины. Распутин внимательно прослушал стон брата и кивнул:
– Аналогично. – Он с хрустом потянулся, разминая затекший позвоночник, и прохрипел: – Ладно. Слушай, пойдем поговорим? Есть предложение облегчиться друг на друга душами.
Абсолютно неожиданно для самого себя Алик вдруг кивнул. Ему страстно захотелось хоть на секунду избавиться от боли в груди. Захотелось хоть что-нибудь изменить в своей тоскливой обыденной жизни. Тем более что судьба подарила ему товарища по несчастью. Способного на мужскую солидарность. Испытывающего те же человеческие чувства. Пусть даже врача.
– А, пойдемте! – бесшабашно махнул рукой Альберт Степанович, вовремя поймав соскользнувшие с носа очки. – Надеюсь, вы не психиатр? Я, знаете, их как-то…
* * *
Перед зданием отделения бурлила жизнь. Не очень интенсивно, учитывая раннее утро. Скорее, вяло и сонно. Под дождем на ближайшей автобусной остановке роились потенциальные пассажиры. У ларька с кривой, в арабском стиле, надписью «Шаверма» стояла очередь. По тротуару спешили прохожие. На скамейках сидели сугубо мужские компании и дружно читали газеты.
По странному совпадению в середине каждого печатного листа красовалась дыра. Через нее читатели наблюдали за 108-м отделением милиции. В этом была какая-то странность. Может быть, потому что обычно в дождь прессу принято просматривать в помещении. А может, потому что ранним утром нормальные люди спешат на работу, а не сидят с дырявой и мокрой газетой по два часа без движения. И вообще за милицией у нас обычно не следят. Скорее, наоборот.
Альберт Степанович и Клим на причуды окружающих внимания не обратили. Им предстоял серьезный мужской разговор о женщине. В сравнении с этим остальное меркло. Они перешли через дорогу и направились к ближайшему скверику. В невысоком заборе приглашающе зияла дыра. Ворота располагались на тридцать метров дальше. Поэтому через них никто не ходил. Бывшие претенденты на мускулистую руку и функционально безупречное сердце доктора Люды, не оборачиваясь, исчезли в проломе чугунной ограды. Им было о чем поговорить. Тема личных переживаний всегда трепещет живо. И нуждается в заинтересованности посторонних.
С их уходом окрестности внезапно оживились. Как будто невидимая пружина начала выбрасывать со скамеек разных людей. Первым вскочил невзрачный мужчина в кожаной куртке. В городском дурдоме и воркутинских зонах он был известен как Чегевара. По плану слежки, рожденному в тихой и страшноватой квартире Рыжова, ему отводилась роль лидера наблюдения. Он воровато огляделся, словно собирался совершить что-то неприличное. Газета полетела в урну. При этом на лице бывшего зэка отразилось явное облегчение. Читать Чегевара не любил в принципе. Тем более что маскироваться пришлось «Вестником судостроения» – как самым дешевым изданием.
Перед началом преследования он нащупал в кармане справку от Скворцова-Степанова. Ощущение полной безнаказанности его успокоило. Чегевара пригнулся, стараясь слиться с природой, и нырнул в дыру. На прощание он четырежды причесался, дважды кивнув. Это был установленный заранее сигнал для остальных.
Сидящий на крайней скамейке Артур Александрович Кнабаух достал из кармана блокнот и, отыскав нужную запись, перевел себе под нос загадочную для непосвященных жестикуляцию:
– Начинаю наблюдение. Объектов двое.
Худощавая корма бывшего зэка зацепилась за отогнутый прут решетки сквера. Его ноги судорожно дернулись, и Чегевара наконец скрылся из виду целиком.
– Идиот, – без выражения констатировал Кнабаух.
Вторым стартовал бывший доктор Рыжов. Экстрасенс действовал намного естественней своего подельника. В том смысле, что не прикидывался шпионом, а оставался самим собой. Он с видимым сожалением сунул за пазуху журнал «Магическое обозрение» и щедро снял порчу и сглаз с окружающих. Заодно Игорь Николаевич продул себе чакры и приоткрыл третий глаз. Дело предстояло серьезное и неосвоенное. Приходилось напрягать энергию Чи до посинения ауры. Размашистые пассы не прошли зря.
– Отчихнись, потрох тухлый!!! – зарычал мощным басом неблагодарный сосед по скамейке.
Самого его не было видно из-за «Урюпинской правды», но грозный рык донесся до Кнабауха без искажений, заставив вздрогнуть. Артур Александрович панически боялся мест лишения свободы и их обитателей. Он попытался рассмотреть лицо скандалиста с уголовной дисфункцией речи. Но мокрая пресса надежно закрывала того от праздного любопытства.
– Кругом тюремный жаргон! – прокомментировал Кнабаух инцидент. – Похоже, курсы углубленного изучения фени не прошел только я.
Рыжов рванул к скверу, интенсивно причесываясь и дергая себя за воротник.
– … пять, шесть, семь…– тихо считал Кнабаух, стараясь не сбиться.
Экстрасенс скрестил руки на груди и юркнул в пролом ограды.
– Наблюдение затруднено, меня поймали, спасайся кто может, все идет по плану, – озадаченно перевел Мозг. Он немного подумал, покачал головой и добавил к переводу от себя: – Обнаружил Тунгусский метеорит и фараона Рамзеса.
Следующим в сквер вошел Коля-Коля. Он с трудом оторвался от «Советского спорта», размялся серией быстрых ударов и скрылся, не причесываясь. Артур Александрович покосился на раскрытый блокнот. Аналогов сложным боксерским движениям там не нашлось.
– Импровизирует, —решил он и поднялся.
Пора было возглавить слежку. Кнабаух быстрым шагом дошел до ворот. Он не любил толпу. И никогда не шел проторенными путями. Если народ ломился с черного хода, значит, он должен идти с парадного.
На этом исход наблюдателей не закончился. Обладатель мощного баса и знаток фени аккуратно сложил сырую газету. Стеклянный глаз мрачно сверкнул, отражая в искаженном виде 108-й оплот правопорядка. Моченый поднялся.
– Санек, трое сбоку на теленке, – шепнул он своему спутнику.
– Секу, папа, – ответил Гнида, вскакивая, – смайнаем без кипежа [17]17
Без шума и лишней суеты (жарг.).
[Закрыть]
В руке его блеснула финка и снова скрылась в рукаве. Два благообразных господина двинулись на прогулку в сквер. После них осталось два номера «Урюпинской правды» и несмываемое ощущение опасности.
Сократ и Диоген дождались, пока все преследователи старшего брата скроются в убогой городской тайге. Такое количество народа, гуляющее за будущим тойоном, их озадачило. Якуты вылезли из клумбы, задумчиво пожевывая анютины глазки. Местный ягель им нравился. А ситуация – нет. Вокруг брата роился человечий гнус. На непроницаемые лица оленеводов легла тень.
– Однако, за нашим вождем тянется народ, – философски заметил Сократ.
– Однако, мутные люди. Зачем идут, непонятно. Вождь-то наш? – глубокомысленно отозвался Диоген.
Они стремительно пересекли дорогу и нырнули в кусты по другую сторону ограды. Якуты в тайге чувствовали себя почти так же хорошо, как в родной тундре.
Последним от 108-го отделения милиции ушел серебристый «лексус». Тихо урча мотором, машина тронулась с места, по дуге огибая сквер. Она идеально подходила для слежки. Практически как табуретка в качестве стола для пинг-понга. Незаметней ее мог быть разве что мамонт на Дворцовой площади. Рулил сам Бай. Рядом сидел Краб. На заднем сиденье затаился Ахмет. Его загипсованные пальцы смутно белели в полумраке тонированного салона.
Отбытие Алика под присмотром бригады Кнабауха, Моченого с Гнидой и загадочной японской мафии потрясло устои мыслительной деятельности бывших спортсменов.
– Во, крутые! – прошипел Краб. – Не успели приехать, а уже мутят темы. Такую толпу собрали, что не разберешь, кто за кого болеет.
– Якудза. Базара нет, – постукивая гипсом по коленке, сказал Ахмет, обращаясь к затылку шефа. – Интересно, а зачем им мент?
– Однозначно, нас на нашей же поляне разводят! – невнятно высказался Бай.
Ситуация складывалась абсолютно левая. Надвигался международный саммит криминала. Без якудзы кворум мог стать ущербным. А самураи бродили по городу, будто только за этим и приехали. И ответственность за провал грандиозного проекта собиралась лечь на нехрупкие плечи Бая. Такой исход Андрея Яковлевича Буркова совершенно не устраивал. В разговоре с ним по телефону куратор мероприятия от очень деловых кругов города был краток:
– Припрешь самураев по-доброму – ты в шоколаде. Не припрешь – в жопе.
Альтернатива беспокоила Бая неумолимой одномерностью. Он посмотрел на качающиеся ветки кустов, за которыми скрылись иностранцы, и рявкнул, пугая спутников, а заодно и самого себя:
– Ну, ниндзя, блин!
Смысла в словах было негусто. Не больше чем в поведении японцев. А в чем он вообще есть? Разве что в ритуальном харакири?…
«Лексус» подкатил к воротам сквера. Команда выскочила из машины. Первым бежал президент концерна «Буллит», в память о спортивном прошлом красиво работая руками. За ним имитировали галоп Краб и Ахмет. Якудзу следовало доставить на саммит любой ценой. Они старались, как на первенстве города по первой группе.
* * *
Объект горячего неполового вожделения ни черта не подозревал. За Альбертом Степановичем следили разные асоциальные элементы сомнительного качества. Рядом брел хирург-экстремал, что само по себе было жутко. Сжимая в руке финку, на перехват шел Моченый – гроза и легенда Туруханского края. Из кустов за Аликом наблюдали якуты… А Потрошилов вышагивал по влажной узкой дорожке сквера и рассуждал:
– Гипотетически цивилизованное либидо подразумевает гетеросексуальность…
Распутин старательно кивал, несмотря на головную боль. Мысли нового друга упрямо не желали проникать в мозг. Они застревали в волосатых ушах Клима и оттуда щекотали похмельную душу. «Конченый ботаник! – подумал про себя Распутин. – Как будто и не мент». Он покосился по сторонам в поисках хоть какого-нибудь ларька. Засуха внутри организма доктора называлась дегидратацией. То есть была еще противней, чем у любого другого смертного.
Вместо ларька на глаза Климу попался хромой господин. Он стремительно приближался со стороны входа в сквер. За ним трусил невысокий плешивый старик, воровато оглядывающийся назад. Что-то в поведении этой пары показалось Распутину странным. Видимо, нехарактерная для прогулки целеустремленность. Или пронзительный взгляд хромого, неотрывно нацеленный прямо на них с капитаном Потрошиловым.
– Потенция самореализации тонет в эротогенном болоте, – тонко подчеркнул Альберт Степанович свое, наболевшее.
Он увлеченно вел беседу к вершинам познания неразделенной любви. Окружающее расплывалось в пелене дождя и чувственной мути.
«Точно ботаник, – успел подумать Клим, – и точно не мент».
Хромой господин приблизился на расстояние хорошего плевка и явно не собирался тормозить. Неожиданно из рукава льняного костюма выскочил нож, тускло блеснувший на фоне зеленых кустов. Распутин вдруг отчетливо осознал, что впереди старика распространяется ледяная волна тихого ужаса. Действуя на интуиции, он согнул колени и выставил перед собой полусогнутую руку.
Потрошилов, продолжая бубнить себе под нос, сделал несколько шагов по мокрой дорожке. Моченый ощерился, заходя ему за спину. Гнида тихо зашипел, как атакующий хорек…
И тут Клим узнал старика! Недавняя встреча у «Ленфильма» вспышкой пронеслась в памяти. Правда, на месте повязки застыл жутковато неподвижный глазной протез, да и костыли куда-то пропали. Но предложение «опустить» по-прежнему жгло сердце Распутина, не давая забыть злобное существо с Петроградки.
– Вот и встретились, дед! – радостно улыбаясь, сказал Клим будто в специально подставленное морщинистое ухо.
Моченого словно ударило током. В его возрасте случайных совпадений давно не существовало. А в его деле любая встреча таила опасность. Пахан развернулся и, на секунду замешкавшись, прищурил зрячий глаз. На зоне врагов не забывают. Тем более если враги не забывают тебя.
– А! Ты, фраерок?! – ласково шепнул Моченый. – Значит, помнишь меня?
Четыре человека, целеустремленно гуляющие следом за Аликом Потрошиловым, как по команде плюхнулись на ближайшую скамейку. Им вдруг срочно захотелось почитать газету. Одну на всех. С большой дырой посередине.
* * *
Якуты сидели в кустах. Раскосые глаза пристально следили за старшим братом. Пока что потенциальный тойон ничем положительным не блистал. Для чего племени Белого Оленя мог понадобиться вождь из ментов, было неясно. Они наблюдали, пытаясь отыскать в поведении Альберта хоть что-нибудь фамильное. Время шло, оставшиеся панты в чемодане начинали подозрительно пахнуть, кандидат в вожди вел себя непонятно. Моченого и Гниду первым увидел Диоген. Он тихо присвистнул и сказал:
– Однако, сейчас брата освежуют, как олешка.
Сократ покосился на стариков-разбойников. Финка в руке Моченого навевала нехорошие предчувствия. Но папа советовал всегда мыслить позитивно.
– Однако, отец таких волков просто затоптал бы, – не очень уверенно ответил он и добавил: – Как олень.
Старики явно преследовали их брата. И, похоже, не для вручения бесплатного завтрака. Оленеводы машинально поднялись. Наблюдение наблюдением, а резать Потрошиловых в племени Белого Оленя запрещалось настрого. В тундре детей Степана Степановича называли полярными чеченцами. У них не существовало понятия «хороший – плохой». Только – «свой и чужой». Что поделаешь! Дикие, нецивилизованные люди.
Вмешаться они не успели. Внезапно за спиной братьев раздался топот. Хриплое дыхание бывших спортсменов заполнило лужайку за кустами. Якуты резко развернулись. В нескольких метрах от них стояли запыхавшиеся квадратные люди.
На память Сократ и Диоген не жаловались. Тем более что загипсованные пальцы Ахмет держал на виду. Если неожиданное появление людей из аэропорта и удивило Потрошиловых, то понять этого по их непроницаемым лицам было невозможно.
– Хау ду ю ду? – переводя дыхание, спросил Бай.
– Плохо, – по-русски ответил Сократ, – нам все время кто-то мешает.
– Во якудза дает! – изумленно брякнул Краб.
– Мне поручено, типа, проводить вас на саммит, в натуре, – пытаясь изобразить светскую улыбку, изрек Бай.
Сократ сделал шаг вперед. Широкоскулое лицо оказалось почти вплотную к трудно улыбающейся физиономии Андрея Яковлевича. Тихий свистящий голос словно заморозил на месте отчаяннее радушие братвы:
– Оставьте нас в покое!
Этикет этикетом, а терпение в число добродетелей хозяев не входило. Даже если дело касалось гостей из Японии. Краб чуть подвинул шефа и, выпятив грудь, накачанную до хорошего третьего размера, попер на наглую якудзу.
– Ты че? На нашей поляне будешь лохов окучивать, а мы, типа, соплю пожуем?! – Руки борца за место под хилым питерским солнцем сами вылетели из карманов и сложили первосортную «козу». Растопыренные пальцы замелькали, наводя сложнейший веер фирменной распальцовки высшего класса.
– Панты? – вдруг спросил Сократ.
– Панты! – фанатично подтвердил Диоген.
– Краб, они опять че-то… – шепнул Ахмет товарищу и убрал руки в гипсе за спину.
Глаза якутов внезапно округлились, одновременно наливаясь кровью. Их кулаки с хрустом сжались. В следующее мгновение по скверу пронесся душераздирающий треск. Крабу пообломали пальцы в доли секунды. Крупное, хорошо откормленное тело отбросило от боли на Бая с Ахметом. Образовалась куча-мала. Краб в ужасе и болевом шоке замолотил руками и ногами пространство, сгоряча попадая по двоим. Те рефлекторно дали сдачи. Якуты ушли по-японски. Незаметно, спиной вперед. Из кустов еще долго неслись вопли и стоны. Потом они стали удаляться в сторону выхода и стихли.
– Потому что мы – якутса! – шепнул Сократ.
Уж очень ему нравилось новое слово.
* * *
Пока в кустах происходили интересные встречи, Моченый добрался до цели. Обнаружив рядом с «телком», сыном «коровы», старого и не в меру наглого знакомого, пахан мгновенно развернулся. Его выпад был быстрее броска кобры. Финка вспорола воздух, стремясь погрузиться в живот жертвы.
Но экстремал в состоянии похмелья действовал исключительно на рефлексах. Еще не успев осознать, что происходит, Распутин поставил блок. Его нога в ботинке класса «Терминатор» с хрустом врубилась в район хромого колена не в меру агрессивного старика. Нож улетел в траву. Немецкий протез отменного качества и немалой цены жалобно лязгнул суставом и оторвался, упав в лужу. Кулак Клима с размаху вошел прямо в ослепительный голливудский оскал Моченого. Фарфоровые зубы брызнули, разлетаясь веером. Следом выскочил стеклянный глаз, игриво запрыгав по траве.
Пахан упал тяжело. Грузное тело в льняном костюме улетело на обочину дорожки, погребая под собой подбегающего Гниду. Моченый выбыл из игры. Окрестные кусты дрогнули, роняя на землю крупные капли, как слезы по его ушедшей силе и удали. Клим мутным взглядом осмотрел плоды своей подсознательной реакции и удивился. Впереди, шагах в трех, маячила спина Альберта Степановича. Сквозь дождь доносились слова монолога:
– Тенденция к самоутверждению через физиологию пагубна!
Потрошилов почувствовал отсутствие слушателя и обернулся. На траве лежал безногий одноглазый старик. Из приоткрытого рта угрожающе торчали железные штыри. Алик протер очки. Распутин стоял на месте, явно прослушав последние, самые важные выводы. Пришлось прервать разговор и вернуться. Долг служителя закона заставил его склониться над телом.
Моченый приподнял веки. В поле зрения единственного глаза влез сын «коровы» в ненавистной ментовской форме. Круглощекая физиономия издевательски плавала в воздухе, мерцая очками. В голове пахана что-то оглушительно гудело и булькало. Слова телка донеслись, словно из другого мира:
– Вам плохо?
– Да-а-а!!! – заорал Моченый беззубым ртом и отключился.
Альберт Степанович выпрямился. Вообще-то он верил людям. И слова старика сомнений не вызывали.
– Ему нехорошо? – спросил он Клима.
Распутин подумал, что врачебный долг вполне способен призвать его к оказанию помощи падшему. Заглушая не успевшую проснуться совесть, он поспешно сказал:
– Возможно.
– Что же делать? – с надеждой глядя на профессионала, спросилАльберт.
– Надо срочно вызвать «скорую»! – ответил доктор.
Крепкая рука ухватила Потрошилова за плечи и развернула к выходу.
Четыре человека отбросили окончательно размокшую за время чтения газету с дырой. Они встали со скамейки и рассредоточились по аллее. Так волки уходят в погоню за лосем. Осторожно и неуверенно. Проходя мимо лежащего Моченого, Кнабаух изрек на ухо Коле-Коле:
– Упавший конкурент – это к удаче!
* * *
Когда все закончилось, из кустов вышли якуты. В конце аллеи маячили спины, уходящие вдаль, сливаясь с дождем. На обочине валялся стонущий человек. Тот самый, что гнался за старшим братом с ножом. Над ним согнулся второй, охая и держась за сердце. Сократ посмотрел под ноги. На мокром газоне лежали человеческие клыки. Поломанные и много. Среди плохо постриженных одуванчиков белел глаз. Стеклянный протез Моченого, вылетевший от удара, пялился в серое небо, навевая благоговейный ужас. Диоген тоже опустил взгляд.
– Однако, он смотрит, – медленно и с глубоким чувством произнес он.
– Однако, не видит, – не очень уверенно отозвался Сократ.
Якуты подняли головы. Рядом с поверженным врагом валялась оторванная нога в английской туфле. Модный острый нос ботинка торчал в сторону, указывая на путь нового тойона. Они проследили за уходящим братом и дружно закряхтели. Такие разрушения не мог произвести даже отец в состоянии куража,
– Однако, затоптал! – задумчиво констатировал Сократ.
– Тойон! – восторженно поддакнул Диоген.
«Скорая помощь» приехала быстро. Трясущаяся «Газель» с красными крестами втиснулась в промежуток меж мокрых кустов. Из кабины вылез довольно упитанный фельдшер. На родной подстанции его звали Димон. Отчества молодому человеку не полагалось. Ему много чего не полагалось. Поэтому Димон все брал сам. Когда давали.
Вид обочины и разбросанного по ней пенсионера привел фельдшера в уныние. Дедушки по старой коммунистической привычке никогда не платили. И при малейшем намеке на платные услуги жаловались в райздрав. Наличие выбитых зубов, оторванной ноги и свободно лежащего на траве глаза Димона не удивило. Он горько вздохнул, предчувствуя чужую халяву:
– Что, ветераны, разлагаемся?
– Сгреби клыки, лепила, – прошипел Гнида, – и буркалу прицепи. Пакуем папу.
Фельдшер понял каждое слово. ТАКИЕ слова, сказанные ТАКИМ тоном, входят сразу в спинной мозг, минуя уши. Но пугаться не стал. Наоборот, после банального пролетарского мата феня ему понравилась.
– Классно! – хохотнул Димон. – Ногу тоже брать?
– Грузи. Бакшиш с меня.
Фельдшер был чуток. В том смысле, что даже намек на материальное выражение людской благодарности заставлял его совершать благородные поступки. Особенно по факту предоплаты. «Скорая» встала задом к месту происшествия. Моченого собрали в кучу и сложили на носилки.
– Трогай! – тихо сказал Гнида.
– Что трогать? – с намеком спросил Димон, косясь на карманы клиента.
Вместо ответа оттуда выглянула наборная рукоять заточки. Старому зэку понадобилась секунда, чтобы доказать свою преданность пахану. Водитель просунул усатую голову в салон. Он увидел кучку зубов, глаз на салфетке, оторванную ногу и над всем этим – замершего Димона с ножом у горла. После чего втянулся обратно в кабину и замер, держа руки на руле.
– Семеныч, поехали ко Всем Святым! – скомандовал хрипловатый голос фельдшера. – Клиенты нервничают.
– Слышь, таракан, не трону я твоего лепилу! – тягуче прошипел Гнида.-Трогай!
«Скорая» вздрогнула, выползла из сквера и покатилась в больницу. Семеныч ехал, боясь обернуться. Из салона доносились неясные хрипы. Казалось, что кого-то режут на куски. Или ритмично насилуют в противоестественной форме. Машина неслась по улицам, панически завывая сиреной, словно пытаясь заглушить ужас шофера.
На самом деле Гнида отключился сразу со старта. Схватившись за сердце, он выронил заточку и осел на пол. Димон философски подпер ладонью свою пухлую, плохо выбритую щеку:
– Ты чего, террорист, сам, что-ли, испугался?
– Сердце, – захрипел из-под носилок старик. – Папу спасай, лепила! Я сам как-нибудь…
Даже в суровом сердце фельдшера «скорой» есть место человеческим чувствам. Димон расстегнул замки на укладке неотложной помощи. Неуверенная улыбка прошмыгнула у него между носом и подбородком.
– Хлипкий какой террорист! – хмыкнул он. – Треснутый Орешек-два.
Кислородная маска легла на морщинистые щеки Гниды. Брызнула тонкая струйка, вылетая из шприца. Всю дорогу до больницы имени Всех Святых шла успешная борьба за жизнь шестерки. Димон кряхтел и не сдавался. Моченый хлюпал беззубым ртом и никому не мешал. Так их и сдали в приемное отделение. Пару бессознательных татуированных тел. В комплекте с ногой, глазом и зубами отменного качества.
На прощание Гнида извлек из-под подкладки комок мятой зеленоватой бумаги и сунул фельдшеру в карман.
– Держи, толстый! Если что, мы с Моченым – должники. – Тусклые глаза старого зэка липко прошлись по лицу Димона, словно ощупав душу чувствительными пальцами карманника.
Гниду унесли. А желание никогда больше с ним не встречаться осталось. Димон поежился и шепнул:
– Я не толстый. Я милый! – Он развернул полученный от странного клиента комок. Приятное предчувствие, как ни странно, сбылось. Благодарность оказалась нормального стодолларового размера. Димон облегченно хмыкнул: – Если нужно будет, заезжайте еще!
* * *
Кафе «Старый Дятел» встречало гостей одноименным чучелом на входе. С него периодически сыпались нафталин и перья. В клюве у птицы торчал ерш. Видимо, обозначая фирменный коктейль заведения. Возможно, в паре с рыбой какой-нибудь пеликан смотрелся бы правдоподобнее. Но это был дятел. И с этим уже ничего нельзя было сделать. Впрочем, в кафе щедро наливали. Поэтому интерьер, антураж, дизайн и прочие еврейские выкрутасы никого не интересовали.
Клим Распутин брезгливо стряхнул трухлявое птичье перо с плеча и устремился к стойке. Следом за ним потрусил Алик.
– Есть кто живой?! – рыкнул экстремал.
Ему было плохо. Головная боль стала невыносимо гнусной. Терпение истощилось. Похмелье было смерти подобно. Он упал грудью на стойку, шумно втягивая воздух. В ответ на отчаянный призыв откуда-то снизу проклюнулась плешь. Она сияла в лучистых огнях кофеварки и бликовала зайчиками. Обладатель столь колоритной особой приметы сам в глаза не бросался. Он и торчал-то из-под прилавка как запрещенный товар. Чуть-чуть. Исключительно для тех, кому очень надо.
– Да-а? – донесся ленивый ответ на вопль страждущего.
– Давай водки! – облегченно выдохнул Клим.
Мучениям наступал вожделенный каюк.
– Водки-и? – робко пискнул сзади Альберт Степанович.
– Какой?! – немного бодрей спросил бармен.
– Хорошей, – тут же уточнил Распутин, – и запить.
Они заняли угловой столик. Между ними возникло лучшее, что было в «Старом Дятле», – ледяная бутылка имени Менделеева.
– Давай, друг, выпьем за родство душ, – провозгласил Клим, – нам, нормальным мужикам, надо держаться вместе. И подальше от розовых фламинго!
Альберт Степанович поднял пластмассовый стаканчик повыше, повинуясь неистребимому инстинкту коллективизма. Тут же глубоко изнутри маминым голосом зашипела совесть: «Альберт, не пей!» Он заметался. Душа ныла и требовала радикальных средств. Но мама есть мама.
Однократно булькнув, в доктора Распутина первая доза пошла по адресу. Пошла хорошо. Мутновато-красные глаза вдруг сверкнули, приобретая позитивное энергетическое свечение.
– Уф-ф! Отпустило, – сытым тигром зарычал Клим. – А у тебя что, не идет?
Последний раз Алик искушал себя зеленым змием после института. После чего общение с однокурсниками прекратилось навсегда по неизвестной причине.
– Не знаю, – честно бтветил Потрошилов, опасливо нюхая стакан.
Холодный «Менделееев» притягательно пах пороком. Алик выдохнул, как это делали настоящие киногерои, и припал к истокам отечественного менталитета.
– О! – хлопнул его по плечу Клим. – А говорил, не помнишь!
Потрошилов неуверенно запил отраву соком. В животе стало непривычно тепло. Грехопадение оказалось довольно приятной штукой. Голова закружилась от собственной смелости.
